И. Гавриленко СТОЯЛИ НАМЕРТВО

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

И. Гавриленко

СТОЯЛИ НАМЕРТВО

Герой Советского Союза

Иван Абрамович Казаев

Дом Ивана Абрамовича — добротный, под железом. Перед домом — палисадничек с кустами смородины; вдоль забора — поленница дров, сани, тарантас.

Иван Абрамович — ветеринар. Обычно в крестьянских семьях с детства воспитывают у малышей любовь к животным, особенно к лошади. Эта любовь у Ивана Абрамовича окрепла в годы службы в Забайкалье, на границе, где собственно и получил он специальность фельдшера-ветеринара.

Иван Абрамович работает на государственном участке, разъезжает на лошади по бригадным поселкам двух колхозов. Привычно катятся по проселку колеса тарантаса, по нагретой пыли — летом или палым листьям — осенью. Зимой меж березовых рощ, пригнутых снегом до самого долу, бегут сани-розвальни, раскатываясь на поворотах.

Самая мирная профессия у Ивана Абрамовича. Если принять еще во внимание его скромность, то даже как-то не верится, что все, что произошло с ним на Днепре, достигнуто его недюжинной воинской отвагой, терпением и солдатской сноровкой. И все-таки это было…

I

За Днепром полыхали поздние зарницы. На родине, на речке Мочегае, теперь уже явственно потягивает осенним холодком, убраны хлеба и смётана в стога солома, по утрам выпадают утренники, а здесь, на Украине, еще даже лист не тронулся желтизной.

В предыдущих боях на Курской дуге выбыло больше половины роты.

При переправе через Псел погиб командир взвода, и теперь старший сержант Иван Абрамович Казаев возглавляет взвод — четырнадцать оставшихся в живых, плохо знакомых друг с другом людей. Ему уже давно приглянулись два брата сибиряка Коваленковых. На них словно бы лежал отблеск той славы и уважения, которыми пользовались бойцы сибирских полков на всех фронтах Отечественной войны. Впрочем и себя Иван Абрамович числил несколько сибиряком, как-никак у него было три года службы в Забайкальском военном округе.

Где-то в душе Иван Абрамович чувствовал смутное беспокойство — дела предстояли большие, судя по тому, что вышли к Днепру, а его четырнадцать бойцов еще по-настоящему не притерлись друг к другу. Весь день он находил для них какое-нибудь дело: то шинели приводили в порядок, то чистили оружие — и все это единственно для сближения бойцов между собой.

Дела действительно предстояли большие. Полки вышли к Днепру южнее Киева недалеко от города Переяслав-Хмельницкого. На очереди стояло форсирование реки, а каждый знал, что немцы, обозленные неудачами во время летних боев на Курской дуге, готовились взять реванш за понесенные потери. Бойцы прокрадывались к самой реке, подолгу смотрели в сторону правого берега. Все ждали намеченного часа. И этот час пришел…

Иван Абрамович пришивал крючок, когда его вызвали к командиру полка. Вызывали многих, и он поначалу подумал, что предстоит что-то обычное, но уже по тому, как командир полка, постукивая пальцем по карте, морщась от дыма папиросы, несколько раз взглянул в его сторону, он ощутил приближение чего-то важного, касающегося именно его, Ивана Абрамовича. Но речь пока шла не о нем, а мотострелках, которым первым предстояло высадиться на тот берег. Комбат мотострелков несколько раз что-то переспрашивал у командира полка, уточняя на карте, потом встал (вместе с ним встали другие) и ушел, гремя плащпалаткой. И тогда командир полка обратился уже к комбату Ивана Абрамовича.

— Он? — спросил командир полка, кивая на Казаева.

— Он, — ответил комбат.

Иван Абрамович понял, что то важное, ради которого его позвали сюда, наступило.

II

Он вышел из штаба, когда уже было темно. И он понял, что всплески зарева за рекой — это вовсе не зарницы: враг, обеспокоенный тишиной на левом берегу, нервничая, швырял снарядами, а ветер относил звуки разрывов.

— Собирайтесь! — сказал Казаев, вернувшись во взвод. — В полночь пойдем за реку. Шинели не брать.

Вместе с братьями-сибиряками он побывал на берегу. Большая шестивесельная шлюпка лежала, запрятанная в траве. Лодочник из местных наблюдал за рекой. Ниже по течению, видимо, уже начали переправу мотострелки. Воздух сотрясало гудением авиамоторов, разрывами бомб. Огненные хвосты ракет отражались в темной воде и гасли. Осмотрев лодку, Иван Абрамович возвратился во взвод, оставив с лодочником одного сибиряка. Бойцы, притихшие, продолжали собираться.

— И еды не брать, — решил вдруг Казаев. — Главное — боеприпасы. Возьмем, сколько сможем унести.

— Основное — тишина, — напутствовал их комбат. — Слышите, что у мотострелков делается. Можете проскользнуть незамеченными. И помните… если что, вся надежда на вас. Потому и пускаем позже.

У борта кружилась воронками с шипением вода.

— Там у берега камыш, — объяснял лодочник. — Туда и держу.

Мертвенный свет ракет заливал иногда весла, каски солдат, продолговатое тело ручного пулемета и цинки с патронами на дне лодки. Пока все шло благополучно. Вражеский огонь стянули на себя высаживающиеся южнее мотострелки.

— Быстрее, быстрее, — торопил Иван Абрамович.

Где-то на середине реки по лодке хлестнуло случайной очередью. В пробоины тонкими струями ударила вода. Бойцы забеспокоились.

— Сидеть! — прикрикнул он шепотом. — Ничего страшного. Вычерпывай касками! — и с благодарностью отметил одного из сибиряков. Сорвав рубашку, тот ножом заделывал щели.

Зашуршали камыши. Плыли, раздвигая зеленые заросли. Потом попрыгали в воду, поднимая над головой оружие и ящики с патронами.

— Жми, — оттолкнув нос лодки, сказал Иван Абрамович лодочнику. — К утру возвращайся с подкреплением.

И тотчас началось. Расплескивая вспышки пламени, с берега ударили немецкие автоматчики. Сопротивление их было подавлено сразу. Но Иван Абрамович понял, что радоваться пока нечему. Автоматчики, видимо, всего лишь береговое охранение. Свою задачу они выполнили, дали знать тем, что засели в окопах на высоте. Оставалось только одно — броситься вперед, сейчас же, немедленно, неся ящики с патронами и первых раненых. Иначе не миновать гибели. Скорый рассвет зальет светом прибрежные заросли, и тогда конец. Чувствуя это, вдруг ощутив холодок где-то близ сердца, раздирая плохо слушавшиеся, ставшие резиновыми губы, Иван Абрамович закричал:

— Впе-ре-од, на высоту! Впе-ере-од!

Ударили пулеметы. По осыпавшимся камешкам, по выпавшей к утру росе, в скользящих сапогах, они бежали вперед, вверх, вверх. В этом движении было для них все: и их спасение, и их победа, и их помощь прижатым к прибрежным камням мотострелкам.

— Впе-е-ре-од!

Лязгал металл, пулемет с вершины бил короткими захлебывающимися очередями. Пули летели мимо и выше. Бойцы инстинктивно чувствовали, что там, на горе, растерялись, еще не видят их в темноте.

— Впе-ре-од!

Сердце было готово вырваться из груди. Иван Абрамович видел бегущих слева и справа от него людей. Кто-то, переломившись в поясе, сделал несколько косых неверных шагов, упал, держась руками за бок. К упавшему метнулись двое. Подняли. Поддерживая, побежали. Из-за горизонта взметнулось красное облачко. Ах, как пахнет полынь — горькая смертная трава!

Взбежали на высоту. Пахнуло ветром.

— Ура-а!

Бойцы прыгали в окопы на сбившиеся каски. Мелькали приклады, побелевшие в напряжении руки, сжатые кулаки. Наконец, все было кончено. Коваленков вытер потный лоб:

— Есть, тут мы… Наша высота!

Сложили убитых немцев за бруствером, освободили окопы от всего ненужного. Солнце застало бойцов готовыми к бою.

III

Иван Абрамович, уложив руки на бруствер, разглядывал через овражек деревушку у подножия высоты. Из-за деревни тянулась белесая дорога. «Петровки» — вспомнил название деревни Иван Абрамович и вдруг не поверил себе: от деревни по дороге двигалась открытая немецкая автомашина.

— Иванов! — позвал он одного из бойцов. — Гляди! А ну-ка мы их…

Раздались выстрелы. Машина дернулась и съехала на обочину. Может быть, пуля попала в скат или убило шофера. Три фигуры выпрыгнули из машины и устремились к лощинке. «Ага, не любишь!»

Досмотреть, чем кончится дело, Иван Абрамович не успел. «Товарищ старший сержант», — позвали его, но он и сам уже понял, что сейчас произойдет.

Из-за леса выпрыгнули три темных крестика и, быстро увеличиваясь, пошли на высоту. За ними еще, еще…

— Все по окопам! — страшным голосом закричал Иван Абрамович и, оседая за бруствер, успел увидеть надвигавшийся на него вал взвихренной разрывами, разлетающейся осколками и камнями земли. На бреющем полете пронесясь над окопами, самолеты перевалили через высоту и ушли на Днепр. Там сразу заухали взрывы, полетели в воздух обломки чего-то, несколько лодок спешно отгребали назад.

«Все, теперь помощи не жди!» — подумал Иван Абрамович и крикнул по цепи, чтобы готовили автоматы. Он знал: сейчас немцы пойдут. И они пошли. Солнце светило сзади, и это было удобно для воинов Ивана Абрамовича. Каждый кустик внизу вырисовывался как на картинке. Меж этих кустов начали перебегать люди в касках и мундирах…

До войны Иван Абрамович работал в межрайонной конторе «Заготскот». Дел как будто было и не особенно много, однако раньше вечера он никогда не возвращался. Обработав очередное стадо против инфекции, Иван Абрамович присаживался с мужиками покурить, прислоняясь спиной к дощатой перегородке. Иногда к вечеру начинался туманный грибной дождь. С неба сеялась мельчайшими капельками влага, дымчато оседая на травах. И приятно было курить, ощущая себя хозяином всего, что вокруг тебя. Иногда по субботам из колхоза приезжал брат, привозил немного чистого зерна прошлого умолота, говорил:

— Это я тебе. Бери. У меня теперь все есть.

И действительно, у них было все. Отец, старик Казаев, растерянно смотрел на сыновей: как же так? Сколько он уже прожил на свете, и выходит, что жил-то не так, выходит, оказался не умнее своих сыновей. У них сапоги, у них по вечерам вкусные чаепития с белым хлебом и неспешными разговорами, а он всю свою жизнь прощеголял в лыковых лаптях и домотканой холстине. Как же так?

Иван, нацеживая очередной стакан чая, говорил:

— Жизнь теперь такая пошла, батя. Советская власть к счастью весь народ хочет повернуть…

А эти, внизу, тоже хотели повернуть жизнь, но по-своему. Иван Абрамович вспомнил, как провожали первых мужиков на войну. Уж и след пропал на дороге, по которой те уезжали на фронт, а у крайних домов все стояли и стояли женщины, которым одним теперь выпадали и вся работа, и домашнее хозяйство, и воспитание ребятишек… Эх!

— Коваленков, — крикнул Иван Абрамович сибиряку. — Ты правее гляди, в овраг гады просачиваются. Ну-ка покажи им дорогу оттуда, чтоб не заблудились.

На смену отбомбившимся самолетам появились новые. К полудню где-то правее немцы установили минометы. И теперь все постоянно перемежалось: сбросив часть груза на высоту, самолеты уходили на Днепр, сразу за ними поднимались в атаку пехотинцы, а когда, в который раз встреченные в упор, они, теряя убитых, откатывались вниз, над окопами с визгом начинали рваться мины.

Взвод почернел. Не хватало воды, бессонная ночь обвела кругами глаза. Несколько человек лежало в глубине окопчиков неподвижно.

Положив локоть на бруствер, Иван Абрамович обшаривал глазами все видимое пространство. Деревья горели. У мотострелков то вдруг вспыхивала жестокая перепалка, то стихало, и тогда там слышались лишь одиночные выстрелы. Сердце сжималось. А что, если батальон уже сброшен в Днепр, и немцы выстрелами в упор добивают раненых?.. Выше река делала изгиб, уходя на запад. Вот если бы гранат побольше, можно было бы попытаться в темноте отсечь засевших на мысу немцев и искупать их в реке как следует, они же не знают сколько здесь на высоте человек. «Нет, это рискованно, — отговаривал себя Иван Абрамович. — Хотя бы благополучно высидеть тут до вечера».

Шесть раз за день на высоту обрушивался ад — шквал авиабомб и артиллерийских снарядов, надрывали душу мины и упорно стремились вверх темные фигуры пехотинцев. Шесть раз отбивали бойцы атаки врага.

Ночь наступала темная, тревожная. За весь день ни у кого во рту не было маковой росинки. Хотелось пить. От реки потянуло было туманом, но он растекся сыростью по прибрежной траве, заставив пожалеть об оставленных на том берегу шинелях. Выставив дозорных, Иван Абрамович попытался заснуть хотя бы часок, но не смог — не давала покоя тревога. Переползая, он продвинулся сначала в один конец укрепления, потом в другой. Все было разворочено авиабомбами. Бойцы сидели, привалившись спинами к стенкам уцелевших окопчиков, некоторые курили, постанывали раненые — никто не спал.

Стоящий на правом фланге один из Коваленковых сказал Ивану Абрамовичу:

— Смотри, командир. Какая-то возня была здесь у немцев. Затевают что-то.

Уже истаяли утренние сумерки, когда Коваленков махнул Ивану Абрамовичу рукой. Казаев присмотрелся. В утренней полутьме на правом фланге от излучины двигались какие-то фигуры. Коваленков приглушенно засмеялся.

— Сейчас я им задам, — пообещал он и начал удобнее пристраивать автомат. Иван Абрамович отдал команду по траншее:

— Приготовиться…

Но что-то не то было в крадущихся меж кустов фигурах. И вдруг он понял: свои!

— Отставить! — закричал он и захохотал, обхватив за плечи сибиряка. — Ведь это наши перебросились. Наши! Ха-ха-ха! Проспали мы с тобой немца, Коваленков.

Действительно, боясь быть отрезанными от своих, немцы ночью покинули излучину, и несколько рот нашего полка без единого выстрела форсировали реку.

IV

Переправившийся на этот берег комбат выслушал доклад Ивана Абрамовича, объяснил дальнейшую задачу.

— Приказано расширять плацдарм. Враг будет пытаться нас отсюда скинуть в реку. Это он вчера еще не разобрался что к чему, а нынче будет другой разговор. Поэтому ты сейчас бери людей, мы тебе еще в придачу кое-чего добавим, и вот эту деревню — Великий Букрин — надо взять во что бы то ни стало.

Предположения комбата подтвердились. Опомнившиеся немцы бросили на наших бойцов танки. Люди Ивана Абрамовича залегли на огородах и в садах села, среди посеченных осколками яблонь и груш. Собственно населенного пункта уже не было. Дотлевали лишь головешки на развалинах саманных хат.

Трижды посылал Казаев связного к своим, за подмогой, и все трое посланных погибли. После четвертой немецкой атаки у бойцов осталось лишь по одной гранате.

Дальнейшее Иван Абрамович помнит плохо. Он был тяжело ранен. Через два часа подошел весь батальон.

Комбат, идя рядом с носилками, укорил его:

— Как же это ты, брат, а?

Потом они плыли назад, через Днепр. Лодка покачивалась, рябило от волн в глазах и ему казалось, что на высоте 192, которую он брал уже неизвестно сколько дней назад, опять сошлись в рукопашную люди. Он пытался вскакивать, просил санитара:

— Пусти-и, пусти-и… Ведь там Коваленков… Люди гибнут…

В конце переправы они попали еще раз под бомбежку и его ранило вторично, уже в голову. Километрах в пятнадцати от Днепра им попались встречные грузовики с пополнением, идущим на плацдарм. Машины встали, пережидая бомбардировку. И тогда он, в развевающихся сорванных бинтах, полез в кузов. Его еле осилили санитары.

В госпитале, в Чите, белой ослепительной зимой он получил письмо от жены, потом от брата. Они поздравляли его с высокой наградой. Он ничего не понимал: с какой наградой? Соседи по палате заулыбались:

— А ты не знаешь? Тогда попроси, чтобы тебе газету принесли.

Газету отыскали:

— Читай!

Он прочел:

«За успешное форсирование реки Днепр южнее Киева, прочное закрепление плацдарма на западном берегу реки и проявленные при этом отвагу и геройство. Президиум Верховного Совета СССР своим Указом от 23 октября 1943 года присвоил звание Героя Советского Союза…»

Дальше шли фамилии, среди которых Иван Абрамович нашел и свою.

V

Иван Абрамович Казаев перебирает лежащие на столе бумаги: наградные документы, фотографии, письма из Переяслав-Хмельницкого, из части, где когда-то служил. Пальцы его теребят ворот рубахи.

— Я о другом хочу сказать, — говорит он. — Все, что касается меня — семьи, детей, работы — тут у меня все в порядке. Старший сын учится в Оренбургском сельхозинституте, дочь — в Бугурусланском педучилище, младший еще школьник… Всегда с людьми… Я о другом… Хочу на Украине побывать. Посмотреть, как там и что сейчас в том Букрине. Вот помню, женщина нам одна на передовую все еду носила. Возьмет ведра два на коромысло, да одно в руках. И мальчишка с ней ходил. Такой вот, маленький еще совсем. Хорошо бы разыскать их. Узнать, как они живут. Очень мне хочется там побывать. Правда, дела сейчас, но побываю, обязательно побываю…

1969 г.