2. Художник-натуралист

2. Художник-натуралист

«Кроме ранней юности, я всегда учился в университете природы. Я записался на факультет садоводства, по секции коммерческого садоводства, но я быстро расстался с этим колледжем и стал заниматься в лаборатории, в которой природа обучает разведению растений... Если бы я был полнейшим дилетантом, я мог бы прочесть целую библиотеку без большой пользы, но так как я был ревностным посетителем школы природы, то, прочитав всего один раз, я сейчас же усваивал самое существенное и приобретал достаточные сведения».

Так Бербанк характеризовал свою постоянную, жадную наблюдательскую натуралистскую работу, которая была для него неотъемлемой частью бытия.

Каждый человек такого самостоятельного и оригинального склада, каким был Бербанк, идет своим путем, ищет «нехоженых троп», но только наиболее способные и одаренные преодолевают бесчисленные трудности, которые неминуемо вырастают перед таким смельчаком. Невольно возникает вопрос: почему Бербанк не избрал для себя более легкий путь профессионального ученого, а пошел наугад, «напролом», непосредственно на выучку к природе, с боя добывая каждую крупицу знания? В детстве Бербанк получил достаточную по тому времени подготовку, чтобы учиться дальше. В числе друзей его семьи был не только прочно запомнившийся ему двоюродный брат — педагог-естественник, но и такие выдающиеся натуралисты, как Эмерсон и Агассис. В те времена Америка еще была достаточно демократичной, и для молодого Бербанка не исключена была возможность попасть в университет и стать профессиональным ученым, если бы он этого стал настойчиво добиваться. Однако он предпочел полный труда и лишений «университет природы», которому посвятил всю свою жизнь. С последовательностью, присущей только гениям, Бербанк шаг за шагом овладевал «тайными природы», с бесконечным терпением накапливая наблюдения и пополняя их самообразовательной работой. Он одновременно учился, исследовал и осуществлял творческие опыты. По натуре своей Бербанк был тонко чувствующим, живо и глубоко воспринимающим мир художником.

Мы уже знаем, что первое впечатление, которое поразило Бербанка по приезде его в Калифорнию, было великолепие окрестных холмов, покрытых цветами золотистых эшольций. Признание Бербанка, что он «остолбенел от такой красоты», было не только фигуральным выражением. Он был крайне впечатлителен и очень тонко различал обилие и разнообразие красок, света, звуков, запахов, форм. Изощренность зрительно-осязательных восприятий позволяла Бербанку выполнять удивительную работу отбора. Для него неиссякаемым источником радости и художественного наслаждения были цветы и плоды и всякая для обычного человека самая малопривлекательная форма проявления жизни. Позволительно оказать, что он «видел, как трава растет», именно «видел» там, где другие исследователи должны были только предполагать или догадываться. Художественная одаренность Бербанка счастливо направлялась и контролировалась острым, гибким умом, а его восторженный энтузиазм был всегда подотчетен трезвой ориентировке в окружающем. Эти особенности личных свойств Бербанка и определили его своеобразный жизненный путь, им он обязан и своими жизненными мытарствами и огромными достижениями. Воспринимая мир и природу как полную разнообразия смену картин, образов, форм, Бербанк и не мог оторваться от чарующего калейдоскопа событий. Поэтому для него такой естественной и привлекательной была опытная натуралистская работа в природе, которую он не мог променять ни на какие блага. Этим только и можно примирить кажущееся противоречие — жадно ищущий знания Бербанк предпочел работу огородника, садовника, чернорабочего и плотника, преодолевая нужду и голодовку, лишь бы не прекращать работы в «университете природы». Особенности художественного восприятия природы определили и своеобразие его научно-творческой деятельности и системы мышления.

Бербанк не мог заниматься отвлеченными, абстрактными знаниями; он мыслил конкретно, образами. Он не представлял иного источника знаний, кроме «живой жизни» окружающей его природы.

Бербанка влекло в мир растений, его изумляла красота растительных форм, но это не был внешний созерцательный эстетизм, оценивающий природу как прекрасный, неизведанный храм, в котором можно только благоговеть, перед алтарем которого верующие славословят «чудеса и великие, тайны природы». Для него природа была не храмом, а мастерской, а себя в ней он чувствовал взыскательным мастером-художником и одновременно терпеливым и настойчивым учеником. Его волновало многообразие и бесконечное изменение, движение и превращение организмов; в потоке жизни он видел сложнейшие формы борьбы за существование, приспособления, бесчисленные формы изменчивости, разнообразнейшие индивидуальности как продукт противоречивого движения жизни. Он видел отдельное, свое особое «лицо» каждого наблюдаемого им растения, изумлялся множеству совершенных средств, какими оно удерживается в жизни, и сразу же представлял себе, чего этому растению недостает, чем именно оно может быть полезно людям и каким оно может и должно быть. В творческом воображении Бербанка-художника возникал облик этого нового, еще не существующего растения, его «идеал». Но это не было только фантазией художника, это был «идеал новой формы», сотканный сознанием художника-натуралиста, знающего и видящего многие совершенно конкретные признаки у различных растений, которые можно синтезировать в совершенно новые формы трудом человеческих рук и на пользу людям. Сам он часто повторяя понравившийся ему анекдот о художнике, который на вопрос, чем он смешивает чудесные краски, сверкающие на его картинах, отвечал: «мозгами!» Трудно представить себе настоящего художника без воображения: он, даже имея зоркий глаз, мог бы только копировать виденное. Едва ли не в худшем положении остаются ученые исследователи, у которых нет художественно-созидательной фантазии. Такие исследователи, при всей их учености, обречены быть только «регистраторами», только канцеляристами от науки, Бербанк в равной мере во всех своих работах проявлял высокую художественность, подчиненную воле оригинатора-растениевода. Меткое, верное наблюдение в природе Бербанк умел практически применить в своей работе, и, характеризуя его, он часто давал образное, легко воспринимаемое, почти живописно яркое описание, но этим и ограничивался. Чтобы понять биологическую, естественно-научную сущность, вложенную в это описание, нужно проделать большую работу «перевода» с бербанковского языка на научный язык естественника. Поэтому многие высказывания Бербанка кажутся наивными и дают повод объявлять его дилетантом в естественных науках. Это вдвойне неправильно. Во-первых, редкий ученый не имел или не имеет высказываний, часто опубликованных, которых он сам не пожелал бы «уточнить», особенно когда исследователь-биолог вторгается в область социальных явлений. Философские высказывания Бербанка, безусловно, детски наивны, но они никогда не были враждебны материализму, никогда не были реакционными, как это часто бывало, вольно или невольно, у многих других естественников в подобных случаях. Во-вторых, многое у Бербанка, кажущееся в первом чтении наивным вследствие простоты и образности описания, в действительности оказывается заслуживающим самого серьезного и пристального внимания. Не случаен и не единичен факт, подобный тому, как Де-Фриз в Санта-Розе нашел свою Каноссу. Глубокое впечатление, произведенное на Н. И. Вавилова деятельностью великого садовода, не было только результатом обаятельной личности Бербанка. Многое у него можно было узнать и даже увидеть и многому научиться, но для этого необходимо было иметь широкий научный кругозор, самостоятельность мысли. Для этого нужно отрешиться от шаблона и смело взглянуть действительности в глаза. Ведь нельзя удержать в равновесии противоположные факты: если нельзя «не признать» бербанковские новые растения, то можно ли отрицать несомненный факт их создания Бербанком? Можно ли сомневаться в том, что создать такие замечательные растения мог только глубоко знающий природу натуралист, обладающий искусством, равнозначным в этом отношении науке, и творческим воображением художника? Бербанк и был художником-натуралистом.