ЧАСТЬ 1 НАЧАЛО, ЛЬЕЖ – ПАРИЖ.
ЧАСТЬ 1
НАЧАЛО, ЛЬЕЖ – ПАРИЖ.
1
В декабре 1922 года на Северном вокзале Парижа с поезда, прибывшего из бельгийского городка Льежа, вышел девятнадцатилетний худощавый малый с копной длинных вьющихся волос. Широкополая шляпа, дешевый макинтош, в распахе которого с артистичным вызовом трепетал большой черный бант. Он шел в толпе приезжих, сжимая в одной руке сверток из оберточной бумаги, а в другой перетянутый ремнем дермантиновый чемоданчик с испорченным замком. Он был одним из унылой толпы молодых людей, выплеснувшейся из утренних поездов на платформы вокзалов. Все они – не выспавшиеся, озябшие, прибыли покорять столицу. Стальная пружина внутри, крепко стиснутые челюсти и гремящее барабанным боем заклинание «по-бе-дить!»
Раннее утро встречало новоявленных покорителей Парижа серенькими красками вокзальных построек, злобными порывами ветра с холодным дождем, лезущим за воротник. Бедно одетый, чуть сутулящийся, он мало выделялся среди прибывших. Разве что ростом – копна длинных, вьющихся светло – ржавых волос празднично пылала над толпой, словно освещенная случайным солнцем. По длинному носу скользили капли и парень смахивал их аккуратно сложенным белым платком. Ведь не какой-то там бродяжка и не растерянный никчемушний провинциал, а известный… да, да! вполне известный в своем кругу криминальный журналист, которому предстоит в кратчайший срок заткнуть за пояс этот высокомерный город зажравшихся буржуа, и не только его – бери шире – весь мир! Парень огляделся – каждый из бредущих к выходу в город молодых людей, наверняка, мечтал о чем-то подобном. Конкуренты! Ха!…Оркестр никого здесь не встречал. Пока. Ничего, пусть готовят торжественные марши и речи – Жорж Сименон покажет себя! Пряча покрасневший нос в воротник, он покрепче сжал чемоданчик и уверенно двинулся по привокзальной улице, изобиловавшей маленькими гостиницами категории «постоялый двор» В первой его явно не ждали – сонная консьержка грубо буркнула: «мест нет!». Во второй просто захлопнули перед промерзшим клиентом дверью. Некий парижанин, вывалившийся из дурно пахнущей подворотни с ржавой вывеской «Отель «Три льва» дохнул прямо на парня перегаром и рявкнул: «Катился бы ты лучше в свою деревню! Здесь все уже занято, дубина!» «Дубина» не ответил грубияну прямым апперкотом, хотя мог бы запросто накаутировать противника куда более крепкого. Лишь обложил его вслед мудреными словечками нелитературной лексики, на которые, как знаток криминального мира, был мастер. Поправил шляпу и бодренько двинулся к следующей гостинице. Вон их сколько – целая улица, найдется и для него теплый уголок! Пятая, десятая – мест нет, не ждали! И на другой улице – занято все. Гость столицы промок до заштопанного матерью бумазейного белья, а набрякший от воды чемодан, похоже, собирался вытряхнуть барахлишко прямо в чавкаяющие лужи. Он огляделся: кругом – мрак и тишина. Из окна выплеснули на шляпу нечто не благоуханное. «А черт!…» Все же его вывели из себя! Крепкое ругательство прозвучало на этот раз в адрес самой фортуны, не ведающей, что творит в слепоте своей. Фортуна чуть приоткрыла глаз и мизинцем подала знак – комната на последнем этаже нашлась! Самая дешевая и неприглядная, но сухая! Он развесил пальто в пропахшем махоркой шкафу, снял и набил найденными в тумбочке клочками газет размокшие ботинки, бросил в раковину носки и с размаху брякнулся плашмя на едва не развалившуюся, зло скрипнувшую кровать. Итак – скоро они узнают о нем.
«Я ни капельки не был тщеславен, никогда в жизни!» – станет утверждать Сименон на склоне лет, пожив в собственных замках и потратив миллионы на удовольствия. Возможно, с того момента, как вышел на орбиту славы, это соответствует истине. Но он никогда не оказался бы в обойме самых знаменитых и признанных, не имей тогда, в годы юности, мощного заряда жизненной энергии и, толкавшей к упорному покорению вершин. А мотивы – они могут быть самыми разными.
Льеж начала ХХ века – уютный бельгийский городок недалеко от границы с Францией. Чинные прохожие на городской площади (зонт, тросточка, неспешный шаг обязательны), солидная мэрия (с колоннами, в три этажа), величественный мост через реку, набережная с нарядными, тесно прильнувшими друг к другу домиками в уборах высоких крыш, утыканных каминными трубами. Главное же –множество харчевен, подающих самое любимое льежцами блюдо – устриц с жареным картофелем, и отлично работающая газета.
Льеж не отставал от моды: большинство «интеллигентных» мужчин носили бакенбарды, длинные волосы и трость с набалдашником. Женщины считались существами воздушными, если не сказать – бесплотными. Перчатки зимой и летом, фантастические сооружения шляп. Затянутая в корсеты на китовом усе талия, пышные, волочащиеся по земле юбки. Только разразившаяся в 1914 году война смогла нанести решительные изменения в идеал женственности, скандально начав с отмены корсета и укорачивания юбок. Но для тех кругов, к которым относился Сименон, веяния моды были не столь существенны: вещи простого люда служили нескольким поколениям и должны были отвечать единственному требованию – практичности.
Семья Сименонов жила в рабочем квартале весьма скудно, но по социальному статусу занимала более высокое положение, чем рабочие или ремесленники. Отец Жоржа – Дезире Сименон, тихий человек в аккуратном темном костюме, служил в страховой компании. Мать –– Анриетт Брюлль – крупная костистая женщина (родителями Анриетт были немец и голландка) в неизменном длинном фартуке – вела хозяйство. Тринадцатый ребенок в бедной семье, она успела вынянчить всех младших. Ненависть к детям и сожаления по поводу собственной несчастной участи навсегда зафиксировались в ее характере.
Став мадам Сименон, Анриетт занялась домом, хотя в семье был только один ребенок, но какой! Настоящий чертенок, постоянно требующей обстирывания, обштопывания и кормежки. К тому же, с тринадцати лет пристрастившийся к курению трубки! Крутясь день изо дня в заботах, Анриетт не успевала даже улыбнуться. Поджатые губы и вечная обида на весь мир – основные черты портрета Анриетт, и без того красотой не отличавшейся. Детские годы Сименона омрачали скандалы, то и дело сотрясавшие унылый быт семьи. Смиренный Дезире Сименон был доволен всем, мать – ничем, а сын всегда занимал сторону отца. Ссоры в доме не прекращались даже в праздники. На Рождество Жорж, кроме привычных подзатыльников, получал пряник, тарелку сушеных фруктов с апельсином в центре и тюбик краски, которым заменял в старой коробке высохший. «В сущности, это удача – родиться бедняком, и по достоинству оценить обыкновенный апельсин» – нравоучительно заметит он в преклонные годы, став миллионером и засыпая своим детей дорогими подарками вплоть до модных автомобилей.
Начальное образование Жорж получил в приходской школе иезуитов. Закончив ее, поступил в колледж Сен-Сервэ. Но жизнь в семье с каждым днем становилась все тяжелее. Прихварывал отец, Анриетт едва сводила концы с концами. И тогда пятнадцатилетний Сименон принял важное решение: он оставил колледж за год до окончания и начал работать. Сначала он поступил учеником к кондитеру, но вскоре устроился продавцом в книжную лавку. Любитель чтения почувствовал себя в пещере Алладина – полки книг, только успевай «проглатывать»! Толстой, Достоевский, Пушкин пришлись парню по вкусу. Это позже он скажет, что был сражен глубоким психологизмом русской литературы. Тогда он вряд ли мог сформулировать нечто определенное, но нельзя не согласиться, что выбор чтения необычен для простоватого подростка. Служба оказалась не долгой. Через месяц хозяин уволил его, так как задиристый продавец не мог стерпеть, что какой-то юнец знает французскую литературу лучше, чем он. И объяснился с покупателем в не совсем изящных выражениях. Вновь пустился неуживчивый парень на поиски работы и нашел ее, причем, не где-то в затрапезной харчевне, а в местной газете! Вот это была удача!
Теперь матери пришлось постоянно наглаживать дешевые костюмы Жоржа, из тех, что всегда выглядели жеванными и садились после первой стирки. К тому же, парень быстро рос, и ощущение жмущих подмышками пиджаков и коротких брюк, долгие годы сочетавшееся с голодным бурчанием в животе и дымом дешевого табака, составило стойкий «букет» – «запах бедности». Он долго преследовал и пугал Сименона, как признак немощи, бездарности, слабости. А он был сильным и жадным.
«Я испытывал голод ко всему: к бликам солнца на домах, деревьях и лицах, голод ко всем женщинам, что попадались мне навстречу, покачивания их зада было достаточно, чтобы вызывать почти болезненную эрекцию. Сколько раз я утолял этот голод с девчонками постарше в подъезде дома на темной улице? Или же украдкой пробирался в один из тех домов, в окне которого полная и желанная женщина невозмутимо что-то вязала, прежде чем задернуть занавеску, как только входил клиент? Я жаждал жизни и всеми порами впитывал краски, огни, и запахи улицы». Он быстро понял: хочешь есть – умей заработать, голова-то варит. С шестнадцати лет Жорж стал писать репортажи для газеты и быстро продвинулся в этом занятии.
Главный редактор «Газет де Льеж» господин Демарто определил расторопного и сообразительного паренька в отдел происшествий. Так совершилось в корне изменившее всю жизнь Сименона посвящение вчерашнего школьника в журналисты. В семнадцать лет он гонял по городу на большом американском моноцикле, который «Газет де Льеж» получила в обмен за рекламу. Сименон упросил Главного дать ему новомоднейшее средство передвижения на временное пользование и разъезжал по узким улочкам в адском грохоте и зловонном дыму бензинных выхлопов. Моноцикл в Льеже, привыкшем к лошадиной тяге, – невероятная экзотика. Его бояться, от него шарахаются, а сорвиголова в больших очках и кожаном шлеме лишь посмеивается, распугивая прохожих: то ли еще будет!
Когда моноцикл отобрали, Жорж приобрел себе велосипед.
2
Раннее утро – столь любимый Сименоном час просыпающегося города. В лавках раскладывают товар, выносят на мокрый тротуар ящики с яркой влажной зеленью, горами овощей и фруктов. Стягиваются к рынку телеги с тюками, мешками, корзинами, клетками, садками. Волны ароматов, крики петухов, блеянье овец, перепалки торговок…
– Что б тебя! – замахнулся кнутом на промелькнувшего велосипедиста деревенский богатырь с усищами. Вытащил из усов липкую черешневую косточку. – Ну, погоди, сукин сын, попадешься мне! – крикнул он вслед умчавшемуся оболтусу. Но тот уже скрылся в переулке, энергично крутя педали длинными масластыми ногами с задравшимися чуть не до колен короткими брючинами. Велосипед новенький, купленный на собственный заработок, ноги сильные, а в кудрявой золотистой голове море планов – только успевай вертеться.
Начинать рабочий день следовало с управления полиции. Живенько нарыть материал для еженедельного рапорта: свежие сообщения о преступлениях, принятые меры по борьбе с преступностью и прочую криминальную дребедень. Потом заскочить на заседание муниципального совета и, наконец, побывать в залах Дворца правосудия. Сим – так его звали коллеги – поочередно заглядывал на заседания судов всех типов – от полицейских до уголовных с участием присяжных.
Зарабатывал, конечно, маловато, но все же мог позволить себе копеечную роскошь – останавливался у тележки с фруктами, покупал фунт черешни, совал в карман и ел на ходу, ловко стреляя косточки, словно пульками духового ружья.
– В кого Бог пошлет! – из губ Сима с неприличным звуком вылетела очередная косточка. Попала в берет дамы, сидевшей на маленьком табурете перед легким мольбертом. Целая группа мазил устроилась прямо на брусчатке набережной, зарисовывая дома на противоположной стороне реки, уже освещенные косым утренним солнцем.
– Мсье! А вы шалун, – поднялся один из художников – прыщавый и длинноволосый. – Извольте извиниться перед мадмуазель.
Он воспользовался тем, что велосипедист, обстреляв дамский берет, не дал деру, а, осадив своего «коня», рассматривал прикрепленные на мольбертах рисунки. У всех получалось по-разному, хотя рисовали-то они одно и тоже. Обиженная девушка даже не повернулась к нему, сосредоточившись на рисунке. Коричневый бесформенный блин на голове, коричневое платье мешком – вовсе не из кокеток, но возможно, хорошенькая. А хорошеньких девчонок Сим не пропускал с тринадцати лет. Все сначала, вроде, паиньки, паиньки, а отказов он почти не получал. Правда, длинновязый паренек охотно общался с девушками, работавшими в специальном квартале. С ними он дружил и весело проводил время – с вином и радостями ненасытной юной плоти. Когда, само собой, заводились деньжата.
– Ты, велосипедист хренов, извинись перед дамой! – настаивал прыщавый «рыцарь».
– Прошу прощенья, мадмуазель! Я не нарочно нарушил покой вашей достопочтенной шляпы. Я метил в луну.
Она повернула к нему голову, из светлых глаз, глубоко сидящих в темных глазницах, брызнуло презренье:
– Вы мешаете людям работать, мсье-болтун.
– Это еще не известно, кто из нас больше работает. – Сим приуныл – лицо девушки никак нельзя было назвать смазливым. – А вы, господин художник, надеюсь, не рассчитываете продать свой рисунок? Даже болтуну видно, что правый дом у вас завалился набок. Меня зовут Жорж Сименон – репортер отдела происшествий «Газет де Льеж». – Он примирительно протянул руку.
– Мишель, – представился прыщавый «рыцарь», ответив на рукопожатье. – Получается у нас пока не ахти, ты прав. Но мы учимся – студенты Академии художеств. А Регина у нас, кстати, лучшая ученица. Причем, на отделении обнаженной натуры. Городские пейзажи не ее конек.
– Ко всему прочему Регина Роншон, самая выдающаяся острословка, – заметил другой парень. – Что молчишь, Реги? Молчит – вот так штука! За ней это не водится. Меня зовут Питер. Вечерами мы собираемся в кафе у Академии. Заходи, расскажешь про ажанов и всякие там убийства. Уголовный репортер – это круто!
Позже, когда Сим стал своим человеком в кружке молодых художников, он убедился в правоте Питера. Единственная девушка в мужской компании, Регина была ее центром –отличалась язвительными репликами, беззлобной иронией, обширными познаниями в области искусства и, несомненно – не девичьим умом. Таких он еще не встречал. Сим стал носить широкополую черную шляпу, черный галстук-бант и отпустил длинные волосы – волнистые и густые. Похоже, преображение удалось: он покорил сердце Регины Роншон.
Она была довольно высокой, неизменно носила бесформенное коричневое пальто и башмаки без каблуков. На шоколадных, гладко зачесанных на прямой пробор волосах, сидел неизменный берет. Никаких кружев и финтиклюшек. В лице – суровость полисмена, а в больших ясных глазах под широкими темными бровями – искорки насмешливого ума. Ходила она размашистым шагом, не оглядываясь по сторонам, устремив перед собой строгий взгляд, словно идущий в строю новобранец. В общем – жуть, что такое. Типаж, совершенно чуждый вкусу Жоржа, предпочитавшего девушек простых, пухленьких и женственных. Непременно хохотушек, кокеток и секси.
Но стало как-то получаться само собой, что концу занятий Сим оказывался возле Академии и, выдернув Коричневый берет из компании, провожал девицу домой по самому длинному маршруту. Плутая по узким темным улочкам, они всласть обсуждали события в сфере искусств, Регина со знанием дела совершала экскурсы в историю, и то Рафаэль, то Джотто, то сам Леонардо да Винчи становились участниками этих прогулок.
– Регина это значит – Королева. Как-то уж слишком. Я прямо немею. Давай лучше так: – я буду звать тебя Тижи. Мило и стильно. – Предложил Жорж, окатывая недотрогу таким взглядом, от которого, он знал это, таяли женские сердца.
– Тижи – пойдет. – Она вложила свою ладонь в его руку. Он рывком притянул девушку к себе и выдал нежный и страстный поцелуй, сообразив давно, что этот поцелуй будет у нее первым. Интеллектуальная влюбленность заставила заговорить плоть.
Проводив в очередной раз Тижи, он возвращался домой взвинченный и мог мечтать только о двух тенях на освещенной шторе и том моменте, когда они превратятся в одну.
Она была из состоятельной семьи Роншонов и совсем еще девчонка. Ему исполнилось семнадцать – речь о браке заводить было рановато. Пара встречалась, ограничиваясь поцелуями, после которых Сим спешил разрядиться с веселыми девушками. Всю жизнь он ненавидел определение «проститутка» или «шлюха», искренне уважал «работниц эротического фронта», не считая род их занятий унизительным.
Свои же занятия Жорж находил весьма перспективными – он начал писать рассказики с криминальными сюжетами.
14 ноября 1919 года в газете Льежа появился первый юмористический рассказ Сименона “Идея гения”, за ним последовали “Муж, убивший свою жену”, “На Арнском мосту” и другие. Они еще очень слабы – эти первые сочинения, но Сим знает, как добиться успеха. Изучать жизнь, набивать руку и все пойдет отлично!
В 1921 году на Жоржа обрушивается тяжелое горе: умирает отец. Кончина любимого отца побуждает юношу к быстрым действиям. С матерью у него отношения всегда были натянутые. А Тижи мечтает о Париже – центре художественной жизни. Сим придумал, как расстаться с дешевыми костюмами и наставлениями слишком религиозной мамаши: жениться на Тижи, и обосноваться в Париже – вот так должна выглядеть ближайшая перспектива. Для этого надо досрочно, в течение восемнадцати месяцев, отбыть воинскую повинность и уговорить Тижи подождать, пока он устроится в Париже. Все вышло! Путь в Париж открыт.
Получив от своего начальника рекомендательное письмом к известному литератору, промозглым декабрьским вечером Сим сел в поезд, отправлявшийся в столицу Франции. В пакете из плотной бумаги он вез стопку газет с собственными публикациями. Пол пути он вспоминал тускло освещенный перрон на вокзале Льежа, вечер, туман и Тижи, печально глядевшую сквозь грязные, в потеках дождя окна. А потом незаметно мысли Жоржа перескочи в будущее, в котором он виделся себе в коляске, рассекающим толпу, восторженно выкрикивающую его имя…
3
Вот и выходило, что прибыл он на завоевание Парижа ради Тижи. Это не тщеславие, это ответственность перед любимой. А неуемная энергия – качество врожденное – куда от нее податься? Только в знаменитости.
Едва передохнув и подсушив одежду в скромном номере отеля, Сим решительно отправился к литератору, неся за пазухой конверт с рекомендательным письмом, а подмышкой пакет с газетами. Он много раз прокручивал в уме предстоящую встречу и был поражен фантазией судьбы, приготовивший для него совершенно иной сюжет.
В сером и грязном помещении, унылом, как канцелярская контора, его встретил пожилой мужчина и, ознакомившись с письмом, представился:
– Капитан Т.
– Я пришел по поводу места. У меня есть литературный опыт…
– Нам нужен лишь курьер. Патрон возглавляет некую правую Лигу. Вы будете вкладывать в конверты письма к членам Лиги и относить их на почту.
– А как же… – оскорбленный таким предложением Жорж, хотел возразить, но во время замолчал, быстро сообразив, что главное сейчас – зацепиться в Париже и вовсе не важно, кто и за какие услуги будет платить ему деньги.
– Вы будете получать шестьсот франков в месяц. Обращайтесь ко мне «капитан».
Лишь вечером Жорж был допущен в святая святых – в кабинет «литератора». Толстяк с хриплым голосом, с моноклем в глазу, окинул его взглядом с ног до головы.
– Значит, вы – «маленький бельгиец», о котором пишет мой друг?
– Да мсье.
– В Бельгии забавные представления о величине предмета, – он окинул взглядом долговязого парня. – Капитан Т. будет вашим патроном. Я прочел ваши рекомендации.
И благородным жестом указал ему на дверь.
Три месяца Сим заклеивал конверты и относил их на почту.
Он постоянно был голоден, так как половину заработанных денег отсылал матери. Питался в основном хлебом с камамбером и рубцами по-каннски. Это блюдо соблазняло вечно голодного парня изобилием жирного соуса, помогавшего поглощать огромное количество хлеба.
Одно из самых больших кулинарных удовольствий, которое мог себе позволить «маленький бельгиец», было разглядывание витрин продовольственного магазина на углу бульвара Батиньоль.
Устроившись у самого стекла и тайком глотая слюну, он пожирал глазами художественно оформленные блюда: салаты с лангустом, омаров в желе, тарелки с мясным ассорти, колбасы ветчины…В эти минуты Жорж клялся себе в том, что однажды он вернется сюда с толстым кошельком и купит все это роскошество.
Сим стал активно писать рассказы и научился успешно продавать их в газеты. Похоже – это все же стабильный заработок. А значит, он, наконец, может привезти в Париж Тижи.
Жорж купил в рассрочку смокинг у состоятельного приятеля и отправится в Льеж дабы вступить в брак.
Свадьба была весьма скромной. У богатого особняка Роншонов ждали три фиакра. Тижи с отцом заняли первый, ее мать и бабушка – второй. А жених с матерью расположились в третьем. По Анриетт, ненавидевшая Роншонов за их богатство и атеизм, тихо плакала в скомканный платок – будущность сына казалась ей неприглядной. Скупость семьи невесты – вызовом нежеланному жениху, да и сама невеста…О, Господи! И за что такое наказание…
– Вам плохо? – Жорж тронул мать за локоть.
– Боже мой, какая она некрасивая! И что за ужас – всю жизнь жила некрещеной! – вырывалось у несчастной Анриетт. – Впрочем, чего еще было ждать от тебя, безбожника.
– Представьте себе, мама! Меня во Франции поразила забавная вещь. – Светским тоном, глядя в окно, начал Жорж. Он совершенно не собирался поддерживать затеянную матерью перебранку – жених ведь! – Невероятно! Они жарят картошку на растительном масле, а не на топленом свином сале, как принято у нас.
Лучше обсуждать кулинарные тонкости, чем возмущавшую мать внешность Тижи – ее массивный нос и мужеподобное сложение. – Буквально варят в масле и едят это каждый день!
– Святая мадонна! – вдова перекрестилась. – Картошку на масле…Наверно, это отвратительно. – Анриетт всхлипнула: будущность сына, уезжавшего в Париж с уродиной женой казалась ей теперь вовсе беспросветной. – И воздается нам по грехам нашим…
…Церковь святой Вероники пуста. Лишь несколько прихожан стоят в дверях, завидев подъезжающие экипажи. Роншоны атеисты. Некрещеной Тижи пришлось в течение трех недель заниматься на частных курсах катехизиса. Ее крестили накануне свадьбы, а рано утром перед венчанием, невеста приняла первое причастие. Теперь церемония венчания могла пройти по всем правилам, как того требовала мать жениха. Пара – хоть куда. Статный жених в смокинге невеста в длинном черном платье из тюля и большущей шляпе с траурными перьями. Не могла же Регина Роншон – художница со вкусом, украсить себя флордоранжем!
Зато в мэрии собралась шумная компания коллег Сименона по перу. Звучали поздравления и, купленное в складчину, большое хрустальное сердце с красно-белыми гранями стало прекрасным свадебным подарком.
Торжество завершилось обедом персон на десять в доме Роншонов. Трапеза проходила в весьма натянутой обстановке. Этому браку никто из родни не был рад.
Едва выдержав ритуал, молодожены с облегчением поспешили к дневному поезду.
– Удрали! – едва закрыв дверцу купе Жорж сжал в объятиях костлявую супругу.
«Романист» еще раз принял бельгийца в своем кабинете и предложил ему стать секретарем своего друга. Аристократ, представитель древнего рода потерял отца и желал обзавестись секретарем. Почему бы и нет?
Сим попал в старинный особняк на улице Ла Буэсси. Ливрейные лакеи, роскошные апартаменты, известные ему по романам Бальзака и Стендаля, поражали воображение.
Красивый молодой мужчина, восседавший в своем кабинете в шелковом халате, оказался настоящим маркизом очень высоко ранга. Он получил в наследство поместья, расположенные по всему миру, и желал осмотреть их в сопровождении секретаря. Но при условии отсутствия у такового супруги.
– Вы, кажется, женаты, мой друг? – аристократ поднес к глазам лорнет.
– Ни чуть! Мы просто друзья! – убедительно заверил нового патрона Сим, пряча за спину руку с обручальным кольцом..
Конечно, молодожены поехали вместе и ловко выкручивались, устраивая Тижи где-то поблизости с владениями маркиза. Она могла ночами навещать мужа или он, прихватив у сторожа велосипед, сбегал на ночь к жене, что бы вернуться к хозяину к восьми утра.
В общем, получилось совсем неплохо.
4
Вернувшись в Париж, молодожены сняли маленький номер в многолюдном квартале Батиньоль. Комната под стеклянным потолком с коморкой для крана – как раз по имеющимся средствам. Сосед, всегда выряженный в измятое дамское белье, водил к себе мальчиков. Ночами новобрачные различали во тьме крадущегося через их комнату старого садомиста с юным другом. Оказывается, вода была только у них в комнате.
Сим предпочитал работать в бистро. Посетители, еще не привыкшие к подобного рода поведению юнцов, косились на сосредоточенно строчащего в блокноте чудака. Его репортажи выходят в дюжине газет под разными псевдонимами.
Они не голодали, но и до роскошеств было далеко. Тижи, никогда не подходившая к плите, разогревала на устроенной на подоконнике спиртовке дешевые полуфабрикаты. Зато она получила то, к чему давно стремилась – окунулась в атмосферу Монмартра –места, священного для художников всего мира
«В ту эпоху, которую называли «безумными годами» в воздухе было разлито какое-то неистовство, близкое к умопомешательству. Курс франка снизился на столько, что американцы демонстративно прикуривали сигары от тысячефранковых банкнот. Женщины носили страшно короткие платья и – великое новшество – трусики из шелкового трикотажа. Шелк был искусственный, розово-леденцового цвета и блестел. Жемчужные колье свисали ниже пояса, а шляпки надвигались до бровей. На Монпарнасе один за другим открывались ночные кабачки, причем, наибольшим успехом пользовались самые тесные, где невозможно было сделать и шагу. В фешенебельных гостиницах танцевали не только ночью, но и днем. Наемные танцоры, как правило, выходцы из Южной Америки, обучали своих партнерш танго. На смуглых носатых лицах чернели закрученные вверх усики, являвшиеся опознавательным знаком жиголо».
В 20–е годы богачи и снобы пренебрегали автомобилями, которые продавались вместе с кузовами. Они покупали голую машину, потом заказывали у одного из четырех-пяти самых знаменитых мастеров, обосновавшихся в районе Елисейских полей, уникального дизайна кузов.
По улицам Парижа наравне с конными экипажами и двухэтажными автобусами, плыли роскошными «яхты», открытые «испано-сюизы», кузова которых, сделанные из красного или тикового дерева, украшали золоченые гвоздики.
Примерно в то же время английские инженеры Роллс и Ройс объединились для создания шикарного авто, сделанного полностью вручную.
В Булонском лесу регулярно устраивались Конкурсы элегантности, демонстрировавшие самые необыкновенные и дорогостоящие автомобили.
Выставочные стенды изобиловали красивыми манекенщицами и юными актрисами, нанятыми той или иной фирмой. В толпе сновали репортеры.
– Привет! – окликнул Сима коротышка в забавном лиловом пиджаке. – Я видел тебя в «Сплетнице». Хреновая газетенка, между прочим. – Ударим по пивцу! Вон в том загончике прессу поят на халяву.
– Без визитной карточки не пустят. – Вздохнул Сим. – Я недавно начал и еще не успел…
Новый знакомый подхватил под руку верзилу в унылом костюмчике и молниеносно проник в привилегированные угодья с надписью «Только для журналистов».
– Этьен Поль – репортер со стажем, – представился коротышка, садясь за столик.
– О, известное имя! – соврал Сим, взбодренный бесплатным пивом.
– Да, раскрутился неслабо. – Согласился Этьен, питавший, как и все коротышки, слабость к длинноногим верзилам. Чисто эстетическую. – Тебе надо пролезть в крупные газеты, те, что занимаются, в основном, общественно-политическими вопросами. У каждой свое кафе и там постоянно трутся репортеры, фотографы, и жирненькие киты от политики и бизнеса. За пару часов в этаком «салоне» ты нароешь информацию обо всем, чем дышит Париж. Что жрет, чем испражняется.
– Думаю, пока туда лучше не соваться – все забито опытными парнями с протекцией.
Хотя, опыт у меня большой. В Льеже меня каждая собака знала. Тут приходится начинать все заново.
– Я три года в профессии. Мне заказали репортаж о выставке сразу три журнала. Чуешь, какой размах! – Вставив монокль, Этьен проводил взглядом стайку манекенщиц, пришедших выпить кофе.
– Мне приходится, в основном, писать о происшествиях.
– Выдаешь «кровь на первую полосу»! Маленькие газетенки кормятся сенсациями. На первых полосах непременно кричащим шрифтом набрано: «Владелец крупного состояния, Почетный гражданин Бретани, мсье Говнюк сообщил о своем банкротстве!» или «Директор банка «Крокус» скрылся в неизвестном направлении, прихватив банковские счета и певичку из «Мулен Руж»». А главная статья доходов – убийства. Я тоже с этого начинал. Потом пошли рассказюльки. Ну, такие фривольные историйки, которыми нашпигованы все газеты и журналы.
– А платят как? – живо поинтересовался Сим.
– Это уж зависит от того, сколько ты успеешь накрапать, – Этьен уронил монокль, тот повис на шнурке. – Я, к примеру, весьма продуктивен! Моя машинка строчит, как пулемет.
Сименон взял напрокат старую пишущую машинку, грохочущую, словно паровоз. Теперь он, не тратясь на перепечатку, строчил рассказы для разных газет, не забывая про заметки, статьи и репортажи. Шум в комнате стоит такой, словно там работал кузнечный цех.
Писал он удивительно быстро: «изготовлял» по восемь рассказов в день и относил их в десяток газет под разными псевдонимами.
Количество газет, желающих взять рассказ Сименона, увеличивалось. Денег хватило, чтобы снять комнату на первом этаже великолепного дома эпохи Людовика ХУП на площади Вогезов. Жилище украшали диван, большущий стол, и настоящий мольберт, который смогла теперь приобрести Тижи. Это был квартал ремесленников, специализировавшихся по золоту и алмазам – вполне достойное место. Начался новый этап в жизни пары, ориентированный на богему не Монмартра, а Монпарнаса, на его бистро, ночные кабачки и торговцев картинами.
Пока Тижи рисовала, Сим пешком ежедневно обходил город, впитывая впечатления. С этих времен знание Парижа Сименоном стало доскональным. Благодаря отличной зрительной памяти он получил целый «альбом» впечатлений, которые долго использовал в романах.
«Я был уверен в себе, уверен в будущем. Знал, что буду писать по-настоящему».
Чета Сименонов стала завсегдатаями кафе «Дом», «Ротонда», «Куполь», где они завели знакомство с Вламинком, Дереном, Пикассо. Эти ребята станут не только мэтрами в художественном мире, но и друзьями Сименона на долгие годы.
«Рассказюльки» Сима шли хорошо. Теперь уже можно было приобрести еще одну комнату этажом выше с кухонькой и ванной!
– Ну, я же обещал тебе все устроить! – Жорж гордо расхаживал по комнате, в которой даже имелся камин. – Вот здесь, у окна ты поставишь мольберт и сможешь работать.
– Но ты… – Тижи прильнула к мужу, – Ты пишешь совсем не то, что хотел.
– Милая! – Он вальяжно расположился в кресле с торчащими сквозь протершуюся обивку пружинами и налил в бокал дешевого красного вина. – Это только заработок, а настоящее искусство будет потом. Нам надо немного разбогатеть, а мне – набить руку.
– Я верю, ты станешь известным писателем. Ты здорово разбираешься в жизни – всегда рассказываешь мне о незнакомых людях так, словно давно знаешь их. – Тижи пристроилась в его ногах на табурете, преданно заглядывая в глаза.
– Я хочу знать обо всем, что живет, и о том, что не живет… – Он закурил трубку. Приятно выглядеть гением в глазах такой умницы.
– Но ведь ты уверен, что все сущее – живое!
– Весь мир – все, что есть в нем, живое. И трава и камни… Но главное – люди. Мне хочется быть не только самим собой, таким молодым и совсем незначительным, но быть всеми людьми – теми, что на земле и на море, быть кузнецом, садовником, каменщиком, быть всеми людьми!
– Это необходимо, что бы писать, да?
Жорж задумчиво сделал пару глотков: – Конечно, что бы писать. Но и вообще…И вообще – страшно хочется!
Жажда знать все обо всем, прожить множество разных жизней, останется неутоленной до конца дней Сименона, даже тогда, когда сотни разных персонажей обретут жизнь на страницах его сочинений, а он сам объездит весь мир.
Тижи не хотела торопиться с ребенком, и они купили огромного черного датского дога, назвав его Олаф.
Короткие каникулы на берегу моря в Нормандии у подруги Тижи. Супругам выделена пара простыней и комнатушка с вязанками соломы на полу. Керосиновая лампа и окна без занавесок. Дети фермеров приходили подглядывать, как молодые занимались любовью.
Однажды Жорж, мывшийся в тазу, выскочил на двор и поймал за руку пухленькую девчонку лет четырнадцати.
– Как тебя зовут?
– Анриетт, – она не отводила взгляда от массивного пениса парижанина.
– Какая любопытная крошка! Как считаешь, на что похожа эта штука?
Она задумалась и, наконец, сообразила:
– На шампиньон.
Жорж никогда не отличался стыдливостью, его ранняя и активная сексуальная жизнь отменяла пуританские табу, делала естественным все, что было связано с отношение между полами. Ему была свойственна некая первозданная телесная свобода, будто родился он не в индустриальном и достаточно пуританском обществе, а на жарких островах Фиджи.
Дочка бедного фермера Анриетт стала часто приходить к домику парижан, и Жорж начал испытывать по отношению к ней симпатию и даже желание.
Тижи, избегая созвучия имени девчушки с именем свекрови, называла толстушку Буль, что означает «булочка». Когда осенью молодые вернулись в Париж, Буль приехала с ними.
– Смотри, не распускай руки – она только прислуга! – пригрозила Тижи, нахмурив темные густые брови. – Предупреждаю еще раз, я страшно ревнива. В тот день, как я узнаю, что ты изменяешь мне – покончу с собой!
– Клянусь – никогда! Это никогда не случиться! – с излишним и несколько шутовским пылом заверил Сим.
Буль станет постоянной женщиной в его жизни, сопровождавшей Сименона во всех переездах и странствиях. Эта полуграмотная крестьянка до старости будет звать его «Мой маленький, красивый господин» и верно служить его женам, детям, внукам.
«В первые годы мы с Буль изменяли Тижи только наполовину, потом на три четверти. Затем на девять десятых. Ибо мы втроем жили в двух комнатах…» – сформулирует писатель в преклонные годы принцип содружества с Буль.
Трудно понять эту арифметику, можно лишь сказать, что Тижи ни о чем не догадывалась. Пока.
5
Тижи активно занималась рисованием, мечтая пополнить бюджет семьи. На площади Константен-Пекер на Монмартре проходили регулярные «Ярмарки мазни» – выставки уличных художников. Картины висели на деревьях, на веревках, протянутых между столбов. В этом лабиринте бродили люди с наметанным глазом, надеясь купить за гроши картины будущего Рафаэля или Веласкеса. В те годы можно было сделать состояние, покупая по дешевке Ван Гога, Ренуара, Сезанна или Пикассо.
Что бы продать рисунки Тижи, сделанные углем, требовалось обрамление. Они покупали багет на метры и Сим собственноручно изготовлял рамки. На полу разлит клей, все в опилках и обрезках фанеры. Столяр поранил палец пилой, но так и не добился желаемого результата: планки багета не желали сходиться на углах.
– Проклятый угол! Опять не сошелся! Замажешь краской, – слизывая кровь с царапины, Сим поставил он перед Тижи готовое изделие.
– Да…И кривовата. – Заметила та. – У тебя куда лучше получается выбирать натурщиц.
– Ну, в этом вопросе я хоть что-то смыслю, – довольный результатом, он смел в совок опилки и щепки. – Итак, когда приступить к заданию?
Натурщиков и натурщиц выбирали на танцульках на улице Лапп. Здесь встречались те, кого называли жиголо и жиголетты – юные провинциалы, приезжавшие в Париж искать клиентов. А после рабочего дня девушки отправлялись танцевать «со своим мужчиной». Жорж охотно отправлялся «за натурой» и приводил домой «отличный материал» – мужчину или женщину, а Тижи писала «ню» угольным карандашом. Сим скромно принимал благодарность жены, опустив рыжеватые ресницы – ведь он успевал заняться любовью с нанятыми девушками, ловко скрывая это от ревнивой Тижи.
Как же бедняге приходилось осторожничать! Только в старости Сименон сможет признаться, что ему с тринадцати лет требовалось две-три женщины в день. Поразительный темперамент, если учесть восемьдесят страниц, выдаваемых ежедневно. Рецепт прост – чтобы не случилось, всегда и везде – писать по шесть часов в день, прерываясь лишь для того, чтобы набить трубку. А женщины – это вопрос отдельный.
Пока Тижи сидит со своими рисунками на Монмартре, ожидая покупателя, Сим, устроившись с машинкой за столиком ближайшего кафе, пишет первый развлекательный роман о любви машинистки. Прочитав несколько «популярных романов», он легко усвоил схему – больше страданий и больше слез. «Романы для горничных» требуют море слез, несчастий и много любви в душещипательном финале.
Вскоре он уже работает на пять специализированных издательствах, забрасывая их словно целый писательский цех, небольшими романами «бульварного жанра», под доброй дюжиной псевдонимов. Микетт, Арамис, Жан дю Перри, Люк Дорсан, Жермен д’Антиб. Гонорары за произведения всех этих писателей шли неизменно по одному адресу: Париж, площадь Вогез, 21, Жоржу Сименону.
В каждой серии были свои табу. В некоторых издательствах не допускалось слово «любовница» и во всех персонажи печатной продукции не «занимались любовью», а лишь «соприкасались губами». Только в самом дерзком романе могла идти речь о «любовном объятии». Не трудно представить, как далеко уходила за рамки принятого «формата» фантазия автора, только что посетившего бордель и пишущего о «трепетном соприкосновении губ». От судорог смеха его спасало лишь отсутствие чувства юмора.
В серии для молодежи хорошо шли путешествия. Жорж покупает энциклопедию «Большой Ларусс», с помощью которой колесит по всему миру, проходя чреду бесконечных приключений. Рукописи охотно брали, с узкими костюмами навсегда было покончено.
6
Сим не мог ездить на метро – подземелье угнетало его, ведь на поверхности была жизнь и всегда случалось много такого, на что стоило поглазеть. Он не уставал изучать Париж. Тогдашние Большие бульвары были излюбленным местом гуляний парижан. Вереницы экипажей, открытых фиакров с нарядными господами, террасы кафе, полные народу, пестрая толпа гуляющих – вот она – «человеческая комедия»! У каждого большого кафе была своя клиентура – Сименон уяснил и это. Он изучал оттенки типажей женщин, ассортимент магазинов в разных районах. Сидел в барах с цинковыми стойками с простыми роботягами, захаживал и туда, где требовался светский антураж. Длинные ноги часами носили по улочкам неутомимого наблюдателя. А иногда весьма кстати были автобусы, имевшие в начале двадцатых годов, открытую площадку. Здесь можно было курил трубку, разглядывать шумные улицы и весьма эффектно представить собственную персону. С 1925 года Сименон ни разу, ни в одной стране мира, не пользовался общественным транспортом. Но тогда…
…Он сидел на задней открытой площадке автобуса и «производил впечатление». Автобус, идущий по Большим бульварам, обгонял открытые экипажи, и то дама в элегантной шляпе, то господин в цилиндре оглядывались, что бы лучше разглядеть франта. Разглядев, пренебрежительно фыркали:
– Чудак с Монпарнаса!
«Чудак» – мягко сказано. Небрежная поза, нога заброшена на ногу, дабы продемонстрировать отчаянно рыжие ботинки и супер-модные брюки цвета лососины, проходившего в тот сезон под названием «розовое дерево». Брючины были такой ширины, что закрывали носки туфель. В сочетании с пальто яростного цвета электрик, картина слепила глаза. Вдобавок, пышноволосый блондин небрежно курил трубку, и его серые глаза окидывали прохожих с удалью принимающего парад командира.
Порой за автобусом привязывались уличные мальчишки и все больше удивленных лиц оборачивалось вслед победно восседавшему красавцу, когда автобус углубился в рабочий район.
– Эй, Сименон! – выскочил из толпы на остановке коротышка Этьен. – Я подсяду – такая встреча! – Он запрыгнул на подножку и протиснулся к Жоржу. – Выглядишь – атас!
– Запал я на твои розовые штаны. Пришлось настрогать несколько лишних рассказюлек и прикупить такие же. Полный фурор на Монпарнасе!
Пассажиры автобуса откровенно разглядывали странную пару: – прыщавый коротышка, присоединившийся к экстравагантному курителю трубки, вырядился в клоунское пальто: огромная черная клетка на свекольном фоне! Цирк, да и только, если учесть оранжевую широкополую шляпу.
– Я в отпаде! – восхищался Этьен своим «учеником», – эти американские башмаки с квадратными носами – писаюсь от зависти! Я тоже их приметил, но, видишь ли, мне без каблуков никуда.
– Причем – из настоящей оленьей кожи!
– Приказчик по секрету сообщил мне, что американцы шьют не из оленьей, а из собачьей.
– О! Это совсем круто! – косясь на любопытствующих, Сим вытянул ногу, – красота!
– Жаль, что ты не надел пыльник, мы с тобой выглядели бы как близнецы. Смотри, я вывернул подкладку наверх. Потрясная расцветка – сплошной Гоген!
– Мне тоже изнанка больше нравится. Но пыльник остался в шкафу. Ежкин хвост, – да у меня завелся целый гардероб!
– Главное – какой крутой! – Этьен расхохотался, открывая мелкие гнилые зубы. – Скажи мне спасибо – здорово прибарахлились!
Этьен, считавшийся продвинутым модником, по части туалета заходил столь далеко в своих безумствах, что его называли «Шизанутый Тулуз-Лотрек». Если среди богемных чудил появлялось совершенно немыслимо облаченное существо, сомневаться не приходилось – это был Этьен. Именно он навел Сименона на правильное место: ежегодно на бульваре Мальзерб в первую неделю января в известном английском магазине происходила распродажа. Сюда попадали лишь модели, слишком экстравагантные для широкой публики. В первый же день распродажи половина монпарнаских художников выстраивалась в длинную очередь, тянущуюся по улице. Здесь -то Этьен с Симом, отстояв добрых два часа, приобрели двусторонние плащи: одна сторона сделана из непромокаемого материала, другая – цвета красной капусты в крупную черную клетку – из мохнатой шерсти. А еще Сим ухватил пальто агрессивно василькового цвета. Вместе с розовыми брюками и рыжими башмаками получилось то, что надо. Пусть чинные буржуа сворачивают шею – художник едет!
– Видел афишу? Вон, вон она! – перегнувшись через перила, Этьен тыкал пальцем в проплывший мимо афишный столб. – Жозефин Беккер – американка! Огромная шоколадная задница – полный атас! Даже когда я вижу афишу, мне хочется впиться в нее зубами.
– Вчера мы познакомились в «Ротонде». Сегодня пригласил ее на вечерушка к себе. Заходи, но вот куснуть тебе не придется. Эту задницу уже пасу я.
Того, что Европа увидела в начале 20–х годов, «эмансипе» начала века не могли себе представить даже в самых смелых фантазиях. Героиней десятилетия стала темнокожая джазовая танцовщица Жозефина Беккер. С непосредственностью африканской дивы она считала набедренную повязку из страусовых перьев вполне достаточным нарядом для выхода на сцену. Жозефина оказалась первой, сделавшей свое черное тело достоянием всего мира. Мир, в свою очередь, сделал мадемуазель Беккер телом эпохи. А Сименон сделал тело эпохи своим достоянием. Как бдительная Тижи могла не замечать пассажи ретиво кабелирующего мужа и его бурную связь с «чернокожей пантерой»? Она убеждала себя в том, что для ревности нет оснований – ведь Сим регулярно и пылко исполнял супружеские обязанности, и самые бурные гулянки не мешали ему отстукивать по восемьдесят страниц в день. В комнате на верхнем этаже Сименоны обставили свое «кафе» – место для частых вечеринок. Окна завесили черным бархатом, соорудили американский бар с толстым стеклом и подсветкой. Сименон достал театральный прожектор, позволявший утраивать разноцветное сияние. Полумрак, громкая музыка, самая богемная компания: представители Монпарнаса, русские балерины, дочь азиатского посла и, конечно, Жозефин Беккер – обезьяноликая, гибкая красавица с умопомрачительным телом. За баром в белой водолазке смешивал напитки, виртуозно жонглируя бутылками, сам хозяин. К трем часам ночи на полу среди черных бархатных подушек свивались обнаженные тела. А с шести утра Сименон садился писать.
«Мы жили для того, чтобы радоваться жизни, ничего не драматизировали и не принимали всерьез, кроме одного – того количества страниц, которое я должен был ежедневно отстукивать на машинке. Писал быстро, с увлечением, особенно приключенческие романы для юношества в «голубую серию». Красная серия – «чувства» – занимала меня меньше, но и тут не надо было сильно напрягаться, существовали шаблоны, от которых не стоило отдаляться. Для «голубой серии» приобрел словарь, с помощью которого с легкостью совершал путешествия по всему миру: хоть на Амазонку, хоть на озеро Титикака. Путешествовать по миру, имея под рукой бутылка белого вина, я начинал в шесть утра и заканчивал после полудня, приканчивая вторую бутылку.
Я играл в жизнь, жонглировал ею. Но при этом не переставал писать. А иногда вечерами сочинял для себя короткие рассказики»
На этих романах, дающих приемлемые для привольного житья доходы, формировался навык сименоновской «скорописи» и особый стиль, заключавшийся, как не раз подчеркивал писатель, в отрицании литературных красот и вычурности. От этих неминуемых приемов развлекательной литературы у него выработался стойкий рвотный рефлекс. В своем пристрастии к простоте формы и минимализму выразительных средств, как и в феноменальной писательской продуктивности, Сименон стоит особняком.