5. ОТРЯД, СТРОЙСЯ!
5. ОТРЯД, СТРОЙСЯ!
Зина быстро сдружилась с местными мальчишками и девчонками, сразу стала среди них своя. Она была весёлой и общительной девчонкой.
Деревенские ребята часто собирались где-нибудь около школы или у колхозного амбара. Шумной ватагой бежали они на речку или отправлялись в лес. Они забирались в самую глушь, подолгу блуждали, отыскивая всё новые затаённые места, открывали едва приметные тропы через непроходимые болота. Им было интересно и немного страшно в лесу.
Заводилой в таких походах был всегда Езовитов Женя, которому в то время шёл восемнадцатый год, Ребята иногда сердились на него за то, что он слишком далеко уводил их от посёлка. Часто спрашивали: «Не заблудился ли?» На что Езовитов всегда с улыбкой отвечал:
— Слушайтесь старшего, идём как надо. — И всегда. точно выходил к посёлку.
Все вместе они ходили и в клуб. Нашлось у них дело и в школе. Целую неделю они приводили её в порядок, готовя к новому учебному году: мыли полы, окна, двери, красили парты.
Как-то раз Борис Кириллович Маркиямов — учитель обольской школы — попросил ребят выйти в поле на прополку капусты.
Зина встала пораньше, наскоро перекусила, прихватила приготовленные с вечера узелок с едой и бутылку молока, и отправилась к школе, где договорилась встретиться с ребятами.
К назначенному часу все были в сборе.
Пришёл Борис Кириллович Маркиямов, ребята как по команде встали и окружили его плотным кольцом.
— Здравствуйте, комсомолята, — сказал Борис Кириллович и, оглядев всех внимательно, спросил: — Все пришли?
— Все! Можно идти?
— А сколько нас? А ну-ка, отряд, стройся!
Ребята выстроились в ровную шеренгу и рассчитались. Зина стояла крайней на левом фланге и, когда до неё дошла очередь расчёта, выкрикнула из строя громко и задорно:
— Двадцать второй! Расчёт закончен!
Борис Кириллович посмотрел на Зину и улыбнулся:
— Добре. Тут, я вижу, с нами и ленинградский пролетариат. Отличный боевой отряд получился. Такому отряду барабан и знамя надо. А ну-ка, Женя, и ты, Тоня, вы постарше всех, — Борис Кириллович кивнул Езовитову и Лузгиной, — принесите из Ленинской комнаты барабан и знамя.
Тоня и Женя вынесли красное шёлковое знамя с вышитой золотом звездой на нём.
Ребята перестроились в колонну по двое, замерли по команде «смирно».
— Отряд, шагом марш! — скомандовал Маркиямов,
Вздрогнул барабан и рассыпал боевую походную дробь. Ребята шли по улице, и задорная песня звенела над ними:
Орлёнок, орлёнок,
Взлети выше солнца
И степи с высот огляди…
Заслышав песню, люди выходили из домов, встречали ребят улыбкой.
Обширное ровное поле, окаймлённое с двух сторон невысоким кустарником, начиналось за переездом железной дороги. Взрослые уже были там, но к работе не приступали.
Борис Кириллович сходил к бригадиру, переговорил с ним и вскоре вернулся к ребятам, которые пристроились в тени, под кустами, у края поля. Он рассказал им, где они будут работать. Ребята разбились на два звена, встали вдоль грядок и, не ожидая команды, начали прополку.
Зина шла рядом с Ниной Азолиной. Работа эта для Зины была непривычная. Она рвала сорняк неумело, часто обламывая корень. Вскоре она почувствовала, что руки её стали наливаться тяжестью. Стараясь не отстать от других и не показать своей неумелости, Зина торопилась. Нина, заметив, что Зина никак не может приноровиться к работе, шепнула ей:
— Ты не гони. И не рви всё. Мелкие травки пропускай. А ещё почаще выпрямляйся, а то поясница болеть будет.
— Уже начинает, — ответила Зина.
— Крестьянский труд — всегда на пояснице.
— Вам часто приходится работать в поле?
— Да нет, не всегда. Не заставляют ведь. Да разве усидишь всё лето без дела. Взрослым вон как достаётся.
За разговором Зина и не заметила, как вместе с ребятами она подошла к краю поля. Первый ряд был прополот. Зина с трудом выпрямилась. Поясницу ломило от непривычки.
— Ой, рученьки работают, а спина виновата, — смеясь сказала Нина Азолина.
Зина обернулась, взглянула на пройденный ряд и удивилась: то тут, то там, возле голубовато-зелёной капустной рассады торчали щетинистые пучки сорняка.
— Ты что же, Зинаида, с пропуском рвёшь? Аль рук маловато? — незлобно съязвил её двоюродный брат Слышанков Федя, поглядывая из-под низко опущенного ломаного козырька кепки на её грядку.
— Помолчи, шалопут, — цыкнула на Федю Нина Азолина и шлёпнула его по затылку.
— Так его, Нинок, — сказал Борис Кириллович и, обращаясь к Зине, добавил: — Ты особо не переживай, Портнова.
Отдохнув немного, ребята пошли вдоль бороздок по второму заходу.
Солнце поднималось выше и выше. Становилось всё жарче. Зина раскраснелась, лицо покрылось капельками пота, а спина и вовсе онемела, не распрямить. Очень хотелось пить. Она думала о бутылке с молоком, но отойти не решалась — боялась отстать от ребят. Она видела, что они тоже устали, однако не подавали вида, а шутили и смеялись, и это придавало ей сил, и она продолжала работать, удивляясь, как это она ещё может идти по полю и дёргать без конца эту ненавистную колючую траву, которой, казалось, никогда не будет конца.
Со стороны переезда послышался спешный топот копыт. Мальчик лет двенадцати летел на коне во всю прыть к полевому стану. Он хлестал коня кнутиком и громко кричал: «Все в посёлок! Скорей! Скорей! Война-а!»
— Что он кричит? — не расслышав всех слов, спросила Зина.
— В посёлок, кричит, бежать надо, — ответил Федя Слышанков и, вдруг сорвавшись с места, понёсся через грядки в сторону посёлка. Ребята бежали, обгоняя друг-друга, а следом за ними по другую сторону дороги, прямо по полю, спешила толпа женщин, которые работали за полевым станом.
Зина летела за всеми, всё ещё не осознавая случившегося, сердце её сильно колотилось в груди, пот застилал глаза, а в ушах что-то тревожно гудело. Впереди кто-то упал — мелькнула ссадина на локте, Зина приостановилась, помогла подняться и вновь побежала вперёд, не пытаясь далее уяснить, кто бы это мог быть, — все мысли её были там, в посёлке, куда теперь бежали люди.
Вся площадь перед поселковым советом была заполнена народом. Собрались не только из Оболи, пришли люди из примыкавших к посёлку деревень Мостищи, Зуи, из деревни Ушалы и с торфо- и льнозаводов.
Нина Азолина и Зина попытались было протиснуться ближе к крыльцу здания, но это им не удалось, и тогда они зашли сбоку, чтобы лучше слышать голос, доносившийся оттуда.
Тяжёлый стол, вынесенный из правления, стоял под окнами, почти вплотную к стене, на нём — табурет, на который был поставлен высокий приёмник. Зелёный шнур тянулся к нему из раскрытого окна.
Толпа народа в молчаливом тревожном ожидании глядела на ящик приёмника, возле которого стоял председатель поселкового совета и сосредоточенно крутил рукоятки настройки.
Из приёмника доносилось потрескивание и свист. Вдруг председатель наклонил голову и, видимо, услышал что-то. Он быстро повернулся к народу, предупредительно поднял вверх руку. Все, кто стоял на площади, подались чуть вперёд и застыли на месте.
Тяжёлые, точно вылитые из металла слова раздались из динамика, ударили в каждое сердце людское. Суровый взволнованный голос диктора произнёс: «Говорит Москва! Говорит Москва! Слушайте правительственное сообщение!»
Голос смолк. Но через какой-то миг к людям, застывшим в оцепенении и тревоге, полетели слова одно тяжелее и горше другого: «Сегодня, 22 июня, в 4 часа 30 минут войска фашистской Германии без объявления войны вероломно напали на территорию Советского Союза. Вражеская артиллерия обстреляла пограничные районы, после чего войска гитлеровской Германии перешли в наступление по фронту от Балтийского до Чёрного моря. Вражеская авиация бомбила города Брест, Киев, Минск, Одессу, Ригу, Харьков. Красная Армия даёт сокрушительный отпор агрессору по всему фронту. Враг несёт огромные потери в живой силе и технике».
Диктор читал текст размеренно, неторопливо и как будто спокойно, но за этим кажущимся спокойствием скрывалась та потаённая взволнованность, которая невольно передавалась людям и которая в то же время вселяла уверенность и надежду.
Стараясь запомнить из сообщения как можно больше и не пропустить ни единого слова, Зина с напряжённым вниманием, закрыв глаза, слушала диктора, который громко чеканил слова: «Враг будет разбит! Победа будет за нами! Смерть немецким оккупантам!»
Последние слова ударили в сердце током — Зина невольно вздрогнула и вдруг почувствовала, как тело её словно опалило огнём. Потом из приёмника раздались звуки военного марша.
Председатель увернул рукоятку громкости в приёмнике — музыка удалилась. Он переждал немного, потом поднялся на стол, посмотрел на всех молчаливым взглядом, откашлялся и громко выкрикнул:
— Товарищи! Вы! Весь народ наш не хотел этой: войны. Мы никому не грозили. Зверь сам заполз на нашу землю. Наша Красная Армия переломит хребет этому зверю! Так будет! Потому как с нами правда..? А правда и Ленин непобедимы! И долг каждого гражданина сейчас, от мала до велика, помогать нашей родной Красной Армии. Все силы свои мы должны отдать отныне фронту, победе!
Тревога охватила Зину. Она медленным взглядом окинула толпу, стараясь на лицах людей найти ответ на вопрос: «Как быть? Что же делать теперь?» Но как ни старалась проникнуть в их души, она не могла ничего уловить в их настроении, кроме растерянности. Лица у всех были хмуры и скорбны, будто всех, как одного, придавило огромной непосильной тяжестью.
От поселкового совета Зина возвращалась вместе с бабушкой и сестрёнкой Галей. Они тоже были на площади, и их встретила она уже тогда, когда люди, негромко переговариваясь, стали расходиться.
Бабушка шла темнее тучи, крепко держа за руку маленькую внучку. Зина молчала тоже, поглощённая своими мыслями.
На мосту их нагнал мужчина в промасленных твёрдых штанах, в сером помятом пиджаке и выгоревшей пыльной рубахе. Лицо его худое и небритое с острым носом тоже выглядело выгоревшим и пыльным. Он дымил козьей ножкой, глухо и хрипло покашливал.
Бабушка даже не повернула головы, только лишь чуть скосила глазом. Шли молча. А когда миновали мост, мужчина криво ухмыльнулся:
— Свершилось!
Бабушка сверкнула глазами:
— Что свершилось?!
— А я что? Нешто я говорю что? — оправдался он. — Я говорю, что все говорят. Война идёт. Да! Дела божьи — суд царёв.
— Помолчи! — оборвала его бабушка. — И без тебя тошно.
Она сплюнула и свернула в проулок, к дому, не попрощавшись.
* * *
Немец, как всегда, не торопился с вопросами. Сначала он закурил, спокойно и не спеша, и некоторое время из полутьмы, отрезанной ярким светом, изучающе наблюдал за её лицом. Потом заговорил осторожно и вкрадчиво:
— Ты напрасно упорствуешь. Я всё знаю.
Ничего не ответив, она пожала плечами.
— Как твоя настоящая фамилия?
— Козлова.
— Лжёшь. Твоя сказка, кляйне медхен, потерпела крах. Я специально позаботился, чтобы доказать это.
Он встал из-за стола, прошёл к двери, открыл её и крикнул дежурному что-то по-немецки. Вернулся к столу, сел. Следом за ним в бункер кто-то вошёл.
— Вы знаете эту девочку? — спросил немец.
— Нет.
— Припомните хорошенько… Вы никогда раньше её не видели?
— Нет, никогда.
— А ты знакома с ней? — потягивая пальцы, спросил немец девочку.
— Я не знаю этой особы и никогда раньше не видела её, И не хочу знать.
— Гут, — немец потёр виски пальцами. — Ваша фамилия, имя? — обратился он к вошедшей.
— Козлова Мария.
— Где ты живёшь?
— В деревне Барсуки.
— Взгляни, — сказал немец девочке, сидящей напротив него. — Вот настоящая Мария Козлова.
Девочка с косичками подняла голову и спокойно и равнодушно посмотрела на вошедшую: справа от неё, в трёх шагах, стояла невысокая девица весьма подозрительного вида, лет восемнадцати.
— У вас при себе аусвайс, фройлин! — спросил немец девицу в ядовито-жёлтом берете»
— Да, — она достала из редикюля серый аусвайс с фашистским орлом на обложке.
Немец раскрыл документ и протянул его через стол к самому лицу девочки с косичками.
— Вот посмотри. Это аусвайс удостоверяет личность настоящей Марии Козловой.
— Враньё!