Глава 1
Глава 1
Интуиция подсказывала мне, что это только с виду легко, а на самом деле очень и очень сложно. Моя инструкторша без усилий скользила по заснеженному полю, длинные узкие лыжи двигались в заданном ритме, и казалось, будто она летит.
— Согни колени! Вот так! А теперь отталкивайся. Главное — поймать ритм.
Даже ее слова неслись над просторами упруго и ритмично. Ее палки, казалось, порхали вдоль лыжни. Инструкторша была шведкой и демонстрировала классический бег на равнинных лыжах, который у шведов в крови, так что казалось, будто она занимается этим с рождения.
Я понимал, что у меня и вполовину так хорошо не получится. Разумеется, я сразу же упал. И до меня стало доходить, что равнинные лыжи не просто сложно освоить, даже подступиться к ним непросто.
Обидно, конечно, но первая попытка закончилась даже не захватывающим дух полетом в сугроб на высокой скорости. Я просто несколько мгновений вяло скользил по лыжне, а потом завалился на бок, и мой нос оказался в нескольких дюймах от заснеженной земли. Однако на лыжи я встал не ради забавы. Через три месяца мне предстояло отправиться на этих самых лыжах к Северному полюсу. Но пока что я был не в силах пройти даже через заснеженный стадион, а это был уже третий день тренировок.
Наверное, причина — в моей травме. Прежде у меня все всегда получалось с первого раза. Да, после первого же занятия мне все надоедало. Но на начальной стадии я всегда все схватывал на лету. Обучался я быстро, просто не мог долго концентрировать внимание — именно так писали обо мне во всех школьных характеристиках. Я тут же вспомнил, как впервые встал на водные лыжи. Было это на озере Уиндермир. Я вполуха слушал парня, объяснявшего мне, что колени нужно держать вместе, не выпускать из рук трос и соблюдать еще тысячу всяких правил. Наконец я залез в ледяную воду, схватился за пластиковую перекладину, к которой был привязан трос. Катер тронулся, трос натянулся. Я удержал равновесие и восстал из пены брызг, как Нептун. Впрочем, для Нептуна я был мелковат и в гидрокостюме с чужого плеча смотрелся не очень элегантно. Но на водные лыжи я встал, и это оказалось удивительно просто.
Моя жена Минди ненавидит вспоминать наши первые совместные поездки верхом. Она сидит в седле с младенчества. Все детство на нее орали тетки в нейлоновых душегрейках: велели держать спину, правильно ставить ногу в стремя. Для нее верховая езда — это искусство, умение, в котором нужно постоянно совершенствоваться. К конной прогулке она относится с благоговением — как летчик-испытатель к очередному полету. Я же подошел к своей первой в жизни лошади, забрался в седло, спросил, как пустить лошадь в галоп, а как заставить остановиться, и пустился вскачь. Советовать мне, как натягивать поводья и как держать ноги в стременах, бесполезно. Верхом я езжу как умею. Минди это бесит. А я всегда был такой. Обожаю попробовать что-нибудь новенькое, и у меня с первого же раза получается. А когда приходит время обучаться всяким тонкостям, мне становится скучно.
И вот я лежал на снегу и думал о том, что не сумел поразить инструкторшу и сразу же стрелой промчаться по лыжне из-за той проклятой автокатастрофы. Я понимал, что бьюсь понапрасну, что у меня в мозгу что-то повредилось навсегда. Наверное, тот его участок, который отвечает за координацию. Или еще что. Стала намокать от снега флисовая куртка, которой меня снабдили специалисты-полярники, привезя нас сюда на предэкспедиционные тренировки. Где-то между полем, где я валялся, и аэропортом Страсбурга остальные ребята пили кофе на бензоколонке, разговаривали о доме. В то утро они улетали домой. Им незачем было учиться ходить на лыжах — на полюс они собирались ехать на грузовике. Этим холодным тоскливым австрийским утром они могли лететь домой. Я вспомнил Минди, детей, собак, наш дом. А еще — ту кошмарную катастрофу и боль, боль, боль…
Я, еще восьмилетний, прикидывал про себя, получится ли у меня полетать. Если трюк не удастся и я не рассчитаю скорость, скорее всего, полечу вверх тормашками. Я стиснул зубы и крепко взялся за руль. Народу собралось полно. И мне никак нельзя было выказывать свой страх.
Велосипед выглядел сногсшибательно. Я перекинул через раму два школьных ранца — они походили на сумки на мотоцикле. К заднему колесу я привязал кусок картона. Когда велосипед ехал, картонка билась о спицы и издавала такой треск, что я чувствовал себя не на велике, а на мотоцикле — я был калифорнийским полицейским, преследующим преступника. И страстно мечтал, чтобы собравшиеся поглазеть на мой подвиг соседские дети тоже увидели меня таким. Все они втайне надеялись, что мой прыжок закончится неудачей, что прольется кровь, а если повезет, то я заработаю открытый — такой, где видна кость, — перелом. Ходили слухи, что год назад именно такой перелом был у мальчишки, который свалился с забора на мощеную мостовую и сломал себе руку. Мы часто это обсуждали. Нам нравилось говорить о крови, пролитой в бою.
Мое трюкачество было способом заявить о себе. Я занимался этим, чтобы выжить. Если ты не вышел ростом и не можешь продемонстрировать физическую силу, научись отпускать шуточки. А если это не проходит, съезди сам себе по морде велосипедным насосом. Проходит на ура.
Умение ломать комедию очень помогает в жизни. К этому выводу я пришел еще лет в восемь. Я мастерски спотыкался и падал, мастерски имитировал обморок. Мне помогало то, что я был маленький и легкий — когда я летел с дерева, не вырабатывалось такого количества кинетической энергии, как в случае, если с дерева летели мои верзилы ровесники. Они непременно себе что-то ломали. А я, упав, весело подпрыгивал и смотрел, все ли видели мой очередной подвиг.
Другие дети после школы занимались в кружках, строили модели, хулиганы поджигали деревья и тайком забирались, взламывая замки, в здание школы. Я строил скаты, учился перепрыгивать на велосипеде препятствия, перемахивал через овраги, ямы и пропасти, забирался на самые верхушки деревьев.
Но главной моей любовью был велосипед. С раннего детства я обожал двухколесный транспорт. И до сих пор обожаю — теперь уже моторный. Стены спальни, которую я делил со своими братьями Ником и Энди, были увешаны плакатами с мотоциклами, которые я рассматривал каждый день перед сном. Легендарный Эвел Нивел, непревзойденный мастер трюков с мотоциклами, был моим кумиром.
Я постарался, чтобы мой велик с виду был как настоящий гоночный: обмотал ручки желтым скотчем, на кончики надел голубые затычки. Жаль только, что по техническим характеристикам он и не приближался к спортивному. Родители купили его уже подержанным, в магазине на окраине Бирмингема.
И вот я стою на старте. На душе у меня неспокойно. Футах в двадцати-тридцати передо мной начинался помост. Это была узкая доска — скорее всего, кусок старого кухонного шкафа. Он лежал на паре кирпичей. За ним лежала куча тряпья, через которую мне предстояло перепрыгнуть. Ватага ребятишек с нашей улицы с нетерпением ждала представления.
Итак, я решился на прыжок. Нечего и говорить, что моя попытка закончилась провалом. На разгоне велосипед повело в сторону, и пока я его выравнивал, потерял скорость. Сам помост оказался слишком гибким и прогнулся под тяжестью велосипеда. Край помоста, лежавший на кирпичах, встал передо мной торчком. Я резко затормозил и повалился на бок. В падении не было ничего героического, велосипед остался цел, я тоже. Меня осмотрели, не обнаружили ни царапины, инцидент был тут же забыт, и мы отправились бродить по улицам и обсуждать того парня, который, упав, переломал обе руки и разбил башку.
Велосипеды я любил не только за то, что? можно было на них делать, меня завораживало то, как они работают. Лет в десять-одиннадцать я уже мог разобрать любой велик по винтикам и собрать обратно. Я несколько недель отлаживал своему брату Энди гоночный велик. Это был красный «пежо», и повозиться с ним пришлось немало. И наконец дело было сделано. Машина была отлажена как часы. Каждая деталь была вычищена и смазана. Энди был счастлив, хотя теперь мне кажется, что он мне подыгрывал. Настал момент пробной поездки. Это была моя прерогатива. Самое прекрасное в работе механика — это испытание отлаженной им машины.
Через несколько домов после нашего боковая дорога шла вокруг треугольной лужайки, которую так и называли Треугольником. Именно здесь я и проводил испытания. Местные жители привыкли, выезжая из дома, внимательно смотреть по сторонам: была велика вероятность, что откуда-нибудь неожиданно выскочу я — на велосипеде, скутере или на чайном столике на колесиках. Сегодня я собирался побить все рекорды.
Велосипед работал превосходно. Я проверил тормоза — порядок. Цепь не заедала, только тихонько позвякивала, когда я шел на свободном ходу. Впрочем, я предпочитал крутить педали. На Треугольнике было, естественно, три поворота. Я прошел первый — довольно плавный, потом повернул направо и направился к последнему повороту.
На Треугольнике машин бывало мало, поэтому родители разрешали нам играть там. Дорога была не очень разъезженная, и куски щебенки, оставшиеся после недавнего ремонта дороги, еще не утрамбовались. И вот перед самым поворотом я въехал в кучку неутрамбованной щебенки. Переднее колесо повело, и я упал. Больше всего пострадала правая рука — несколько пальцев и плечо были ободраны до мяса. В больнице мне срезали лоскуты кожи, обработали раны. И я готов был поклясться, что видел кусочек белой кости на собственном мизинце. Было чудовищно больно, когда раны мазали йодом, но я думал только о том, как бы поскорее очутиться дома. Мне не терпелось рассказать друзьям, что я видел собственную кость.
Родители никогда не поощряли моего безрассудного лихачества, но и бороться с ним не пытались. Нас у них было трое, и они привыкли к тому, что у кого-то из нас разбито колено, под глазом синяк, локти в царапинах. Обычно этим кем-то оказывался я. Меня не растили в тепличных условиях. Все дело было в генах. Я точно знаю: родители ни при чем, все дело в их родителях. Отец моего отца, Джордж Хаммонд, был человеком сдержанным и сосредоточенным. Во время Второй мировой он служил в британских ВВС, обезвреживал бомбы. Мой отец лежал в колыбели в Бирмингеме, а дед возился с немецкими бомбами — лишал их смертоносной силы. Война закончилась, и деду трудно было приучиться жить без риска. Отец рассказывал, что дед, когда чинил розетку или выключатель, никогда не отключал электричество. Бывало, его било током. Однажды его так шарахнуло, что он вылетел из оранжереи — через стеклянную крышу, а в другой раз он перелетел через перила и кубарем покатился по лестнице. Встал, отряхнулся и отправился доделывать свою работу. Дедушка только с виду был спокойный — в крови у него бурлил адреналин. И я точно знаю, что я это унаследовал от него.
От деда с материнской стороны я унаследовал страсть ко всяческим механизмам, в особенности к автомобилям. Поначалу он был столяром-краснодеревщиком, а потом работал на фабрике «Муллинер» в Бирмингеме, где изготавливали кузова для автомобилей. Позже он трудился на фабрике «Дженсон». Он умел работать и по дереву, и по металлу, мог соорудить что угодно из чего угодно. Чердак их с бабушкой бирмингемского дома был для шестилетнего мальчишки настоящей сокровищницей. В углах стояли сверлильные станки, в жестянках из-под чая и печенья лежали гвоздики, винтики, шурупы. Здесь находилось место для всего. Дедушка был мастер на все руки — мог собрать педальную машину, сделать буфет, сшить карнавальный костюм. Я восхищался и восхищаюсь его талантами, и, если бы я унаследовал хотя бы толику их, я мог бы собой гордиться. Однако жизнь показывает, что от этих двух замечательных людей я унаследовал только две вещи: любовь к машинам и почти такую же сильную тягу к опасностям и риску. Так что не стоит винить моих родителей. Во всем виноваты их родители.
На автостраде А40, ведущей в Лондон, как и на любой магистрали, есть свои ориентиры. В том числе и бетонный пешеходный мост над четырехполосным шоссе. Те, кто стоял там в пробке утром 19 февраля 2002 года, могли заметить невысокого человека в джинсах и кожаной куртке, уныло бредущего по мосту. Отвергнутый влюбленный? Отчаявшийся человек, задумавший что-то ужасное? Нет, это был я. Я пытался отогнать от себя сомнения и отправиться на прослушивание на роль ведущего в новой программе «Топ Тир», которое было назначено на одиннадцать.
Я тогда работал на «Гранаде», вел передачу про машины и мотоциклы на спутниковом телевидении. И вот судьба предоставила мне уникальную возможность сделать шаг вперед. На прогулку я отправился, чтобы успокоить нервы. Я стоял на мосту и убеждал себя, что ничего страшного не произойдет — я либо получу работу, либо нет. В таком случае я просто вернусь домой в Челтнем и все пойдет своим чередом.
Всю жизнь я ждал такого шанса. В детстве в голове у меня были одни велосипеды и машины, а после школы я поступил в Харрогейте в университет — на отделение искусств. Я делал мрачные черно-белые фотографии свалок, рисовал американские автомобили. Ничего примечательного в моих фотографиях и картинах не было. После колледжа я пошел работать в самое невизуальное из средств информации — на радио. Первым местом работы было отделение Би-би-си в Северном Йоркшире. Для восемнадцатилетнего парня работа на радио казалась чем-то необычайно увлекательным. На радиостанции все мне казалось роскошным — секретарша в приемной, кухня, где можно было разогревать пиццу в микроволновке, рабочая зона, где все завалено бумагами и катушками с пленкой.
И самое главное, там были студии. Придя туда впервые, я с замиранием сердца взирал на происходящее за стеклом. Над дверью горела табличка «Идет эфир», а внутри человек переставлял пленки, щелкал тумблерами, нажимал на кнопки и непрерывно говорил что-то в огромный микрофон. Он с доверительным смешком менял уровень сигнала и пускал в эфир очередного звонившего. Я завороженно наблюдал за ним и поклялся, что когда-нибудь тоже этому научусь. А пока что мне надо было варить кофе на всю команду.
Следующие лет десять я переходил с одной радиостанции на другую, жил в крохотных однокомнатных квартирках по всему северу Англии и набирался опыта. Брал интервью, редактировал, собирал материалы для новостей, убегал от рассерженных фермеров, не желавших беседовать о субсидиях. Я брал интервью у министров, писателей, шоуменов, знаменитых поваров и путешественников, общался с людьми, совершавшими удивительные подвиги, боровшимися с тяжелыми болезнями, добившимися успеха на коммерческом поприще. И понял, что жизнь каждого человека — это, по сути, эпопея.
И вот 19 февраля 2002 года моя собственная эпопея привела меня к автостоянке у пешеходного моста над А40. Я купил в ларьке чашку кофе и сел в машину. До прослушивания в студии оставалось десять минут.
Как-то раз из этой студии я вел прямой репортаж для Би-би-си. У меня до сих пор хранится эта запись. Кончается выпуск новостей, и тихий тоненький голосок пытается пробиться сквозь затихающую мелодию. Я называю свое имя и, не рассчитав время, рассказываю о песне Дасти Спрингфилда, когда уже звучит первый куплет. Так начиналась моя карьера радиоведущего.
С тех пор прошло почти тринадцать лет, но мне по-прежнему стыдно это вспоминать. Машина, в которой я сижу, — «Порше-911SC» 1982 года. Красная краска местами облупилась, мотор стучит, масляный насос не подает масло. Но это лучшая из всех машин, которые у меня были, и я ее обожаю.
В тот день, когда я ее купил, я отправился к родителям в Лезерхед. Был осенний пасмурный день, но дождь скоро перестал, и я с восторгом смотрел на серебряные капли, стекавшие по красному боку машины. Повертев брелок в руке, я нажал на кнопку — запереть дверцы. Раньше у меня никогда не было машины с системой дистанционного запирания дверей. Родители сразу сообразили, что я приехал похвастаться новым приобретением, и послушно ахали и охали. За долгие годы они привыкли, что я привожу демонстрировать каждое новое колесное транспортное средство, доведшее меня до банкротства, и слушали, как я, задыхаясь от восторга, описываю его достоинства. Они стоически сносили мои объяснения — мол, оно того стоило, хотя знали, что у меня нет денег купить себе хотя бы новые джинсы. Как они это выдерживали, не понимаю. Но я искренне благодарен им за то, что они терпели все мои сумасбродства.
Даже когда с работой все ладилось, я слишком много думал о машинах и мотоциклах. Всякий раз, поступая на очередную радиостанцию, я непременно заходил в гараж посмотреть, какая здесь служебная машина. Больше всего я любил отправляться в поездку на машине радиостанции. Это были либо легковушки, либо фургоны, но непременно с десятиметровой антенной, выезжавшей из крыши. На каждой станции рассказывали кошмарные истории про очередного недотепу-репортера, выдвинувшего антенну ровно на высоковольтные провода. В зависимости от чувства юмора звукорежиссера, который рассказывал байку, она обрастала теми или иными душераздирающими подробностями.
Если удавалось выдвинуть антенну и не зажариться заживо, можно было вести прямые репортажи с пастбищ, сельских концертов, распродаж и соревнований по плаванию. Но главным счастьем для меня было сесть в машину и выехать из гаража. Машины на радиостанциях бывали самые обычные, ничего шикарного. В гоночных авто для оборудования места нет, к тому же скромный бюджет Би-би-си исключал «ламборгини».
В первый день работы на радио Ньюкасла меня отправили в студийном фургоне делать репортаж в одно суровое местечко — но я об этом, увы, не догадывался. Я добрался до школы, откуда мне предстояло вести передачу, припарковал фургон, выдвинул антенну, размотал кабель, к которому были подсоединены микрофон и наушники. После чего я вошел в ворота, пересек школьный двор, зашел в вестибюль. Представившись учителю и детям, я надел наушники и приготовился вести передачу. Ведущий объявил в эфире мое имя, я заговорил. Но в наушниках стояла тишина. Я решил, что они сломались, и довел репортаж до конца. А вернувшись к фургону, обнаружил, что кабель выдран с мясом. На этой радиостанции я долго не задержался.
В Ланкашире я работал режиссером и ведущим дневных программ выходного дня. Появились постоянные участники моих передач — редакторы местных газет, политики и ресторатор из Флитвуда Билл Скот, который раз в неделю рассказывал о кулинарных новинках. Но когда микрофоны выключали, мы говорили совсем о другом. В основном о машинах. Прошло уже пятнадцать лет, но я до сих пор считаю Билла одним из своих ближайших друзей.
Еще один участник моих передач — Зог Зиглер — также оказался весьма интересным человеком. Этот человек с уникальным именем оказался экспертом по автомобилям. Он жил в Челтнеме, и каждую неделю я записывал беседу с Зогом в его радиостудии в Глостере. Он рассказывал о новинках в автомире. Я впервые познакомился с настоящим автожурналистом, и передо мной открылся новый мир.
Я понял, что самый увлекательный способ заработать на кусок хлеба — это проводить тест-драйвы новых моделей и рассказывать о своих впечатлениях. Я не пропускал ни одного выпуска «Топ Гир», читал все автожурналы и посещал все выставки. Мысль стать журналистом в этой области манила меня так же, как манит восьмилетнего мальчишку идея стать дегустатором мороженого.
К счастью, любовь к машинам, унаследованная мною от деда, не превратилась просто в страсть на них кататься. Меня ничуть не меньше интересовало устройство моторов, и я вполне сносно мог исправить какую-нибудь поломку. Все машины, которые я покупал, доставались мне в запущенном состоянии — иначе они стоили бы гораздо дороже и я не смог бы их себе позволить. Я довольно быстро выяснил, что детская страсть к конструкторам «Лего» и «Меккано» во взрослом возрасте выразилась в умении подолгу возиться со ржавыми винтами. Я менял мотор у своего «мини» в арендованном гараже, орудуя самым примитивным набором инструментов. Я лежал под машиной, меняя коробку передач, в такую стужу, что у меня деревенела спина и приходилось отправляться в дом греться. У меня было два главных занятия в жизни: я работал на радио и зарабатывал деньги, чтобы тут же потратить их на покупку очередной колымаги. А в свободное время ремонтировал ее, чтобы было на чем добраться до работы.
«Порше», в котором я сидел перед прослушиванием на роль ведущего «Топ Гир», никогда меня не подводил. Я частенько опасался, что, если это все-таки случится, я окажусь в буквальном смысле у разбитого корыта. Впрочем, сейчас мне было не до размышлений. Мне нужно было завести «порше», проехать с полмили и войти в телестудию, собрав все силы в кулак, — ведь это был отбор кандидатов на работу моей мечты.
В студии ждала съемочная группа, которая должна была записывать пробы. Я поразился тому, сколько людей было в этом задействовано. Для «Мужчин и моторов» на «Гранаде» работали я и Сид — он был и оператором, и режиссером, и звукорежиссером. А тут я оказался среди множества операторов, звукооператоров, осветителей и всяческих ассистентов. Я впал в панику. Меня представили невысокому, почти как я, мужчине с удивительно располагающим лицом. Это был Энди Уилман. Именно Энди и Джереми Кларксон придумали совершенно новую программу про автомобили и сумели убедить Би-би-си, что это как раз то, что нужно. Энди дружелюбно улыбнулся мне и назвал свое имя. По телефону я с ним уже разговаривал, а лично встретился впервые. Он отвел меня в сторонку и напутствовал:
— Постарайся работать без всех этих идиотских примочек спутникового телевидения. Не суетись. Здесь у нас все по-взрослому.
Он дал мне несколько ценных советов, и я тут же почувствовал себя увереннее. Я понял, что Энди на моей стороне.
Меня просили за пару минут рассказать перед камерой что-нибудь про машину, стоявшую в студии. Я обошел ее кругом, отметил возможные достоинства и недостатки, стараясь при этом быть информативным, остроумным и не наступать на провода на полу. Дальше мне нужно было прочитать текст вроде того, что теперь читают в «Топ Гир» в рубрике «Новости». Это мне предстояло делать вместе с легендарным Джереми Кларксоном. Я чувствовал себя новичком-гонщиком, которого поставили выступать вместе со Стирлингом Моссом. Я впервые видел его живьем, а мне еще нужно было беседовать с ним перед камерой. Он приходил на каждый просмотр и проделывал эту процедуру десятки раз. Партнером он оказался замечательным. Мы обсуждали машины, спорили о достоинствах тех или иных моторов, рассказывали автоновости — короче, вели себя ровно так, как теперь ведем себя в эфире. Он подшучивал над моим маленьким ростом, я — над его высоченным, и оба мы язвили насчет тех, кто предпочитает электромобили. Я словно встретился со старинным приятелем.
По дороге домой я вовсе не радовался тому, как гладко все прошло. Наоборот, переживал. Мне очень понравилось в студии, и я понял, как повезло тем, кто там работает. Они не просто делали потрясающую программу, они работали в удивительной команде. И я точно знал, что мне туда не попасть.
Я позвонил Минди и рассказал об обуревавших меня чувствах. Ее мой пессимизм нисколько не удивил. Минди — женщина терпеливая и порой понимает меня лучше, чем я сам.
Познакомились мы с Минди благодаря моей работе. Потратив десять лет на радиожурналистику, я наконец устроился на «нормальную» должность в одной фирме в предместье Лондона. Некоторое время я получал вполне пристойную зарплату. Но в конце концов вернулся на радио. Впрочем, сначала я познакомился с Минди, которая служила в той же конторе. Одного взгляда на ее белокурые локоны было достаточно. Я влюбился в нее, в ее оптимизм, чувство юмора, в ее отношение к жизни. Однако я отлично понимал, что шансов у меня никаких. А Минди потом рассказывала, что, увидев бледнолицего длинноволосого паренька в дешевом костюме, она сразу же сочла меня «интересным». То есть мы оба запали друг на друга с первой встречи.
Мы стали вместе ходить покурить. Теперь я понимаю, как смешно все это выглядело: мы оба хотели встретиться где-нибудь помимо работы, но ни у меня, ни у нее не хватало духу это предложить. И тут мне досталось два билета на бал в честь спортсменов-мотоциклистов. Это был отличный предлог, я набрался смелости и пригласил-таки Минди. Честно признаться, сделал я это через шофера нашего босса, Терри. Он отправился к Минди и сказал, что у меня есть два билета на бал и я хотел бы позвать ее. Это было похоже на разговоры школьников-подростков: «Ты очень нравишься одному моему приятелю». Все сработало. Я приехал за ней в Нортхолт, где она жила. На ней было голубое обтягивающее платье, и, когда она открыла дверь, я чуть не умер от восторга. Весь вечер мы развлекались, воровали сигареты, болтали о кино и музыке, а потом, как и положено школьникам-шестиклассникам, обнимались в темном уголке.
На наше четвертое свидание Минди приехала ко мне в Чилтерн-Хиллз с двумя собаками — овчаркой и колли. Мы гуляли по парку, швыряли собакам палки, а на обратном пути шли в обнимку. Я влюбился в нее окончательно и понял, что нашел спутницу жизни.
И с самого начала Минди шла ради меня на жертвы. Она не рассталась со мной, когда я бросил денежную работу и вернулся в журналистику — время от времени вел передачи на «Гранаде». Я снова сидел без гроша. Минди помогала мне деньгами, поддерживала, когда у меня что-то не получалось, праздновала со мной мои победы. Год от года мы становились все ближе. Родилась наша первая дочь, Изабелла, и в мае 2002 года мы поженились. «Нормальной» работы у меня так и не появилось, я работал внештатно и как мог подрабатывал, чтобы содержать Изабеллу и нашего первого пса Пабло. Мы переехали в Челтнем, потому что там жила семья Минди, да и сам Челтнем находится не слишком далеко от Лондона. И вот я ехал домой, чтобы рассказать о прослушивании и о работе, о которой не мог и мечтать.
Все решилось через несколько месяцев. Я был дома, в Челтнеме, сидел за столом в кабинете. Минди была рядом. Зазвонил телефон.
Телефон звонил громко, и мы почему-то сразу поняли, что звонят насчет работы в «Топ Тир». Почему мы так решили — ума не приложу, ведь телефон звонил по двадцать раз на дню.
Однако мы оказались правы. Гэри Хантер, исполнительный продюсер нового «Топ Гир», перешел сразу к делу:
— Привет, Ричард. Я звоню спросить — пойдешь к нам в программу?
Он предлагал мне работу, а я услышал: «Мне очень жаль, но в этот раз тебе не повезло».
Я только набрал в легкие воздуха, чтобы выразить надежду, что мы еще когда-нибудь поработаем вместе, и все такое, как вдруг до меня дошло: я получил работу! Ту самую, о которой мы только и думали последние несколько месяцев. И вот наконец мне позвонили и сообщили потрясающую новость.
— Э-эээ… Да, спасибо… Здорово…
Я положил трубку и посмотрел на Минди:
— Он сказал, они выбрали меня. Я принят!
Минди плакала. Меня била нервная дрожь.
— Черт возьми! Я получил эту работу! Что мне теперь делать?
И тут я понял, что не задал ни одного осмысленного вопроса о том, чем я буду заниматься, когда приступать, где работать. И тут же перезвонил Гэри. Пока я разговаривал, Минди принесла бутылку шампанского.
Мы сидели в саду, пили шампанское и обсуждали грядущие перемены. За неделю до этого мы договорились о продаже нашего дома в Челтнеме и решили купить небольшой домик рядом, в Глостершире. Получится ли у нас жить за городом, там, где будет привольно и животным, и нашей дочке, мы не знали. Многое зависело от моей новой работы. И перспективы были самые радужные.
— Мне пришла в голову гениальная мысль! — заявил я.
Никто и головы не поднял, и я пошел дальше — мимо столов, заваленных бумагами, мимо машинок с дистанционным управлением и прочего реквизита, которым был забит весь офис «Топ Гир» на четвертом этаже лондонского здания Би-би-си. Группа готовилась к съемке девятого сезона программы. С тех пор как мне предложили роль ведущего, прошло уже четыре года.
— Специально для нового сезона! — произнес я.
Энди Уилман поднял голову от стола и саркастически хмыкнул. Будучи редактором «Топ Гир», он должен все наши безумные идеи и мечты собирать в программу. А еще на нем лежит ответственность оберегать нас от начальства, отдела жалоб, лобби, ратующего за политкорректность, и лобби, выступающего против автотранспорта.
Его стол не случайно стоит именно в общем зале. Он работает вместе с исследователями, продюсерами, руководителями производства. Он побывал на месте каждого из них и может, если понадобится, выполнять любую работу. Так что все они у него под контролем.
— Слушай… — Я хотел сказать это уверенно, но все равно это прозвучало как просьба. — Я просто хочу проехаться побыстрее. Вот и все. — Я пожал плечами и добавил с американским акцентом: — Быстро — значит быстро, приятель.
Нередко кто-нибудь из нас пытается убедить Энди, что тот или иной трюк будет жемчужиной очередной передачи. Нынешняя мечта захватила меня целиком, и я не хотел, чтобы Энди отверг мое предложение с ходу.
— Ни о каких гонках речь не идет. Нам просто нужно прибавить скорости. На прямой — вот в чем штука. И на машине, и на мотоцикле я уже выжимал двести миль в час. А каково будет пройти еще быстрее? — Я торопился развить свою мысль. — Скорость придает силы. В ней есть что-то будоражащее. Нам нужно просто найти то, что быстро движется по прямой. Я не хочу ставить никаких рекордов. Это будет рекорд для телепрограмм про автомобили. Наша будет самой быстрой в мире. Как тебе это?
Энди кивнул. Этот кивок видела вся съемочная группа, и я понял, что моя мечта воплотится в жизнь. Может быть…
Не раз бывало, что кто-то из нас предлагал что-то необычное. Однажды возникла идея погрузить машину в контейнер с водой, чтобы показать, как можно выбраться из затонувшего автомобиля. И вот холодным зимним днем я оказался за рулем старенького «воксхолл-карлтона», который висел на крюке подъемного крана над резервуаром с водой. Все было готово к съемке, и я должен был продемонстрировать, как человек впадает в панику, когда машина уходит под воду.
Режиссер в назидание показал мне видеоклип с тем же сюжетом. Опытный каскадер впал в такую панику, что я опасался, как бы он не умер от стресса прежде, чем утонет. Он вышиб ветровое стекло и сумел выбраться из машины. Я залез в «воксхолл», лишний раз напомнил себе про баллон с кислородом, спрятанный за сиденьем, жестом показал ребятам, что все в порядке, а себе пожелал отложить встречу со Всевышним хотя бы на некоторое время.
Признаюсь, довольно неприятно сидеть в машине, которая уходит под воду. В салон с грозным шумом ворвались потоки. Свет потускнел, вокруг все стало зеленым, и со мной случился приступ клаустрофобии. Однако я знал, что, прежде чем выбираться на поверхность, нужно подождать, пока вода заполнит весь автомобиль. Пока что вода поднялась мне по грудь. Я снова мысленно обернулся к баллону с кислородом, засунул в рот наконечник шланга. Впрочем, я надеялся без этого обойтись.
Наконец вода дошла мне до шеи. Я помнил, что мне нужно будет сделать последний глоток воздуха. Реальность оказалась куда более страшной, чем я рассчитывал. Я впал в ужас от того, что безумно боялся запаниковать. А если я потеряю сознание? А если замок заклинит? Мы приняли все меры предосторожности. У меня имелся баллон с кислородом, команда водолазов была в полной боевой готовности. Главным было не паниковать. Идиота спасать куда труднее, чем разумного человека. И я буду выглядеть полным отморозком, а вся группа будет смеяться надо мной до скончания дней.
Итак, я глотнул напоследок воздуха, подождал, пока машина ляжет на дно, открыл дверцу, которая поддалась на удивление легко, выплыл из машины и пулей взлетел на поверхность. Оказалось, что ничего сложного тут нет. Но топить машину в канале я все-таки никому не советую.
Позже специалисты сказали мне, что можно, конечно, ждать, пока машина опустится на дно. А если она окажется рядом со старым холодильником и дверца не откроется? Полицейские рассказывали, что порой приходится поднимать из озера машины, из которых вполне можно было бы выбраться, только вот водители так и оставались сидеть на своих местах, пристегнутые ремнями безопасности. Вот что такое впасть в панику.
За четыре года работы в программе я заработал репутацию парня, готового на любой риск. Я целиком и полностью доверился своей группе, знал, что они умеют предвидеть все. Мне просто повезло: я получал деньги за то же, чем занимался с самого детства, когда демонстрировал велосипедные трюки. Кроме того, мне удалось 24 часа проездить на 2CV по Снеттертонскому треку, прокатиться вместе с норвежской олимпийской командой бобслеистов в Лиллехаммере, пробежаться вместе с быками в Памплоне.
Кто-то предложил снять сюжет о машине, в которую попала молния. Сидеть в машине и ждать, пока в нее попадет молния, было бы слишком долго и дорого. Нам нужно было как-то эту молнию обеспечить. В Германии мы отыскали исследовательскую лабораторию, где научились генерировать искусственные молнии. Естественно, добровольцем оказался я.
Машину поставили на участке, обнесенном колючей проволокой и увешанном предупреждениями о том, что попавшие сюда рискуют получить разряд в миллионы вольт. Съемочная группа сидела по ту сторону проволоки, немцы нажимали на кнопки в центре управления, а я сидел в машине и думал, каково это — получить удар молнии. Мы хотели продемонстрировать эффект клетки Фарадея: разряд электричества от удара молнии не проходит через центр объекта (отчего все внутри, включая меня, неминуемо зажарилось бы), а идет по металлическому контуру и уходит в землю через колеса. Шины не расплавятся, ветровое стекло не лопнет, волосы у меня дыбом не встанут, и режиссеру в конце съемочного дня не придется заполнять всяческие бланки и формы.
Так должно было произойти согласно законам науки. Молния должна была вести себя так, как предписали ученые. Тем не менее, сидя в машине и ожидая направленного на меня разряда в миллионы вольт, я нервничал. А что, если закон возьмет и как раз сегодня переменится? Раздастся оглушительный треск, в машине мелькнет голубая вспышка, и все будет кончено.
За долю секунды миллионы вольт лучшей искусственной молнии в мире преодолели пространство в несколько футов, потянулись к металлическому каркасу машины и ушли в землю. Я сказал в камеру:
— Если я сейчас разговариваю с вами без крыльев за спиной и нимба над головой, значит, мы продемонстрировали вам теорию на практике.
Я выжил, мы собрали аппаратуру и отправились домой.
И вот я еду к Минди с рассказом о новом трюке, который я готов проделать ради журналистики, развлечения публики и ипотеки, которую мы выплачиваем. Едва я открыл дверь, ко мне кинулись дети и животные. Теперь у нас было уже две дочки — у Изабеллы появилась младшая сестренка Уиллоу, которой уже исполнилось три. А еще имелось пять собак, четыре кошки, четыре лошади, небольшая отара овец и несколько кур. До Лондона было далековато, зато, оказавшись дома, я тут же забывал про городскую суету. Мы катались на лошадях, гуляли в лесу с детьми и собаками. В Минди проснулась страсть к машинам, и, когда время и дети позволяли, мы с женой отправлялись кататься на мотоциклах. В 2005 году Минди получила права на вождение мотоцикла, и в июле того же года я подарил ей на день рождения «харлей».
Впрочем, забыть о моей работе нам не удавалось никогда. Порой Минди с трудом заставляла себя смотреть запись очередного трюка, который я проделывал для «Топ Гир». На кадрах с машиной под водой Минди плакала от ужаса. И сказала, что хоть я и сижу с ней рядом, ей все равно страшно.
В тот вечер мы немного поговорили насчет моего плана про скорость. Но до воплощения идеи в жизнь оставалось еще много времени.