1908 год

1908 год

91. С.А.Аскольдов — В.Эрн[490]<10.02.1908? СПб — Москва/>

Дорогой Владимир Францевич!

Деньги получил — спасибо. Верно ли, что Ж<ивая /> Ж<изнь /> прекращена?[491]

Реферат В.П.Свенцицкого мы назначили на 14 февраля[492] в виде обыкновенного реферата с прениями. Его реферат мне очень понравился — я нахожу, что это лучшее из написанного им.

Ваш разлад с Валентином Павловичем меня очень удручает, и я ничем его не могу в себе переварить и разрешить. Мои личные и литературные впечатления от В.П. не могут примириться с той оценкой, которую Вы ему делаете. С другой стороны я не могу примириться, чтобы Вы так ошибались и чтобы Ваши приговоры были жестоко не справедливы. Конечно, для меня самое естественное предположить, что мои впечатления ошибочны. Но дело в том, что тут дело не в одних впечатлениях, а в совершенно объективных соображениях. Я не могу даже вообразить, чтобы Вы и Ельчанинов, стоя так близко к В.П., не могли в продолжение нескольких лет его распознать. Я в конце концов готов признать, что объяснение этому в необъяснимых и непередаваемых столкновениях человеческих душ. Вы с В.П. как-то особенно повернулись друг к другу какими-то иными сторонами своей души, которыми раньше не соприкасались, и получилась новая душевная реакция, столь же неотвратимая и столь же непонятная, как неотвратима и в конце концов необъяснима химическая реакция. Это могло обусловиться даже Вашей женитьбой. Кислород в чистом виде и в соединении с водородом неодинаково реагирует с другими элементами. Не обижайтесь на это химическое сравнение. Никакое христианство не может освободить нас, людей, от лично-индивидуальных тяготений друг ко другу и отталкиваний, от рокового превращения дружбы в охлаждение и разрыв. В нас неистребимо живут наши предки, их вражда и дружба оживает и в нас. Но я все же надеюсь, что это лечат временем.

Если правда, что Ж<ивая /> Ж<изнь /> прекращена, то не предполагается ли что-либо новое.

Привет Евгении Давыдовне. Ваш С.Алексеев. 

92. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[493] <28.02.1908.Москва — Симбирск>

28 февраля 1908 г. Москва

Часто вспоминаю о Вас и собирался Вам писать, как получил уже Ваше письмо. Молчал не из-за "ужасных", а все-таки неприятных причин: из-за баснословного недосуга вследствие лекций и суеты, из-за болезни жены, своей, и, главное, детей, которые тянутся беспрерывно с Нового года. Особенно хворает маленький. Я здоров. Как бы хотелось мне Вам помочь, но, кажется, неудачная попытка вызвать жалость Столыпина исчерпывает мои ресурсы. Я как-то говорил о Вас с Гершензоном, заведующим литературным отделом "Вестника Европы". Он предложил передать Вам, не дадите ли Вы в "Вестник Европы" отдельную главу о Достоевском, составленную по возможности по новым материалам, можно не одну статью, листов так на 5 — 6 в общей сложности. Однако он ничего не может обещать до знакомства со статьями (помимо всего он еще человек подневольный там). Подумайте, м<ожет /> б<ыть />, что-нибудь и заработаете, да и напечатаете. Если приедете сюда, то переговорите с Гершензоном лично. Ведь мы с ним старые приятели.

За это время я вышел в свет, читал студентам в СПб в защиту религии. Тоже буду и здесь 10-го[494]. Это устроил кружок христианских студентов, примыкающих к международной студентеческой ассоциации (не соблазняйтесь этой "международностью", как и я соблазнялся)[495]. Впечатления были отрадные и бодрящие. Есть возможность создать хотя небольшое ядрышко студентов и курсисток на чисто религиозной почве, и это дорого[496]. Теперь здесь уже есть такой кружок курсисток, собирающихся у Новоселова. Если приедете, расскажу, а писать трудно. Но этими надеждами мы сейчас живем. Общался я, кроме внешних, с "кружком Новоселова". Редко видался с Эрном, к которому чувствую любовь все большую. О Валентине Павловиче Свенцицком нечего сообщить, он у меня почти не бывает, от Эрна тоже уклоняется. Действия внешние, т.е. бесконечные чтения с выступлениями Вы знаете по газетам. Так что с ним, по-видимому, скверно, и это писать мне Вам было так тяжело, что я откладывал письмо. Хуже всего то, что, как определяет Эрн, он старается вести себя так, как будто ничего не произошло и все остается по-прежнему: "Антихрист", слава Богу, почти не расходится, но автору его повредил страшно, судя по отзывам[497]. Последняя ненужная и злобная выходка Гиппиус в "Русской Мысли"[498]. Однако повторяю, что о духовном мире Валентина Павловича сужу по слухам и с чужих слов.

Много я волновался действиями синода, запиской Гр<игория /> Петрова, все-таки очень вредной и для него сильной (поначитался братской, да и всей нашей брошюрной литературы).

Работать для себя мечтаю только на каникулах, теперь нет времени. Хотелось бы многое обдумать и кое-что написать. Внутри у меня чаще темно от моей мертвости и себялюбия, живу только короткими проблесками, когда посещает молитва или живая вера. Увы! В бездне греховной валяяся, милосердия Твоего призываем бездну![499] А тут приходится другим проповедовать!

Как Вы меня обрадовали своим предложением приехать сюда, а затем проехать вместе в Пустынь! Вместе помолиться, а б.м. и поговеть, — это такое было бы счастье! И замечательно, что и обстоятельства этому содействуют: мы с М<ихаилом /> А<лександровичем /> только сегодня отложили поездку, предполагавшуюся было на первой неделе поста, до Крестопоклонной. Мы туда ездим только на субботу и воскресенье, но, если понравится, ведь можете и еще остаться денек-другой. Значит, по этому предположению мы поедем 15-го марта. Вот и пригоните свой приезд к этому времени, а если приедете к 10-му или хотя к 11-му, то увидите еще и много любопытного, а м<ожет /> б<ыть />, и поможете нам с молодежью, если что-нибудь выйдет. Ведь 11-го будет второй вечер для молодежи, уже в узком кругу, для организации кружков, хотя неизвестно, найдутся ли желающие студенты (курсистки уже есть). Итак, приезжайте. Если Вам неудобно, известите, когда ждать, мы можем и подождать Вас с поездкой. Итак, приезжайте, полечитесь и у Мамонова, здоровье-то Ваше как?

Канарейка уже сидит на яйцах, радостям всех конца нет, спасибо, что научили.

93. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[500] <12.04.1908.Москва — Симбирск>

12 апреля 1908г. Москва

Вечер Великой и "преблагословенной"Субботы

(о богослужении которой так вдохновенно

нам рассказал-таки арх.Гавриил).

Христос Воскресе, дорогой Александр Сергеевич!

В нем, Воскресшем, и в Его распятии и славном Воскресении да будет нам и есть нам всем единственная подлинная радость жизни, радость в надежде…

Может быть, скажут, бессильная радость и надежда бессильных. Да это и правда, ведь мы бессильны; как глубоко, до мозга костей, проникает душу это сонание своего бессилия и небытия вне Него. Но это не создает еще и бытия в Нем, только распинаем Его, только в могиле нашего сердца и нашей мертвости Он покоится… Но Господи, если Ты даешь хотя в бессильной истоме любить Тебя и стремиться к Тебе, если так невыразимо горестно и невыразимо сладостно стоять у Твоей плащаницы и лобызать Твои пречистые раны, не отвергнешь же до конца Ты нас за то, что мы так слабы и беспомощны, за то, что мы так злы и себялюбивы, оттого, что кругом скорбь, нищета, кровь, прими и прости нас, воскреси нас, Господи!

Простите мне это неуклюжее излияние, оно вышло как-то неожиданно. Я всю Страстную неделю жил и живу в каком-то религиозном сумбуре, то горю, то гнию и копчу от всякой жизненной мелочи и внешнего впечатления. Говел и в Чистый Четверг причащался. И редко, когда так сильно чувствовал всю муть своей души, всю ее ложь, всю ее мертвость.Вот и написал Вам, и без того опечаленному, вместо радостного, такое глупое письмо.

Но — Христос воскрес, Он — наше солнце, наша надежда, Жених…

Круто обрываю и перехожу к прозе. Пока мне нечего сообщить Вам по Вашим делам. По справкам, наведенным М<ихаилом /> А<лександровичем />, экзамена на преподавателя определенного предмета, теперь не существует. Но на Фоминой неделе М<ихаил /> А<лександрович /> едет а Петербург и добьется свидания с министром (с хорошими рекомендациями), так что, м<ожет /> б<ыть /> и будет толк. Неблагоприятным для общего положения, но благоприятным для хлопот о Вашем деле, следует признать назначение Георгиевского, бывшего директора Катковского лицея, товарищем министра.

Теперь о "Слове". Я в Петербург по обстоятельствам не мог поехать и послал о Вас Федорову[501] письмо через руки, на него получил ответ только сегодня. В нем он, после любезностей мне, о Вашем деле пишет так: "постоянный критический обозреватель у меня есть, но я ничего не имею против отдельных и опять-таки небольших статей на критические темы Волжского[502]. Напишите ему об этом". Но об условиях, о которых я у него спрашивал (впрочем, в связи с постоянным сотрудничеством) ни словом. Мне это подозрительно, принимая во внимание его имущественную слабость и трудное положение всех газет. Не попытать ли еще "Речь", где сделались присяжными фельетонистами парижские "трое"[503], но, в сущности у меня нет туда ходу для облегчения вступления.

Моя лекционная каторга кончилась, хотя еще и не совсем. Здесь останусь до половины мая, когда поеду в Крым, но не невозможно, что в течение первой половины мая прокачусь по Волге, тогда доеду и до Вас. Ничего нового обо всех здешних и взаимных отношениях сообщить Вам не могу.

Письмо Ваше в "Шиповник" осталось неотправленным, оно у меня. По почте его не посылал, ибо не считал нужным. Не поручить ли его вниманию Михаила Александровича? Что Вам ответил Сабашников? Говоря откровенно, буду очень удивлен, если он, позитивист, даст Вам лучшие условия, чем Лерке и другие, хотя, конечно, этого очень желаю. У нас вывелся один кенарченок, так что идет большое ликование об этом.

Будьте здоровы и не унывайте. Все, что можно, здесь делается и будет сделано, чтобы облегчить Вам дорогу. Будем ждать результатов <нрзб /> поездки М<ихаила /> А<лександровича />.

Целую Вас и еще раз христосуюсь с Вами.

Ваш С.Б.

Простите глупое письмо. А помните как два года назад раздался "Народ"?

94. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[504] <15.05.1908. Москва — Симбирск>

Москва, 15 мая 1908г.

Дорогой Александр Сергеевич!

Пишу Вам второпях, перед отъездом в Крым. (Значит адрес мой: Крым, ст. Кореиз).

Спасибо Вам за письмо Ваше и простите, что не успел ответить. Поездка моя по Волге не состоялась из-за погоды, а теперь и поздно. Кроме того зовет Бердяев, и проездом через Харьков заеду к нему, как-то его найду!

Михаил Александрович только вчера уехал в Петербург за хлопотами по Вашему делу. Раньше он никак не мог, почему не осуществилась и Ваша мысль попасть в Москву до общего разъезда. Эрн мне говорил, что он устраивает Вас у Бобринской[505] и что Вы соглашаетесь. Конечно, это не сахар, но можно будет жить в Москве, и то слава Богу. Напишу Вам из Крыма более человеческое письмо. Я это время без конца экзаменовал…

Кандидатура моя в Академии должна быть решена теперь. На днях прошел слух, что выбран кто-то другой, из "своих". Конечно, они, по-своему, правы, хотя в числе мотивов против меня у "молодых", вероятно, и вражда против религии.

Увы! Впрочем, я считаю, что вопрос еще не выяснен, а сам испытываю противоположные чувства и в случае удачи и неудачи. Вот Флоренского будет жалко!

С Эрном виделся за это время, хорош.

В<алентина /> П<авловича /> видел как-то на улице, он встретился нежно (и мне это было радостно), обещал зайти проститься, но, конечно, не зашел. Дряни этой его последней не читал и не собираюсь, хотя знаю, что впечатление и на мою жену будет соответствующее. Но что Вы скажите, если он, по словам его Эрну, говел — сильно, значит одновременно… "Слишком сложен человек, я бы упростил …"[506]

Михаил Александрович "возил" в Пустынь двух студентов, по их просьбе. Он благополучен и благодушен. Относительно Религиозно-философского общества ничего не решили; все, конечно, в руках В<алентина /> П<авловича /> и его устранения или неустранения … В Киеве тоже есть. Там пародирует Павел Тихомиров[507]. Помните? Желаю Вам всего доброго, авось М<ихаил /> А<лександрович /> что-нибудь устроит. Целую Вас.

Да хранит Вас Господь!

Ваш С.Б.

Надеюсь, Вы не поверите подлинности приписанного мне в газетах письма Милюкову по поводу мордобоя.

95. Н.А.Бердяев — В.Ф.Эрну[508] <10.06.1908? Люботин — Москва>

ст. Люботин, Южных дорог, имениеТрушевой

10 июня

Дорогой Владимир Францевич!

Получил от Вас 77 руб. 99 коп. и немедленно пересылаю Ельчанинову 40 руб. Я до сих пор ничего не знал о судьбе сборника "Вопросы религии". Не знал даже выйдет ли сборник. Из присылки гонорара заключаю, что сборник вышел. Очень хотел бы этот сборник иметь. Неужели издатель не высылает авторам по экземпляру? Если можно запросить, чтобы я получил сборник, то, пожалуйста, сделайте это.

У меня есть статья "Христианство и государственная власть"[509], которая тесно связана со статьей, напечатанной в "Вопросах религии"[510]. Статья эта повидимому не подходит ни к одному общему изданию и могла бы быть напечатана только в сборнике в роде "Вопросов религии" или "Религия и Жизнь", или в журнале в роде "Живая Жизнь", "Новая Жизнь"? Предполагаете ли Вы в ближайшем будущем выпускать сборники или подобные издания? Если да, то я хотел бы поместить мою статью в подобном издании. Будьте добры, ответить мне по этому поводу. Укажите также, куда послать статью, если будет место, где ее можно будет напечатать.

Очень жалко, что Вы приехали в Париж тогда, когда я уже оттуда уехал. Очень рад был бы повидать Вас и поговорить с Вами. Иногда я думаю, что между нами больше общего, чем это может сначала казаться. А я сам очень нуждаюсь в общении с людьми, которые идут к тому же, что и я. А где теперь В.П.Свенцицкий? Его книга "Антихрист" произвела на меня очень тяжелое, кошмарное впечатление. Многого я в Свенцицком не понимаю. Ужасно, что все мы скорее разъединяемые, чем соединяемые. Я и Мережковский во многом разъединились, Булгаков — с Вами, и все мы друг с другом. Не достигается даже минимума христианского общения[511].

<неразб. 2 слова> меня очень обрадовало Ваше письмо. Редко получаю хорошие письма.

От сердца желаю Вам всего лучшего.

Мой деревенский адрес остается в силе до осени.

Ваш Николай Бердяев

96. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[512] <11.07.1908. Ливны — Симбирск>

г.Ливны, Орловской губ. 11 июля 1908 г.

Дорогой Александр Сергеевич!

Ужасно давно не писал Вам, на большое письмо не хватит энергии, а на малое охоты. Видел в Крыму перед отъездом М<ихаила /> А<лександровича />[513], который доехал-таки до В<ладимира /> А<лександровича />[514] и узнал от него, что Ваше дело остается в прежнем невыясненном положении. Я понимаю, по крайней мере, что будущую зиму Вы будете в Москве проводить? Будем стучать во все двери, с осени надо будет возобновить поиски. Поездка М<ихаила /> А<лександровича /> не привела ни к чему вследствие ряда неблагоприятных обстоятельств. Конечно, Вам от этого не легче, ждать и ждать. Как Ваше здоровье теперь?

Когда Вы приезжаете в Москву? Я сижу за книгами, все по истории христианства, занимаюсь и немцами. Все зреет желание и решение перейти окончательно на "богословие", но и мне для этого надо проходить стаж, так или иначе, а легко ли! Писать ничего не пишу, — некогда, жаль тратить свободные обрывки времени на отсебятину, когда такое необъятное поле изучения, столь завлекательного. Конечно, это иное — чем чтение святых отцов, — умовое, но все-таки завлекательное. Хотелось бы заняться большой научной работой, но не знаю, когда удастся и удастся ли. Очень восхищаюсь немцами за их науку, в этом есть свое благочестие, хотя нам и чуждое, и недоступное.

С Академией дело не вышло, выбрали по рекомендации факультета Савина — специалиста[515]. Формально это, конечно, правильно. Я был подготовлен к неудаче и, кроме того, боялся нового компромиса, так что я не был огорчен. Флоренский (он избран на кафедру истории философии) хочет пробовать в будущем. Бердяева не застал, хотя и заезжал к нему, вследствие его нелепой неточности. Жаль, теперь до осени. Настроений — увы! — у меня нет, какая-то деревянность и мертвость, нечем похвалиться. Кроме косности души, может быть, чересчур рационалистически живу. От Эрна имел весточку из заграницы[516]. О. Федор[517], м<ожет /> б<ыть />, попадет в ректоры Академии, жаль его!

М<ихаил /> Ал<ександрович /> отдохнул, а то он очень утомленным выглядел. Хочу вымучить из себя нечто о Толстом, — ноблессе облиге — да не знаю, смогу ли; нет непосредственного влечения, да и не могу отдать себе ясного отчета, что это за смесь религиозной тупости и слепоты, и пророчественного служения. На меня тяжелое впечатление (относительно душевного его строя) произвело письмо о смертной казни[518]. Как-то сложится будущий год? Думаю, но ничего не придумаю об религиозно-философском обществе, все-таки участь его остается в руках В<алентина /> П<авловича /> и его отстранения или неотстранения. О нем ничего не знаю и не слыхал.

Целую Вас, да хранит Вас Господь!

Ваш С.Б.

Здесь до августа, а август — в Крыму.

97. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[519] <26.07.1908. Ливны — Страсбург>

Ливны, 26 июля

Дорогой Владимир Францевич!

Завтра выезжаю обратно в Крым до сентября. От души радуюсь <тому />, что на душе у Вас живет и зреет. У Вас есть то завидное качество (конечно, если оно в меру и, так сказать, оправдано), которого у меня нет и, кажется, никогда не будет: спокойная уравновешенность и твердость воли. При верном внутреннем курсе, которого сердечно Вам желаю от Бога, Вы можете прожить плодотворную жизнь. Но воздержусь от лирики и о Вас, и о себе. Я так же люблю готику, как и Вы, хотя ее недостаточно знаю, жалею, что не был в Страсбурге, но был в Вене, Ульме, Кельне (хотя Кельнский собор и не жалую). Очень сильное впечатление, почти такое же, как Нотре Даме, на меня произвел св. Марк в Венеции.

Живу здесь в атмосфере русской бедности, темноты, простоты и всего того, что так живописал Чехов. Начинаю уже жалеть о быстро промчавшемся лете, после которого начнется лекционный год, и мне придется оторваться от книг, за которыми просидел бы еще долго-долго, да и лучше бы мне…

— Звонят ко всеношной, таким хорошим густым, благодатным звоном, который переполняет наш город и поднимает над непригляднойдействительностью. Вот заграницей нет этого… Пора кончать… Всего Вам доброго.

Любящий Вас С.Б.

98. А.В.Ельчанинов — Е.Д.Эрн и В.Ф.Эрну[520] <19.08.1908. Тифлис — Москва>

Милая Женя!

Сейчас я получил Ваше письмо, завтра уезжает Наташа, а я тороплюсь ответить Вам, хотя бы коротко, т<ак /> к<ак /> в почте я разуверился совершенно. Ваше письмо мне очень напомнило Вас, хотя Ваш язык в письме не таков, как когда Вы говорите; все же вспомнилось многое — не детальное, частное, а типичное, Ваше. Это письмо Вы получите, уже возвратившись из Вашей поездки в Питер, и я опять взываю к Вашей доброте с просьбой возможно полнее описать Ваши встречи и впечатления (о самом реферате[521], о прениях, жене Аскольдова и т.д.). Меня радует, Женя, очень, что Вы помните и даже любите Соню. Я узнал о ней кое-что от моего брата Коли, который был в Питере и жил у них. Но кажется, я писал об этом Володе. Она помирилась со своими, ведет бурную жизнь, поздно ложится, сблизилась с некоторыми подругами. Что меня обрадовало ужасно, так это то, что она видела Дункан[522] и поняла ее.

Реферат я не пишу еще, хотя занимаюсь много разными вещами: философией биологии, историей гимнастики, особенно греческой, пишу вообще). Для меня здесь появилось новое дело; совершенно неожиданно в Тифлисе некий офицер Левандовский открыл школу "нового типа", школа красивая, шумная и веселая, и я туда часто хожу наблюдать. Да вот еще: читаю Метерлинка "Ла сагене ет ла дестинее" и изумляюсь, поучаюсь, наслаждаюсь. Я думаю пробыть здесь довольно долго, во всяком случае до тех пор, пока получу деньги за Робинзона или за "Вопр<осы /> Рел<игии />" — иначе ехать не на что. Да я здесь чувствую себя недурно. Одно плохо: точит и грызет меня червь недовольства собой; ни одного дня, ни часа даже не бывает спокойным; а что сделать, чтобы успокоить его, я не знаю. Я уже кормлю его и Метерлинком, и Робинзоном, и Дарвином, и даже Мюллер’ом[523] — все не сыт еще. Думаю взяться за греческий и латинский. Пока торжествую над главным своим врагом — сонливостью: ложусь в час, встаю в 8, но… ем ужасно много…!

Погода здесь по-прежнему великолепная, ясная, солнечная — чуть только похолоднее, чем раньше. Пока все, прощайте, милая Женя, всего Вам светлого, Вам и окружающим Вас.

_{Саша. 8/19 1908. Тифлис.}

Дорогой Володя! Вышла книга, очень интересная (судя по оглавлению) — "Литературный распад", где большевики — Горький, Троцкий, Каменев, Луначарский и др<угие /> выступают против современной литературы, ожесточенные победой декадентства[524]. Здесь она еще не получена. Я вероятно напишу о ней.

Если будешь в силах напиши, напиши мне, Володенька, о вашей поездке в Москву[525], потому что мне очень важно это; особенно, как ты и Женя чувствовали себя себя с Аскольдовыми — они так близки мне (не говоря уж о вас), что хотел бы знать все. Конечно, если ты не напишешь, я все же буду знать — потом, от них или от тебя устно.

Прощай, ваш Саша.

1908 8/19  Тифлис.

99. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн[526] <20.08.1908? Москва — Тифлис>

<… /> Вчера я сидел после обеда и только что приготовился взяться за чтение — пришел Валентин[527]. Сначала разговаривал о делах: о книгах, о Смирнове о своем столике и Венере, которые он просит обратно. Потом поднялся и стал уходить, но нехотя как-то. Я его остановил: "останься, расскажи о себе, мое сердце открыто, чтобы слушать тебя". Несколько минут он колебался. Потом остался, и стали мы дружески говорить "о главном". От него не шло смутных волн. Он был тихий и слабый. Он говорил обо всем прошлогоднем и сообщил мне один факт, который многое объяснет и извиняет. Я чувствовал себя свободно и ясно. Теперь у нас никаких общих дел: отношения чисто личные. Мне вдруг стало стыдно за свое черствое отношение к нему, которого было немало, за малую и недостаточную любовь к нему; стало жалко его потому, что он одинок и беспомощен, и страдает глубоко и постоянно (хотя бы и по своей вине); наконец мне вдруг стало страшно судить его, потому что перед лицом Божиим все то, что я в нем осуждаю есть, наверное, и во мне <… />

Валентин совсем размягчился и сказал: "Ты меня не оставляй". Потом посидели мы немного и расстались дружески. Сегодня утром он был у Рачинского. Рачинский в редакции с очень доброй улыбкой мне говорил, что он ужасно доволен сегодняшним посещением Валентина, что Валентин кроткий и ясный, "с чистыми глазами"; что Валентин хочет работать, стать самым простым человеком, что "из пророков он вышел в отставку", что, наконец, о нашем вчерашнем свидании говорил с большой нежностью.

Меня это очень радует. Какое счастье, если Валентин действительно пойдет по этой дороге. <… /> А я счастлив, что с плеч моих свалилась тяжесть нехороших отношений с Валентином. Сегодня в 7 ч. вечера Валентин просил Рачинского и меня прийти к нему <… />

100.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн[528] <22.08.1908. Москва — Тифлис>

Москва. 22 августа 1908 г.

<… /> Обо мне не беспокойся. Мне хорошо, для души моей хорошо побыть одному. Временами нужно всегда остановиться и сосредоточиться <… /> Я уже начинаю приводить в порядок квартиру <… /> Я был у Серова[529], но он еще не приехал с дачи; с журналом[530] дело обстоит очень хорошо. Чем больше я с ним знакомлюсь, тем больше я вижу, что из него может выйти очень нужная и полезная вещь. Я раньше все оборачивался к нему спиной, но теперь могу повернуться лицом. Я очень этому рад, потому что это облегчает работу. От Волжского пришла телеграмма, что он болен и просит отсрочки на неделю. "Графиня"[531] очень благосклонно эту отсрочку дала. <… />

101.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <26.08.1908. Москва — Тифлис>

26 августа 1908 г.

<… /> Хочу омыть ту пакость обычности и серединности, которая против воли моей успела свить свою серую паутину в моей душе. <… /> Если б можно было пройти по жизненному пути не спотыкаясь, не падая, не делая ошибок, не впадая в те мелочи, от которых потом, когда наберется их много, становится тяжело, тяжело. Если б можно было вспыхнуть, загорется и гореть так до самого конца жизни, отдав сюда все свои силы. Так хочется встать, решительно встать, взять одр свой, на котором часто лежишь в расслабленности, и пойти <… />

102.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <31.08.1908. Москва — Тифлис>

31 августа 1908

<… /> Сегодня был солнечный, теплый день. Я ехал и любовался, как солнце обнимает своим ясным светом подернувшуюся осенью зелень деревьев. И вдруг мне мелькнуло видение: ты со своей лучезарной победной улыбкой прошла невидимым ликом, преображенная, с ликованием передо мной. Образ твой занял весь небосклон и просветился через все. Все растворилось, стало прозрачным и ты прошла… Ах, как радостно стало мне! Какая уверенность, бодрость сильным потоком влилась в мою душу. Радостны и бесконечно нужны эти мгновения какого-то тайного созерцания, видения чего-то невидимого и неописуемого. Дальше проехал и снова деревня, снова солнце; только еще не остывшая от видения душа улавливала в них дыхание Вечности, чей-то Женственный взор.

…Представь, сегодня утром получаю открытку от Вали Флоренской[532]. Пишет, что она уже в Москве и просит зайти. Я отправился. Она приехала с Лилей[533] и уже они наняли комнату в Каретном ряду (это очень далеко от нас) <… /> Я видел две скульптуры работы Вали весьма замечательных, и несколько тетрадок рисунков, тоже очень хороших. Но в школу Живописи ей вряд ли удастся попасть. У Вали немного растерянный вид. От дороги, от простуды, от необычности обстановки — это ее сияние, которым изнутри полна она, погасло, она была не такой, как всегда. Потом они поехали вместе со мной на Девичье Поле[534]<… />

103.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <2.09.1908. Москва — Тифлис>

2 сентября 1908 года.

<… /> Пишу тебе посреди страшного хаоса. Второй день работают маляры, и постепнно наша квартира принимает новый и неожиданный вид. Становится много лучше, чем было раньше <… />

Волжский представился вчера Бобринской, и сразу умело вошел в свою должность. Очень приятно и за него и за себя. Бобринская очень довольна им, и мне очень приятно это чуждое мне дело вести с такими превосходными людьми, как Волжский и Рачинский. Вчера вечером мне захотелось пойти к Валентину. Я пошел, и мы очень хорошо провели с ним вечер. Говорили больше всего о Соловьеве и о той биографии, которую Валентин думает написать. Он больше и больше погружается в эту работу, достает новые материалы, изучает старые, с любовью обдумывает план и подробности. Дай, Господи, ему исцелиться на этой работе! <… /> Волжский устроился в редакции, потому что семья его не приедет. Ему негде обедать. Может быть, он будет обедать у нас <… />

Недавно на Сухаревке я купил произведение Пруденция — христианского поэтаИВ-го века. Он еще весь проникнут "катакомбальностью". Сколько у него непосредственной любви к жизни! С какой радостью первые христиане вкушали пищу, возжигали светильники вечером, слушали пение петуха при восходе солнца, с каким умильным торжеством и без печали хоронили своих умерших! И как они любили цветы!

"Собирайте пурпурные фиалки, рвите багряные кроки! Лед, растаяв, освободил землю, чтобы могли быть наполнены цветами корзины.

Несите, девушки, отроки, эти дары из распустившейся листвы; а я, находясь среди хора, буду из стихов своих вить гирлянды — не столь ценные, не столь пышные, но подходящие к празднику.

пусть таким образом чествуются останки мученицы и воздвигнутый над ними алтарь; а она, находясь перед престолом Божиим, умилостивленная песнею, будет молить за народ свой."

104.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <10.09.1908. Москва — Тифлис>

10 сентября 1908 года.

<… /> Сегодня с Ваней Пагиревым[535] еду в Лавру[536]. В Академии Павлуша читает свою вступительную лекцию[537]. Я все никак не могу приняться за занятия, и это меня немного угнетает.

105.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <12.09.1908. Москва — Тифлис>

12 сентября 1908

<… /> Я только что вернулся из Лавры. В голове шумит от дороги и плохо проведенной ночи, но мне хочется сесть и побеседовать с тобой. <… /> Поехал я в Лавру с Ваней Пагиревым. Застали Сашу[538] лежащим на лавке на животе и читающим "Житие" какого-то святого. У Павлуши чудесная квартирка. Только что выстроенная изба, в которой еще никто не жил, три комнаты, за 10 р., с огородом, в котором Павлуша думает весной садить капусту и репу. Павлуша отпустил длинные волоса, подвязал их на макушке какой-то тесемочкой и локоны пустил на уши. Получилось что-то древне-египетское. В комнатах чисто, светло, тепло, пахнет свежим деревом и смолой; обоев нет — прямо дерево. На лекции Павлуши собралась вся Академия. Прочел он их хорошо, и та лекция, которую он выбрал от себя, была очень оригинальна по содержанию и красива по форме. Академики горячо ему аплодировали. Мы провели очень хороший вечер. Саша у него совсем обжился; едят они постное, ватрушки из картофеля, репу, огурцы, которые сами они засолили — словом, ведут жизнь полупустынников, полуинтеллигентов. Саша крестится перед каждой церковью. Он героически справился со своей работой и сегодня привез со мной Турбину[539] последние листы.

<… /> Павлуша написал стихотворение специально, чтоб посвятить тебе!! <… />

Трезвая пьяность.

Посвящается Е.Д.Эрн

Глубокия утра холодного лета!

Полнеба одето огнем перламутра.

Чуть мглисты и сини бодрящие дали.

Где горечь печали? Где тяжесть полыни?

И к сердцу безвольно ласкаются руки.

Над-мирные звуки звенят богомольно.

Как в винном потире — во влаге огнистой

на дне — аметисты; в небесном эфире

разлита отрада фиалковой мутью.

Пойду к перепутью любезного сада.

Заросшие кашкой пурпурные пятна!

Тут гибель приятна, — бесмертье не тяжко.

Как пахнет цветами и медом душистым!

К устам розволистым смиренно устами

прильнул я; и знаю, кто в душу глядится —

взирает Царица фиалковой далью.

Павел Флоренский.

    5/20 — 7/26. Сергиевский Пасад — Толыпино.

106.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <20.09.1908. Москва — Тифлис>

20 сентября 1908 года.

<… /> За эти два дня такая куча новостей, что спешу тебе выложить их все, чтобы не забыть. Приехала неожиданно Домночка[540]. Сейчас играет в гостиной. Хотела приехать позже, но подвернулась экскурсия и она приехала за 5р.50к. Вчера пришла кухарка, и сегодня я уже обедал дома и как следует. Позвал Волжского к себе. Только что мы кончили, пришел … как ты думаешь кто? Андрей Белый. Пришел просить у меня какой-нибудь статьи и сотрудничества для Мережковских. К Мережковским перешло заведывание толстым журналом "Образование". Я ужасно был рад Белому. Волжский ушел, и мы с Белым говорили очень сердечно и хорошо еще часа два. Он очень просил к себе заходить и сказал, что непременно будет ходить к нам. Я чувствую, что это действительно будет так <… />

Говорили и о загранице — о готике, о Беато Анджелико. Борис Николаевич ужасно хороший и милый. В то время как сидел Б.Н., — приехала Домночка, привезли всяких гостинцев от мамы, варенья, наливки, пирожного, винограда и много — много рассказов о доме. Да, я забыл тебе написать, что недавно зашла А.Н.Чеботаревская[541]. Мы очень с ней разговорились, и она три часа рассказывала всякие интересные вещи о Вяч. Иванове. С ней было хорошо. Она очень просила нас заходить. Вчера целый день был проливной дождь. Я сидел дома, писал статью для журнала и думал, что никто не придет. Вдруг звонок. Пришел Александр Яковлевич[542]. Только что стал уходить он, вдруг новый звонок. Пришла Валя[543]. Я очень ей обрадовался, потому что у меня все еще не прошел неприятный осадок от того разговора с Мишей. Она просидела часа полтора, и мы очень хорошо с ней говорили. Она изумительно была ясной, простой и доброй. Скоро горечь та пропала совсем. Слава Богу! Ее отношение ко мне слишком прочно, и того отдаления, которое произошло у меня с Люсей[544] и Павлушей[545], у нас наверное не будет. Я ужасно радуюсь за тебя, что придется познакомиться с Валей. Ты будешь отдыхать на ее лице и наверное глубоко полюбишь ее. Когда она спрашивает что-нибудь о тебе, она говорит с затаенной любовью. <… /> Все готово уже для твоего приезда. <… />

107.     Н.А.Бердяев — Вяч. Иванову[546] <1908 ? Москва — СПб>

Москва, Мясницкая,

Кривоколенный пер., д. Микини

17 марта

Дорогой и милый Вячеслав Иванович!

Очень живо вспоминаю я башню[547] и милых ее обитателей, и наши с Вами разговоры до 4 ч<асов /> ночи, огромное между нами сближение, а минутами страстное расхождение. Все это время силюсь я осмыслить наше общение и хочу довести до ясности степень нашей близости. Не должно ведь быть кажущейся общности веры, не должно быть двухсмысленности в религиозном сближении. Я ведь люблю Вас, Вячеслав Иванович, и потому воля моя устремлена к Вам. Я хочу религиозной близости с Вами и этим уже очень многое дано. И чем сильнее устремление моей воли к Вам, тем сильнее хочу я знать, знать не внешне и формально, а внутренно и материально, какая Ваша последняя святыня, не экзотерическая и не разложимая уже никаким оккультным объяснением. Я знаю и чувствую, что в Вас есть глубокая, подлинная мистическая жизнь, очень ценная, для религиозного творчества плодоносная. И все же остается вопрос коренной, вопрос единственный: оккультное ли истолкование христианства или христианское истолкование оккультности, Христос ли подчинен оккультизму или оккультизм подчинен Христу? Абсолютно ли отношение к Христу или оно подчинено чему-то иному, чуждому моему непосредственному, мистическому чувству Христа, т.е. подчинено оккультности, возвышающейся над Христом и Христа унижающей? На этот вопрос почти невозможно ответить словесно, ответ может быть дан лишь в религиозном и мистическом опыте. Я знаю, что может быть христианский оккультизм, знаю также, что лично Ваша мистика христианская. И все-таки: один отречется от Христа во имя оккультного, другой отречется от оккультности во имя Христа. Отношение к Христу может быть лишь исключительным и нетерпимым, это любовь абсолютная и ревнивая. Все эти вопросы я ставлю не потому, что я такой "православный" и такой "правый" и боюсь дерзновения. Я человек большой свободы духа и сама моя "православность" и "правость" есть дерзновение. Не боюсь я никакого нового творчества, ни дерзости новых путей. Всего больше я жду от нарождения какой-то новой любви. Но к Христу должно быть отношение консервативное. И должно быть консервативное отношение к умершим через Христа.

Существует в мире таинственное умерших, живых и рождающихся, связанное консервативно, и единственный глава этого общества, источник жизни и любви — Христос, конкретный, реальный и единственный. Должно быть дерзновение во Христе, небывалое дерзновение и вне Христа неведомое. Но для этого мы должны пройти какой-то путь аскезы, путь отречения от многого. Я не готов еще для самого главного и боюсь, что слишком многиееще не готовы. Дерзость против Христа и вне уже изжита, "против" и "вне", нужно быть скромнее. А известного рода "правость" сейчас может оказаться очень "левой" и радикальной. Для меня, непокорного кшатрия[548], нов и желанен опыт богопокорности. Я не благочестивый человек и не боюсь соблазна благочестия. О Вас же я себя спрашиваю, что для Вас главное и первое, мистика или религия, религией ли просветляется мистика или мистикой религия? Это старый наш спор, но теперь он вступил в новый фазис.

Для меня мистика, с одной стороны, есть стихия, таинственная среда, с другой, метод и особый путь, но никогда мистика не есть цель и источник света. Мистика сама по себе не ориентирует человека в бытии, она не есть спасение. Религия есть свет и спасение. И я все боюсь, что Вас соблазняет автономная, самодовлеющая мистика, слишком господствует у Вас мистика над религией. Я знаю, что в истории мистика играла творческую религиозную роль и спасала религиозную жизнь от омертвения и высыхания, от косности и реакционности. И никак без живой, творческой мистики мы не перейдем к новой, возрожденной религиозной жизни. Но такая мистика должна имманентно заключать в себе религиозный свет, в мистической стихии должен уже пребывать Логос, мистический опыт должен быть в магическом кругу таинственного общества Христова. Я знаю, что Вы со мной согласитесь, помню, что мы доходили почти до полного согласия, но тут вся суть в опытном переживании. И я не совсем еще знаю, вполне ли мы тождественно переживаем отношение между мистикой и религией, между оккультизмом и христианством, вполне ли схож нашмолитвенный опыт, т.е. интимнейшее, неизреченное отношение к Богу. А я ищу сходства и тождества наших религиозных переживаний. Быть может, я еще буду бороться с Вами, буду многому противиться в Вас, но ведь настоящее общение и должно быть таким. Взаимное противление может быть творческим. И наш спор Востока и Запада поможет их соединению, а не разделению. А что меня страшит, так это то, что так мало людей религиозно и мистически живых и творческих. Религия Кн. Е.Трубецкого также мало меня утешает, как и мистика А.Белого.

Передайте от меня сердечный привет Марье Михайловне[549] и горячую благодарность за все заботы обо мне. Мне было очень хорошо на башне, и я всех ее обитателей вспоминаю с любовью и чувством родства. Нежный привет Вере[550] от меня и Лидии Юдифовне. Когда же приедет в Москву мой любимый друг Евгения Казимировна[551]? Передайте, что очень ее жду и очень чувствую ее отсутствие. Привет и ей, и Вам от Л<идии /> Ю<дифовны />. Очень крепко целую Вас и люблю.

Христос с Вами, Вячеслав Иванович.

Ваш Николай Бердяев

108.     Е.Н.Трубецкой — Д.В.Философову[552] < 4.11. 1908. Москва — СПб>

Многоуважаемый Дмитрий Владимирович,

Очень благодарен за интересную статью[553], которую уже сдал в печать и спешу ответить на Ваше письмо. Никакого недовольства Вашим сотрудничествоми в "Московском Еженедельнике" не было и нет, напротив, я очень пожалел, когда мне показалось, что Вы это сотрудничество прекратили.

В разговоре с М.М.Федоровым я говорил лишь по поводу одной статьи (не помню заглавия), за которую я сетовал и на "Слово" и на Вас. На "Слово" потому, что этой газете обвинять меня, Булгакова и Бердяева в "реакционерстве" значит ставить себя в положение унтерофицерской вдовы; печатать подобные вещи для "Слова", значит просто напросто отказаться от своей физиономии и впадать в совершенно непростительную бесхарактерность.

Что же касается Вас, то зная Вас по Вашей литературной деятельности иначе, я прочел эту статью с известным чувством душевной боли не потому, что она меня касается, а потому, что видеть Вашу подпись под статьей эсдековско-трудовического типа было для меня большим разочароваием[554]. Нападки на меня с точки зрения политической благонадежности слева, применение политической точки зрения как критерия к области религии, Боже мой, как это банально! Неужели Вы этого не чувствуете. Я уже не говорю о том, что никто не давал Вам оснований смешивать в одну кучу меня, Булгакова и Бердяева, людей, стоящих на весьма различных точках зрения, — под именем "церковно-обновленцев" (точка зрения Булгакова православная, моя же — вневероисповедная). Это — просто литературная небрежность от спешности, которая бывает у пишущих в ежедневных газетах. От души приветствую, что Вас от ежедневных газет стошнило. Но вот, что меня удивило: когда Вы обвиняли нас в реакционерстве, как Вы могли не подумать, что не Вам это говорить, и не нам слушать! Во время освободительной борьбы где были Вы и где были мы? Давно ли Вы вернулись в Россию? Неужели Вы не чувствуете, что относительно людей, вынесших освободительную борьбу на своих плечах, следовало бы выражаться осторожнее?

Не могу не указать и на невероятные поспешности Ваших обообщений, например, сопоставление православной "метафизики" с самодержавием. Меня лично это не задевает, так как родись я католиком или протестантом, я бы не перешел в православие, как и теперь не перехожу из православия в католицизм или протестантство. Но тут меня интересует легкость Вашего отношения к существу дела. Скажите на милость, чем кроме Филиоэуе православная метафизика отличается от католической? Рискнете ли Вы сделать попытку доказать, что самодержавие коренится в этом? На днях я слышал упрек Вам и Д.С.Мережковскому, что Вы "олитературили" христианство; я же лично боюсь другого, что Вы его "огазечиваете".

Простите такую откровенность; но, во-первых, Вы ееш сами вызвали, а во-вторых, такое отношение к "эмпирическому характеру" Вашей деятельности обусловливается единственно высоким мнением о ее "умосозерцательном характере". Если бы Ваша статья принадлежала человеку, от которого я не ждал многого, я бы прошел мимо нее без внимания. А кроме того, этот разговор с глазу на глаз объясняется и нежеланием выступать против Вас в печати; но в споры о политической моей благонадежности перед побликой не вступал и вступать не желаю. Крепко жму Вашу руку

Ваш кн. Е.Трубецкой.

109.     С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[555] <12.12.1908. Москва — Симбирск>

Москва, 12 декабря 1908 г.

Вы исчезли из Москвы внезапно, очевидно, невтерпеж стало, и нет от Вас известий. А мы здесь кошмаримся помаленьку и пережили еще кошмар мережковщины, который — внутренно и для большинства, м<ожет /> б<ыть />, и незаметно, стоил мне кое-чего, но, молитвами святых угодников, пока пронесло сравнительно благополучно. Заседание о Лермонтове было страстное[556]: досталось и Лермонтову[557], и всем и всему (хотя и не соблазнительно было по существу), но самое-то <неприятное?] — это вывезенная из Парижа невыносимая демагогия манеры Св<енцицк />ого, но без его внешнего темперамента[558]. Была схватка — полуличная — с кн. Трубецким. Был неприятный выпад Белого, который в их бытность вообще страшно омережковился и повернулся как-то не примиряющей, скорее непримиримой своей стороной, которую хотелось преуменьшить, и тоже была демагогия. Вообще впечатление от вечера было невыносимо отвратительное. Кроме того, они выступали еще несколько раз, но как-то шумно и несколько скандально, так что и сами смущены[559].

Наконец, в доме М.К.Морозовой в "кружке философском" мы имели некий бой[560], причем, "православные" стояли дружно и, до известной степени, натиск врага отразили (таково внутреннее чувство), но и это благодаря отсутствию широкой публики, ибо демагогия (до миссионерского съезда включительно) была пущена во всю. Вы знаете, вероятно, что Д<митрий /> С<ергеевич /> написал было Св<енцицкому /> письмо с изъяснением в любви и смирении после нашего газетного письма[561]. Здесь, когда им рассказали все, они с нами согласились по существу (оговорки — неважны) и решили, что его нельзя пускать в СПб Религиозно-философское общество.

Но только ла донна ? мобиле[562], сами знаете, непреклонна из них только З<инаида /> Н<иколаевна />, которая относится к Св<енцицкому /> с холодным и брезгливым презрением. Но разные могут быть комбинации. Лично мы виделись раз. Они хотели быть у меня, но заболели дети, и это не состоялось, мы были у них. Лично мы встретились дружелюбнее, чем можно было ожидать (тем более, что я высказал — со своими бесконечными и многословными оговорками и извинениями — но по существу решительное осуждение и скорбь по поводу тона прений в Религиозно-философском обществе и ему, и Белому). Щупали друг друга, расспрашивали (хотя, впрочем, без нарушения границ). Боюсь, их дружелюбие ослабело после стычки с Морозовой, а мы еще раз убедились, что разговор в комнате — одно, а на эстраде — другое. Между прочим, они говорят, что в литературе их направление получает одностороннее и неудачное освещение, так что в сущности от своих выступлений отказываются, но — опять! — до первого случая. Говорят, что нас разделяет гораздо менее отношение к православию, чем к политике, но это детский вздор и новая игрушка, несерьезно; а их еретичество закостенело, и это почувствовалось, — мы как бы лбами стукнулись. У меня впечатление, что они совершенно на той же точке, литературно-безблагодатной, на какой мы расстались несколько лет назад. Но, по-видимому, дело стоит хуже, и "таинства", боюсь утвеждать, но таково общее наше предположение, — все-таки есть[563]. И жалко и страшно за них. В дружелюбные моменты разговора, по мягкотелости, хочется и кажется, что все это недоразумения и вот-вот сговоримся, но, говоря объективно, это не так: это секта со всеми ее признаками; и отношение их к нам, даже при некотором личном дружелюбии, как у сектантов, как у Добролюбова[564] или петербургских членов всемирного христианского студенческого союза[565], в этом роде. Про Вас спрашивали. Я старался придать Вашему отъезду характер случайного совпадения. Я пришел к заключению, что диспутов с ними, в том числе и в СПб-ском Религиозно-философском обществе, положительно следует избегать за бесполезностью для них и вредностью для публики. Вот в кратких чертах удовлетворяю Ваше любопытство, по обычаю, чересчур кратко.

Св<енцицкий /> сбежал, как и надо было ожидать, теперь прячется, уже прислал ругательное письмо Ш<еру /> — я считаю возможными и дальнейшие выпады. Вероятно, теперь он обдумывает "платформу", на которой возобновит свою деятельность, как только почувствует наступление физической безопасности[566]. На будущей неделе будет у нас годовое собрание, не устроили бы скандала его почитательницы. Мы приготовились.

Лекции у меня остановились и я получаю возможность кое-что делать. На 20 — 21 проектируется поездка в пустынь. Собираются Владимир Александрович[567], Флоренский, Ельчанинов, Михаил Александрович[568], жаждет душа этой поездки, жаль, что не будет Вас. Дал бы Бог съездить!