ЧТО СКРЫВАЛИ ГОРЫ
ЧТО СКРЫВАЛИ ГОРЫ
Мурадин Кочкаров, чабан колхоза “Знамя коммунизма”, Зеленчукского района Карачаево-Черкесии пас отару в горах Западного Кавказа, вблизи перевала Халега. Утром 21 сентября 1962 года он не досчитался нескольких овец и решил, что в поисках свежей травы они отбились и ушли по склону хребта вверх. Поручив отару напарнику, Мурадин налегке отправился по едва заметной тропинке к маленькому горному озеру. Но овец там не было. Чабан пошел еще выше и вскоре поднялся на хребет. Осмотревшись, Мурадин заметил среди обломков скал несколько боевых ячеек. В одной из них были человеческие кости. Многочисленные патронные гильзы – наши и немецкие – свидетельствовали о том, что здесь был долгий, нелегкий бой.
Мурадин пошел по хребту дальше, направляясь к вершине Кара-Кая, и увидел много таких ячеек, патронов, гранат, мин и прочих следов войны. Он остановился над Марухским ледником. Здесь было слышно, как он тает: потрескивает лед, шумно оседает фирновый снег. Бесчисленные ручейки стекали с боковой морены и в конце ее сливались в один бурный поток, падавший на основной ледник и вскоре исчезавший под ним. Погода, непривычно для этого времени года, стояла солнечная и ясная, так что просматривалась вся долина внизу – от мрачноватых скал Кара-Кая и до синеющего в легкой дымке Марухского перевала. Мурадин перевел взгляд вниз, на морену, и заметил на ней какие-то странные темные пятна. Камнями это не могло быть. Мурадин спустился к морене, и то, что он увидел, заставило его срочно, не заходя в кош, идти домой, в поселок Хасаут-Греческий. Там он обо всем рассказал председателю сельсовета, а тот в свою очередь немедленно позвонил в районное отделение милиции. Дежурный по отделению младший лейтенант Лифарев принял телефонограмму и, когда райисполком решил послать на ледник группу, вызвался вести ее. Все, что рассказал чабан, подтвердилось, и тогда по просьбе Карачаево-Черкесского обкома КПСС Ставропольский крайисполком создал комиссию из военных специалистов, врачей-экспертов, представителей общественности и направил ее к Марухскому леднику. Комиссии, возглавлял которую заместитель председателя крайисполкома В. М. Агкацев, был придан взвод саперов под командованием майора Максимова и группа альпинистов, которой руководил опытный инструктор альплагерей Домбайского района Хаджи Магомедов.
Ранним утром 27 сентября мы выехали из станицы Зеленчукской через Кардоникскую, Хасаут-Греческий и Красный Карачай к подножию хребта. За селением Красный Карачай дорога стала настолько плохой, что даже вездеходные “газики” с огромным трудом преодолевали ее. А километров через тридцать, с ревом перевалив горную реку, и вовсе стали. Дальше пошли пешком по узкой и едва заметной тропе, поминутно теряющейся в каменистых осыпях, расселинах и узких проходах над обрывами. Мы надеялись до темноты добраться к озеру, о котором рассказывал Мурадин, но не успели и заночевали на обширной поляне, где еще несколько дней назад паслась отара Кочкарова.
Лишь к двенадцати часам следующего дня вышли на гребень безымянного хребта, сплошь усеянного обломками красноватых гранитных скал и потому названного нами вначале хребтом Красных Скал.
Едва прошли по этому гребню несколько метров, как попали в жестокий снежный заряд. Он вырвался откуда-то из-за вершины Кара-Кая, от белоснежных пиков Главного Кавказского хребта, казавшегося совсем рядом. Ветер был сильным и грозным, дул он с ревом, бил крупкой, которая чувствовалась даже сквозь ватники и штормовки. Многим из нас, кто впервые был в горах, стало немного не по себе.
Кто-то из альпинистов крикнул:
– Скорее в укрытие!
Побросав первые находки в виде патронных гильз и гранатных рубашек, все бросились под огромную скалу, нависавшую козырьком над только что оставленной подъемной тропой, и там обились в плотную кучу.
Заряд ревел минут десять или пятнадцать. В это время было совершенно черно и мрачно вокруг, и мы успели подумать, что вряд ли попадем к местам боев. К счастью, ветер начал слабеть. Все вышли из укрытий, отряхивались и удивленно посмеивались, глядя в сторону хребта, который вновь светлел, будто ничего не произошло.
– Вот это да! – сказал кто-то, распутывая на себе плащ-палатку.– Можно представить себе положение солдат наших в тот год...
Но пока мы ничего еще не могли представить...
Вскоре стали попадаться хорошо сохранившиеся огневые точки, усеянные патронными гильзами. Прошли по всему хребту и собрали останки бойцов. В одном месте видели, по всей вероятности, полевой лазарет: несколько солдат, скорее всего умерших от ран, остатки бинтов. На высшей точке хребта, на высоте около трех с половиной тысяч метров, мы обнаружили недавно сложенный тур, а в нем записку, которую оставили проходившие здесь туристы. Они писали, что потрясены увиденным и предлагали называть этот безымянный хребет хребтом Оборонным. Название было точнее нашего, и мы согласились с ним.
Мы начали спускаться по склону к морене ледника и все чаще стали находить следы ожесточенного и, по всему видно, не кратковременного боя. Нашли останки офицера с рукой в гипсе и рядом с ним деревянную солдатскую ложку-самоделку, на черенке которой было вырезано: “Гамза”. Чуть поодаль лежала еще одна ложка, алюминиевая, с надписью “Дербент” и подсумок с инициалами “И. Ф.”. Потом попался ротный миномет. Потом еще один и рядом – миномет батальонный. Номера их, к сожалению, не сохранились.
Но главное было на леднике. Разбросанные там и тут; на поверхности льда, вмерзшие наполовину, придавленные камнями, лежали останки наших бойцов. Одетые в полуистлевшие армейские шинели, в ботинках с обмотками, они лежали среди множества стреляных гильз и остатков вооружения. Здесь нашли талисман, написанный по-арабски и зашитый в холщовую сумочку. Самого солдата он не спас, но, может быть, подумали мы, в нем есть имя солдата и его адрес? Возле одного трупа валялась офицерская фуражка, и там же был найден партийный билет, в котором только и можно было разобрать, что он на грузинском и русском языках.
Через несколько метров вверх по морене обнаружили подо льдом труп солдата, на спине которого просматривался вещевой мешок. Когда солдата отрыли, то мы увидели хорошо сохранившийся боезапас и полные парикмахерские принадлежности: бритву, мыльницу, машинку для стрижки волос и записную книжку, разобрать в которой ничего нельзя. На маленькой баночке надпись: “Андронов”.
Не будем описывать других подробностей – это было бы слишком жестоко, как жестока сама воина, приведшая к гибели этих людей. Скажем только, что поиски на леднике продолжались два дня и что были найдены еще два комсомольских билета. Все документы были немедленно отправлены на экспертизу в краевое Управление охраны общественного порядка.
В тот первый день на леднике дул холодный сильный ветер, временами со снегом, и солдаты – саперы из команды майора Максимова – опустили на уши края пилоток. У каждого из них на пилотке обнажились иголки с нитками, обернутые восьмеркой. Запомнилась эта деталь потому, что вскоре один из солдат нашел полуистлевшую пилотку с ржавой иголкой и ниткой, обернутой вокруг нее восьмеркой.
– Подумать только, – сказал солдат своему товарищу, – когда он погиб, я еще только родился...
К концу второго дня все останки погибших воинов вынесли через хребет на поляну, где была наша первая ночевка. Туда уже могли прийти лошади, на которых наш скорбный груз был спущен в Аксаутскую долину, а оттуда на машинах – в станицу Зеленчукскую.
Тогда же военными специалистами во главе с генерал-майором Танасевским и медицинскими экспертами с главным экспертом профессором Литваком был составлен акт результатах работы специальной комиссии.
Внизу, в долине, где стояли машины, было в те дни тихо и солнечно. Опадали листья с берез и ольхи, обнажались рябины, рдея тяжелыми кистями ягод. По склонам гор паслись отары овец, колхозные лошади щипали желтеющую траву. Если бы не то, что мы увозили в кузовах машин, да не отголоски тяжелых взрывов, доносящихся с хребта Оборонного – там команда саперов уничтожала мины и снаряды – нельзя было бы даже думать о войне. Но теперь о ней думалось. И думалось еще о том, что люди, конечно, смертны. Они могут умереть или погибнуть, но после них обязательно остаются их дела. И оттого, каковы эти дела, зависит память о людях. Эта память может воспитывать в живущих мужество и благородство или быть такой, что ее не захочется ворошить.
Тех, кого мы хоронили в станице Зеленчукской вечером первого октября, люди будут вспоминать вечно.
А в станице, пожалуй, никогда еще не было так много людей. С самого утра сюда шли пешком и ехали на чем попало не только из соседних станиц и селений, но и из Карачаевска, Черкесска, Ставрополя... Нет семьи, которой не коснулась бы война, и редко найдешь такую, где нет убитых или пропавших без вести. Кто знает, может, именно среди этих солдат лежит сейчас муж, брат, отец.
Ни стадион, где выстроился почетный воинский караул с оркестром, ни тем более парк не могли вместить всех, и потому люди стояли, запрудив соседние улицы, и слушали выступавших. А выступали на траурном митинге колхозники и рабочие, комсомольские и советские работники, юные пионеры с красными галстуками и седовласые ветераны, у многих из которых на груди золотые звезды Героев Советского Союза, ордена и медали. И каждое выступление было клятвой на верность тому делу и той стране, за которые отдали своп жизни бойцы на Марухском леднике, в Брестской крепости и в десятках других городах, селах, станицах и перевалах.
Крайвоенком генерал-майор Д. П. Танасевский сказал:
– Мы провожаем в последний путь своих боевых товарищей. И если сегодня мы еще не знаем их имена, то уверены, что со временем они будут известны, о их подвигах услышит вся страна. На эту могилу придут матери и сестры, отцы и братья, товарищи по оружию, чтобы почтить их память и выразить свое восхищение их героизмом и отвагой, проявленными при защите нашей Советской Отчизны. Мы также уверены, что подвиг этих пока безвестных героев станет живым примером для молодежи, для советских воинов, бережно охраняющих мирный труд нашего народа – строителя коммунизма...
Когда в свежую братскую могилу, вырытую среди вековых деревьев, начали опускать алые гробы, зазвучала траурная мелодия, заплакали женщины и грянули залпы салюта. Мы видели, как мужчина, с орденами на старенькой ситцевой рубашке с маленькой девочкой на могучих руках стоял у края могилы и вытирал слезы. Девочка удивленно смотрела на него, вероятно, она никогда не видела отца плачущим, и он, ничего не замечая, в который раз прощался с боевыми товарищами. Цветы сыпались отовсюду, а одна старушка положила на гроб два желтоватых яблока. И этот дар зеленчукских садов был символичен для тех, кто видел его. Он говорил о жизни, во имя которой воевали и погибли на Марухском перевале дагестанцы, грузины и русские – бойцы, чьи имена, мы верили и тогда, станут известны всей стране.