Репортаж из сумасшедшего дома

Репортаж из сумасшедшего дома

23 августа 1983 г. меня из Прокуратуры РСФСР привезли в психбольницу по адресу: 115522 Москва, ул. Москворечье, дом 7, ПКБ № 15 отделение № 10. Как положено, помыли меня в ванне. Дали старый фланелевый халат очень большого размера. Поместили в палату. Потом меня вызвали в кабинет врачей. У врачей тот же вопрос, что был у сотрудников Прокуратуры РСФСР: зачем я приехала в Москву добровольно в психбольницу? Я отвечала врачам: по той причине, что у меня нет другого выхода. Долго со мной беседовали врачи, потом зав. отделением мне сказала, что моим лечащим врачом будет Маргарита Леонидовна Гельфенбейн. Мне дали конверт, чтобы я сама написала мужу письмо домой. На конверте обратный адрес написала: «Москва». В письме сообщала, что нахожусь в психбольнице. Адрес больницы врач напишет. Просила, чтобы никому не говорили, где я нахожусь. Адреса чтобы никому не давали. Мне в кабинете врачей принесли другой халат моего размера красно-оранжевой расцветки. Потом мне стало известно, что Маргарита Леонидовна — лечащий врач больных с лёгкими расстройствами. Все больные с лёгким психическим расстройством — в цветных халатах яркой окраски — после завтрака, с 9 до 12 часов, ходили на работу в цех (как трудовая терапия). Одни клеили бумажные пакеты под крупы, лавровый лист. Другие постоянно собирали шариковые школьные ручки — вставляли стержень. Я очень быстро собирала ручки.

11 ч. 50 мин. Звонок. Все должны собрать свою работу и записать: ФИО, сколько-то штук сделано. Завхоз быстро записывает себе в журнал и ведёт нас в столовую, где обслуживают медперсонал. Каждому дают стакан сладкого чая и булочку. Тогда булочка стоила 3 коп. После завхоз проверит, правильно ли больные отчитались за выполненную работу, и передаст лечащему врачу. В больнице я уже находилась больше недели. К больничному режиму начала привыкать. Надеялась, что долго меня держать не будут.

Голову проверили каким-то аппаратом. Трудно пережить такое испытание. Небольшая будка примерно 1,5 на 1,5 метра. Посадили меня в кресло. За спиной на тумбочке нечто, похожее на маленький телевизор. С левой стороны какой-то ящик, тоже на тумбочке. На голове закрутили волосы, как на бигуди (так в парикмахерских завивают при укладке волос), и что-то включили — как антенну к телевизору. Впереди очень большая электролампа — прожектор. Посадили в ту позу, в какой я должна сидеть, руки на коленях, до конца проверки — 40 минут. Предупредили, что будут неприятные звуки, не нужно бояться. Для здоровья не будет вредно. Закрыли будку. Включили аппарат. От лампочки глаза режет. Слёзы ручьём бегут по лицу. Сбоку слышится неприятный шум, как будто железом по железу скребут. Небольшой перерыв, тишина и вдруг повторяется, только напряжение сильнее становится. Последние минуты были очень трудными. Глаза режет, слёзы бегут, вся мокрая, мне слышится звук идущего на меня поезда, как будто я — в яме метро. Чувствую страх. Сижу в кресле, руки опираются на бока кресла. Дрогнула. Руки опустились с колен. Выключили большую электролампу — прожектор. Врач заходит в будку, снимает с головы «бигуди». Вышли в коридор. Я вся мокрая. Вытерлась полотенцем. Несколько минут посидели и пошли в свой корпус № 15 (лаборатория находится в другом корпусе).

Когда только начали меня проверять аппаратом, думала, дай Бог мне терпение выдержать испытание и доказать, что я нормальный человек. Верю в Бога и прошу сохранить мне жизнь. Я была в таком напряженном положении во время проверки. Может быть, не просто я думала, а вслух сама себе говорила, а аппарат записал, не знаю. Через день врач Маргарита Леонидовна мысли, которые были в моей голове во время проверки аппаратом, в точности мне повторила. Спросила, вы ведь так думали? Я ответила: так. Лечащий врач мне говорит, что спецаппаратом установлено полноценное умственное развитие мозга. В таком 57-летнем возрасте исключительный результат.

23 августа 1983 г., когда меня привезли из Прокуратуры РСФСР в психбольницу, врачи просили написать письмо мужу. Потом, когда меня стали выписывать домой, узнала о том, что лечащий врач Маргарита Леонидовна Гельфенбейн в своём письме моему мужу с вопросами обо мне просила точно ответить на них. «Ваша жена Евдокия Никодимовна находится в Московской психиатрической больнице. Страдает ли Ваша жена слабоумием? Если страдает, каким психическим расстройством — диагноз?» Дали мне прочитать письмо от моей дочки Людмилы. Она отвечает врачу на вопросы, что моя мать работает в органах комитета народного контроля общественным контролёром по торговле. Она выявляла много злоупотреблений должностными лицами в системе торговли. Никогда мать слабоумием не страдала. В психиатрической больнице никогда не лечилась. Потом дали мне второе письмо от Людмилы. Она пишет: «Мама, у меня родился первый ребёнок, преждевременный 7-ми месяцев. Мне нужна твоя помощь. Мне очень трудно без тебя. Грудного молока у меня нет. Выписали детское питание, с ребёнком сидит тётя Паша. В ЗАГС-е зарегистрировали. Назвала дочь Женей. Прислала справку от врачей детской поликлиники. Пишет, мама, покажи эту справку твоему лечащему врачу, чтобы тебя выписали домой. Мне очень, очень трудно, мне нужна твоя помощь.

Дали мне третье письмо читать от дочки. Людмила пишет: «Мама, уже месяц как ты уехала в Москву правду искать. Где она, твоя правда? Мы в августе получили от тебя и врача одно письмо. После этого от тебя письма не получали. Где ты находишься, что с тобой, мы не знаем. Я часто по телефону с твоим врачом разговариваю. Спрашивала, как твоё здоровье, когда тебя выпишут? Врач отвечает, что здоровье твоё нормальное. Когда тебя выпишут, врач отвечает: скоро. А точно не говорит, когда. Наверное, тебя сделали сумасшедшей, и ты не соображаешь, как письмо писать, не тревожит тебя ничего, что творится дома. Мама, ведь, правда и смерть рядом ходят. Как ты этого не понимаешь?

Тётя Аня Карасёва иногда ездит в УРМЗ проведать, как отец живёт один, говорит, что всё, что можно было пропить из вещей, пропил. В трезвом виде не бывает. В Ухте заморозки. У всех огороды выкопаны. Тётя Аня обещает собрать знакомых, чтобы помогли нам картошку выкопать. Мама, если ты ещё что-нибудь соображаешь, скорей приезжай домой».

Прочитав такое письмо, я заплакала горючими слезами. Врачи дали мне принять таблетки. Убеждали, может быть, дочка просто так пишет, чтобы меня выписали. Говорили: «Ваши тревоги и страдания остались позади. У Вас будет всё хорошо. Сегодня мы Вас выпишем. Срок обследования 1,5 месяца прошёл успешно». Я успокоилась. На душе стало легче. Дали мне читать поступившую в психбольницу телефонограмму от моей дочки Людмилы, где сообщалось: «Сегодня моего отца Иванова Ивана Ивановича вызвали в нарсуд. Отцу сказали, что моя мать Иванова Евдокия Никодимовна находится в московской психбольнице в тяжёлом состоянии — при смерти. Нарсудья советовал отцу привезти мать домой. Просил дать номер телефона московской психбольницы. Я дала.

Моя мать Евдокия Никодимовна поступила к Вам здоровой, а вы, врачи, её убили.

Иванова Людмила. 10 час. 30 мин. 4 октября 1983 г, г. Ухта Коми АССР».

Врачи мне сказали, что дочке Людмиле ответили: «Здоровье у Евдокии Никодимовны отличное. Готовим документы к выписке. Ваша мать скоро приедет домой, не переживайте».

Потом дали мне читать другую телефонограмму из Ухты: «Ухтинский горнарсуд Коми АССР просит Иванову Евдокия Никодимовну привезти в Ухту с сопровождающими медработниками. О принятых мерах сообщить, указываем номер телефона… Нарсудья Ленков. 12 час. 00 мин. 4 октября 1983 г., г. Ухта Коми АССР».

Прочитав телефонограмму от Ухтинского горнарсуда, мне стало страшно. Я вышла из душевного равновесия. Перед врачами я встала на колени, плачу горючими слезами, прошу их, как Бога, выписать меня без сопровождающих медицинских работников. Если привезут меня в Ухту медработники, они сдадут меня под расписку и… меня закроют в психиатрическую больницу. Прошу врачей сохранить мне жизнь. Выписать, но так, чтобы я самостоятельно поехала домой. Врачи подняли меня с пола и повели в палату, сделали в вену укол. Стало легче, и я уснула. Около 5 часов вечера меня повели к зав. отделением. Она сказала, что меня выписали — домой поеду самостоятельно. Сказали, что Минздравом СССР запрещено давать справки на руки. Вы находились в психбольнице 1, 5 месяца по направлению Прокуратуры РСФСР на обследовании спец аппаратом головного мозга. Справки обследования отправим в Прокуратуру РСФСР и в Комитет народного контроля РСФСР. Сказала, что в архивах медицинские карты хранятся 10 лет. Дадим Вам лекарство, таблетки, на один месяц. Сказала, что 5 октября в 5 часов утра меня увезут в спец распределительный пункт, оттуда отправят домой. На дорогу дали сухой паёк: 1 кг копчёной колбасы, одноразовый грузинский чай 10 пакетиков, сахар рафинад 10 кусочков, полбуханки чёрного хлеба. В распределительном пункте меня водили в 12 часов дня в столовую на обед. Кормили бесплатно. В буфете купила 2 кг копчёной колбасы, 2 кг красной корчёной рыбы горбуши, 5 пачек индийского чая, батон белого хлеба. Продали мне пустой пакет за 5 рублей. Всё сложила в него, чтобы было удобно. После обеда меня увезли на железнодорожный вокзал. Посадка в поезд Москва — Воркута ещё не была объявлена, но меня посадили в вагон. Сопровождавшие меня передали билет проводнице вагона. Постель была готова.

В пустом вагоне я одна: очень уставшая, лежу, отдыхаю. Через 10 минут объявили посадку в поезд Москва — Воркута. Пассажиры заняли свои места. Рядом со мной сидит женщина. Верхние полки заняли мужчина. Поезд отправился в путь. Мои соседи начали ужинать. Женщина мне говорит: «Евдокия Никодимовна, давайте с нами ужинать». Мне стало подозрительно, откуда она меня знает? Может, меня окружили злодеи, чтобы расправиться со мной? Она ответила: «Я вас знаю давно, с того случая, когда вы у нас участвовали в проверке буфета и столовой № 6 УРСа ОКН». Она подробно рассказала, что было. Слава Богу, что это случайная встреча с женщиной, которая меня знает. Она снова просит меня вместе поужинать. Я поднялась, согласилась. Очень вкусно поужинала, свежие помидоры, домашние, солёные огурцы, варёная колбаса — всё очень вкусно. За 1, 5 месяца в психбольнице я ведь ничего кроме каши, картофельного поре, макарон не ела. Соскучилась по такой домашней еде. Женщину звали Верой Ивановной. Она говорила, что муж с сыном были в отпуске, ездили на Украину к родственникам. Едут домой в Ухту. Я ей сказала, что была по работе в Комитете народного контроля РСФСР в Москве.

Поезд в Ухту прибыл в 1 час ночи 7 октября 1983 г. От железнодорожного вокзала до остановки «Южная» ехала в автобусе, затем минут 15–20 ходьбы до нашего дома. В окнах горит свет. Подошла к калитке, остановилась и плачу от радости. Я благополучно вернулась домой живой. А больше мне ничего не нужно. Дверь оказалась не запертой. Зашла в дом, муж спит на койке. На столе стоит 700-граммовая бутылка красного вина, больше половины вина не допито. Бутылку убрала, поставила ковш с водой. Утром я проснулась рано. Сварила картошку (у нас на коми земле картошка очень вкусная, крахмалистая — рассыпчатая, в Москве такой вкусной картошки в психбольнице я не ела). На столе картошка, копчёная рыба горбуша; сижу, завтракаю. Проснулся муж, опухший от беспробудного пьянства, говорит: «Мамка, это ты или приведение, призрак?» Я говорю: «Иван, я не призрак, не приведение, а хозяйка дома, вернулась домой после тяжёлых страданий». Он бросился на пол и стал громким голосом плакать. Потом поднялся, умылся и сел со мной завтракать. Дала ему опохмелиться из бутылки, что я ночью спрятала. Потом начала проверять шкаф: что он пропил без меня, и что ещё осталось. Весной купила новый пуховой платок на базаре за 150 руб. — нету. Поднялась на чердак дома. Там было 2 коробки, наборы импортной посуды: кастрюли, миски, тарелки разных размеров, чайник, бидон, столовые ложки 10 штук, чайные ложки 10 штук. Спрашиваю мужа: «Ты кому и за сколько продал? Чтобы я могла забрать посуду и вернуть деньги». Муж говорит, что он на чердак не лазал. Я спрашиваю, кто к нему приходил и с кем он пьянствовал? Круг небольшой, на кого можно подозревать, кто мог его обворовать. Но…