Школьные годы

Школьные годы

Я пошла учиться в первый класс в сентябре 1935 года. Мне было 9 лет. Знала все буквы по букварю, могла считать до ста. На мне было всё новое, специально купленное для школы.

В нашем селе Большелуг была церковь. Люди были верующими в Бога. Своих детей с малых лет учили жить по божьим законам. Церковь разрушили. С первого класса учителя убеждали своих учеников, что Бога нет. Это был переломный период. Дома наоборот, родители своих детей заставляли читать молитвы перед иконами, хотя из-за незнания русского языка сами взрослые не понимали их содержания. Мои ровесники в школе были безбожниками, а дома проводили тайное богослужение вместе с родителями. Каждый день на первом уроке, стоя, мы хором повторяли за учительницей на коми языке: «Бога нету, молитвы читать нельзя, крестики на шее носить нельзя». Я училась в третьем классе, когда однажды после такой процедуры спросила учительницу, могу ли я сказать, что думаю о Боге. Учительница ответила: «Говори, послушаем тебя». Я стала говорить, что если бы Бог был, то не допустил, чтобы нашу мать посадили в тюрьму — не оставили бы маленького ребёнка без матери, а соседи, боясь Бога, не обижали бы друг друга. Но они обижают. Значит, Бога нет. Учительница мне сказала: «Садись, думать и говорить так нельзя». Я заплакала, попросила отпустить домой, сказала, что болею. В дверях я сказала учительнице, что больше в школу не приду и учиться не буду. На следующий день я в школу не пошла. Пришёл к нам домой директор школы Николай Николаевич Перебатинский (его отец был поп — церковный служитель). Он стал с нами беседовать, как родной отец, убеждая меня, что учительница права, и нельзя говорить при людях всё, что ты думаешь: «Дуня, ты это сама поймёшь, когда вырастешь, ты очень умная девочка. Пусть дома за хозяйку останется Анна, она старше, уже окончила 4-ый класс, может и не учиться, а ты должна учиться. Не обижайся на учительницу».

В школу я пошла, но после этой истории никогда больше руку на уроках не поднимала, чтобы меня спросили, до последнего 7 класса, рассуждая так: «Пусть учителя думают, что я не знаю урок». Но когда меня спрашивали, отвечала на «отлично».

Когда я пошла учиться в первый класс, у меня были новое пальто, новые ботинки, новые валенки. Перед своими сверстниками я гордилась и радовалась, что я хорошо одетая. Но всё износилось. Брат мне сшил на зиму обувь из медвежьей шкуры. Подошвы хорошо пропитаны дёгтем, чтобы влагу вовнутрь не пропускали, голенища мохнатые, очень удобные и тёплые, но некрасивые. На лето сшил тапочки, тоже из медвежьей шкуры. Мне было стыдно в такой обуви ходить в школу.

У нашей матери родовое гнездо — деревня Лымва Нившерского сельсовета. Там жила наша родня по материнской линии, тётка Мария, тётка Дуня и другие родственники. Когда наша мать сидела в тюрьме, дважды в год, зимой и ближе к весне, они собирали целую подводу (мясо, рыба, сушеная репа, бочки квашенной капусты, сушеные грибы, рожь, ячмень, овёс), которую двоюродный брат Серафим привозил нам по зимней дороге, чтобы мы без родителей не голодали, выдержали все трудности. У нас дома была ручная мельница. Зерно на муку мололи сами. Хлеб пекли сами.

От деревни Лымва до села Большелуг расстояние примерно 50 километров. Серафим приезжал к нам поздно вечером. Накормит, напоит лошадь, немного отдохнёт и ночью уже в обратный путь, чтобы никто из наших соседей не увидел его и не знал о том, что нам родственники из деревни Лымва привозят продукты питания. Боялись.

По отцовской линии ни тётки, ни дядя Арсений Иосифович нам ничем не помогали, даже советом, как нам жить без родителей. От нашего дома недалеко жил старший брат моего отца дядя Арсений. Однажды мы пошли к нему с сестрой Анной просить, чтобы нам помогли наколоть дрова. Дядя Арсений сказал так: «Когда власть принуждает подчиняться, нужно подчиняться. Твои бестолковые отец и мать не подчинились. В колхоз добровольно не поступили. У вас всё хозяйство забрали в колхоз. Мать посадили в тюрьму. Я вам не буду помогать, чтобы сельсовет не стал преследовать меня и моих детей. Мне вас очень жалко. Простите меня».

В 1938 году к весне мать вернулась из тюрьмы. Саше было два года: очень слабый, болезненный, самостоятельно на ногах стоять не мог. В доме сразу стало тепло и весело. Я перешла в четвёртый класс, получила похвальную грамоту. Весной 1939 года после окончания учёбы мать отправила меня на пароходе в Сыктывкар, а оттуда, тоже на пароходе, отец — до пристани села Межог, там меня должна была встречать сестра Настя. На пассажирском пароходе Сыктывкар — Котлас работали люди коми национальности, они мне помогли безбоязненно добраться до сестры в посёлке Борган.

В Боргане жили в бараках семьями спецпереселенцы литовцы, эстонцы, карело-финны, евреи, поляки и русские. Молодые люди коми национальности, которых сельские советы отправляли работать на лесозаготовки сроком на три года, жили в отдельных бараках, как и другие национальности, поэтому называли: эстонский барак, карело-финский барак, литовский барак, коми барак, еврейский и польский бараки. Я там познакомилась с девочками из эстонской и финской семей. Они могли говорить на своём, на русском и коми языках. В Боргане школы не было. Дети учились в селе Межог, жили там в интернате. Летом жили с родителями в посёлке Борган. Собирали ягоды и грибы, сдавали в заготпункт. Я тоже стала собирать ягоды и грибы и продавать стаканами.

Я очень близко подружилась с финской девочкой по имени Павла-Панка. Я её звала Панка. Мы с Панкой один день — собираем ягоды, второй день — плывём на катере в город Яренск продавать. В Боргане каждый день грузили на баржи круглый лес. Баржи катер на буксире тащил в г. Яренск. Отец Павлы карело-финн, постоянно работал на барже, возил лес в Яренск. В Яренске по документам сдавал лес мастеру лесопункта. Он был коми национальности. Посёлок Борган — в Коми АССР, а Яренск — в Архангельской области. Павле, спецпереселенке, нельзя было туда ездить. Тяжёлые корзинки мы не могли тащить в город, где мы торговали около магазина постоянно в одном и том же месте. Тащил их отец Павлы. Мне было трудно торговать, не зная русского языка. Павла одинаково хорошо разговаривала по-русски и по-коми. Мне было с ней очень хорошо. Мы продавали морошку или чернику стаканами. Покупали хорошо. Как продадим, сразу идём к барже, чтобы ехать домой. Мне понравилось собирать ягоды и торговать, деньги копить. Мы очень уставали с Павлой. Собираем ягоды, чистим, а завтра нужно рано утром ехать в Яренск, последним рейсом возвращаться в Борган. Конец августа. Кончаются летние каникулы. Нужно собираться в обратный путь.

Сестра Настя мне купила платье белое, ситцевое, с голубыми цветочками; две рубашки нижние, ботинки, сапоги резиновые, блестящие, вязаную шапку с бубенчиками, штаны байковые, чулки, ленту и гребёнку, чтобы я в 5-й класс пошла в новой одежде. Когда я уезжала домой, все девочки пришли к берегу Вычегды меня провожать. Пристань была на другом берегу села Межог. Девочки говорили, чтобы я после учебного года снова на лето приехала в Борган ягоды собирать. Обещали меня научить говорить по-русски. Сестра Настя купила плацкартный билет до Сыктывкара, чтобы я имела место ехать, посадила на пароход. Я была очень рада тому, как провела лето в Боргане с русскими девочками. В Сыктывкаре отец мне купил деревенские валенки, они теплее и мягче, чем магазинные. Отец меня посадил на пароход, идущий до Усть-Кулома. Выходить мне в Сторожевске. Пароход прибыл после обеда, к вечеру. В рюкзаке за спиной тяжёлый груз. До Большелуга нужно идти пешком 27 километров лесом. Зашла в один дом, попросилась переночевать. Пустили. Накормили. В любом доме пускали странника ночевать и кормили. Тогда плохих людей не было, поэтому не боялись и пускали чужих людей в дом.

Утром хозяйка дома покормила меня и проводила до дороги на Вишеру. Сказала: «Как увидишь, что на лошади едут, подними руку, пусть на подводу возьмут тебя. Рюкзак для тебя тяжёлый». Я прошла небольшое расстояние. Едет тарантас (это небольшая телега, ездили служащие). Остановился, оттуда спрашивают, куда я иду. Посадили меня. Спрашивающий — в белой рубашке, значит, служащий, подумала я. Ему интересно, кто я, где была, почему одна иду без взрослых. Я сказала: «Меня зовут Панюкова Дуня» — и рассказала, где и как провела лето, а сейчас на учёбу обратно еду домой. На вопрос «Как ты учишься в школе?» ответила, что четыре класса кончила, четыре похвальные грамоты получила. Учусь хорошо, плохо, что русского языка не знаю. Мужчина оказался работником РОНО, направлялся в Большелуг по школьным делам. Тогда я ему сказала про нашего директора школы Николая Николаевича, как он мне объяснял, что нельзя при людях говорить всё, что ты думаешь. «Простите меня, если я похвасталась». Он сказал: «Умница».

В пятый класс я пошла в новой одежде и в хорошем настроении. Учитель коми языка Николай Дмитриевич Тарачёв дал задание: напишите сочинение о том, как вы провели летние каникулы, чем занимались. Я писала так: «Ездила в Усть-Вымский район в посёлок Борган. Там живёт наша сестра Настя. Там живут спецпереселенцы. Работают на лесозаготовке, живут все в бараках. Я подружилась с девочкой Павлой, она финка. Умеет говорить на финском, на русском и коми языках. Мы с Павлой собирали морошку, чернику, ездили в город Яренск продавать. Я заработала деньги. Сестра Настя купила мне одежду и обувь. Я стала понимать русский язык. Но за одно лето трудно научиться понимать и говорить на чужом языке». Отметка за сочинение была «отлично».

Перед выпуском на летние каникулы после окончания 5-го класса к нам домой пришли учитель по коми языку Николай Дмитриевич Тарачёв и Михаил Михайлович Коюшев, учитель по математике. Долго беседовали с моей мамой, а потом меня пригласили на беседу. Все школьные предметы в старших классах были на русском языке, поэтому учителя давали совет снова на лето отправить меня к сестре в посёлок Борган, чтобы среди русских детей я овладела русским языком и к окончанию 7-го класса свободно бы разговаривала. Знание русского языка поможет определить меня учиться после 7-го класса. По итогам 1939–1940 учебный год я получила пятую похвальную грамоту.

На лето поехала к сестре в посёлок Борган. Настя вышла замуж за Болотина Григория Яковлевича. Он был спецпереселенец, русский. Работал мастером лесопункта. Его отец, мать и сестра тоже работали в лесу. Мы с подругой Павлой, как и в прошлое лето, собирали морошку и чернику. Продавать ягоды мы ездили в Яренск. Отец Павлы постоянно работал на барже, возили лес в Яренск. От Боргана до Яренска расстояние небольшое. Ягод в лесу было очень много. На болоте сплошное поле покрыто морошкой. Отдыхали мы, когда только были сильные дожди. Короткое лето кончилось. Мне нужно ехать домой. Настя с Григорием купили мне зимнее и осеннее пальто, тёплую шерстяную шаль, ситцевое и байковое платье, брошку и бусы и деньги дали. Какая была радость для меня, что я собирала ягоды и продавала на деньги. А ведь в нашем селе Большелуг все работают в колхозе на трудодни. У колхозников нет денег, чтобы школьникам купить обувь и одежду. Григорий, Настя и любимая подруга Павла проводили меня до пристани Межог, посадили на пароход. Заплечный мешок, хорошо упакованный Григорием, нести было удобно. Все девочки, русские, эстонки, литовки, финки, с которыми вместе собирали ягоды, говорили: «Дуня, ты снова приезжай в Борган. Будем собирать ягоды, мы тебя научим по-русски говорить». Этот августовский день 1940 года для меня оказался последним, когда я разговаривала на пристани с зятем Григорием и с подругой Павлой. Провожая меня, Григорий надеялся, что через год снова увидимся. Больше нам не суждено было встречаться. Не совсем хорошо, но я уже могла говорить на русском языке.

В 1940–1941 годах я училась в шестом классе. К праздникам 7 ноября и 1 мая старшеклассники на уроке труда делали из цветной бумаги цветы. Ходили на демонстрацию с самодельными цветами и красными флагами. Ходили от одного конца села до другого конца. Пели песни. Большелуг — красивое большое село.

В шестом классе учитель истории Катаев Андриан Иванович дал задание дома подумать, какая картина-рисунок подходит к празднику 7 ноября, и на следующем уроке истории нарисовать.

В книге «Конституция СССР» был красивый цветной Герб СССР. Дома я много тренировалась, чтобы суметь изобразить его в классе. И вот на уроке в блокнотном листе для рисования цветными карандашами я нарисовала большой герб и подписала: «К празднику 7 ноября Герб Советского Союза. Панюкова Дуня. Ноябрь 1940 года».

За партой я сидела с Андреем. Он нарисовал себя на тракторе. Под своим рисунком написал: «Я тракторист, работаю в колхозе, буду ударником». Многие девочки рисовали полевые цветы. Свои рисунки — классную работу сдавали учителю. Потом на следующем уроке Андриан Иванович спрашивает учеников, кто и что думает о своих рисунках. Я ответила так: «К 7 ноября я нарисовала Герб Советского Союза, потому что в гербе для каждого человека всё есть. Колосья пшеницы — это хлеб, ленты — это ткань на платье. Есть вода и вроде как заря, и на восходе солнца лучи светятся». Андриан Иванович поставил отметку: за рисунок — «отлично», за мышление — «отлично».

Кончился учебный год. Я получила шестую похвальную грамоту. Приехал отец проведать нас, и вместе хотели уехать на пароходе в Сыктывкар, а оттуда дальше в Межог мне уже одной плыть на пароходе. Все мы были в хорошем настроении: меня в третий раз отправляют к сестре в посёлок Борган деньги зарабатывать. Это было в первые дни июня 1941 года. Однажды ночью я проснулась, подошла к окну. Окна открывались на две стороны. К нашему дому идёт целая стая белок. Одна белка поднялась по углу сруба до крыши дома, обратно спустилась и побежала в сторону центральной дороги, которая ведёт в райцентр Сторожевск. Наш дом стоял на краю села, близко от центральной дороги. Снова легла спать. А утром рассказала отцу, что белки приходили ночью к нашему дому. Отец заплакал. Я во второй раз увидела плачущего отца. Отец нам стал говорить: «Это Бог предупреждает, что наш ждёт беда». Говорил, что так же белки из лесу приходили стаями к домам перед войной с немцами в 1914 году. Тогда многие из Вишеры ушли на войну и погибли. Он с той войны вернулся живой, но калекой. Теперь бог опять даёт нам сигнал бедствия. Отца Панюкова Никодима Иосифовича на Вишере знали как знахаря-предсказателя. Какая-то беда нас ждёт. Дуня должна остаться дома. Не нужно ехать к сестре в Борган. Если случится беда, чтобы вы все были вместе дома. А беда будет. Отец один уехал в Сыктывкар. Больше мы с отцом не встречались никогда. Он умер в марте 1942 года. Нам никто не сообщил. Даже могилу не нашли, где он похоронен. На лето я осталась дома. Планы наши сорвались.

Около магазина я встретилась с учителем Андрианом Ивановичем. Он спросил, почему я на лето не поехала к сестре. Я ему объяснила про белок, что надо ждать беды, потому и осталась дома, буду работать в колхозе. Андриан Иванович мне говорит, что в лесу шишек мало, поэтому белки уходят на юг, в поисках пищи. Верить предсказаниям не нужно. Я ответила: «Я верю предсказаниям отца». Как белки стаями бежали в сторону райцентра, так очень скоро жители Вишеры по центральной дороге партиями стали уходить на войну.

Германия без объявления войны напала на Советский Союз. 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. В сельсовете было радио, жители Большелуга радио не имели. Приходили к домам, стучали палкой в оконные рамы, кричали, что началась война, звали собраться к сельскому совету. Пришли все жители села Большелуг. Сразу же собрали партию молодых мужчин для отправки в райвоенкомат. Взрослые и дети громким голосом плакали. С первого дня войны все жители села работали с раннего утра до позднего вечера: школьники младших классов — с родителями на колхозных полях, на сенокосе; ученики 6–7 классов вместе с учителями — на сплаве. Лес сплавляли по реке Вишере. Мы баграми отталкивали от берегов кражи — брёвна. С нами работал учитель Коюшев Михаил Михайлович. А позже, когда кончился сплав, мы ходили вверх по течению реки. Одни с берегов толкали брёвна в реку, другим, чтобы брёвна далеко не уплывали, приходилось с лодок баграми направлять их. В конечном участке взрослые помогали школьникам вытаскивать кряжи на берег. Школьники шестого класса лошадями на волокушах возили брёвна к школе и пилили дрова. Учитель Николай Дмитриевич и взрослые женщины кололи дрова, а школьники складывали в штабеля. Летом работающих на сплаве и заготовке дров для школы каждый день кормили в школьной столовой, давали: два куска хлеба, мясной или рыбный суп и молочный кисель.

Однажды после обеда меня пригласили в кабинет директора. Сидели директор школы Николай Николаевич Перебатинский, учителя Николай Дмитриевич Тарачёв, Михаил Михайлович Коюшев. Директор спрашивает: неужели у меня есть пророческий дар, поэтому тогда ночью я и проснулась и увидела стаю белок? Эти белки уведут ещё много людей из села Большелуг. Я сказала учителям, что да, я верю в Бога, верю призракам, верю предсказаниям. Верю снам. Сны дают информацию, что меня ожидает. Они все молчали, а я продолжала говорить и сообщила учителям о том, что по просьбе своего отца, по его рассказам, пишу летопись: как жили наши дедушка, бабушка, дяди, тётки. Пишу, как мы живём, и буду писать, как будем жить после войны. Тогда Михаил Михайлович встал, крепко обнял меня и говорит: «Дуня, не бросай писать. Будешь взрослая, тебе самой и многим другим всё это будет интересно прочитать». Мне пошёл уже 16-й год, и было стыдно от учителей, когда Михаил Михайлович поцеловал меня в лицо. После такой доверительной беседы все учителя и ученики продолжили работать.

Летом наш шестой класс работал на сплаве, пилили дрова школу топить. Красили оконные рамы, парты, полы. До первого сентября 1941 года оставалось несколько дней. Утром мы пришли на работу в школу, а Михаила Михайловича нет, подумали, что опаздывает. А он пришёл попрощаться с нами, сообщил, что его отправляют на фронт. Каждого ученика он обнимал и целовал, говорил, чтобы не вспоминали его плохо, если кого-то обидел. Все плачут, и у Михаила Михайловича слёзы текут по щекам. От школы мы пошли строем к сельскому совету, там сборный пункт. Из деревни Лымва, сёл Нившера и Богородск большую партию людей отправляют на фронт. Провожающие и отъезжающие — все плачут. После выступления райвоенкома сказали: попрощайтесь и в дорогу. Михаил Михайлович подошёл ко мне и говорит: «Дуня, проводи меня. Что-то хочу тебе сказать». Говорит, идёт на войну, вернётся или нет, не знает. Как учитель, должен предупредить меня, чтобы я знала: после окончания неполной средней школы, 7 класса, по указанию райисполкома детям из кулацких семей сельскому совету запрещено давать справки, чтобы продолжать учёбу. «Ты из единоличной семьи. Мать твоя сидела в тюрьме. Хотя ты и отличница, в Сыктывкаре тебя никуда не примут учиться, кроме ФЗО и ремесленного училища. Мы тебя с Николаем Дмитриевичем с 5-го класса готовили, чтобы ты хорошо знала русский язык. Мечтали в Ленинград на двухгодичные подготовительные курсы тебя устроить. Преподаватели в Ленинграде сами бы выбрали, в какое специальное училище тебя определить. У нас была договорённость после 7 класса увезти тебя в Ленинград. В Ленинграде есть один коми преподаватель, обещал тебя принять по нашей просьбе. Есть общежитие, кормили бы бесплатно. Но фашисты погубили нашу жизнь. Дуня, пиши, пиши летопись, как учились и работали в военные и послевоенные годы». Снова Михаил Михайлович меня обнял и поцеловал. Это было 25 августа 1941 г. Навсегда мы проводили на войну своего школьного учителя. А в октябре 1941 года Михаил Михайлович пропал без вести. После 22 июня 1941 года мужчины уходили на войну, а осенью начали приходить похоронки. Село опустело. Дети и взрослые все работали в колхозе и на лесозаготовках. Все дети были очень дисциплинированные. Каждый день на первом уроке учителя говорили нам, какая обстановка на фронтах Отечественной войны.

Однажды я видела сон, о котором рассказала маме. Она говорит: «Сон предсказывает то, что снова большую партию людей отправят на войну. С Нившеры, Богородска, Большелуга. Вашего учителя Николая Дмитриевича отправят на фронт. Он погибнет». Утром я пошла в школу в слезах. Николай Дмитриевич подошёл ко мне и спрашивает, почему я плачу. Заболела или что-то случилось дома? Я ответила. После последнего урока меня пригласили в учительскую рассказать, что за сон я видела и о чём он предсказывает. Я им рассказала, объяснила, что Николая Дмитриевича отправят на войну. Он там погибнет. Учителя меня стали убеждать, что Бога нет. Сны ничего не могут предсказывать. Я сказала им, что все учителя школы антихристы, а сны могут предсказать, что ожидает людей. Почему антихристы? Я ответила: «Учителя на первом уроке, когда я училась в 1–2–3-м классах, говорили, а ученики хором повторяли, что Бога нет, молитвы читать нельзя, крестики на шее носить нельзя. Учителя по домам ходили, заставляли снять со стен иконы. Мой отец считал всех учителей школы антихристами. Антихристам Бог ничего не предсказывает. Я верю, что предсказания существуют». Учителя меня не ругали, молчали. Такая доверительная беседа с учителями была 10 марта 1942 года.

А через три дня 13 марта 1942 года пришел в школу Николай Дмитриевич попрощаться, его на фронт отправляют. Меня пригласили в учительскую. При всех учителях Николай Дмитриевич сказал: «Дуня, если я вернусь с войны живым, где бы ты ни была, я тебя найду. Помогу тебе образование получить, чтобы ты была знатным человеком. Сейчас я верю твоим предсказаниям».

Учеников младших классов отпустили домой. Ученики 5–6–7 классов и учителя, колонной около ста человек, пошли к сельскому совету. Там уже стояли в строю очень много мужчин, среди них — совсем молоденькие парнишки; всех их собрали, чтобы отправить на фронт, из сёл Нившера, Богородск, Большелуг и маленьких деревень вокруг. На дороге ожидали лошадиные подводы с ямщиками. Военком завершил своё выступление словами: «Попрощайтесь, солдаты, с родными и в путь. Садитесь на подводы!» Николай Дмитриевич на прощание сказал нам: «Я вас всех люблю. Не вспоминайте обо мне плохо». Мы все вышли на дорогу и махали рукой, пока были видны подводы. 13 марта 1942 года мы не учились. Провожали на фронт своего учителя.

О судьбе Николая Дмитриевича я узнала через 52 года, в 1994 году из «Книги Памяти» о воинах, погибших в Великую Отечественную войну. Там сообщается, что Тарачёв Николай Дмитриевич родился в 1917 году в деревне Комигрезд Пыёлдинского сельсовета Сысольского района Коми АССР. Погиб в бою 22 октября 1944 года.

1941–1942 учебный год был для меня последним в Большелугской НСШ. По окончании её получила седьмую похвальную грамоту. Все выпускники 7-го класса работали зимой на лесозаготовках, весной по реке сплавляли лес, летом — на заготовке сена, осенью — уборка урожая. Жили и работали под лозунгом «Всё для фронта, всё для победы!». На трудодни зерна давали очень мало, всё сдавали государству. Было очень тяжело.

Осенью 1941 года сестру Анну отправили в Сыктывкар в ремесленное училище, там получила специальность моториста-рулевого катера. Буксировали баржи с круглым лесом — до лесозавода и боны — для Максаковской запани. Зимой плавсостав работал в мастерской, ремонтировал катера и баржи.

Через год, осенью 1942 года, меня — выпускницу семилетки отправили в школу ФЗО (фабрично-заводское обучение) при Сыктывкарском лесозаводе. В сельском совете дали на дорогу один килограмм ржаной муки. Из неё мама спекла лепёшки, солому в тесто не добавляла. До Сторожевского райисполкома, где был сбор фэзэошников, 27 км по лесной дороге, я шла пешком одна. Из сёл и деревень нашего района собралось более ста подростков. Нас отправили в Сыктывкар в школы ФЗО и в ремесленное училище. Я попала в группу рамщиков лесозавода. Мы получили общежитие в Максаковке. Одну неделю нас учили технике безопасности: как работать на пилораме, на деревообрабатывающих станках. Водили по заводу, показывали территорию, начиная с бассейна — водного цеха, где работа была на открытом воздухе. Осмотр завершился около штабелей с готовыми пиломатериалами. Получили спецодежду: кирзовые сапоги, тёплые портянки, телогрейку и большие американские брюки на ватине, сшитые из подкладочного материала, шёлка или саржи. Мы пилили авиалес для строительства самолётов. Работа была очень тяжёлая, двухсменная по 10 часов в сутки. С нами был один мужчина-механик. Он следил за исправностью пилорам и станков. Кормили три раза в день. Были полуголодными.

Водный цех. Здесь работали взрослые женщины, направляя брёвна на транспортёр, по которому те поступали на первую пилораму. Завод был механизированный. На тележку бревно нужно было толкать. На этом участке стояли две девочки, они считались подсобными рабочими. Я физически была слабая, ростом маленькая, выполняла работу рамщика.

Через несколько дней нас, фэзэошников, в одной смене было уже 30 человек. Старший мастер предложила мне две смены вместе с ней вести учёт с первого участка (первая пилорама). Сколько пропустит первая пилорама кубометров, столько пройдёт и всю остальную обработку — до готовой продукции. У первой пилорамы вести учёт поставили меня. Продукцию готовых пиломатериалов принимали штатные мастера лесозавода.

Вместе с фэзэошниками на лесозаводе работало около 600 человек в две смены по 10 часов в сутки. Выходной день был воскресенье. Меня поставили учётчицей на первом участке. Мне объяснили: строго по дисциплине военного времени вести учёт, чтобы ни одного бревна не пропустить неотмеченным и ни одного лишнего не записать. Из высокосортной авиационной сосны изготовляют самолёты, а самолёты нужны фронту. И каждое бревно — от лесной делянки до готовой продукции лесозавода — на учёте. Если я в документах отмечу за смену хотя бы одно лишнее бревно, а готовой продукции не будет? Что тогда? Халатность допустил ученик, а отвечать должны рамщики и станочники. Значит, они где-то сделали брак, и высокосортный лесоматериал пошёл на отходы? Работа учётчика была очень ответственная. Но я успешно справлялась.

Каждому фэзэошнику на день рождения давали подарки: кому чулки, кому ситцевый платок, кому кусок хозяйственного мыла. Некоторые получали шёлковые американские брюки на ватине, всё было серого цвета. Это считалось лучшим подарком. Мы брюки пороли и шили себе юбки. Сдавали в городской красильный цех. Красили на любой тёмный цвет: чёрный, коричневый, синий, зелёный. Юбки из американских брюк нам казались очень нарядными. По воскресеньям нас водили в баню. Медицинские работники следили, чтобы ни у кого не было вшей. Постельное бельё меняли два раза в месяц.

На выходной день в общежитие нам приносили патефон. Всем нам осень нравилась пластинка с песней «Вдоль деревни зашагали провода, мы такого не видали никогда». Мы пели песни хором, а сами были голодные, хотелось кушать. Веселились вместе и плакали-рыдали вместе. Вспоминали своих родных, своих сверстников, которые так же, как и мы, тяжело работают в лесу на заготовке ружейных болванок для винтовок и автоматов, заготавливают берёзовые кряжи, из них на мебельных предприятиях производят для фронта лыжи и к ним палки. Работали на заготовке, вывозке и разделке шпал для строительства железной дороги Котлас — Воркута. Все подростки после окончания 7-го классов работали на тяжёлых работах. «Всё для фронта, всё для победы!». Тем, кто учился и работал в ремесленном училище или в школе ФЗО, жилось легче. Нас кормили. Мы жили в тёплых общежитиях, не то, что наши сверстники, сельские жители в колхозах. Начиная с 4-го класса, школьники в обязательном порядке должны были работать в колхозе на трудодни.

Мы готовили из высокосортной авиационной сосны пиломатериалы для строительства самолётов. Нам говорили, что школы ФЗО Коми АССР выполняют заказ Министерства Обороны СССР. Поэтому и американские мясные консервы (тушёнка), из них готовили в столовой для фэзэошников, и шёлковые американские брюки на ватине.

Каждый из нас знал, что идёт священная война и смертельная схватка с немецкими фашистами. Все строго выполняли требование военной дисциплины. Мы все должны работать в тылу, пережить и выдержать все трудности. Своим трудом мы поможем своим отцам, братьям и сёстрам, которые сражаются на фронтах с врагами. Так мы, подростки, рассуждали.

С первого дня войны мы работали, ковали в тылу победу.

Анастасия Никодимовна 1916 года рождения. С 1938 года работала на всесоюзном ударном фронте лесозаготовителей в Усть-Вымском районе, посёлок Борган. Лес был нужен для строительства железой дороги Котлас-Воркута и фронту.

Анна Никодимовна 1925 года рождения, работала в колхозе на разных работах. Потом работала на катере, буксиром возили лес в бассейн лесозавода.

Я, Евдокия Никодимовна 1927 года рождения, работала в колхозе на разных работах. С осени 1942 года работала на лесозаводе рамщицей. Мы все три сестры работали в первого дня Великой Отечественной войны.

Мария Никодимовна 1930 года рождения, работала в колхозе вместе с мамой на трудодни.

9 мая 1945 года кончилась Великая Отечественная война. Много людей умерло от голода и болезней, погибло на фронтах.

Наш брат Панюков Алексей Никодимович, 1919 года рождения, призван на действительную службу 27 января 1940 года. Служил в пограничных войсках в г. Выборге Ленинградской области. Умер от ран 10 марта 1943 года в эвакогоспитале № 3412. Захоронен в Ленинградской области (город Бокситогорск).

Отец Панюков Никодим Иосифович, 1886 года рождения, умер от голода в 1942 году.

Двоюродный брат Попов Серафим Егорович (он привозил нам продукты питания из деревни Лымва, когда мать сидела в тюрьме в 1937 году), 1922 года рождения, призван на действительную службу 15 июня 1941 года. Через 6 дней 22 июня 1941 г. началась война. Лейтенант, командир стрелкового полка, он погиб в бою 16 февраля 1945 года, похоронен на полковом кладбище в деревне Жиды (Латвия).

Сестры Анастасии Никодимовны муж Болотин Григорий Яковлевич, 1921 года рождения, призван в армию 25 апреля 1942 года, пропал без вести.

Учителя школы для учеников такие же близкие по духу, как и близкие родственники. Я помню своих учителей, которых мы провожали на фронт и которые не вернулись. Из близких моих родственников, как по отцовской, так и по материнской линии, на войне в 1941–1945 годах погибло более десяти человек.