22. Пунктир судьбы.

22. Пунктир судьбы.

Прошло 20 лет как Сергей и Аня уехали из Слободского.

Иногда они возвращаются, и тогда у нас наступает Праздник ностальгии по прошедшему времени. Всякий раз по прибытии на Родину

Чиж после первого поспешного застолья в любое время дня и ночи устремляется на берег, где лобызается с парочкой столетних дерев, уцепившихся корнями за край могучего обрыва.

Изеговы долго боролись с начальством за свои права и, победив, на всякий случай сменили место работы. Где те времена, когда Сергей, изображая слободского панка, ходил по "Бродвею" в штанах утыканных вереницами булавок?! Кстати, черепок в конце 80-х был с почестями захоронен в нашем городе мертвых.

Вернулся из армии любитель ресторанного отдыха красавчик Санька.

Девки дрались из-за него. Победительница стала женой. Мы с ним сдружились на почве музыки, радио, политики и русской истории.

Своего сына он назвал Женей. Так же поступили Чижи, когда у них родилась дочь.

Аркан также обзавелся семейством и в 80-х несколько лет жил на краю города у Игрушки. Там на огороде по ноу-хау из журнала

"Моделист-конструктор" он приставил к своей моторке три колеса и раза два катал меня под страшный грохот движка, к счастью, иногда замолкавшего, до Скоковского пруда. Часть пути я проделал пешком, толкая агрегат и его восторженного создателя через ухабы лесной дороги. Мы с женой иногда заглядывали к ним поболтать. Наташа, прибывшая к нам с родины Мичурина для работы на пивзаводе, выращивала у себя в теплице красные помидоры величиной с тарелку. Из одного она умудрялась нарезать целое блюдо салата. У них было просто и приятно. Обратно иногда возвращались далеко за полночь, пьяный велосипед жены под опасливыми взглядами встречных водителей выписывал на Полевой неуверенные зигзаги.

В середине 80-х Ваня Чемоданов все-таки запился до смерти. Это была первая смерть среди наших знакомых, еще как бы случайная. В последний раз, когда мы зашли к нему и позвали в лес на костер, он, заспанный, с порога оглядев нас, не обнаружил бутылку, долго собирался, и вышел, явно опустошив свою заначку. У костра Ваня проспал все время. Нам казалось, он подслушивает. Когда его подняли, изрек: "Я пошел домой", – и, пошатываясь, двинул в глубину леса.

"Ты как будто рад, что он умер" – заметил Изегов.

Из очередной отлучки не вернулся Аристов. Перед отъездом летом

1982 года он со своей сожительницей, а Чиж с Ольгой, полу пьяные заявились ко мне, и я устроил им во дворе прощальную дискотеку.

Зверева, когда мы сидели на крыльце, как обычно, лезла целоваться.

Вскоре она укатила жить в Москву. Как-то летом из открытого окна меня позвал ее голос… "Ты совсем не изменился! Скажи свой секрет!"

– "Остановил время". Она долго расспрашивала о Чиже и других старых знакомых – на улицу даже вышла моя обеспокоенная супруга. Я вынес

Ольге удачную фотографию, сделанную на моем тридцатилетии, где все еще молоды и счастливы, а Чиж держит Марту.

Дима женился на, по-видимому, не вполне развитой девице, которую ласково называл "Мой Крокодильчик". Она редко работала, читала только детские сказки и в отсутствие мужа не всегда сохраняла верность. Частенько бедный Дима заставал на ней залетных мужичков, густо разрисованных синими узорами. И тогда они выгоняли его из дома. В последствии так же поступали с ним ухажеры дочери. Когда в начале 90-х он жил в ужасной развалюхе без единого целого стекла, а сквозь щели в раскаленной печи можно было изучать хитроумное нутро очередного шедевра печного мастера, старшая дочь вечного кочегара устроила пожар и сама задохнулась в дыму. Правда, это официальная версия. После происшествия Дима совсем сник, болел, зарплату на

Игрушке получал натурой: телогрейками, продуктами, обедами для всей семьи в столовой при фабрике, да, водкой по праздникам. Незадолго до пожара я заходил в их зимовье показать только что полученный в

Промокашке ваучер. Полушутя посоветовал поджечь дом, чтобы получить от города лучшее жилье.

В лихие годы Димыч сделался Грибным человеком. С наступлением сезона он целыми днями пропадал в окрестных лесах и всегда возвращался с огромной корзиной добычи. Хорошие грибы продавались, а из невесть каких поганок в ведерной кастрюле на неделю вперед готовилось ароматное варево. На память от Димы кроме его любимых марочек, у меня остались часы "Восток", купленные им сразу по выходе из зоны – годовой отсидки в ЛТП, где неисправимых алкашей держали для отрезвления за колючкой как уголовников. Тогда же он показал мне письмо матери, где та писала: "Дима, дорогой, ради бога, не живи больше с этой странью – мужиков у нее перебывало без тебя! И болела сколько раз заразой! А старшая твоя, Верка, такого перевидала уже, ни на чо кроме блядства не годна. Захожу как-то к ним, а дома бардак и вонь, на кухне ведро с говном шапкой взошло!" Но святой грешник все прощал. В последний раз, когда я его видел, он, исхудавший, с бородой и объявившейся вдруг лысиной, напоминал Солженицына после шарашки. Остатки Диминого семейства исчезли из города вместе с крупной суммой одного забулдыги, имевшего неосторожность зайти к ним накануне.

Зега – Спартак покатался еще немного по контракту на подводной лодке. По возвращении много пил и однажды застал у себя дома незнакомого мужика, но бить не стал, а послал за водкой. Работал художником, пожарником, потом торговал среди улицы всяким старым хламом. Как-то он уговорил меня купить по цене трех бутылок водки полу кожаную куртку со своего плеча: "Ты не знаешь, как меня выручил!" При встрече он часто вспоминал какую-то вещь Shocking

Blue, когда-то исполнявшуюся по-русски у нас на танцах. Зега дотянул до 21 века, но его в числе других не нужных новой жизни людей доконала дешевая спирт содержащая жидкость.

Кисляков обосновался в Прибалтике и одно время привозил оттуда чемоданы деревянных рублей в обмен на вятский лес. Как-то он зашел в мой кабинет в музыкальной школе. Поговорили. Через полчаса я стал ему не интересен.

Тимур женился на русской и взял ее фамилию. Атлетическая фигура слободского секс символа семидесятых еще мелькает в гордом одиночестве на массовых мероприятиях, правда, спортивная форма на нем уже не так свежа.

В 92 году я был дома у Медного последний раз, – возился с приемником. Они поили меня хересом, а сами выдули бутылку водки – занавеска прикрывала несколько ящиков разной степени наполнения. У него сохранялась кассета с выборкой хитов моей дискотеки. Я не дослушал до конца. Через год Славик умер в Кирове. Слободские лекари не обнаружили у него опасной болезни – все грели поясницу.

Кормильца подобрала шустрая стажерка моей матери – воспитателя детского сада. Квартал с садом, где он жил среди яблонь, вскоре снесли. Теперь здесь стоят пятиэтажки. Его самого я с трудом признаю в волосатой почти обезьяньей физиономии, изредка попадающейся на пути. Выдает, разве что, нечленораздельное бормотанье.

С возрастом, не прибавив ума, дурачок Саша Рыков стал агрессивен, пил, что дадут случайные благодетели, завел подружку из семьи безработных алкашей. После очередного буйства с поджиганием жилища врага, его отсылали в Ганино на пару месяцев, иногда ему удавалось бежать. Под конец он стал бедствием для своей престарелой матери.

Ныне по собственному желанию (опекуна) Саша заточен в домик с неважной репутацией. Его мать сострадательные родственники устроили в приют. Хочется верить, что им обоим хорошо. Только очень далеко друг от друга.

Люся после учебы вернулась домой, и какое-то время мы с женой входили в ее кампанию молодых интеллектуалок, не сумевших вовремя выйти замуж. В 90-х у нее появился сын Сережа – выбор имени говорит о многом, если вспомнить старика Фрейда.

Ирина, двоюродная сестра моей жены, вышла замуж за военно-морского доктора, которого встретила у Черного моря, но жить он ее увез к

Белому. Изредка они с дочками приезжают из Северо-Двинска в наши края, и мы с Изеговыми встречаем их как старых друзей.

Воронья слободка постепенно опустела. Перебрались в центр города

Греховы, развелись и перестали наведываться в гости Саша-лабух с женой и приемной дочкой. Трактор переехал Барбоса. Брата Колю в уже

30 лет удалось женить на Лиле из Карино, где он на сенокосе, как видно, поднимал не только сельское хозяйство. Тещу за шалости с поллитровками сослали в углекислотный цех, где она уже в мае собирала припахивающие эфиром дождевики величиной с волейбольный мяч. После выхода на пенсию, она получила комнату в новом общежитии спиртзавода и с той поры улица Лебедева для нас перестала существовать.

Грехов продолжает трудиться токарем, по временам отрезая износившиеся части конечностей. Его мечта о собственном мотоцикле неожиданно сбылась. В 90-м году во времена тотального дефицита и талонирования он случайно купил у нас в Слободском "ИЖ" с коляской.

Года два Вовик с упоением лихо катался на нем по грибы и картошку.

Подорожные менты как-то не замечали под каской излишне красной физиономии.

Потом ему все надоело. И продав свой почти новый мотоцикл вместе с гаражом (этим негласным мужским клубом единомышленников), Грехов залег у телевизора. Пьет, как водится, многовато, особенно последние годы, когда спиртное на любой вкус и кошелек. Однажды ушел с моего праздничного застолья в двух левых башмаках. Недавно заглянул к нему поздравить с днем рождения. Принес литр слободской водки и любимую закуску именинника – копченое сало. Его жена собрала стол на кухне, а сам он спит беспробудно на диване под черной шубейкой перед вечно включенным телевизором. По моему наблюдению, уже лет десять к ряду.

Правда, по словам жены, еще недавно ходил. Будить его обычными методами совершенно бесполезно. Сую под нос зажигалку, но газ вскоре кончается. Беру на кухне свежую и теперь со второй попытки после появления на вечно красном лице гримасы презрения ко всему миру, глаза Вовика по одному открываются и он меня узнает: "О, Женька!"

Грузинская тетка жены раза два приезжала на родину. Зурико женился на абхазке, и они жили в Сухуми. В начале 90-х там прошла война, и с тех пор из Грузии нет известий.

Директрису перебросили из ДК в краеведческий музей, где она по клубной привычке из всего делать культ-просвет, затеяла реконструкцию: старье вроде пыльных чучел вынесли, перегородки убрали, чугунные плиты пола заменили на мраморные. Получился просторный зал пригодный для танцев, презентаций и других увеселений, кое-где по углам украшенный старинными вещичками, которые за 20 лет не удосужились снабдить поясняющими табличками.

Все это ново модно обозвали "Музейно-выставочный Центр". Недавно мы с Чижом после пары рюмок привезенного им на Новый год спирта сделали там профосмотр и, не увидев многих памятных по детству экспонатов, вынесли напугавшую служительниц музейного дела громогласную резолюцию: "Все поснимали!"

Изредка где-нибудь случайно встречаюсь с бывшим завхозом ДК.

Например, летом 89-го у нас произошел такой разговор: "Ты, ведь,

Женя, оказался прав, – дискотеки теперь на каждом углу. А мы тебе тогда не верили. Чего еще ждать!?" – "Будет революция и гражданская война…" По его лицу я понял, что он снова сомневается. В то время он был директором горсада, где поначалу развернул кипучую деятельность. Сделал новый вход, закупил аттракционы, включая

"чертово колесо", натыкал свай под летний концертный зал на свежем воздухе. Но его задумкам не удалось сбыться, перестройка съела ассигнования, а ржавчина – механизмы.

Механик не долго занимал директорское место. Вскоре его поставили руководить местными статистическими дамами, в том числе, и моей супругой. Здесь он уже никому не мешал, даже иногда помогал по мере своих сил, лихо, развозя на "Уазике" картошку с загородных участков работниц. Одно время, как и многие, он увлекался экстрасенсами и народными целителями, но со временем вышел на проторенную стезю православия, и теперь ежегодно совершает все более популярный у нас пеший крестный ход на реку Великую и обратно. Моя жена иногда гоняет туда на машине, с Изеговым или с кем другим. Ей нравится под молитвенное пение толпой окунаться в холодную воду и ради исполнения тайных желаний украдкой от недовольных священнослужителей пролазить под якобы чудодейственными корневищами. Вообще говоря, с моей

Дорогой как-то незаметно произошло неприятное превращение. В 97 году, когда мы стали ссориться, я в качестве последнего аргумента припомнил: "Когда-то ты любила меня". "Не было этого никогда!" – услышал в ответ. Тогда я раскрыл старую записную книжку на листке, где ее рукой было выведено "Женик, мой любимый, мой родной". Она вырвала этот листок и уничтожила.

В смутные времена перетряски (по выражению моей покойной бабушки) в импровизированном зале бракосочетаний ДК помещался видео зал, где

Грехов раз двадцать смотрел полюбившуюся ему "Греческую смоковницу".

Затем здесь работал ночной бар с дурной репутацией. Большинство картин куда-то пропали. Вообще, Клуб Культуры, лишившись опеки фабрики, сильно обветшал и едва сводит концы с концами. В области досуга молодежи у него теперь много конкурентов в виде небольших кафе с музыкой. Да, и Промокашку молодежь уже не воспринимает.

Здание, наконец, обрело крепкого хозяина, – после евроремонта в нем обосновались усердные слуги демократического режима, – судебные приставы.

Так или иначе, все мои герои пережили смутные времена и с комфортом устроились в новых условиях. А с клубными работниками вдобавок произошла особо значительная метаморфоза: все они стали истинно верующими. Возможно, в этом сыграла роль духовная аура, исходящая от стен ДК. Поговаривали, что они были сделаны когда-то из церковных кирпичей.

Лет двадцать после окончания школы одноклассники ждали от меня подвигов, – я читал это по их лицам, – потом перестали. Каждые пять лет мы встречаемся. Все заканчивается банальной пьянкой, оживляемой наездами удачливых гостей, пахнущих ароматным смогом далеких Больших городов. В 81-м в "Уюте" к нам подгреб пьяненький Чиж с пустой рюмкой, но получил вежливый отказ моего одноклассника: "Это не наша!" Почти каждый год приезжает из Чепецка мой сосед по парте

Алешка Усатов. Сначала на велосипеде, потом на "Стриже", а последний раз на "Москвиче" без тормозов. Он вернулся на родину с Украины, где оставил двух сыновей, двух жен, две квартиры и двадцать лет своей жизни.