ГЛАВА 10

ГЛАВА 10

Кто ты, поэт? Иль только факел смрадный,

Что освещает оргий пьяных зал?

Иль ты народу на дороге страдной

Звездою путеводною сиял?

Огни святого Эльма[21] покрывают

В грозу борта и снасти кораблей.

В разверстой бездне предо мной пылают

Огни грядущих бурь и мятежей.

Приклони голову к моему плечу, подруга, и я расскажу тебе о величии поэта, о том, что возвысило его, что сделало его творчество бессмертным. Многие, подруга, скрываются в башне из слоновой кости, бегут от жизни и творят вне мира и вдали от людей. Они не могут смотреть на повседневные страдания и нищету. Они убегают потому, что сердца их трусливы, либо потому, что идут на службу к сильным мира сего, демонстрируя убожество своего разума. Те, что становятся на сторону врагов народа и фактически помогают палачам народа, те перестают быть художниками, ибо основное условие искусства — служить рабу против господина. И те, кто дезертирует и предпочитает закрывать глаза на борьбу угнетенных с угнетателями, отвратительны, сколь бы красивыми внешне они ни казались. Будешь ли ты, моя негритянка, считать красивым человека, если узнаешь, что он оскопил себя из боязни познать тайну любви? Его красота неизбежно окажется фальшивой… Таковы эти художники, что бегут из мира, негритянка, и замыкаются в мелком искусстве и мелкой скорби. Их красота — это убогая, лживая красота. Их голоса бессильны, ибо это люди, которые сами оскопили себя. Они не хотят знать, что в мире есть нищета и горе, они хотят лишь одиночества.

Но есть и другие художники, подруга, они крепки, как самые могучие деревья в лесу. Они видят народ, понимают его драмы и страдания. И они взывают к мщению, возглавляют и поднимают массы. Это подлинные художники, они — «звезда, свет которой ведет народы».

Крупнейшим таким художником в Бразилии был Кастро Алвес, подруга. Я расскажу тебе о стихах, которые он написал в этом, 1865 году, в доме на улице Лима, у Идалины. Восемнадцатилетний юноша становится великим певцом своей родины, распознав драму, которую другие еще не хотели видеть. Он становится поэтом освобождения от рабства, поэтом республики и свободы. Когда он почти столетие назад слагал свои освободительные песни, у него находились такие слова, которые звучат сегодня как слова нашего современника, говорящего о наших сегодняшних проблемах^{37}. В этом, 1865 году он начинает писать серию поэм «Рабы». Впрочем, одна из этих поэм относится к 1863 году. Это означает, что проблема возникла перед ним, когда он был еще мальчиком, и сопровождала его всю жизнь. Больше раба его заботит только свобода. Склони свою голову мне на плечо, подруга, распусти свои волосы, я расскажу тебе об этих стихах.

В этих стихах целая эпопея, вся трагедия негров в этих стихах. Поэт рассматривает эту трагедию во всех аспектах, исследует и воспевает ее. И почти всегда его голос призывает к восстанию, это клич мщения, это уверенность в победе. Ни на один миг не вырывается у него слово пессимизма или уныния. Он оптимист и верит в будущее. Его песнь страдания — песнь надежды. Он не хочет лишь жаловаться на участь черных людей, он хочет их освободить. Его песня не жалоба, она — гимн.

В этих стихах все персонажи мрачной драмы; господин, раб, мать негритянка, ребенок, который должен быть продан… Поэт сумел увидеть трагедию во все ее моменты. И, познав ее, заявил:

О, как смотреть на зрелище позора?

Нет, он не закрывает глаза на гнусное и тяжкое зрелище. Он ощущает потребность покончить с ним:

Освобождение наступит скоро…

Да, скоро! Завтра, может быть!

Таковы все его аболиционистские стихи: в них надежда на освобождение, поиски завтра, призыв к нему. Когда он начинал кампанию за освобождение негров от рабства, он был совсем одинок^{38}, у него не было соратников. Но он, моя подруга, воззвал к великим людям прошлого, которые так же, как он, страстно мечтали о свободе для народа. Вот они, его первые товарищи по освободительной борьбе:

Здесь вы, Сикейра, Машадо и Иво

Здесь вы, герои, отчизны сыны.

Словно, как прежде, поднялись на битву

В зареве бледном встающей луны.

Вот Тирадентес[24], кто был четвертован,

Тело разъято, прибито к столбам;

Капля за каплей стекала на землю

Алая кровь на потеху врагам.

Зодчий отважный, великий Андрада,

Кем был заложен фундамент страны;

Ветром шевелится тога трибуна

В зареве бледном встающей луны.

И все они, перенесенные от своих героических грез к действительности рабства, спрашивали голосом поэта:

Где же земля, за свободу которой

Некогда велся с тиранами спор?

Землю, и славу, и саван могильный

Рабства пятнает отныне позор.

В то время, моя негритянка, были популярны произведения об индейцах. В индейце искали прообраз бразильской расы, индейца воспевали, из него делали Героя. Кастро Алвес не хотел уходить в прошлое от жгучей действительности своего времени. Его песня не об индейце, затерянном в уединенном уголке леса. Он остался лицом к лицу с жизнью. Его герой — негр. Он описывает жизнь негра, начиная с его родной Африки:

Землю Африки недаром

Вспоминает негр с тоской:

Торговать им как товаром

Там не мог хозяин злой.

И он сопровождает негра шаг за шагом по его новой родине, возможно более красивой, но, конечно, более несчастной. Он описывает своего героя во все моменты его жизни: негр родился — и уже вырван из рук матери, он полюбил — но не может быть любимым, а в будущем его ждет униженная, бездомная старость… Поэт описывает беглеца в селве, черного «бандита», горящего жаждой мщения. И он не только описывает, он проклинает того, кто порабощает, кто продает и покупает невольника, бесчестит и унижает его. Он проклинает тех из поэтов, кто уклоняется от своей миссии певца народа. Проклинает священника, который служит рабовладельцу опорой. Его поэзия — глубокая и мощная — потрясает рабство в самых его основах.

Его первое слово — о страдании матери, черной невольницы, от которой хозяин отрывает малютку. Поэт хочет, чтоб все увидели это страдание, эту бесконечную тоску, эту повседневную драму жизни;

На срок, читатель, самый малый

Расстанься с этой пышной залой

И опустись со мной в сензалы,

Где света нет, где мир угрюм.

Ребенка своего лишенной

Там матери услышишь стоны,

Не брызнула б слезой соленой

На твой изысканный костюм.

Но пусть не следуют за поэтом те, кто не в силах понять горе негра. «Ты, что находишь иной раз грустным свой собственный праздник», «ты, настолько великий, что никогда не слышишь ничего, кроме звуков оркестра», — тебе незачем следовать за поэтом, ибо ты никогда не поймешь, «как гибнет раса новых прометеев».

Но мы пойдем вслед за поэтом, подруга, ибо наши ноги привыкли к таким переходам и наши глаза — к таким зрелищам. Вот перед нами черная мать укачивает ребенка нежной колыбельной. На дороге слышится топот кавалькады. Это к хозяину приехали другие хозяева. Они хотят купить рабов. Вот они:

Загаром покрыты их лица,

Во рту же сигара дымится;

Улыбки у них плотоядны,

А взгляды и хищны и жадны.

Ус лихо закручен.

С серебряной ручкой —

Как символ их мощи и власти —

Болтается хлыст у запястья.

Начищены туфли до блеска.

У пояса ж в виде подвеска.—

Нельзя забывать и про это —

Увидишь ты ствол пистолета.

Невольница трепещет возле убогой кроватки ребенка. Для рабыни, подруга, «стать матерью — преступление, иметь ребенка равносильно краже». Вскормленное грудью дитя ее любви уже имеет хозяина. Кастро Алвес призывает ей на помощь Иисуса Христа. Но это опасно, подруга: у хозяина есть свой Христос, запертый в алтаре, освещенный свечами и одетый в золото. Хозяин показывает покупателям товар. В углу мать, «недвижная, обезумевшая, потерявшая разум». И диалог между невольницей и хозяином отражает все оттенки материнской любви. Она просит, умоляет, взывает о пощаде. Хозяин не слушает ее — ведь она всего лишь негритянка. Но когда у нее отнимают ребенка, она уже не рабыня — она мать, она львица, защищающая свое дитя. И хозяин вынужден отступить. Кастро Алвес любил, чтобы в его стихах негры восставали и всегда были готовы к бунту, — он хорошо знал всю пагубность безропотности. И, возможно, подруга, того же ребенка он показывает нам в другой печальной поэме. Отчего плачет это дитя?

Ванили ветвь иль плод граната

Достать ручонкой не смогла ты

И плачешь, бедное дитя?

Чтоб ротик улыбнулся алый,

Чего бы ты ни пожелала,

Тебе тотчас достану я.

Но это, подруга, — черный ребенок, и ему ли плакать из-за ветки или из-за цветка:

Отняли мать у ней злодеи…

Что ей ваниль? Что ей гранат?

Еще смеяться не умея,

Познала слезы, боль утрат.

Чего хочет дитя? Чего может хотеть ребенок, который потерял мать: утешения, дружеского голоса, другую семью?

Чего, несчастный, хочешь ты?

Мой друг, мне нужен нож отмщенья!

Это то, чем Кастро Алвес постоянно наделяет рабов — персонажей своих поэм. Стремлением к мести — не стремлением к примирению. Поэтому черный мститель и вынуждает трепетать господ. Ему поэт посвятил самый красивый и самый страшный из рефренов:

Рабы за обиды и раны

Заплатят сеньору с лихвой.

Месть зреет на ниве багряной,

Омытой кровавой росой.

Эта поэма — волнующая песнь мщения и свободы. Лира поэта в «Черном мстителе» звучит патетически и революционно. Революция той эпохи — это прежде всего восстание раба против хозяина. Именно к такой революции призывал Кастро Алвес, и такую революцию он воспел. В своем воображении он видел эту революцию, видел перед собой негра, проносящегося по полям на своем быстроногом скакуне, чтобы свести счеты с хозяином. Эти стихи незабываемы:

Молний пламень дремлет в тучах…

В наших грудях же могучих

Месть кровавая живет.

На конях в ночную пору

Мчатся негры, чтоб сеньору

Предъявить давнишний счет.

Ветер мчится их быстрее,

До хозяина скорее

Он домчит лихую весть:

Срок настал, грядет расплата!

Сын за мать и брат за брата

Совершат сегодня месть!

Дол и скалы сотрясая,

Искры молний рассыпая,

Гром грохочет в небесах.

Но страшней грозы и грома

Эти всадники, влекомы

Местью пламенной в сердцах.

Таким он видел негра — сильным, красивым, рвущим цепи, бросающим вызов хозяину. Каждая строка поэта — призыв к негру порвать цепи рабства и отдаться мщению.

Его песня — песня будущего. Негр не плачет, он восстает. Гениальное воображение поэта рисует панораму будущего:

Подобно некой Магдалине новой,

Я вижу землю сбросившей оковы,

Порвавшей плен многовековых пут.

И гимн поет освобожденный труд.

Напев, еще не слыханный доныне,

Встает и от сухих песков пустыни,

И от Кавказа, исполинских гор;

Он огласил и ледяной простор

Сибири дальней, Англии туманы,

Америки пампасы и саванны.

Поет земля, свободна от цепей.

Час наступил великих эпопей.

И на свободной земле поэзия — самое славное благо, которое завоевал человек.

Спою свой гимн я вдохновенный

Под звуки звездных лир;

Спою с грозой, с волною пенной,

Пусть вторит мне весь мир!

Могуч голос человека, который призывает к свободе. Он так же могуч, как и голос того, кто свободен^{39}. Таков голос Кастро Алвеса, подруга. Мятежный голос, зовущий за собой, на восстание черных людей…

Однажды он коснулся тем своей поэзии. Он предвидел, что когда люди поднимутся на восстание, то его поэзия будет с ними. Поэма «Прощай, моя песня», отражающая его мысли о назначении поэзии, — одна из самых значительных в его творчестве. Мне хотелось бы прочитать ее тебе всю, подруга, это стихи, которые мы, поэты, должны нести в своем сердце. Это один из самых прекрасных заветов, которые он нам оставил. Он понимал, что его песня будет —

…Звездой путеводной народу,

Тиранам — зловещей кометой,

что ее будут петь в народе, на городских площадях, рабы в сензалах. Он как знамя. И он не уклонится от своей судьбы. Он подаст надежду девушке, завлеченной в публичный дом, он поможет старому невольнику, он станет «братом бедняка». Ибо он знает, что «вдали, на площади, бурлит народная волна» и что место поэта всегда с народом^{40}. Он знает и другое: хозяева любят содержать поэтов, чтобы они для них пели за десертом о «любви и созидании». Он тоже воспевал все, что есть прекрасного в природе: поля, леса, вечера, тень и свет, цветы, женщин, зарю. Однако:

И вот настал тот день, когда я

Стал слушать городов стозвучный шум.

Я понял, чем живет толпа людская,

Где смысл сокрыт ее заветных дум.

Удары молота и пламень горна…

То мысли иль расплавленный металл?

И мнилось мне: народ кует упорно

Свободу — свой высокий идеал.

Нельзя воспевать только красоту полей, как хотят того господа. Поэт должен обратиться к народу, воспеть его, сложить гимн, который повел бы народ вперед:

Поэта истинное счастье —

Служить народу своему;

В час испытаний, в час ненастья

Пути указывать ему.

Это судьба его, его миссия. Уйти от нее — значит предать поэзию; и проклят тот, кто пойдет на такое предательство:

Поэт достоин лишь презренья,

Когда свой дар и вдохновенье

Народу не отдаст сполна.

Его изысканные ямбы,

Его пеоны, дифирамбы —

Какая им тогда цена?

Из всех художников слова в Бразилии Кастро Алвес меньше чем кто-либо отдал дань «искусству для искусства». Он сознательно утверждал себя как народный поэт, его поэзию вдохновляло служение народу, невольничьему народу связал, полурабскому народу городских площадей. То был поэт, равного которому сейчас нет у нас, подруга. Поэт, судьба которого «быть братом раба, проклинать господина, предающегося вакханалии…». Его голос — голос свободолюбивого брата негра, голос народного трибуна — продолжает и сейчас звучать с той же силой, подруга. Его поэзия служит нам и поныне.

В 1865 году он начал, моя негритянка, свою проповедь. И голос его — голос революции — это наш собственный голос:

Сердца пробуди же, о голос титана,

От Анд прозвучи и до вод океана!