КОМИССАР ПОГИБАЕТ В БОЮ
КОМИССАР ПОГИБАЕТ В БОЮ
Перед нами открытка, найденная на леднике, на ней адрес: “ППС 1800, минбат, 2 рота...” Этот адрес, как сообщил нам бывший командир 2-й минроты Геннадий Васильевич Васильков из города Херсона, принадлежал второй роте 155-й отдельной стрелковой бригады. Той самой бригады, которую решил отправить на перевалы командующий 46-й армией генерал-майор Василий Фадеевич Сергацков.
Бывший старший лейтенант Васильков подробно рассказал нам о командном составе бригады, называл фамилии бойцов – погибших и оставшихся в живых... Геннадий Васильевич много также говорил и о пути бригады, от ее сформирования до Марухского перевала. Он, этот путь, мало чем отличался от того, какой пришлось пройти уже известным нам полкам – 810-му и 808-му.
Особенно хорошо помнит Васильков начальника политотдела бригады, старшего батальонного комиссара Матуса. Это был человек высокой культуры, выдержанный и общительный. Он был беззаветно предан Родине, смел и отважен, и прививал эти качества всем своим бойцам и офицерам. Внимательно и заботливо относился к тем, кого принимал в партию и комсомол. Подолгу беседовал с ними на самые различные и, казалось, отвлеченные темы, старался узнать и понять внутреннее состояние человека.
– Я горжусь тем,– сказал Геннадий Васильевич,—что такой старший товарищ и отличный политический работник, как комиссар Матус, вручал мне партийный билет именно в то трудное время – осенью 1942 года...
Всей оперативной работой бригады руководил молодой, энергичный капитан, а затем майор Кибкало. Он геройски погиб в мае 1943 года в бою за гребень одной из высот в двух километрах южнее станицы Неберджаевской.
Отдельными стрелковыми батальонами командовали: первым – как мы уже знаем – капитан Васильев. Он провоевал на Марухском направлении до конца обороны и уже в период боев за селение Рассвет, что в Осетии, был эвакуирован в госпиталь с тяжелым расстройством психики на почве тяжелой контузии. Вторым ОСБ – старший лейтенант, затем капитан и майор Яцухин. Это был замечательный командир и человек. Он погиб на “Голубой линии” в августе 1943 года в должности командира полка 9-й имени ЦК КП(б) Грузии горнострелковой дивизии. Третьим ОСБ – старший лейтенант Шестак. Васильков помнит его стройным, высоким, подтянутым человеком. Был он смелым, даже лихим командиром.
Комиссаром отдельного минометного батальона, в состав которого входила рота Василькова, был старший политрук Челышев.
– Он давал мне рекомендацию в партию,– говорит Геннадий Васильевич,– а это много значит для меня. Если комиссар жив, хотелось бы сейчас ему доложить...
Геннадий Васильевич вспоминает бойцов своей роты. Вот несколько фамилий: Ровгаков и Петров из Георгиевска Ставропольского края, Меликян Рачик из Баку, Шмелев и Глотов из Тамбовской области, старший сержант Александр Фомыченко из Ростова – он, помимо того, что отлично вел огонь из миномета, хорошо играл на гитаре и пел песни, был, что называется, любимцем роты.
Основу бригады, как свидетельствует Васильков, составляли курсанты Бакинского и Тбилисского пехотных училищ. Это подтверждает и бывший курсант Бакинского пехотного училища С. Хананашвили, проживающий ныне в городе Кутаиси.
Он был в автоматном взводе первого батальона. Он хорошо помнит командира взвода младшего лейтенанта Ивана Авдеевича Дутлова, бойцов Илью Топадзе из города Самтредия, Георгия Вашанидзе, Георгия Копадейшвили, Георгия Гагуа, бакинцев Юсупова и Мирзоева, Налбандяна из Еревана, Лашинского с Украины. Во время отражения одной из многочисленных контратак егерей героически погиб командир взвода Дутлов. Его заменил в бою парторг взвода красноармеец Илья Топадзе – тот самый, что по свидетельству боевого донесения капитана Васильева, так храбро вел себя в неравном бою с врагом, когда уже и сам был ранен. Первый ОСБ со взводом 2-го минбата был направлен на Марухский перевал. Помимо личного вооружения и боекомплекта к нему каждый боец нес запас патронов в ящиках из цинка или ящик с гранатами, или лотки с минами для минометов и двухсуточный запас продовольствия в виде сухих концентратов и сухарей. По пути бойцам встречались безнадзорные небольшие отары овец, и они пополняли запасы продовольствия сырым мясом, присаливая его и употребляя в таком виде, так как огня не было. Всего на Марухский перевал в те дни вышло около пятисот человек. Было очень темно, шли почти ощупью вслед за проводником из местных жителей. Едва начало светать, проводник остановился и показал на крутую седловину:
– Вот и перевал. Я дальше не хожу...
Бойцы, шедшие с ним в боевом охранении, остановились. Подошел комбат Васильев и начал осматривать местность.
– Кругом стояла тишина, нарушаемая лишь легким шорохом шагов подтягивающихся сюда бойцов,– вспоминает Геннадий Васильевич.– Позади нас горы и лес, впереди и справа – голые камни, валуны, скалы и ледники. Пока подразделения подтягивались, комбат отправил один взвод в разведку прямо вперед, по тропе. Вскоре этот взвод был обстрелян из пулемета. Потом на него посыпались мины, которые, впрочем, не причинили большого вреда. Зато пулемет сразу окосил нескольких ребят. Пришлось развертываться вправо. А это значит – карабкаться по крутой горе.
С Васильковым был один батальонный миномет. Наводчику Попову – тоже родом из Георгиевска – вместе с Васильковым удалось взобраться на скалу, с которой просматривался и простреливался чуть ли не весь перевал. С ними было около двадцати мин. Когда начался бой и батальон пошел в атаку, Попов начал пристрелку по пулемету. В горах пристреляться нелегко. Но Попову понадобилось всего пять мин для того, чтобы уничтожить вражеское пулеметное гнездо, не дававшее прохода нашим бойцам.
– Молодец! – крикнул Васильков, – давай, наводи на второй!..
Попов лишь коротко улыбнулся и снова приник к прицелу. Еще две минуты и замолчал второй пулемет. Батальон, ободренный успехом минометчиков, стал быстро продвигаться вперед. Но еще быстрее наступили сумерки и темнота, в которой немыслимо было вести бой. Бойцы остановились и почти сразу почувствовали, как сквозь легкое обмундирование проникает горный холод.
– Эх, жалко, огня развести нельзя, да и дров здесь нет, товарищ командир,– сказал Попов, разворачивая вещмешок и доставая из него сухари и слегка провяленное баранье мясо,– мы б такой ужин сейчас сварганили...
Васильков только хмыкнул в ответ:
– Завтра с рассветом разведешь минометный огонек, фрицев подпаливать.
– Да это мы сможем, – сказал Попов, – запахнет жареным от них...
Васильков вспоминает Попова, как очень храброго и умелого бойца. Он хорошо воевал на перевале, а потом я внизу. Однажды он вел огонь по колонне вражеских автомашин с пехотой. Меткими выстрелами были подожжены восемь автомашин, а когда они загорелись, расстреливая разбегавшихся гитлеровцев. Мало кому удалось тогда уйти от него. В другой раз Попов в течение короткого времени уничтожил несколько автомашин и танков противника...
На следующий день бой возобновился и закончился очень успешно для наших подразделений.
Связисты, израсходовав весь провод, установили связь с батальоном. Теперь любое донесение могло быть получено вовремя. Через дублеров на промежуточных станциях Васильев сразу же доложил в штаб бригады, что всю ночь на перевале шел проливной дождь, временами со снегом. Бойцы сильно страдают от сырости и холода.
Комбриг приказал держаться. Потом связь прервалась и вновь появлялась уже нерегулярно.
Так прошло еще несколько дней. Васильков с минометчиками подошли к перевалу. Чем ближе перевал, тем чувствительнее холод. Сначала Васильков надел шинель, развернув скатку, а затем под фуражку набросил на голову полотенце, чтобы спасти уши и щеки от мороза. Так же поступили и все бойцы. Шли они ночью, а с восходом солнца были буквально ослеплены сиянием льда и снега.
Комбат Васильев оказался больным, лежал с температурой, но поднялся, едва увидел Василькова, рассказал о том, что произошло за последние дни, показал по карте, где и что расположено.
– Поливать дождь пас начал часто,– сказал комбат, зябко ежась под сырой шинелью,– а потом и морозец прихватил. Оттуда вон тучи приволоклись.
Комбат устало махнул рукой на запад и снова, поеживаясь, завернулся в шинель. Васильков огляделся. Все вокруг было занесено неглубоким, но плотным снегом. На нем там и здесь виднелись сгорбленные фигурки бойцов, прячущиеся от пронизывающего ветра.
– Ветерок ничего себе,– сказал он.
– Сейчас что?!—отозвался комбат.– Прошлой ночью буран был и мороз.
– Сильный?
– Кто же его тут измеряет? Но, думаю, не меньше двадцати градусов. Да ты не бойся, еще и сам почувствуешь.
– А я и не боюсь,– горько усмехнулся Васильков.– Ты не очень на ветер высовывайся, а я пойду осмотрю позиции.
Промокшие бойцы собрались в группы, жались друг к другу, стараясь хотя бы так сохранить призрачное тепло. Сухари у них размокли, спички пришли в негодность. Даже “кресало” вышло из строя, не загорался фитиль, сколько не вышибали окоченевшие пальцы искры из рубчатого, прозрачного камня.
В одном месте худенький, болезненного вида красноармеец спросил Василькова:
– Скоро вниз пойдем, товарищ старший лейтенант? Холодно больно тут.
Васильков остановился, но ответить не успел. Второй солдат подтолкнул локтем товарища и сказал:
– Как только сшибем немца с того гребня, так и вниз покатимся. Так что не горюй, служивый, пиши письма Анютке, скоро, мол, буду, топи баньку да приготовься спину тереть.
Бойцы вокруг засмеялись, улыбнулся и болезненный солдат.
– Да зачем баня,– сказал он. – Анютка сама как печка, семь потов сгонит!
Раздался хохот, посыпались соленые солдатские шутки, и Васильков, улыбаясь, пошел дальше.
В последующие дпи пришлось тяжелее. Жестокие бои, голод и высокогорный разреженный воздух давали себя знать. Бойцы, уставшие до изнеможения, засыпали. Но как только они переставали двигаться, одежда их смерзалась. Вскоре бойцов первого батальона отвели на отдых. К перевалу они уже не вернулись, а в октябре отправились вниз, к Сухуми, куда собиралась вся 155-я бригада.
– С утра 27 октября,– вспоминает Геннадий Васильевич, – был объявлен в бригаде банный день. Но уже в 12 часов последовало распоряжение об отмене купанья. Бригада срочно грузилась в железнодорожные вагоны и была отправлена на станцию Мцхета. Оттуда на автомашинах по Военно-Грузинской дороге мы прибыли в Орджоникидзе. Там снова приняли бой за город и держались вплоть до подхода 10-й гвардейской дивизии, которая окончательно сломила немца на этом направлении.
Васильков провоевал всю войну. В 1948 году он окончил Военную академию имени Фрунзе и служил до 1960 года, пока не уволился по состоянию здоровья. Ему назначили пенсию, но уже через неделю после увольнения начал работать. Сейчас он живет и трудится в Херсоне.
Он говорил нам:
– Сейчас, когда прошло двадцать с лишним лет после боев на перевалах, я думаю – в какое время было нам труднее, тогда, на перевалах, или позже, на десантировании в Крым, в 1943 году? И хочу сказать с полной ответственностью, что самые тяжелые, жестокие и опасные бои были там, на хребтах и перевалах. И вот почему. В 1943 году уже, как говорится, “наша брала”. Войск, техники и боеприпасов было больше, да и дух боевой, наступательный. А вот там, на перевалах, когда замерзали и умирали от голода, когда, казалось, ничего уже вокруг нет и не будет, кроме леденящего ветра и смерти товарищей под обвалами, в ледовых трещинах и под холодными скалами в жестких, как жесть, шинелях, там состояние было другим. Но и там мы все понимали, что к морю дороги для нас нет и быть не может, что, если отдать врагу наш юг, то и воевать, пожалуй, больше не придется. И всякий раз, когда с гордостью вспоминаю эти тяжелейшие в истории войны бои, у меня болит сердце за погибших товарищей... На леднике вы нашли открытку с фамилией моего бойца, Алика Казарикяна. Вероятно, он геройски погиб, если только действительно погиб. А ведь может так случиться, что он жив! Ведь писал же Саша Фомиченко в те дни в самодельной песне:
Была вторая рота в батальоне, в боях, в походах – всюду впереди. В ней минометчики были все герои, и командиры – храбрые орлы!..
Не будем разбираться в достоинствах и недостатках этих стихов. Ведь не поэт сочинил, а солдат. Важно, что мы любили ее и пели, и она воевать нам помогала. Жаль, что забыл я остальные куплеты...
Что касается судьбы комиссара Челышева, давшего Василькову рекомендацию в партию, то она также достойна того, чтобы о ней рассказать. Сообщил нам о ней сравнительно недавно бывший инструктор политотдела 155-и ОСБ Ванин Анатолий Иванович, гвардии подполковниц запаса, проживающий ныне в Киеве.
– Да, в нашем батальоне мы все очень считались о мнением комиссара,– вспоминает Анатолий Иванович.– Для всех нас он был примером верности долгу и своему слову. Он по праву был и остается теперь нашей совестью, хотя его давно нет в живых...
Как-то я доложил комиссару, что в роте Василькова не особенно считаются с комсомольской работой, что комсорга командир отделил от роты.
– Ты же сам этого не проверял,—сказал мне Алексей Саввич, – а уже докладываешь. А мне, знаешь ли, не верится, что Васильков не понимает комсомола.
Наши роты были в те дни разбросаны по разным перевалам и мне вместе с политруком Журбой пришлось двое суток добираться до Марухского ледника, где дралась рота Василькова. С командиром у меня произошел тогда не совсем приятный разговор.
– А где же Кварцхава? – спросил я.
– Вот там, впереди, – сказал Васильков. – Метрах в тридцати левее валуна. Выстрел слыхал? Это он сейчас выстрелил.
– Но там же эдельвейсовцы!
– Her,– улыбнулся Васильков,– их позиции по склону выше.
– И сколько он там находится?
– Да уже вторая неделя пошла.
– Я против этого категорически возражаю,– как можно суровее сказал я.– И, кстати, комиссару уже об этом докладывал. Рота вся здесь, а комсорг отдельно. Ведь он должен быть с ребятами, работу с ними проводить, воодушевлять!
Я, может быть, и дальше продолжал бы в этом духе, но меня обескуражила и остановила новая улыбка командира роты.
– Так вот он п воодушевляет! И уже серьезно добавил:
– Это у нас самое опасное место, кого же, как не комсорга, послать туда? Разве комиссар не так распорядился бы?
Это был, пожалуй, самый сильный довод. И все же надо было поговорить с самим Кварцхавой. Вечером удалось пробраться к нему. С ним находился еще одни боец, комсомолец Иван Глотов. Надо сказать, что бойца этого часто критиковали.
– То ли мы на него повлияли,– шепнул мне Кварцхава. – то ли толком не знали его раньше, но с ним не пропадешь. Посмотри, как мы устроились...
И в самом деле, ребята устроились хорошо. Свой пост боевого охранения они превратили в маленькую и неприступную крепость. Обложились кругом большими камнями, поперек прорыли ровик. Гранатой или миной их достать было трудно. По новостям стосковались до того, что едва дождались рассвета, чтобы прочитать газеты, что прислал со мной комиссар.
Между прочим, о своей комсомольской работе Кварцхава был того же мнения, что и Васильков:
– Понимаешь,– сказал он,– мы тут как бельмо на глазах у немцев. И в то же время на виду у всей роты. В случае чего мы первыми удар примем, а ребята поддержат сразу. Ты передай комиссару, что ему за нас краснеть не придется.
– Да,—подтвердил и Глотов, – передай комиссару...
Челышев был строгим и требовательным, но совершенно справедливым. За это и любили его бойцы, в его присутствии подтягивались, и почему-то каждому хотелось тут же показать свою удаль, смелость и находчивость. Наверное, потому, что Алексей Саввич сам был человеком большой отваги. В атаках поднимался первым и бежал на немцев рядом с бойцами. Так было п в горах Кавказа, и в боях на подступах к Орджоникидзе. Под Новороссийском он с группой солдат был отрезан гитлеровскими автоматчиками от подразделения. Когда об этом узнали в батальоне, то смельчаков-добровольцев, желающих пойти на выручку, искать не надо было: солдаты пошли дружно и все. А однажды произошел случай, по поводу которого Челышев долго и сильно горевал: при взрыве немецкой гранаты офицер Петров прикрыл его своим телом и сам погиб.
В походе ли, в наступлении, на привале Алексей Саввич всегда находился в гуще бойцов и терпеть не мог, если пищу ему подавали отдельно. Возьмет свой котелок, сядет среди солдат, разговаривает и ест. И все это было у пего очень естественно – подлаживаться он не умел.
И еще за одно очень его любили – за простоту и ясность мысли. Самый сложный вопрос в его объяснений звучал и просто и точно.
А роста он был небольшого, худой, даже можно сказать – щупленький. На боку у него вечно болталась большая полевая сумка, набитая до отказа. Мы все знали ее содержимое: газеты, брошюрки, вырезки из газет и журналов. Все это он раздавал направо и налево, но сумка не скудела.
В Нижнем Тагиле у него жена и трое сыновей остались, так он часто о них рассказывал и бойцов расспрашивал. А с семьями многих солдат переписывался. Многих нас удивляло, как это на все он находил время.
Вот рассказываю о нем и невольно думаю – прямо идеальный получается портрет. Но самое интересное в том, что ничего иного и не скажешь о нем...
Васильков, вспоминая, говорит: “Если комиссар жив...” Нет, комиссар погиб в бою. Произошло это в Берлине, 1 мая 1945 года. Был он тогда заместителем командира артиллерийского полка. До победы оставалось всего несколько дней, всем это было ясно, мог бы и поберечься, посидеть на КП или НП полка. Но остался верен себе до конца. Находился в боевых порядках артиллеристов, что рвались к рейхстагу. Наступал вместе с расчетами, которые ведя огонь прямой наводкой на улицах немецкой столицы. И там нашла его фашистская пуля... -
Заканчивая печальный рассказ свой, Анатолий Иванович выражает надежду, что не будет забыто имя комиссара Челышева. В снежных, высоких горах Кавказа начинал он свой славный путь к победе и потому достоин он того, чтобы и сами горы не забыли его. Пусть же в книге вечной славы защитников перевалов Кавказа будет и такая запись: “Челышев Алексей Саввич. Комиссар. Погиб в бою на улицах Берлина”.