3
3
Я НА ПОЛПУТИ К ОКОНЧАНИЮ ШПО. Я стою перед строем, и на меня падает свет от прожектора. Я не мог маршировать, я не учел важного фактора: правый угол бляшки ремня должен был находиться над правой крайней пуговицей моих брюк. Моя реакция уже напоминает мазохизм. Я знаю: на меня сейчас начнут орать. Я смотрю в глаза моего истязателя и чувствую приближение очередного раунда оскорблений. Олдс выделял меня столько раз, что уже перестал называть меня по имени. Он говорил: «Так, так, так, и посмотрим, кто это у нас?» Или: «Какой сюрприз». Надо мной нависает опасность быть исключенным по формулировке «Отсутствие адаптации»…
В пятницу, после обеда, мы построились перед казармой, за нами стояли складные табуретки. По команде «Смирно. Сесть» мы сели: спина прямая, руки на коленях. Ждали речи командира нашего взвода капитана Фаннинга. Позже я понял, что команда инструкторов в ШПО — накопительная емкость молодых капитанов, возвратившихся в Квантико на повышение квалификации. Это тепленькое местечко, где можно расслабиться после службы на флоте: легкая работенка, мало контроля и нет угрозы безопасности. Как я уже говорил, инструкторами ШПО были сержанты, штаб-сержанты и орудийные сержанты, так что тогда, летом 1998-го, капитан для нас отождествлял почти абсолютную власть. Увидев его, мы вскочили на ноги.
Капитан Фаннинг был пилотом вертолета, он разговаривал мерно и спокойно. Мое внимание привлекли золотые самолетные крылья, прикрепленные слева над грудью. В руке он держал всего один листок бумаги, попросил сесть, посмотрел на нас с сочувствием, перемешанным с пренебрежением.
— Прошло пять недель. Целью ШПО является обучить, оценить и отфильтровать. В основном отфильтровать. Мы хотим увидеть, в ком из вас есть потенциал офицера морской пехоты. Это игра. Вы должны играть по правилам. Наши законы — это законы морской пехоты. Большинство из вас, наверное, в колледже были спортсменами.
Курсанты кивали головами, мы были рады услышать о себе хоть какую-то положительную оценку.
— ШПО ничем не отличается от футбола: чтобы играть в него, сначала нужно выучить правила. Поверьте мне, ШПО — это еще далеко не настоящая морская пехота. Просто выполняйте, что приказывают, и у вас будет шанс сделать карьеру и прожить достойную жизнь. У вас есть еще четыре недели. Потом начнутся по-настоящему серьезные испытания.
До нас уже доносились невероятные слухи о серьезном испытании: три-четыре дня в лесу без еды и сна. Я начал растерянно думать об испытании, Фаннинг в это время посмотрел на свой листок и сменил тему.
— Сегодня я хочу поговорить с вами о лидерстве — о пяти правилах лидерства морской пехоты, которые помогли мне во время службы во флоте.
Я снял с ручки колпачок, думая о бесполезности записей этих фундаментальных принципов в столбик. Но Фаннинг не только прошелся по пяти правилам. Он рассказал об их значимости, о том, как он, будучи офицером, их использовал.
— Сначала, — говорил он, — вы должны быть подкованы технически и тактически.
Оправдания не принимаются. Нужно уметь разбираться во всем: в оружии, рации, самолетах и так далее.
— Быть хорошим парнем — это круто, но совсем не круто, когда половину группы, доверенной «хорошему парню», убивают только потому, что он плохо делал свою работу. Второе: принимайте своевременные решения и озвучивайте их.
В соответствии с речью капитана Фаннинга одной из самых фатальных ошибок является откладывание принятия решения до наличия ста процентов информации. В тумане боя у вас никогда не будет полной информации. Хороший, своевременно приведенный в исполнение план, — предупреждал он нас, — лучше плана самого продуманного, но несвоевременного. Принимайте решение и действуйте, будучи готовыми при необходимости принять другое решение.
Третий совет Фаннинга был прост:
— Будьте примером для солдат.
Глаза солдат всегда устремлены на офицеров. Мы задаем тон, и подчиненные выносят свое мнение о нас — хорошее или плохое — в соответствии с нашими поступками.
— Почему здесь и сейчас мы обращаем внимание на вашу форму? — спросил у нас Фаннинг. — Потому что ваши подчиненные будут обращать на это внимание.
Расхлябанность порождает расхлябанность, и маленькая невнимательность к себе повлечет расхлябанность подчиненных. Это, в соответствии с опытом морской пехоты, порождает взаимосвязь между моим незастегнутым ремнем и выживанием моей будущей команды.
— Четвертое: нужно знать своих подчиненных и заботиться об их благе.
Вспоминая морских пехотинцев, своих сослуживцев, Фаннинг всегда улыбался. Ваши солдаты, говорил Фаннинг, войдут с вами в ворота ада, если будут уверены в вас и будут знать, что вы их никогда не подведете.
— Вы пока не офицеры, и это не про вас, — эту фразу Фаннинг сказал медленно, отчетливо произнося слово за словом. Он объяснял нам: основной составляющей данного рода войск являются срочнослужащие пехотинцы.
— Все остальные, включая вас, желающих стать офицерами морской пехоты, всего лишь поддержка для срочнослужащих солдат. И последнее, — говорил Фаннинг, смотря на нас. — Вырабатывайте в своих подчиненных командный дух.
Мораль такова: каждый должен чувствовать себя неотъемлемой частью команды.
— Это относится как к вам, так и к сержантам вашего взвода, — добавил он.
Новый лейтенант и его помощник должны разделить ответственность. Слишком часто, по словам Фаннинга, командиры взводов фокусируют свое внимание на поручении, а сержанты взвода следят за жизнью отряда.
— Каждый из вас должен делать и то и другое, — Фаннинг перевел теорию в практическое русло: — Какова разница между вами и сержантами вашего взвода? — Он сделал паузу и затем ответил сам: — Одна пуля.
Капитан Фаннинг не был генералом Джорджем С. Паттоном, стоящим рядом с американским флагом. Он не разбрасывался громкими словами и не размахивал пистолетом в воздухе. Наверное, поэтому его слова резонировали в моей душе. Он приподнял перед нами завесу настоящего мира морской пехоты. Мы начали осознавать связь между игрой и реальностью, между искусственным и настоящим давлением. Капитан Фаннинг объяснил нам предназначение игры.
В тот день я четко уяснил правила и начал жить в соответствии с ними. Одеваясь на счет, я старался двигаться быстрее, когда нужно было кричать, кричал громче остальных. Когда Олдс приказывал мне отдавать команды марширующим, я старался изо всех сил и никогда не сбивался. И он больше не говорил, что мои команды сбивают наш взвод с толку. Марш на самом деле не имел значения. Было важно уметь концентрироваться в ситуации, где ответственность за действия твоей команды лежит на тебе. Мы должны были развивать способность думать в любых возможных условиях. Не ради себя — ради солдат, за которых мы будем нести ответственность.
На следующий день после обеда начался отсчет нашего выходного, который продлится двадцать четыре часа. Отец встретил меня у ворот в Квантико, и мы с ним поехали в Аннаполис. Я попытался описать ему ШПО — возмущение и смех моего отца были слышны на многие мили вокруг. Отец почувствовал то же, что чувствовал и я сам: Школа изменила меня, оставила в моей душе неизгладимый отпечаток. Я мог бы сказать ему в оправдание: ну ладно, это же всего лишь тренировка и ничего больше, можно воспринимать ее как обычную летнюю работу. Но себя ведь не обманешь: это было больше чем летнее развлечение. Патроны были холостыми, но испытания-то настоящие. Как говорили офицеры, нас отбирали по фактору наличия способностей быть командиром. Это был обряд посвящения, своеобразный рыцарский поединок, дуэль моего поколения. Я хотел пройти тест так, как еще ничего не хотел в своей жизни.
Взросление. Я уже проверял себя на спортивном поле. При плохой игре в футбол или проигрыше в кроссе можно было тряхнуть головой, попереживать вместе с командой и начать думать о следующей игре. В колледже я никогда по-настоящему не переживал за результат. Я готовился, готовился хорошо и ответственно и никогда не сомневался в итоге своих стараний. С первого года обучения в колледже я знал, что успешно его окончу. В ШПО я мог не получить офицерского чина. Меня могли исключить в любую секунду.
Будущее исчезло, а с ним и все мои эгоистичные побуждения. Я существовал только в настоящем. Было еще кое-что, заставляющее меня идти дальше — я теперь был частью команды. Я знал: каждая ошибка, совершенная моими товарищами, делает команду немного слабее. Большая часть американского общества избегает применения группового наказания, в ШПО же это было основным средством. Взводы сражались вместе. Вместе жили или погибали. Дисциплинарные взыскания применялись также ко всей группе. Богоявление имело место утром, через неделю. Мое тело находилось в упоре лежа при отжимании от пола. Сержант Олдс приказал всем принять такое положение, в то время как разносил в пух и прах за потертую обувь одного из курсантов. Он требовал, чтобы мы осознали: цель занятий не брать, а отдавать.
Наступил последний месяц лета. Дни пролетали один за другим. День, когда мы въехали в ворота Квантико, казался далеко в прошлом. Я вспоминал свои ранние ошибки уже с улыбкой. Меня очень долго тыкали в них носом, прежде чем я понял суть. Через неделю должно было состояться финальное испытание. Во время тестов нам предстояло показать все свои знания, полученные на занятиях. Ходили волнующие слухи о церемонии после испытания. Нам вручат «Орла, Ядро и Якорь» — традиционные символы морской пехоты: символ того, что нам удалось «выжить».
В течение той последней недели каждый день заканчивался для нас так же, как и начинался: наш взвод строился в казарме вдоль линии. Мы стояли по стойке «смирно»: футболки, зеленые шорты и сланцы. Сержанты-инструкторы ходили с важным видом, поносили нас на чем свет стоит, но теперь в конце этих тирад мы все-таки слышали о себе и несколько слов похвалы.
— Вы самые худшие курсанты из всех, кого мы знали. Вы самые медленные. Самые тупые. Самые эгоистичные. — Олдс при каждом слове показывал то на одного, то на другого курсанта. Когда он все же не показал на меня, я облегченно вздохнул.
— Мы еще успеем отправить большинство из вас в колледж. Вы сможете продолжить играть в теннис, смешивать себе мартини и думать, что вы лучше тех, кто стоит на страже вашей свободы.
Он не блефовал. На этой неделе был отчислен один из парней нашего взвода. На этот раз — из-за низкого уровня строевой подготовки.
— Но у некоторых из вас есть сердце. И этих курсантов мы сделаем морскими пехотинцами. Они выйдут отсюда офицерами и будут убивать коммунистов для Сьюзи Роттенкротч.{1}
Эта Сьюзи была метафорой морских пехотинцев, говорящих о болтливой жене или девушке, которые остались у нас «на воле». Олдса волновал только один фактор — наша состоятельность при командовании солдатами. И заканчивал он одной из наиболее часто повторяемых сентенций:
— Если у вас маленькое сердце, вы, служа в морской пехоте, будете очень медленно продвигаться по карьерной лестнице.
Так что слова о том, что у некоторых из нас есть сердце, мы воспринимали как похвалу.
В конце каждого такого вечернего монолога мы «гидратировали». Гидратировать — это еще один термин морской пехоты. В морской пехоте не пьют, а гидратируют. Многие из выбывших курсантов провели свои последние часы в ШПО, лежа на картонной коробке со льдом, с торчащим, сами знаете где, ректальным термометром, носящим в морской пехоте название «серебряная пуля». Жара, стоящая в Виргинии в июле, не щадила ни высоких, ни маленьких, ни черных, ни белых, ни хороших курсантов, ни плохих. Она знала только гидратированность и негидратированность. Поэтому при команде Олдса «Всем спать!» никто из курсантов не медлил. Мы запрокидывали головы и с одного раза опустошали фляжки, потом переворачивали их вверх дном, показывая, что они пусты. Один из нас случайно пролил воду на пол, и она образовала лужу у ног курсанта, стоящего напротив. Тот курсант продолжал смотреть прямо перед собой, чтобы не выдать товарища и, соответственно, не навлечь на него гнев инструктора.
Олдс показал на лужу рукой, он был зол:
— Это мой дом. К восходу лужа должна быть вытерта. И вам, придуркам, лучше сегодня не вставать ночью со своих кроватей. Если вам офицер приказал спать — значит, спать.
По команде «На полки!» мы взбирались на койки. Но даже тогда день еще не был окончен. Мы лежали по стойке «смирно»: руки по швам, пальцы сжаты в кулаки, пятки вместе, носки под углом в сорок пять градусов, взгляд устремлен в потолок.
Олдс стоял в центре казармы, скрестив руки на груди.
— Вни-и-и-ма-а-ни-и-е-е-е! — слово исходило не из его рта или даже легких, а откуда-то намного глубже. О происхождении этого звука знают только инструкторы и итальянские теноры. — Петь!
— «От дворцов Монтесумы и до берегов Триполи…»{2}
Пятьдесят пять голосов на первой неделе обучения, затем — пятьдесят один голос, затем — тридцать восемь. Мы ревели «Гимн морской пехоты». Не гимн Корпуса морской пехоты, а именно гимн морских пехотинцев — ибо песня эта принадлежит морпехам.
— «…В первых рядах сражаемся за правду и свободу, и за свою честь…».
Вся гордость, все сердце были в стихах, которые мы орали в потолок.
— «…Если армия и флот вдруг увидят райские кущи, то обнаружат, что улицы там охраняются морской пехотой США».
В эту секунду, когда гимн был спет, когда звук, отражаясь от потолка, возвращался обратно, я слышал, как все мы, курсанты, затаили дыхание. Это были лучшие мгновения дня.
— Чем больше мы потеем в мирное время, тем меньше будет крови во время войны. Спокойной ночи, курсанты. — Олдс выключил свет, а мы лежали по стойке «смирно» и смотрели на свет прожекторов, блуждающих по стенам.
7 августа 1998 года, когда до окончания обучения оставалась неделя, я встал с первыми лучами солнца — так волновался перед назначенным на предстоящую ночь финальным испытанием. Вспотев после утренних занятий, мы маршировали в столовку. Время обучения не прошло даром: теперь наш взвод функционировал как единый организм. Мы шли по парадной палубе, сами задавая себе ритм марша. Переходя мост, я увидел сержанта Карпентера, смотрящего на нас с бетонной площадки, находящейся за столовой. Взгляд у него был жесткий.
Подняв руку, тем самым остановив наше движение, он направился к нам.
— Курсанты, послушайте меня.
Я ожидал, что он опять пойдет вразнос, ругая нас за нарушение какого-нибудь вымышленного правила — ну, например, грязь в казарме.
— Террористы атаковали посольства Америки в Кении и Танзании. Взорвали их. Эти посольства охраняла морская пехота. Мои братья — ваши будущие братья — возможно, мертвы. Вы должны порвать врагов. Вы на пороге перемен. А теперь идите есть.
Мы жили в информационном вакууме: нет прогноза погоды, неизвестно, кто кого сделал в бейсболе, нет сведений о разрушении двух американских посольств.
В столовке, стоя в очереди, мы шептались, обсуждая услышанное.
— Что это значит?
— Война.
— Чушь собачья. Это ничего не значит. По крайней мере, для нас. Может, парни с флота и вмешаются, но точно не мы.
— Может, со временем?
— Да нет же. Третьей мировой войны не будет. Может, пара бомбежек… Направим на них наши ракеты, и на этом все закончится… Черт. Они опять пережарили блинчики.
Финальное испытание стартовало в десять часов вечера. После целого дня занятий сержант Олдс, как обычно, заставил нас петь гимн. Только вместо того, чтобы лечь спать, мы повесили на плечи вещмешки и вышли из казармы — нас ждал поход в лес. Мы должны были пройти десять миль. Олдс почти не кричал на нас. Он просто говорил, что нам нужно делать, и мы это делали. Сначала, разделившись на две колонны, шли вниз по дороге, посыпанной гравием. Я топал сразу после Дейва. Он улыбался и насвистывал что-то совсем не в такт. Я был наполовину уверен: он хочет слинять отсюда. Свернув с дороги, взвод пошел уже одной линией, мы начали месить грязь на тропинке. Мы двигались параллельно болоту, которое я видел еще из окон автобуса, прошли посадочную площадку для президентского вертолета. База Квантико уже не была для меня тюрьмой.
Рассветало, когда сержант Олдс сказал, что пришло время для Квигли. Я уже слышал о Квигли. Мы все об этом слышали.
Большая часть заданий в ШПО успешно держалась в секрете, поэтому каждый день нас ждали неприятные сюрпризы, но Квигли, эта борозда со скользкой грязью, была прямо иконой тренировок в Квантико. Об этом испытании обычно рассказывают генералы, вспоминая, как все начиналось.
Мы медленно передвигались по канаве. Проходив всю ночь, мы ковыляли со скоростью, вполовину меньше обычной. Уже было девяносто градусов по Фаренгейту {32°С}, и вся моя форма была пропитана потом. Фляжка с глухим стуком ударялась о мою грудь после каждого шага, а веревки от вещмешка впивались в плечи. Курсанты, идя по борозде, начинали натыкаться один на другого. Задыхаясь, я с трудом дошел до перекопанного поля и увидел: наша канава упирается прямо в болото, а там — узкий деревянный мост. Увы, предназначался он не мне. Я должен был лезть в болото, идти рядом с колючей проволокой, ограждающей мост.
Болото было вонючее, серовато-желтого цвета. Я начал входить в него, не раздумывая, и этим хотел поразить инструкторов. Однако топь оказалась глубже, чем я предполагал. Я весь ушел под воду, вернулся туда, где стоял, и медленно, обогнув глубокий участок, продолжил двигаться в сторону противоположного берега.
Передо мной, тоже с трудом, шел другой курсант. Я решил нагнать его. Неожиданно он выпрямился, начал кричать и размахивать руками. На его локте висело что-то длинное и черное: змея.
«Боже мой, — подумал я, — здесь еще и змеи водятся». Я остановился.
Толчок в спину, в область между лопатками, и я падаю в воду.
— Что встал? Ползи быстрее.
— Есть, сержант-инструктор. — Из-за грязи, прилипшей к нёбу, голос получился искаженным, раньше так было только от арахисового масла. Я пошел дальше, прошел курсанта со змеей на локте, чувствуя на себе неотрывный взгляд инструктора.
— Ты не можешь сорвать операцию, твоих людей могут убить, пока ты пялишься на солдата, которого укусила безобидная маленькая змея. Пусть даже это будет большая ядовитая змея. Дисциплина прежде всего. А теперь убирайся с моих глаз.
Понятно, что Олдс имел в виду. Нужно всегда быть начеку — и прежде всего когда ты устал, голоден и находишься в некомфортных для себя условиях.
Следующие два дня я боролся с собой, стараясь всегда быть в боевой готовности, соблюдать дисциплину. Нас разделили на команды, по двенадцать человек в каждой, мы были командирами по очереди и все шли и шли в глубь сырого леса. Тактика была немудреной: дойти до объекта и взять его штурмом, стреляя при этом (конечно же, холостыми) из M-16. Операции в ШПО были направлены больше на выработку духа войны, чем на тренировку наших навыков.
Обе ночи шел дождь, мы спали в походных палатках эры корейской войны. Дождь и изматывающее, непреходящее чувство голода (нас кормили раз в день), объединившись, не давали нам уснуть. На третий день, в обед, лица курсантов, вымазанные грязью, в полной мере отражали все те бесчисленные атаки, предпринятые нами, и весь тот путь, который мы совершили. За несколько часов до окончания нашего финального испытания я тупо рыл яму, чтобы не заснуть.
— Курсант, черт возьми, что ты делаешь? — По голосу Олдса я мог предположить, что делаю не то, что должен был.
— Копаю «лисью нору»,{3} сержант-инструктор сержант Олдс.
— Копаешь что?
— «Лисью нору». — Я перестал копать и попытался встать в стойку «вольно», одновременно держа в руках лопату и поднимая каску повыше, чтобы лучше видеть сержанта.
— Лисы роют норы, чтобы в них спрятаться. Пехотинцы роют окопы, чтобы из них убивать врагов. Ты собираешься прятаться в этой яме или использовать ее как средство для уничтожения врагов?
{Для морпеха всё на свете может служить оружием — в этом заключается совершенно иной образ мышления. Моя пластиковая ложка из «сухпая» ПГУ (Пища Готовая к Употреблению) была оружием, если я использовал её в качестве изолятора в радиоантенне для обеспечения связи с самолётами при вызове и корректировке авиаударов.}
— Средство, сержант-инструктор.
— Правильно. Кто тебя прикрывает, пока ты роешь средство для убийства врагов?
Я посмотрел на кусты, в надежде увидеть трех других курсантов, находящихся в моей группе огневой поддержки. Они храпели.
— Курсант, морские пехотинцы всё делают в парах. Мы сражаемся в парах, вдвоем ходим в разведку. Поезжай на нашу базу в Таиланд, и ты увидишь, мы даже трахаемся в парах. Морского пехотинца-одиночку легко убить. Морского пехотинца с напарником хрен убьешь. Сделай так, чтобы я больше тебя одного не видел.
«Тренируй своих солдат, чтобы они были единым целым, одной командой», — резюмировал я наш диалог. Я ругал себя: ну почему я так сильно хочу спать!
Несколько позже мы упаковали все свои походные принадлежности и отправились назад, к «парадной палубе». Громадные серые вертолеты CH-53 «Супер Стэльен»,{4} размерами превышающие школьные автобусы, ждали нас, чтобы доставить в ШОСП. Это был мой первый полет на вертолете. Мы сели на нейлоновые скамьи вдоль бортов грузового отсека, и я смотрел, как за грузовой аппарелью провалились вниз из виду «парадная палуба» и наши казармы. Пролетая над трассой I-95 я увидел машины, полные людей — это, скорее всего, были загородные жители, едущие по своим делам в Вашингтон. Они все были чистенькие, хорошо покушавшие, отдохнувшие, свободные в выборе работы и отдыха. И вдруг я осознал: несмотря на все вышеперечисленное, я бы не поменялся местами ни с одним из них.
После посадки в ШОСП, Школе основной специальной подготовки, нас разбили на группы по четыре человека. Каждую группу встречал второй лейтенант, сопровождавший ее в столовку. Мы положили в тарелки макароны и пиццу, ели медленно. В этот раз ни один сержант-инструктор за нами не следил. Никто не орал на нас за то, что мы смотрим по сторонам, или за то, что мы не поставили пятки вместе. Но через несколько секунд мы уже пришли в себя.
Поев, все пошли на построение. Мы были грязными и откровенно воняли, но тем не менее каждый из нас стоял прямо и уверенно. Ряды и колонны были идеально ровными. Сержант Олдс прошелся по всем рядам, останавливаясь перед каждым курсантом, чтобы пожать его правую руку и положить в левую холодный кусок металла. Я надеялся, Олдс скажет мне что-нибудь воодушевляющее, может, заметит мой большой прогресс в военном деле или скажет, что был рад видеть меня в числе своих курсантов. Вместо этого он посмотрел на меня неморгающим взглядом и процедил: «Для тебя на этом еще ничего не закончено».
Но наше обучение подошло к концу. Я держал в руках столь желанные «Орел, Ядро и Якорь». Олдс подошел к следующему курсанту. Кусок металла был длиной в один дюйм, анодирован черным и имел булавку, — наверное, чтобы носить его на форме. Это символ морской пехоты, увековеченный в Америке на бамперных наклейках и бейсболках. С этой булавкой в руках я мог вернуться в колледж, но если я вернусь в Квантико, то буду уже вторым лейтенантом.{5}