1
1
Острая тоска по России всякий год мучила Александра Герцена под самый конец декабря, перед наступлением Нового года. Он скучал по рождественским морозам, запаху снега, деревенским избам, по крестьянской речи, лесам Подмосковья, вкусу воды в Москве-реке, там, в родном Васильевском… В такие дни острой ностальгии Герцен особенно радовался встречам с людьми из России, тем более если приехали недавно, со свежими новостями и впечатлениями. Но до юга Европы, до Италии и Франции, российские гости добирались не так-то часто!
Не ладилось и в семье.
Наталья Алексеевна Тучкова-Огарева не сумела объединить осиротевшее семейство, а играла роль, пожалуй, скорее обратную — разобщающую. С той самой поры, как в 1857 году, еще в Англии, она оставила Огарева, увлеклась Герценом и внушила Александру Ивановичу ответное чувство. Как сама она потом признавалась, увлечение прошло быстро. Осталось только чувство долга с его стороны, сознание связанности — с ее.
Брак ее с Огаревым решено было, по общей договоренности, не расторгать, во избежание юридических трудностей и обывательских кривотолков. Приходилось держать в неведении и членов семьи — им предстояло самим догадываться и сообразовываться с этими непростыми обстоятельствами.
Наталья Алексеевна была дочерью декабриста Алексея Алексеевича Тучкова, племянника героев Отечественной войны. Алексей Тучков дружил с Огаревым — их имения в Пензенской губернии располагались рядом — и с Герценом. Военную службу отец Наталья Алексеевны оставил после восстания декабристов; по недостатку улик он под суд не попал, хотя с 1818 года был членом тайного «Союза благоденствия».
Сама Наташа Тучкова много читала, но систематического образования не получила. Определенного призвания у нее тоже не было, не сложились и прочные идейные убеждения, хотя помогала и первому и второму супругам в их публицистической и издательской деятельности, а впоследствии и сама написала известные мемуары.
По характеру же она была женщиной трудной, неуживчивой, склонной к мучительному самобичеванию и крайней обидчивости. Ее нетерпеливость, резкость доходили до деспотизма, свойственного помещикам-самодурам. Это болезненно отражалось на отношениях и с Огаревым, и с Герценом. Ни тому, ни другому любовь ее счастья не принесла. Страдая сама, мучимая сомнениями, колебаниями и угрызениями совести из-за своего перехода от одного любимого человека к другому, она не смогла достичь главной первоначальной цели, какой оправдывала свой поступок: заменить мать осиротевшим детям Герцена. Она довольно близко знала покойную Наталью Александровну, считала ее подругой и наставницей (та была старше на 12 лет) и всегда выражала благоговейное восхищение, почти молитвенное преклонение перед ее памятью. Покойная Натали называла Тучкову-Огареву «своей Консуэлой», по имени героини романа Жорж Санд.
Однако дети боготворимой старшей подруги отнюдь не почувствовали в Наталье Алексеевне вторую мать. Тайный разлад в семье начался очень рано и становился все ощутимее. В сентябре 1858 года у Герцена и Натальи Алексеевны родилась дочь Лиза. Властная, неровная в своих требованиях, мать стала постоянно ссориться с отцом из-за воспитания ребенка. Разумеется, в характере девочки стали проявляться самовольство, упрямство, непослушание. Богато одаренная от природы, девочка стала расти капризным, изломанным существом, не желая заниматься ничем серьезным, что требовало усилий. Мать то потакала этим причудам, то выходила из себя и пугала Герцена крайностью педагогических (точнее — антипедагогических) мер.
Положение несколько изменилось, когда на свет появились два ребенка-близнеца. Матери было тогда 35 лет. Детей прозвали «Леля-бой» и «Леля-герл», забота о них отвлекла Наталью Алексеевну от капризов Лизы, дети росли смышлеными и хорошо развивались, но достигли лишь трехлетнего возраста, когда обоих скосила эпидемия дифтерита в 1864 году.
Это огромное горе совсем ожесточило Наталью Алексеевну, сделало ее мрачной, болезненной, мнительной. Она стала настойчиво твердить, что желает только смерти как единственного избавления от земных страданий. Такое мрачное отчаяние матери тяжело влияло на Лизу, угнетало душу девочки, настраивало против матери: умная девочка понимала, что, желая себе только смерти, мама не видит никакой ценности в своей живой дочке.
Между Натальей Алексеевной и детьми углублялась отчужденность, росла неприязнь. Великодушная и самоотверженная Тата, при всем спокойствии своего характера, не смогла остаться с мачехой под одной крышей. Старшая дочь Герцена то переезжала из города в город, то подолгу жила во Флоренции вместе с воспитательницей Ольги г-жой Мальвидой Мейзенбуг. Давно обособилась и жизнь старшего сына писателя, Саши Герцена, целиком посвятившего себя науке физиологии. Он тоже по большей части жил во Флоренции вместе с сестрами, Ольгой и Татой, опекаемыми строгой Мальвидой Мейзенбуг.
Сам же Александр Иванович, с утра до ночи занятый общественной деятельностью, политикой, публицистикой, редакторским и писательским трудом, вел жизнь почти скитальческую, причем главной базой служила ему Женева — город, им не любимый, но удобный для разъездов и поддержания международных связей.
Наталья Алексеевна с маленькой Лизой обосновались в Ницце, где на кладбищенском холме покоились Натали, погибшие близнецы и начертаны были на каменной плите имена Луизы Ивановны и Коли Герцена, чьи тела поглотило море. Герцена тянуло сюда, в этот теплый город с чудесным климатом и самыми трагичными для Александра Ивановича воспоминаниями. Но, попадая в Ниццу, он никогда не мог надолго оставаться в обществе своей второй жены, мятущейся и мнительной. Ее, как и самого Герцена, тоже мучила тоска по России, но если для него эта любовь к родине была духовной опорой и находила выход в страницах могучей художественной прозы, в острых памфлетах или глубоких философских статьях, то у Натальи Алексеевны это чувство превращалось в источник новых конфликтов с Герценом и Огаревым: она непрестанно строила планы переезда в Россию для педагогической деятельности (к которой явно не имела способностей).
Планы эти смущали не только Герцена с Огаревым, но и Лизу, грозя окончательно сломать ее характер, потому что единственными авторитетами для девочки служили Огарев и Герцен. Разлука с ними или планы такой разлуки вносили лишнюю сумятицу в душу девочки.
Огарев, вполне в духе передовых людей своего времени (описанных, например, в романе Чернышевского «Что делать?»), не отвернулся от оставившей его жены, а старался сохранить с нею дружеские, братские отношения. Он упрекал ее за то, что она осложняет и затрудняет жизнь Герцена вместо того, чтобы помогать ему в работе и воспитании детей Натали. Сам Огарев поселился в Женеве, жил уединенно, перемогал приступы болей и усиливающуюся болезнь, но при этом вел большую общественную работу — был фактически главным выпускающим газеты «Колокол», избирался на общественные посты, вроде вице-президента Женевского конгресса мира, дружил с революционной эмиграцией и поддерживал тесные связи со многими революционерами, в том числе и с Бакуниным. Он постоянно переписывался с Герценом — оба сообщали друг другу немедленно обо всем сколько-нибудь значительном или интересном, что выпадало им в жизни.
Переписывался Огарев и с Натальей Алексеевной, и с маленькой Лизой, считавшей «папу Агу» своим отцом. Но письма Николая Платоновича бывшей жене обычно состояли из мягких и дружеских упреков. Вот отрывки одного из них, написанного Огаревым после гибели близнецов.
Огарев — Наталье Алексеевне Тучковой-Огаревой, из Женевы в Ниццу, 2 ноября 65-го
…Есть женщина, которую я любил как мое дитя и думал, что она достигнет светлого человеческого развития — долею под моим влиянием; я ее любил, как мое дитя и как мою жену. Эта женщина (имеется в виду Наталья Алексеевна. — Р. Ш.) любила моего брата и мою сестру (то есть Герцена и Натали. — Р. Ш.) — как брата и сестру. Когда сестра умерла, она перенесла идеально свою любовь к ней на ее детей. Мы поехали вместе на помощь этим детям и брату.
Ты полюбила моего брата. …Я был уверен, что любовь брата тебя возвысит, — и все ставило жизнь на такую высокую ногу, как редко случай ставит ее. Ты могла любить моего брата и быть матерью детей моей сестры… и твоей сестры, то есть той женщины, которая для тебя была выше всего в мире. В самом деле — что за великое отношение становилось между всеми нами!
И что же вышло? Зачем ты убиваешь его? А чтоб кто-нибудь из нас, кроме тебя, убивал это отношение — этого ты, конечно, не можешь сказать…
Скажи мне, пожалуйста, из-за каких же личных причин я с тобой в разрыве, чтоб кто-нибудь мог сказать, что я прав, а ты виновата, или наоборот? Если ты лично передо мной виновата — ты не понимаешь в чем. А если я виноват — я никогда этого даже тебе не говорил.
Мой разрыв с тобой потому, что ты преследуешь детей моей сестры, которых я — умру — но не дам в обиду, а преследуешь ты их унизительно для себя, потому что, во-первых, ты их считала своими детьми, и, во-вторых, они против тебя ничего не сделали… В самом деле, когда, кто против тебя что сделал?
Саша, что ли? Если говорил тебе, что ты нехорошо поступаешь с его сестрами, то он был вполне вправе…
Ольга? Существо, которое еще не выросло из детства, но становится все больше и больше добродушным.
Тата… Чем больше она что-либо провидит, тем больше стремится сделаться другом тебе и старшею сестрою Лизе…
Да! Я становлюсь на колени и умоляю тебя: «Опомнись!»
Я все сказал, что мог. Умоляю тебя — не думай, чтоб во мне было какое-нибудь злое чувство. Все, что я прошу: очистись и воскресни к действительно человеческой жизни… Не поминай лихом!.. Твой папа Ага.