ОТРЯД ПОКРОВСКОГО
ОТРЯД ПОКРОВСКОГО
События, имевшие ранее место на Кубани, едва ли не в деталях повторяли происходившее на Дону. В апреле 1917 года в Екатеринодаре была созвана Краевая казачья рада. Она учредила должность войскового атамана и сформировала правительство. На пост атамана был избран полковник А.П. Филимонов. В прошлом он был военным юристом и некогда даже выступал защитником по нашумевшему делу эсеровской террористки Спиридоновой. Его профессорская внешность и седина способны были внушать уважение, но за этим скрывался слабый характер.
К тому же кубанская конституция предполагала парламентскую форму правления. Носительницей верховной власти в ней объявлялась Краевая рада, в промежутках между ежегодными сессиями передававшая свои функции постоянному парламенту — Законодательной раде. Роль же атамана по большей части была номинальной.
Расстановка политических сил на Кубани во многом определялась давним делением кубанского казачества на черноморцев и линейцев. Кубанское войско было создано в 70-е годы XIX века на основе слияния двух ранее самостоятельных групп. Черноморские казаки происходили от запорожцев, переселенных в кавказские предгорья еще Екатериной II. В быту они к началу XX века продолжали сохранять украинский язык, обычаи и традиции. Линейцы были потомками донских и частью терских казаков, поселенных русским правительством на пограничной линии во время войны с горцами. Из семи отделов (уездов) Кубанской области три считались линейскими и четыре черноморскими. Последние к тому же были более населенными. Поэтому на выборах в Краевую раду черноморцы получили большинство депутатских мест. К их числу принадлежал председатель рады Н.С. Рябовол и глава краевого правительства Л.Л. Быч.
Почти две трети депутатов составляли простые казаки, плохо разбиравшиеся в парламентских играх. Немногочисленная же политизированная часть депутатов-черноморцев была представлена социалистами эсеровского толка, тогда как лидеры линейцев принадлежали скорее к умеренно-либеральному крылу. Помимо этого среди черноморцев были сильны проукраинские настроения. Они отстаивали самую широкую автономию, а в перспективе и полный суверенитет Кубани. Линейцы же были готовы довольствоваться признанием Кубанского края самоуправляющейся областью в составе будущей федеративной России.
После того как на Кубань дошли известия об октябрьском перевороте, краевое правительство заявило о том, что оно не признает большевиков и берет на себя управление областью. Стремясь снять остроту межсословных противоречий, кубанские власти в декабре реформировали Законодательную раду, включив в нее представителей иногороднего населения. Но часть делегатов проходившего в эти же дни съезда иногородних отказалась признать этот компромисс. По их инициативе в середине января 1918 года в станице Крымской был образован областной ревком, призвавший к установлению в крае советской власти.
Кубанское правительство попыталось организовать отпор большевикам. Был сформирован полевой штаб и учреждена должность командующего войсками Кубанского края. Штаб разместился в гостинице «Лондон» на Красной улице и мгновенно оброс отделами и управлениями{591}. Реальных же сил в его распоряжении фактически не было. Кубанские части, возвращавшиеся с фронта, были охвачены разложением и не хотели воевать.
Впрочем, в Екатеринодаре было немало офицеров, готовых пойти добровольцами на войну против красных. Но кубанские власти, еще больше, чем донские, зараженные казачьим сепаратизмом, поначалу противились созданию добровольческих формирований. В ноябре 1917 года на рассмотрение правительства поступила записка капитана В.Л. Покровского, предлагавшего начать создание Добровольческого отряда Учредительного собрания. Глава кабинета Л.Л. Быч с ходу отверг это начинание, заявив: «Пусть едет к себе в Нижегородскую губернию формировать такие отряды»{592}. Лишь месяц спустя, когда стало ясно, что на другую вооруженную опору рассчитывать не приходится, кубанские власти дали согласие на создание офицерских частей.
Для размещения добровольцев был предоставлен лазарет на Бурсаковской улице. Екатеринодарский биржевой комитет выделил на их содержание 80 тысяч рублей, значительную субсидию предоставил Союз хлеборобов. В конце января 100 тысяч рублей были ассигнованы краевым правительством{593}. К этому времени было создано два отряда под командованием войскового старшины В.А. Галаева и капитана В.Л. Покровского. Общая численность их составляла примерно 600 человек при двух орудиях и четырех пулеметах{594}.
К началу 1918 года власть кубанского атамана и правительства не распространялась за пределы столицы края. В Новороссийске действовал большевистский ревком, узловые станции Владикавказской железной дороги были заняты солдатами 39-й дивизии, тоже настроенными пробольшевистски, а точнее, анархически. В самом Екатеринодаре на заводе «Кубаноль», в рабочих пригородах Покровке и Дубинке, не скрываясь, работали большевистские агитаторы. Ходили слухи о том, что в городе готовится «Еремеевская (Варфоломеевская) ночь», во время которой будут перебиты все офицеры.
В середине месяца стало известно о том, что красные начали наступление на Екатеринодар со стороны Новороссийска. Навстречу им были отправлены отряды Галаева и Покровского. 22 января у разъезда Энем состоялось сражение. Красные понесли большие потери и отступили. Победителям достались два эшелона с боеприпасами, многочисленные орудия, десятки пулеметов. Добровольцы потеряли всего троих, но среди них был и сам Галаев.
После его гибели командование всей группой перешло в руки Покровского. Два дня спустя ему удалось вторично разбить красных, на этот раз у станицы Георгие-Афинской. На время угроза Екатеринодару была снята. Кубанские власти устроили победителям триумфальную встречу. Прямо на дебаркадере городского вокзала атаман Филимонов произвел Покровского в полковники.
Новоявленный герой был фигурой в достаточной степени колоритной. Выходец из Нижегородской губернии, на Кубани он был чужаком. За плечами у Покровского были Одесский кадетский корпус и Павловское военное училище.
Необычным было то, что он успел закончить еще и Петербургский политехнический институт по классу авиации, а затем Севастопольскую авиационную школу. В мировую войну военный летчик Покровский стал первым российским авиатором, пленившим в воздушном бою неприятельский аэроплан. Летом 1917 года он числился состоящим в распоряжении начальника Морского Генерального штаба. В это время Покровский был активным участником нелегальных офицерских организаций, по его собственным словам, близко сотрудничал с адмиралом А.В. Колчаком. Осенью он не слишком понятным образом оказался в Екатеринодаре с мандатом какого-то полумифического «Харьковского военно-гражданского союза»{595}.
Несомненно, Покровский был энергичным человеком и талантливым организатором. Было в нем то, что привлекало к нему офицерскую молодежь. Но вместе с тем нельзя не видеть и откровенно авантюристических черт его характера. Впрочем, сама судьба, за месяц сделавшая 27-летнего капитана генералом, провоцировала его на авантюризм. Было у Покровского еще одно, не самое приятное, качество. В его поведении имело место такое, что заставляло подозревать его в садистских наклонностях. Своими шутками в духе того, что «вид повешенного оживляет ландшафт», или манерой устраивать обеды с видом на виселицы — для улучшения аппетита он внушал неприязнь даже видавшим виды сподвижникам{596}.
С декабря 1917 года кубанские власти поддерживали регулярный контакт с командованием Добровольческой армии. В Екатеринодаре, как мы уже писали, дважды бывал генерал Алексеев. Корниловым для связи был направлен на Кубань генерал И.Г. Эрдели. Предполагалось, что именно он возглавит все добровольческие формирования в области. Однако Покровский быстро оттеснил корниловского эмиссара в сторону. После побед под Энемом и Георгие-Афинской встал вопрос о замещении должности командующего войсками Кубанского края (за предыдущие месяцы их сменилось трое). Генерал Эрдели от сделанного ему предложения отказался. По настоянию Быча и другого члена правительства — А.И. Калабухова, командующим был назначен Покровский. Это особенно любопытно, так как через полтора года именно Покровский по приказу Деникина повесит Калабухова «за измену России и кубанскому казачеству».
Покровский благодарил за оказанное ему доверие и уверенно заявил, что он спасет Кубань. Однако все оказалось не так просто. Окрыленный успехом, новый командующий решил взять под контроль Владикавказскую железную дорогу. В середине января войска краевого правительства заняли Выселки. Но через три недели красные внезапным ударом выбили добровольцев со станции. Над кубанской столицей вновь нависла гроза. К этому времени стало известно о самоубийстве Каледина и о том, что отряд Корнилова покинул пределы Донской области. Были получены непроверенные слухи, что Добровольческая армия находится в районе Лежанки, но куда она направляется — на Кубань или на Терек, никто не знал.
22 февраля (7 марта) в атаманском дворце состоялось совещание, на котором присутствовали сам атаман, Покровский, некоторые члены правительства и депутаты. То, что город придется покинуть, было ясно всем. Споры были лишь по вопросу о том, куда уходить и что делать дальше. Отступать в район железных дорог было чревато слишком большим риском. Поэтому было решено идти через черкесские аулы в горный Карачай. Путь этот был длинным и тяжелым, но зато в горах можно было отсиживаться неопределенно долгое время, тревожа большевиков внезапными вылазками.
Белый Екатеринодар доживал свои последние дни. Покровский собрал в здании реального училища всех находившихся в городе офицеров и приказал им немедленно двинуться на фронт. Но, как вспоминал один из участников этих событий, «дошло до фронта фактически меньше половины»{597}. Но новом совещании, состоявшемся 28 февраля (13 марта), было решено уходить немедленно. В пять часов вечера во все отряды было послано приказание покинуть город с наступлением темноты. О поспешном характере бегства говорит тот факт, что Филимонов забыл во дворце даже знак атаманского достоинства — булаву, за которой пришлось посылать специального нарочного{598}.
К рассвету 1 (14) марта войска через железнодорожный мост переправились на другой берег Кубани. Сам мост было решено не взрывать, а лишь временно вывести из строя, организовав на нем крушение двух встречных поездов. К вечеру отряды сосредоточились в ауле Шенджий, где оставались весь следующий день. Здесь были подсчитаны наличные силы. Всего в строю находилось 2185 человек. Из этого числа было 1835 офицеров и 350 казаков{599}. Артиллерия была представлена девятью легкими орудиями, сведенными в батарею{600}. Значительную часть беглецов составляли гражданские лица, включая членов правительства и большинство депутатов рады. Были среди гражданских и столичные политические деятели, вроде М.В. Родзянко, ранее нашедшие приют в Екатеринодаре.
3 (16) марта отряд перешел в станицу Пензенскую. Разведчики, посланные в соседние станицы, сообщили, что они заняты хорошо вооруженными силами красных. Для кубанского отряда это был самый тяжелый день. Покровский фактически самоустранился от происходящего. Говорили, что он пьет, закрывшись в своей комнате. «В армии, — вспоминал участник похода, — началось брожение, грозившее вылиться в раскол. Ходил даже слух о предложении одной части арестовать командующего и назначить другого. Ночь около квартиры полковника Покровского стоял караул для предупреждения возможного ареста»{601}. Небольшая группа казаков все же отделилась и ушла в Майкопский отдел.
Кризис был готов разразиться в любую минуту, но в это время от местных жителей стало известно, что в направлении восточнее Екатеринодара в последние сутки была слышна артиллерийская стрельба. Это сразу возродило надежды. Противником, противостоявшим большевикам, несомненно должен был быть Корнилов, а это означало, что не все потеряно. Обратим внимание — и Добровольческая армия, и кубанцы явно преувеличивали силы друг друга.
Командование кубанского отряда приняло решение оказать помощь Корнилову, предприняв диверсию в направлении Екатеринодара. В ночь на 7 (20) марта была захвачена переправа через Кубань у станицы Пашковской в непосредственной близости от столицы края. Два дня добровольцы удерживали занятый ими плацдарм, но никаких сведений о Корнилове в течение всего этого времени получить не удалось. На вызовы по радио никто не отвечал (у Корнилова не было радиостанции), не было слышно и орудийной стрельбы.
Один из тогдашних кубанских командиров подполковник В.Г. Науменко вспоминал: «Настроение отряда было подавленное. Большинство не понимало движения взад и вперед в районе Екатеринодара, Пензенской, Лакшукая. Подавленность еще больше усилилась, когда стало известно, что полковник Кузнецов, не исполнив возложенной на него задачи, ушел со своим отрядом в неизвестном направлении, уведя с собою лучшую часть нашей конницы… Такое положение привело некоторых участников похода в отчаяние, и усилился уход из отряда отдельных лиц. Как потом выяснилось, почти все они погибли»{602}.
Вечером 9 (22) марта атаман Филимонов собрал на совещание старших начальников, руководителей правительства и рады. Здесь было решено вернуться к прежнему плану и пробиваться в горы. Беда была в том, что и Пензенскую, и Шенджий после ухода добровольцев немедленно заняли красные. Оставалась единственная возможность — идти лесными тропами вдали от населенных пунктов. Уничтожив лишние телеги, бросив часть орудий и радиостанцию, отрад двинулся в путь.
У станицы Калужской добровольцы столкнулись с значительными силами противника. Бой был тяжелым и кровопролитным. Красные отступили, но было ясно, что на следующий день сражение возобновится. Именно в этот момент, когда ситуация казалась безнадежной, на отряд Покровского случайно наткнулся корниловский разъезд. Состояние духа кубанцев характеризует следующая деталь: командовавший разъездом штаб-ротмистр Баугис был взят под стражу, так как из-за отсутствия документов и нерусского акцента в нем заподозрили большевистского комиссара[13]. Только прибытие на следующий день второй группы посланцев Корнилова во главе с полковником В.П. Барцевичем, лично знакомым некоторым кубанским офицерам, убедило их в том, что это не провокация.
На рассвете 12 (25) марта Покровский выехал для свидания с Корниловым в аул Шенджий, накануне занятый Добровольческой армией. Перед отъездом правительство «для престижа» произвело Покровского в генералы. С этой же целью ему были приданы конвойная сотня и сотня черкесов. В Шенджий Покровского встречали криками «ура». Впрочем, командование Добровольческой армии вело себя более сдержанно.
Покровский был приглашен на обед, на котором присутствовали Корнилов, Алексеев, Деникин, Романовский и Марков. Деникин вспоминал эту встречу: «В комнату… вошел молодой человек в черкеске с генеральскими погонами — стройный, подтянутый, с каким-то холодным металлическим выражением глаз, по-видимому, несколько смущенный своим новым чином, аудиторией и предстоящим разговором»{603}. После того как обе стороны обменялись информацией о состоянии дел, зашла речь о главном. Корнилов ультимативно потребовал, чтобы кубанский отряд был влит в состав Добровольческой армии и подчинен общему командованию. Покровский отстаивал сохранение отдельного кубанского отрада с подчинением его Корнилову лишь в оперативном отношении. По его словам, кубанское правительство хочет сохранить собственную армию, что «соответствует конституции края». Расформирование же кубанских частей вызовет недовольство и брожение в войсках. Алексеев не выдержал и вспылил:
— Полноте, полковник, извините, не знаю, как вас и величать. Войска тут ни при чем. Мы знаем хорошо, как от носятся они к этому вопросу. Просто вам не хочется посту питься своим самолюбием.
Корнилов был категоричен:
— Одна армия и один командующий. Иного положения я не допускаю. Так и передайте своему правительству{604}.
Стало ясно, что вопрос об объединении вызовет еще немало споров. Пока же приходилось решать насущные проблемы. Оба отряда разделяло всего 18 верст, но между ними лежала станица Ново-Дмитриевская, где укрепилась почти трехтысячная группировка красных. Ранним утром 15 (28) марта Корнилов двинул армию в путь. Дул пронизывающий ветер, шел мелкий холодный дождь. Часов около девяти появилось солнце, но почти сразу вновь скрылось за темными тучами. Около полудня еще сильнее похолодало и пошел снег. Мокрые шинели добровольцев превратились в ледяные панцири, промерзшие руки отказывались держать винтовки. Перед станицей путь армии преградила река Черная. Не слишком широкая в обычное время, сейчас она превратилась в бурлящий поток, мутный и холодный.
Одно было на руку — в такую погоду красные предпочитали сидеть по хатам, и потому нападение врага для них стало неожиданностью. Бой длился до глубокой ночи, но не из-за того, что противник оказал ожесточенное сопротивление, а потому, что в снежном буране трудно было отличить своих и чужих. Именно этот эпизод получил название «Ледяного похода», позднее перенесенное на всю кубанскую эпопею. Авторство самого этого термина одни современники приписывали генералу С.Л. Маркову, другие — донскому журналисту Б.А. Бартошевичу. В любом случае, это не принципиально. Важнее другое. Яркое, запоминающееся название естественным образом стало частью легенды, каковой на глазах становился Кубанский поход.
Через день, 17 (30) марта, в Ново-Дмитриевской состоялось совещание руководства двух отрядов. Со стороны Добровольческой армии на нем присутствовали Корнилов, Алексеев, Деникин, Романовский и Эрдели. Кубанцы были представлены Филимоновым, Покровским, председателем рады Н.С. Рябоволом, товарищем председателя Султан Шахим Гиреем и главой правительства Л.Л. Бычем. Кубанская сторона опять отстаивала необходимость сохранения отдельной армии, апеллируя к «демократии» и конституции «суверенной Кубани». Деникин вспоминал: «На нас после суровой, жесткой и простой обстановки похода и боя от этого совещания вновь повеяло чем-то старым, уже, казалось, похороненным, напомнившим лето 1917 года — с бесконечными дебатами революционной демократии, доканчивавшей разложение армии»{605}.
В разгар споров в комнате зазвенели стекла, на площади разорвались две гранаты, пущенные со стороны позиций красных. Это ли сыграло свою роль или 11 виселиц на той же площади, где по приказу Корнилова были повешены захваченные в плен большевики, но кубанцы капитулировали. Было подписано соглашение, состоявшее из трех пунктов:
1. Ввиду прибытия Добровольческой армии в Кубанскую область и осуществления ею тех же задач, которые поставлены кубанскому правительственному отряду, для объединения всех сил и средств признается необходимым переход кубанского правительственного отряда в полное подчинение генералу Корнилову, которому предоставляется право реорганизовать отряд, как это будет признано необходимым.
2. Законодательная рада, войсковое правительство, войсковой атаман продолжают свою деятельность, всемерно содействуя военным мероприятиям командующего армией.
3. Командующий войсками Кубанского края и его начальник штаба отзываются в состав правительства для дальнейшего формирования Кубанской армии.
В последующие дни кубанские части были влиты в состав Добровольческой армии. Были созданы две пехотные бригады — под началом генералов Маркова и Богаевского и конная бригада генерала Эрдели. Общая численность армии выросла до шести тысяч человек. В таком виде она могла позволить себе решать и более серьезные, нежели прежде, задачи.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.