2

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2

КАЖДОЕ УТРО, РОВНО В ПЯТЬ ЧАСОВ, все курсанты дружно просыпались, потому что ночной караул включал флуоресцентное освещение. Это примерно то же самое, что выстрелить над ухом из пушки. Инструкторы буквально высыпали из офиса, концентрируясь у двери длинной комнаты. У нас было пять секунд, чтобы приземлиться с наших полок на пол, нырнуть в черные резиновые хлопушки (в морской пехоте так называли сланцы) и встать по стойке «смирно», причем пальцы ног должны были касаться черной линии, пролегающей вдоль всей комнаты. Никакого предупреждения. Никакого надевания сланцев на ходу. Не стонать и все делать очень быстро.

Самым громким всегда был Олдс.

— Я хочу увидеть лес ранним утром. Я хочу выяснить, кому во сне приходили в голову грязные мыслишки на мой счет.

Он шнырял туда — обратно вдоль линии, немного поворачиваясь в корпусе, пялился на нас, определенно вглядываясь в район паха. Еще два инструктора — штаб-сержант Карпентер и штаб-сержант Баклер — стояли неподвижно, с масками безразличия на лицах. За три недели подготовки мы так ничего о них и не узнали. Мы видели их каждое утро, но наше общение не сходило с нулевой отметки.

Их любимым утренним ритуалом было смотреть, как мы по счету одеваемся. После построения вдоль линии нам предстояло освоение новой версии игры «Саймон говорит».

— Надеть левый носок! — надрывали свои глотки инструкторы, и мы стремглав начинали исполнять приказание. У нас было три секунды, чтобы снять сланец и нырнуть в черный носок.

— Слишком медленно! Снимайте! — ревел Олдс в такт мерному шагу.

Мы возвращались к исходной позиции, держа по носку в каждой руке. Боковым зрением я видел стоящего рядом с собой курсанта Данкина. После того как Данкин стал громоотводом недовольства и ненависти наших инструкторов, я начал проклинать систему, по которой спальные места распределялись в алфавитном порядке. В то время как вся команда играла с сержантом-инструктором в «Саймон говорит», Данкин, как будто не слыша его команд, медленно одевался. Это заметил, конечно же, не только я, но и Олдс.

— У нас тут есть индивидуальность.

Олдс произнес слово так, как будто слово «индивидуальность» являлось синонимом слова «маньяк».

— Курсант Данкин, что это вы делаете? — спрашивал Олдс, произнося слова в ритм барабанной дроби, которая, наверное, всегда звучала в его ушах.

Данкин не отвечал.

Не ответил он и сейчас. С отсутствующим взглядом, направленным на противоположную стену, он снял носок и вернулся в исходную позицию. Олдс концентрировал взгляд на пять сантиметров выше носа Данкина, шипя так, что его могли слышать только находящиеся в непосредственной близости:

— Я тебя вышвырну отсюда, щенок. Но прежде чем отправиться домой, я заставлю тебя страдать.

Данкин моргнул, Олдс набрал в легкие побольше воздуха и заорал:

— Правый носок! — в этот раз он даже не посмотрел, как быстро справились все остальные. — Слишком медленно!

После десяти таких раз мы взяли в руки сапоги, встали на колени и маршем потопали на своих четырех конечностях вокруг спальни. Олдс объяснил: медленно приводимые в исполнение приказы приводят к потере преимущества. Мой страх перед ШПО начал потихоньку перерастать в разочарование. Я не понимал правил игры. Всё было как в тумане, я ожидал от морской пехоты большего. Я ползал по кругу с сапогами на руках и мечтал о том, чтобы бросить всё и вернуться домой. Я бы мог провести остаток лета, работая телохранителем. Боец — это, наверное, не тот социальный статус, который мне нужен.

Когда Олдс объявил об окончании игры, мы оделись и отправились на площадку для занятия физкультурой.

Центром физкультурной площадки был красный деревянный помост. На нем, спиной к восходящему солнцу, стоял цветной сержант из Британской королевской морской пехоты. Он приехал из Соединенного Королевства по обмену, и ему определенно нравилось приводить в форму так жаждущую этого американскую команду.

— А, курсанты, доброе утро. Надеюсь, отсутствие биг-маков и просмотра шоу Джерри Спрингера хорошо сказалось на вашей готовности к утренним занятиям. Помните, ничто так не подтверждает ваших усилий, как рвота фонтаном.

На этот счет у меня тоже есть история. Спустя несколько недель после беседы с Томом Риксом я пошел в призывной пункт морской пехоты в Лебаноне, штат Нью-Гэмпшир. Над солдатским металлическим столом висели плакаты с девизами типа «Обдуманные действия всегда превалируют над масштабными силами» или «Мы ищем хороших людей». Лозунги мне, определенно, понравились. Сидящий за столом сержант с резкими чертами лица оглядел меня сверху донизу и, не выдержав, рассмеялся. Он сказал, что может записать меня прямо сейчас, и к концу недели я уже буду сидеть в автобусе, идущем на остров Паррис. Но, так как я был студентом, он посчитал более приемлемым для меня воспользоваться программой подготовки офицеров, уточнив, что их офис занимается только набором в морскую пехоту. Клянусь, в тот момент я не понимал разницы между двумя этими предложениями. Он вручил мне визитку и пожелал всего хорошего. Сев в машину, я прочитал надпись на визитке. Капитан Стивен Эттейн, офис по подбору офицеров, Портсмут, Нью-Гэмпшир.

Спустя три недели я поехал в Портсмут. Нужный мне офис был запрятан в недрах центра по профессиональному ориентированию. Девушка, сидящая на регистрации, поздоровалась и предложила присесть на диван. Приемная была выдержана в нейтральных тонах, с мягким освещением, — честно говоря, я ожидал увидеть совсем другое. Когда дверь одного из кабинетов открылась, я встал. Знакомый уже мне капитан Эттейн, в своей синей форме, выглядел очень подтянутым, — прямо как офицеры на рекламных плакатах морской пехоты.

— Так вы решили, что обладаете необходимыми качествами офицера моего рода войск? — иронии во фразе было больше, чем вопроса.

Моим первым испытанием было прохождение теста на физическую подготовку. Наивысший результат — 300 очков; для того чтобы стать курсантом, нужно было набрать не менее 275. Тест был разделен на три этапа: подтягивание, отжимание и бег на три мили. Чтобы набрать 300 очков, нужно было подтянуться двадцать раз, не срываясь с перекладины и доставая подбородком до верхнего уровня планки, затем отжаться сто раз за две минуты и пробежать, уложившись в восемнадцать минут. Как триатлон: нужно уметь делать хорошо сразу три вещи. Трудно, но зато комбинация позволит верно определить уровень физической подготовки. В школе я играл в футбол и занимался кроссом, а в Дартмаусе считался хорошим велогонщиком, поэтому, покинув в тот день Портсмут, я был уверен в успешности прохождения теста.

Капитан Эттейн, здороваясь со мной во время моего следующего визита, спросил, с чего я бы хотел начать тренировку: с отжимания, подтягивания или бега. Поблагодарив его за то, что он спросил о моих предпочтениях, я ответил:

— Подтягивание, отжимание и затем бег.

— Отлично — ухмыльнулся он. — Тогда мы начнем с бега, потом отжимание и подтягивание.

Это было моим первым знакомством с нравами морской пехоты.

Наверное, я побледнел, и тогда он пояснил, что предложил начать с бега для моей мотивации. Двумя минутами позже я выбегал из парковки, а капитан Эттейн ехал позади меня на правительственном фургоне, сигналя и крича, чтобы я бежал быстрее. В 17.30 я пробежал три мили, свалился на траву, лег на спину, капитан уже стоял рядом со мной. По свистку я начал отжиматься. Девяносто восемь, девяносто девять, сто. До двух минут осталось десять секунд. Еще один блестящий результат. Меня скрутило. Мы зашагали к перекладине для подтягивания. Каждый вдох образовывал облако конденсата. Мое тело болело от бега и отжимания, но силы в руках были. Я подпрыгнул, ухватился руками за перекладину и начал подтягиваться. Капитан Эттейн громко считал:

— Тринадцать, четырнадцать, четырнадцать, четырнадцать.

Что я делаю не так?

— Не дрыхнуть — четырнадцать, четырнадцать.

Что значит «дрыхнуть»?

Я сделал двадцать подтягиваний, а его счет все еще не превышал четырнадцати. Руки дрожали и, несмотря на холод, капли пота падали мне на глаза. Я сорвался с перекладины, согнулся в коленях и выблевал свой завтрак прямо на траву. Когда рвотный рефлекс отступил, я спросил:

— Что значит «дрыхнуть» и почему вы после четырнадцати перестали считать?

— Ты раскачивал свое тело вперед и назад. Ты должен двигаться вверх и вниз по прямой линии. Думаю дать тебе еще один шанс, но и то из-за того, что тебя стошнило.

Эттейн посмотрел на свою планшетку.

— Двести семьдесят — неплохо. Нужно над этим немного поработать, и ты будешь готов к ШПО.

Стоя перед цветным сержантом в то утро, я был машиной. Я мог пробежать три мили за шестнадцать минут и сделать двадцать пять подтягиваний. К сожалению, в ШПО редко тестировали навыки дважды.

— В это утро вам придется много побегать. Мне нужны добровольцы, чтобы продемонстрировать весь процесс.

Двенадцать курсантов буквально сорвались с места, делая шаг вперед.

— Поднимите бревно.

Курсанты взвалили на плечи настоящий телефонный столб длиной в двадцать футов и весом фунтов четыреста. От столба очень сильно несло креозотом, на руках и плечах курсантов оставались коричневые пятна.

— Не бежать, — приказал цветной сержант. Они быстро шагали вокруг поля.

— Видите, это легко. Даже вы, идиоты, справитесь. Каждая группа берет по бревну. Поймайте меня, — сказал сержант, пробегая рысцой вниз по тропинке.

Мы решили распределить свои усилия — встать по росту, в противном случае тот, кто ростом меньше, не сможет удержать бревно. Сначала высокие: они будут сохранять быстрый темп. Дейв и я были самыми высокими парнями в команде, поэтому он стоял первым у бревна, а я — в футе от него.

Дюжина команд по дюжине человек в каждой команде наперегонки бежали по тропинке, мы смотрелись как многоножки, бегающие под бревном. Наши ноги двигались быстро, но не очень результативно. Мы топтались по грязным и скользким тропинкам, пытались пробраться между стволами деревьев. Пару раз столб чуть не свалился с плеч прямо на наши ноги. Я одной рукой держал столб, а другой пытался вытирать пот с глаз.

Впереди курсировал цветной сержант и, не стесняясь, высказывал свое мнение о будущем морской пехоты.

— Ваша морская пехота существует двести двадцать три года? Неплохое начало. Попытка, достойная уважения. Армия сделает из вас людей, — в это время сержант дошел до разветвления тропинки и свернул налево.

— Он направляется к броду. Как мы через него перейдем? — голос доносился сзади, мы все упорно пытались держать бревно и не поскользнуться на скользкой тропинке.

Точно, тропинка вывела нас прямо к бочагу со стоячей водой, к довольно глубокому броду. Остановившись у края воды, инструктор поднял камень размером в шар для боулинга. Он ждал, пока соберутся все команды, несущие бревна. Бросил в бочаг камень, расплескав воду, оттуда показались четыре змеиных головы.

— Вы хорошо поработали, поэтому я показываю вам, где находятся змеи. Давайте, лезьте в воду.

Ну что ж, мы начали присоединяться к змеям. Зашли в воду, стараясь плыть рядом с бревном, и, наверное, очень сильно напоминали буксиры, тянущие изо всех сил баржу. Я вырос в Чесапикском заливе и поэтому был сильным пловцом, но все равно, перспектива оказаться беспомощным под водой всегда была моим самым худшим кошмаром. Курсант сзади, поскользнувшись в воде, оказался под бревном и начал «подбодрять» нас, крича, что есть мочи, всякие разные интересные словечки, которые, как только его голова погрузилась в воду, превратились в бульканье. Мое же внимание было сосредоточено на удержании рук на бревне, а головы — поверх воды.

— Пошли, пошли, ребята, еще немного вперед. Вот, хорошо.

Дейв передо мной старательно тянул бревно, время от времени оглядываясь на нас. Он окончательно промок, лицо покраснело, он все время щурил глаза. Было видно, ему было больно, он пытался концентрировать всю свою энергию, так как тянул за собой всю команду.

Через час после начала этого мероприятия Дейв повел нас обратно на солнечную площадку, с которой мы стартовали. Он пел под ритм нашего шага, а мы подпевали ему, уже из последних сил.

— «Рождён в лесу. Взращён медведем…»

У Дейва проснулось второе дыхание и он чуть ли не подпрыгивал под бревном.

— «…Зубов вдвое больше, чем у собаки. Тройная шуба собственных волос…»

Боль была во всем моем теле.

— «…С двумя магазинами и моей M-16. Я накачен и обучен…»

Мы вместе страдали и разделили нашу ношу на всех, мы были одной командой, и так было намного легче.

— «…Я американский морпех».

Олдс ждал нас на поле.

— Прекратите нести эту чушь. Вы не морские пехотинцы.

Мне показалось, что за маской его возмущения промелькнула маленькая тень удовлетворения нами.

— Душ после физкультуры. У вас есть четыре минуты. Мы уже опоздали на жрачку.

А еще не было и семи утра.

Душевые — это тоже одно из многих унижений, которые нам приходилось терпеть каждый день. Вода была холодная, и мыться приходилось с сорока самими близкими друзьями. Вода в душевой включалась тогда, когда курсанты раздевались. И принимать душ нам приходилось одним потоком — как говорится, «яйца к задницам». Воды всегда хватало, чтобы смыть грязь с конечностей, но никогда не хватало для ощущения чистоты тела. Мы вытерлись, оделись и замаршировали по парадной палубе, все еще задыхаясь после бега с бревном.

Взвод маршировал по три колонны, по дюжине человек в каждой. В ШПО мы ходили от одного объекта к другому только маршем, и все равно, в добавление к этому обычно час или два вечером маршировали на парадной палубе. Олдс называл это «вождением автобуса». Мы должны были маршировать от одного конца палубы к другому, повернуться кругом и промаршировать обратно, а потом еще раз и еще раз… M-16 мы носили на правом плече, придерживая рукоятку так, чтобы рука при этом была параллельна палубе. Вначале сержант Олдс сам задавал мерный шаг, но постепенно эта ответственность переместилась на нас. Где-то посередине парадной палубы, по пути в столовку, Олдс вытащил меня из ряда и поручил мне задавать шаг.

С первой же ноты я все перепутал. «Левой» стало «правой», а «правой» — «левой». Темп вообще получался то слишком медленным, то слишком быстрым. Взвод, как мог, старался не сбиваться, но я все-таки ужасно растерялся. Закончилось все маршем под названием «кто в лес, кто по дрова», и мы стали похожи на группу туристов во время утренней прогулки. Олдс накинулся на меня.

— Отставить, курсант. Ты знаешь, что случается с лейтенантом, который не может заставить своих солдат правильно маршировать?

Я крикнул:

— Нет, сержант-инструктор, сержант Олдс.

— Благодаря таким их солдат убивают в бою.

Такую судьбу в ШПО пророчили не только тем, которые не могли маршировать, но также и тем, кто не начистил сапоги до блеска, не отполировал бляшку на ремне или не успел достаточно быстро надеть носки.

— Ты хочешь, чтобы твоих пехотинцев убили?

— Нет, сержант Олдс.

И сразу же понял ошибку во фразе, только что слетевшей с моих губ.

Олдс заревел:

— Как ты меня назвал? Мы что с тобой друзья, заглянувшие после работы в кабак? Ты что, хочешь встречаться с моей сестрой?

— Нет, сержант-инструктор сержант Олдс, — заорал я.

— Курсант, я думаю, ты тюфяк.

Голос Олдса больше не был громким, он рычал, его лицо находилось в нескольких дюймах от моего.

— И я вышвырну отсюда всех тюфяков. Морские пехотинцы не должны допускать, чтобы их солдат убивали как мух. Запомните это.

Я был взвинчен. Я вернулся в строй, сослуживцы пытались меня подбодрить, говорили, что у каждого в жизни бывают беспонтовые дни. Но мне все равно было не по себе. Я хотел остаться в ШПО, я старался — как мог. Впервые в моей жизни желания и усилий не было достаточно. Я понял, единственный легкий день в морской пехоте — это вчера. Успех днем раньше не значил абсолютно ничего, а завтра могло не наступить. Я просыпался каждое утро в Квантико и удивлялся: неужели я еще в ШПО?

Столовая для курсантов находилась в невысоком здании на реке Потомак, чтобы добраться до нее, нужно было пройти через железнодорожные пути, пролегающие вдоль нашей казармы, и дальше, мимо парадной палубы. Рельсы мы переходили по мосткам, балансируя руками, туда и обратно, три раза в день. Триста семьдесят восемь раз за время летнего обучения. В ШПО курсантам не разрешалось носить часы, а настенных часов было крайне мало. Мы могли ориентироваться во времени только по часам приема пищи.

В столовке поднос в руках нужно было держать прямо перед собой, параллельно полу, локти прижаты, руки согнуты под углом в девяносто градусов. Сержант настаивал на этой позе — она напоминала ту, с помощью которой зажимают под мышками винтовки во время марша. Он утверждал, что описанный выше способ перенесения подносов — это самая лучшая тренировка мышц. Если, мол, мы этому не научимся, то в армии нам делать нечего. Между очередью и столами стоял ряд орущих инструкторов. После наезда на меня во время маршировки я пытался не выделяться. Я опускал голову и, стараясь не думать о том, что уходит положенное мне на прием пищи время, стоял по команде «смирно» и, ощущая непременное выделение слюны, слушал лекции на тему выносливости и преданности. Агрессия инструкторов, я полагал, не была спонтанной. Они провоцировали курсантов, которых, на их взгляд, нужно было осадить. Поскольку я свою дозу на сегодняшний день уже получил, то добрался до стола без приключений.

Я сидел за столом из огнеупорного пластика — спина прямая, пятки вместе, стопы под углом в сорок пять градусов. Создавалась видимость благородной осанки. Но без хороших манер и без разговоров за столом. Я загребал пищу в рот. Моей целью на ближайшие несколько минут было запастись достаточным числом калорий для оправки от утреннего бега.

Большая часть среднестатистического дня, в промежутке между утренней физкультурой и ежедневной вечерней маршировкой, была заполнена занятиями. Мы маршировали в классы, находящиеся или в куонсетских ангарах, или в бывших ангарах для самолетов. Сесть за парты мы могли только по команде. Когда весь взвод стоял по стойке «смирно», Олдс кричал: «Готовы. Садиться!» — «Убить!» — кричали мы в ответ. Усвоение этого ритуала было первым шагом нашей подготовки к насилию. При этом у нас была одна секунда, чтобы упасть на стулья, иначе мы вставали и делали всё сначала.

У каждого курсанта был блокнот с отрывными листами, там он конспектировал лекций. Занятия проводили по большей части офицеры — капитаны и первые лейтенанты, метод преподавания был един. Мы запоминали имена и даты знаменитых сражений, а также подвиги знаменитых морских пехотинцев. Изучили четырнадцать характерных черт лидеров, восемь способов маскировки и шесть способов сражений в бою.

Поначалу учебный план казался нелепым. В гуманитарных дисциплинах, которым я обучался, всегда ценились дискуссия, дебаты и нюансы интерпретации идей. Но в бою, как нам говорили, редко бывает время на дискуссии и дебаты. Идеи должны быть простыми, а то они останутся идеями, так и не став действиями. Характерными чертами лидеров, о которых нам рассказывали преподаватели, были выдержка, мужество, решительность, надежность, выносливость, энтузиазм, инициативность, честность, рассудительность, справедливость, компетентность, преданность, тактичность и доброжелательность. Мы штудировали этот список, впрочем, как и все остальные, повторяли его снова и снова. Я повторял эти характерные черты в классе, в очереди в столовке и ночью в койке. Целью было, как нам говорили, довести наши знания до уровня инстинктивных. Для того чтобы они, при принятии тех или иных решений, срабатывали бессознательно.

Один из капитанов стоял перед классом и читал цитату Т. Е. Лоренса, лидера арабского революционного движения против турок в Первой мировой войне.

«Девять десятых тактических приемов понятны всем, они есть в учебниках, но последняя, десятая доля, она как зимородок, пролетающий над водой и отражающийся в ней то здесь, то там — это нюх полководца. Это интуиция, она обрамляется в мысли только тогда, когда ваш мозг натренирован до такой степени, что при стрессовой ситуации интуиция так же естественна, как рефлекс».

Он сказал, что нас обучат одной десятой этих приемов в ШПО, следующим пяти или шести — в Школе основной специальной подготовки (ШОСП). Остальные десятые можно познать только в бою. И познание этих десятых казалось нам очень далекой перспективой.

В течение первых трех недель я успел поспать в пяти разных койках — наши спальные места менялись, так как курсантов отчисляли. И как только кого-то отчисляли, одного из нас перемещали на его койку. Курсантов отчисляли по разным причинам. Двое из трех подпадали под критерий «Не годен по состоянию здоровья». Другие не могли понять концепции теоретических занятий. В этом случае формулировкой было «Неуспеваемость». Пока отчисленные освобождали свои прикроватные тумбочки, инструкторы оскорбляли и унижали их на полную катушку. С другими поступали еще хуже.

Курсант Данкин боролся за право быть морским пехотинцем с первой недели своего пребывания, после того как Олдс определил его как индивидуальность. Обвинение Олдса оказалось полной правдой. На этом примере я понял: наши инструкторы превыше всего ценили энтузиазм и преданность. Они хотели видеть в курсантах сердце и рвение, хотели видеть в них единую команду. Курсант, борющийся за право остаться, мог исправить свое положение усердием и своей деятельностью. Но Данкин выбрал другой курс.

Добавочное питание было строго запрещено. Мы пили воду и ели в столовке то, что давали. Всех курсантов предупредили, что если кого-то поймают при использовании каких-либо неположенных препаратов, то его ждут особые истязания с обязательным последующим отчислением.

Мы построились в казарме вдоль линии, готовые выполнить команду «отбой». У инструкторского же состава было другое мнение — они объявили осмотр прикроватных тумбочек. У Данкина в принадлежностях для чистки обуви нашли бутылку с эфедрином. Он стоял и не скрываясь плакал. Сержант Карпентер спокойным голосом приказал ему собрать вещи и пройти в коридор. Все это — без криков и театральности, без оскорблений, только констатация факта негодности для рядов морских офицеров. Взвод стоял по стойке «смирно» и в тишине смотрел на сборы Данкина. Когда он повесил на плечо вещевой мешок и пошел между рядами коек, никто не проронил ни слова.

Данкин нарушил основное правило — правило доверия между командирами и подчиненными. Принципы лидерства — это больше чем список, который нужно вызубрить для теста. Надежность. Честность. Рассудительность. В тот вечер я впервые осознал отношения между сержантами-инструкторами и кандидатами в офицеры: учись подчиняться, прежде чем начнешь командовать сам. В первые десять недель команда школы имела нас как хотела. Они орали на нас, каждое утро заставляли по пятнадцать раз снимать и надевать носки, изматывали до предела с ранней зари и до отбоя. Но после получения нами звания офицера отношение к нам должно измениться. Курсанты станут лейтенантами, затем капитанами и полковниками. Они будут командирами, ведущими своих солдат в бой. У инструкторского состава есть обоснованная причина для отчисления курсантов: они не хотят иметь плохих офицеров, которые поведут своих солдат на верную смерть.