ЛЕГЕНДЫ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

ЛЕГЕНДЫ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

В среде болельщиков о Всеволоде Боброве рассказывают невероятное множество всевозможных былей и небылиц. Этот особый, повышенный «мифотворческий» интерес к выдающемуся футболисту и хоккеисту вполне закономерен. Его спортивный дебют совпал по времени с таким мощным развитием советского спорта в целом, о каком могли только мечтать «короли удара, финта и паса» двадцатых-тридцатых годов. Кроме того, имя Всеволода Боброва было, как говорится, «на слуху» у болельщиков круглый год: по сумме футбольно-хоккейной популярности с Бобровым, конечно, никто сравниться не может – ни в нашей стране, ни в мире. И превзойти эту сумму, видимо, никому уже не удастся.

И все-таки самое главное, скорее всего, состояло в том, что Всеволод Бобров был не просто выдающимся игроком в мяч и в шайбу, а незаурядной, очень яркой, разносторонне одаренной личностью.

«Шаляпин русского футбола, Гагарин шайбы на Руси», – написал о нем Евгений Евтушенко.

Впрочем, Боброву чужда была монументальность, он всегда, даже в зените своей славы, оставался простым, очень доступным и необычайно добрым русским парнем, отзывчивым и бесшабашным, увлекающимся, с тонкой, легко ранимой душой. И кто знает, если уж продолжать ряд поэтических сравнений, то, возможно, «Есенин русского футбола» было бы точнее… Во всяком случае факт, что Бобров был фигурой глубоко народной и вошел в жизни целого поколения, что он не просто играл, а своей игрой воспевал футбол и хоккей, – этот факт сомнению не подлежит.

Слава и популярность Всеволода Боброва были огромными, поистине всенародными. В 1951 году вместе с известной конькобежкой чемпионкой мира Риммой Жуковой он пошел в Большой театр на оперу «Аида». Но после первого акта, казалось, бесследно исчез. В следующем антракте Жукова нашла Всеволода в фойе – он был окружен весьма солидной толпой болельщиков. И только тут поняла, почему заметно поредел зрительный зал Большого театра.

Интерес к Боброву соперничал даже с извечной научной любознательностью, которая свойственна людям. И в этой связи следует привести одно из писем, пришедших к Боброву в 1950 году: «Уважаемый тов. Бобров! Я студентка педагогического института, прохожу педагогическую практику в одной из школ города Калинина. Мне в качестве контрольного мероприятия предложили провести вечер вопросов и ответов с мальчишками 6-7-х классов. Вы сами знаете, что возраст этот очень своеобразен: мальчики многое хотят знать в области науки, техники, спорта и т. д. Я получила от них вопросы, на которые должна найти ответы и на вечере вопросов и ответов ответить учащимся. Вопросы такие: «Новейшие открытия физики и химии».

«Есть ли жизнь на Марсе?» «Почему лучший игрок команды ЦДКА Всеволод Бобров перешел в команду ВВС?» Я долго думала, как мне ответить на этот вопрос и решила в конце концов написать вам. Прошу вас ответить мне. г. Калинин, 13. До востребования. Журавлевой Зое Васильевне».

Вот так, проблема жизни на Марсе и загадка перехода Всеволода Боброва из ЦДКА в ВВС стояли в одном ряду.

Легенды окружали Всеволода Михайловича еще при жизни. Однако в их бликах порой искажался истинный образ этого человека, а события и факты, связанные с ним, получали неверное толкование. Это отчетливо доказывает уже самая первая серия легенд о Боброве, родившаяся практически одновременно с его появлением в большом спорте. Молодой армейский форвард, новичок, дебютант в течение всего лишь одного сезона произвел такую грандиозную сенсацию в футболе и в русском хоккее, что болельщики мучительно терзались вопросом: откуда взялся этот уникум, этот феноменальный парень? И в поисках ответа на этот вопрос готовы были верить самым невероятным слухам.

Например, в конце сороковых годов из уст в уста передавались клятвенные рассказы «очевидцев» о том, что Боброва якобы усмотрел где-то на Урале один знаменитый авиационный генерал, который летал с фронта в глубокий тыл за новой техникой. Хотя, естественно, эта небылица не выдерживает первого же сопоставления с реальными фактами, она ходит среди болельщиков и сегодня.

Однако существуют и другие, более правдоподобные, версии, причем их множественность отражает подспудные споры по поводу того, кто же именно «открыл» Всеволода Боброва для большого спорта. Эти споры не затихли по сей день, причем после смерти В. М. Боброва стали появляться все новые и новые «подробности», связанные с его дебютом в команде ЦДКА, хотя сам Всеволод Михайлович в своей книге «Самый интересный матч», вышедшей еще в начале шестидесятых годов, казалось бы, исчерпывающе объяснил, как все произошло в действительности.

«В училище была создана футбольная команда, которая приняла участие в розыгрыше Кубка Сибири, – пишет В. М. Бобров. – Играл в этой команде и я. Мы обыграли со счетом 4:2 спортсменов Челябинска, а затем жребий свел нас… с моей родной ленинградской командой «Динамо», находившейся тогда в этих местах. Не удержался я, еще до начала игры побежал к ним в раздевалку. Бросился, как родному, на шею Валентину Васильевичу Федорову, жму руки Аркадию Алову, Василию Лоткову, знакомлюсь с новым вратарем Виктором Набутовым…

Игра прошла интересно. Лишь за десять минут до конца забили нам ленинградцы решающий гол. Только дал судья свисток на окончание матча, я снова бросился к землякам. Иду, расспрашиваю об общих знакомых. А Федоров, гляжу, все смотрит и смотрит на меня.

– Что это вы, Валентин Васильевич?

– Окреп ты, Севка! И играть стал сильнее. Надо бы тебя в армейскую команду определить».

И далее Бобров связывает эту встречу с переходом в команду Центрального Дома Красной Армии.

Совершенно иначе излагает обстоятельства бобровского дебюта бывший корреспондент «Красного спорта» Юрий Ваньят, еще в годы войны написавший первую газетную заметку об игре Всеволода Боброва. В большой статье «Слово о Боброве», которая появилась вскоре после смерти Всеволода Михайловича, Ваньят рассказывает о том, как летом 1944 года представил молодого футболиста тренеру ЦДКА Б. А. Аркадьеву.

Третья версия принадлежит бывшему спартаковскому хавбеку Александру Михайлову, принимавшему участие в знаменитом матче против басков, когда «Спартак» победил со счетом 6:2. В той игре Михайлову буквально раздробили колено, он очень долго лечился и не скоро достиг хорошей спортивной формы. Когда началась Великая Отечественная война, Александр вместе с заводом, где он работал, эвакуировался в Казань. Там он все же продолжал поигрывать в футбол. И в матче со сборной командой Омска, совершавшей турне для сбора средств в фонд сталинградских детей, как говорится, на своей шкуре испытал атакующую мощь неизвестного форварда Боброва.

А вскоре в командировку в Казань приехал из Москвы его старый товарищ по спорту Володя Веневцев, футбольно-хоккейный игрок команды ЦДКА.

– Заберите вы к себе этого Боброва, – сказал Михайлов Веневцеву. – Выступает за команду какого-то военного училища из Омска. Игрочище страшенный!

По возвращении в Москву Веневцев передал этот разговор своему тренеру Борису Андреевичу Аркадьеву.

Наконец, еще одна легенда повествует о том, что в Москву Всеволода Боброва перевели по рекомендации известного армейского спортсмена Михаила Орехова, которому красочно рассказал о невиданном форварде кто-то из уральских друзей. Некоторые считают, будто бы Боброва опять-таки на Урале углядел Михаил Иосифович Якушин, хотя сам Якушин отрицает это.

Возможно, существуют и другие, менее известные версии. Но как ни парадоксально, они не только не исключают, а, наоборот, дополняют друг друга. Безусловно, переезду Боброва в Москву способствовали все – Федоров, Ваньят, Михайлов, Веневцев, Орехов и, видимо, многие, многие другие люди, которые наблюдали игру Всеволода в Омске или слышали о ней. Вообще, маловероятно, чтобы честь открытия истинного спортивного таланта могла принадлежать какому-то одному-единственному человеку. В жизни бывает иначе: спортивная слава рождается коллективно, молва о способном новичке передается болельщиками из уст в уста. Кстати, сам Всеволод Михайлович Бобров хорошо это понимал. Впоследствии, уже работая тренером московского хоккейного «Спартака», он привез из того же Омска отличного защитника Виктора Блинова, обладавшего феноменально сильным броском. Но вовсе не приписывал себе лавры «первооткрывателя», а говорил, что присмотреться к Блинову ему советовали некоторые омские любители хоккея, а также его омский друг военной поры тренер Федор Павлович Марчук (он, кстати, частенько сообщал В. М. Боброву о новых футбольно-хоккейных сибирских талантах).

Таким образом, многие рассказы о дебюте Всеволода Боброва, по сути дела, имеют общий знаменатель и нет оснований противопоставлять их друг другу. А путаница и разнобой нередко возникают из-за совершенно нелепых, безответственных версий. Одна из них, к сожалению не изустная, а опубликованная пятидесятитысячным тиражом, принадлежит М. Н. Александрову. В своей книге «Призвание – тренер», посвященной жизненному пути Аркадия Ивановича Чернышева, он ничтоже сумняшеся пишет следующее: «Вскоре после войны в Омск приехала команда ЦДКА, чтобы провести с местной командой встречу на Кубок СССР по футболу. На юного Боброва обратил внимание Борис Андреевич Аркадьев, в ту пору старший тренер армейцев. Всеволод Бобров непринужденно, раз за разом оставлял у себя за спиной одного из лучших защитников ЦДКА Константина Лясковского и неудержимо рвался к воротам, заставляя все время быть начеку опытного и хладнокровного вратаря Владимира Никанорова».

«Вскоре после войны», а именно 18 мая 1945 года, Всеволод Бобров впервые выступил за основной состав ЦДКА в матче против московского «Локомотива» на стадионе «Сталинец» в Черкизове, забив два гола, – таковы реальные факты. А небылица, опубликованная М. Н. Александровым в 1979(!) году, лишь вносит сумятицу в умы новых поколений болельщиков, которые знакомятся с историей отечественного футбола по мемуарной спортивной литературе. И вдобавок бросает тень на достоверные рассказы о появлении Всеволода Боброва в большом спорте, о его первых шагах в Москве.

Кстати, если говорить об этих первых шагах в буквальном смысле, то они были весьма своеобразными. Всеволод Бобров уезжал из Омска воинским эшелоном, еще не зная, попадет ли он в столицу, поскольку маршрут эшелона ему, естественно, известен не был. Провожал его брат Борис – на одной из пригородных сортировочных станций, где формировался состав. Они долго ходили вдоль теплушек, и Сева говорил, что недавно встретился с ленинградскими друзьями-футболистами, в частности с Федоровым, и они обещали подсказать футбольному начальству, что в Омске есть хороший футболист – уже готовый игрок Бобров. Но пока вестей никаких нет. А удастся ли попасть в Москву, неизвестно.

Потом эшелон медленно тронулся, братья долго махали друг другу руками, не зная, свидятся ли вновь.

Но вскоре в Омск пришло письмо от Михаила Андреевича Боброва. Отец, уже переехавший в Москву, сообщал, что по счастливой случайности эшелон, в котором везли Севу, остановился в столице. А когда семья Бобровых вместе встречала новый, 1945 год в отцовской квартире близ станции Лосиноостровская, Всеволод подробнее рассказал, как все произошло.

Ему дали увольнительную, и он долго шагал по железнодорожным путям, пока не вышел на перрон Курского вокзала. Здесь Бобров растерялся от обилия людей и в конце концов вломился в какую-то дверь, не заметив таблички: «Посторонним вход запрещен!» На него сразу же набросилась дежурная в железнодорожной фуражке, схватила младшего лейтенанта за вещмешок и попыталась вытолкнуть на перрон. Но Бобров, слегка ошалевший от московской вокзальной круговерти, продолжал упрямо шагать по какому-то коридору вперед, волоча на себе дежурную, вцепившуюся в заплечный «сидор». В это время он уже был силен как буйвол и не чувствовал тяжести, а вопли за спиной только подгоняли его.

Так Бобров подошел к следующей двери, отворил ее и, провожаемый угрозами станционной дежурной, оказался на площади Курского вокзала.

Оглядевшись и поправив заплечный «сидор», Всеволод Бобров впервые зашагал по московским улицам – в долгополой шинели, в низеньких желтых сапожках, сшитых Иваном Христофоровичем Первухиным по моде «шимми», и с маленьким колечком на мизинце правой руки, в которое был вделан круглый голубой камешек бирюзы, – талисманом на счастье.

Это было в августе 1944 года.

Хочется повторить, что за всю историю советского футбола и хоккея не было игрока, который совершил бы столь стремительный и головокружительный взлет, как Всеволод Бобров. Да и в мире с ним в этом отношении может соперничать, пожалуй, только Пеле, который на чемпионат мира 1958 года приехал «темной лошадкой», а уехал из Швеции признанным «королем футбола».

Но увы, в отличие от Пеле, талант которого впоследствии проявился еще более ярко, Бобров по-настоящему – в расцвете лет, сил и опыта – так и не состоялся. Точнее сказать, он не смог раскрыть в футболе свои истинные возможности.

Помешали травмы.

Охота на лучших форвардов продолжается и сегодня, о чем свидетельствуют весьма наглядно чемпионаты мира по футболу, в том числе испанский. Несмотря на ужесточенное судейство, защитники-костоломы, не способные в честной борьбе справиться с искусными нападающими, применяют против них недозволенные приемы, порой откровенно «косят» их, пытаясь устрашить, а то и вовсе «убрать» с поля.

А в тридцатых-сороковых годах, когда правила футбола были более либеральными по отношению к грубиянам, поединки между форвардами и защитниками иногда и вовсе носили характер «сечи», увы, с ведома тренеров.

Конечно, такие наставники, как, например, Аркадьев или Якушин, и в мыслях не держали потакать грубой игре защитников. Впрочем, вообще ни один тренер не приказывал своим игрокам «ломать» противника. Наставления звучали куда более благопристойно: «Играй пожестче!» «Пожестче!» Хитрое слово… И защитники воспринимали эти установки именно так, как того хотелось иным тренерам, а потому играли «в кость», переступая допустимую грань атлетического футбола. За это провинившимся угрожал чаще всего лишь штрафной удар – спортивно-технических комиссий, наделенных правом дисквалификации, еще не было, как, впрочем, и судей-инспекторов, контролирующих действия полевых арбитров.

Вдобавок тактика игры оборонительных линий в ту пору была несколько иной, чем сейчас. Для защитника считалось хорошим тоном отбить мяч посильнее и подальше, а потому некоторые игроки лупили по мячу так яростно, что, попади они вместо мяча по ноге соперника, без носилок не обойтись. Безусловно, классные защитники и полузащитники, такие, как Константин Лясковский, Иван Кочетков, Всеволод Блинков, и многие, многие другие, играли против знаменитых форвардов хотя и резко, быстро, однако в пределах правил, и на их счету не числится травмированных игроков. Но болельщикам были хорошо известны имена и грубых защитников – Колосова из Ленинграда, Пшеничного, Голубева и Лермана из Киева. Все они получили кличку «костоломы». А например, правый защитник московского «Металлурга» Алятрицкий, как случайно выяснилось, чтобы «играть пожестче», даже вставил в подъем своих бутсов алюминиевую накладку – нападающие прямо-таки боялись к нему приближаться.

Короче говоря, таким великолепным нападающим, как Федотов, Карцев, Трофимов, и другим приходилось очень нелегко: персональные опекуны то и дело пытались их терроризировать, «косили» их и сносили.

Григорию Ивановичу Федотову нанесли такую тяжелую травму, что у него образовался вывих правого плеча, по-медицински называемый привычным. Это означало, что травма могла периодически повторяться. Особенно сильно Федотов пострадал в 1948 году в матче против ленинградского «Зенита». Он столкнулся с защитником Левиным-Коганом, упал и снова получил чрезвычайно болезненный привычный вывих плечевого сустава. Врач ЦДКА Искандер Файзуллин, в прошлом знаменитый пловец-марафонец, проплывший сотни километров по Волге, Дунаю и Амуру, не рискнул вправлять плечо в медпункте стадиона, поскольку Григорий Иванович незадолго до этого перенес операцию. На «Скорой помощи» Федотова немедленно доставили в Ленинградский травматологический институт, где врачи долго, но безуспешно пытались «вставить» плечо на место. Наконец пришел какой-то пожилой травматолог, осмотрел Григория Ивановича и велел… положить его на пол. А сам стал снимать со своей правой ноги сапог. Потом лег на пол рядом с Федотовым, сунул ему под мышку свою пятку и сильно дернул Григория Ивановича за правую руку.

Плечевая кость встала на место, и Федотов поднялся с пола вполне здоровым.

Это был старый пироговский способ «валета», которым еще в прошлом веке вправляли плечевые суставы.

Всеволода Боброва тоже нещадно били защитники, делали ему «накладки», «коробочки», заплетали ему ноги и так далее и тому подобное в том же грустном духе. Едва он прикасался к мячу, как немедленно получал весьма чувствительный удар или толчок, уйма энергии уходила не на то, чтобы играть, а на то, чтобы избежать столкновений с игравшими «в корпус» опекунами. Некоторые тренеры даже давали своим подопечным, персонально игравшим против Боброва, вполне определенные наказы, хотя и высказанные в дипломатической форме. А вот что касается болельщиков… Как ни прискорбно, история донесла до нас истошные вопли с трибун: «Бей Бобра!», которые еще больше распаляли и без того чрезмерно рьяных защитников, далеко переходивших границы «мелкого фола» и явно предпочитавших видеть Боброва, сидящим на трибуне, а не играющим на поле. Сейчас, когда страсти послевоенных чемпионатов по футболу давно улеглись, болельщиков, призывавших в то время бить одного из лучших наших форвардов, несомненно должны мучить угрызения совести. И их пример обязан послужить наукой для новых поколений любителей спорта, чьи клубные пристрастия порой мешают восприятию футбола в целом.

Но футбольные и хоккейные арбитры Николай Латышев, Сергей Савин, Эльмар Саар, Николай Усов и другие, наказывавшие нарушителей в пределах правил тех лет, никогда не слышали от Боброва жалоб, он не апеллировал ни к судьям, ни к зрителям. И не отвечал грубостью на грубость, придерживаясь заповеди, которую впоследствии хорошо сформулировал Стэнли Мэтьюз: «Контролировать себя важнее, чем контролировать мяч». Бобров предпочитал сводить счеты с обидчиками иным, чисто бобровским способом: на удары по ногам он отвечал ударами по воротам, разозлившись, забивал голы и вот тогда-то мог сказать что-то торжествующее своему обидчику.

Но однажды Всеволод Бобров не смог воспользоваться этим способом: его унесли с поля на носилках.

Это произошло в Киеве в 1946 году во время печально-знаменитого матча между командами ЦДКА и «Динамо» (Киев), во время матча, который, вообще говоря, обещал стать событием радостным, даже торжественным – на это были свои, особые причины.

Дело в том, что 22 июня 1941 года в Киеве должен был состояться очередной календарный матч на первенство страны – тоже между киевским «Динамо» и ЦДКА. Армейские футболисты приехали в столицу Украины накануне, а утром узнали о том, что началась война. Начальник Центрального спортивного клуба Армии генерал-майор Савва Игнатьевич Паша, тоже приехавший в Киев, немедленно отправился в ЦК КП Украины с просьбой о зачислении футболистов в действующую армию. Однако Паше отказали в этом и дали такие указания: отправляйте команду в Москву, а мы сделаем по радио объявление о том, что матч отменяется, но предупредим болельщиков, чтобы они не сдавали билеты в кассу стадиона: закончится война, разобьем врага, вот тогда по этим же билетам люди и придут на стадион.

Так и было сделано.

И вот минула война. В освобожденном Киеве снова зазвучал футбольный марш и снова готовились к матчу те же команды – «Динамо» и ЦДКА. Но как ни страшно об этом подумать, по старым довоенным билетам, датированным 22 июня 1941 года, никто на стадион не пришел: многие погибли, иных судьба разметала по всей стране. На фронте был убит и Савва Игнатьевич Паша. Но матч, отмененный в трагическое воскресенье, все же состоялся после войны, после победы. И он обещал стать радостным событием.

Но все получилось наоборот.

Сначала с поля унесли Григория Ивановича Федотова. Перед игрой прошел дождь, земля была влажной, а Федотов не учел этого и хотел применить один из своих коронных финтов – с поворотом корпуса резко убрать под себя мяч. Но, видимо, шипы его бутсов очень глубоко вонзились в сырую землю, подошва оказалась словно приклеенной к полю. Между тем Григорий Иванович уже развернулся всем телом. В итоге – разрыв коленных связок.

А через несколько минут несчастье произошло с Всеволодом Бобровым.

Его персонально опекал защитник Николай Махиня, который никак не мог справиться со стремительным армейским форвардом: киевляне проигрывали 0:3. И в один из моментов, когда Бобров в очередной раз обвел своего опекуна и готовился напрямик ринуться к воротам, обозленный защитник… прыгнул ему на пятку. Это хорошо видел находившийся поблизости Валентин Николаев.

Бобров, как всегда, изо всех сил уже рванулся вперед, но его нога оказалась припечатанной к земле.

Коленный сустав не выдержал такой колоссальной нагрузки. Бобров потерял сознание.

Так «сломали» одного из самых выдающихся футболистов нашего времени. И сделал это человек, имевший высшее образование, игрок, о котором в футбольном справочнике словно для иронии написано, что он был «бесстрашным в единоборстве». И что самое поразительное, именно Махиня в 1944 – 1945 годах являлся играющим тренером команды киевского «Динамо». Вскоре после того трагического случая, когда был «сломан» Всеволод Бобров, Махиня покинул большой спорт, оставив о себе поистине геростратову славу.

А Бобров так и не оправился от той тяжелой, киевской травмы которая, по мнению Б. А. Аркадьева, а также товарищей Всеволода по знаменитой пятерке нападения ЦДКА, отняла у Боброва «пятьдесят процентов игры». Иными словами, начиная уже с 1946 года Бобров играл в футбол только наполовину своих истинных возможностей.

Каким же непревзойденным виртуозом футбола сотворила его природа, если он все равно не имел себе равных!

Он играл на обезболивающих уколах. Он бинтовал больную ногу так туго, что частично прекращалось кровообращение, и когда после матчей Бобров снимал повязку с опухшего колена, товарищи по команде думали: «Господи! Как он играет? Как он бегает, да еще забивает голы? Ведь с такой ногой и ходить-то трудно!» В том же, 1946 году в СССР впервые приехали югославские футболисты – белградская команда «Партизан», в состав которой входили несколько игроков сборной. После окончания серии из трех игр состоялся прием для участников матчей. На этом приеме знаменитый югославский инсайд Митич в разговоре о травмах мимоходом обмолвился о том, что белградский профессор Гроспич научился «ремонтировать» коленные суставы.

По дипломатическим каналам быстро навели справки, и той же зимой врач команды ЦДКА, предшественник Файзуллина, ортопед Ранитенский повез Всеволода Боброва в Белград – на операцию.

Между тем именно в зимнем сезоне 194647 года состоялся первый чемпионат СССР по хоккею с шайбой. Травмированный Бобров не тренировался и не принимал участия в играх предварительного турнира, когда все команды-участницы были разбиты на три группы. Но в группе, где выступали ЦДКА и ВВС, сложилась нелегкая ситуация, армейцам необходима была победа над летчиками – лишь в этом случае они могли бы продолжить борьбу. А команду ВВС устраивала ничья. И играющий тренер ЦДКА Павел Коротков все-таки уговорил Всеволода Боброва выйти на лед.

Игра состоялась ровно за день до отлета Боброва в Югославию, это был январь 1947 года. И Коротков на протяжении сорока лет не мог прийти в себя от того, что увидел: Всеволод, впервые приняв участие в матче по хоккею с шайбой, творил на льду чудеса и предрешил исход матча в пользу армейцев, забив несколько шайб. Окончательный счет был 5:2. Таким образом, внезапно появившись на хоккейной площадке, Всеволод Бобров оставил команду ВВС, которую в то время тренировал играющий тренер Анатолий Тарасов, за чертой призеров, поскольку в финальной части турнира медали предстояло разыграть динамовцам, спартаковцам и армейцам.

Таким был дебют Всеволода Боброва в хоккее с шайбой.

А на следующее утро он вылетел в Белград, не сыграв в том сезоне больше ни одного матча.

Увы, операция, которую сделал Гроспич, оказалась неудачной. Правая нога продолжала: болеть, и Файзуллину пришлось возить Боброва на консультации к главному хирургу Советской Армии генерал-майору медицинской службы Ф. Ф. Березкину. В 1950 году последовала вторая операция, в 1952-м – третья, в 1953-м – четвертая… Ничто не помогало! Бобров держался только на уколах и процедурах, во время игр ему приходилось превозмогать сильную боль.

Вдобавок природа, щедро наделив Боброва двигательной гениальностью – движения были его стихией, он моментально, с первого показа усваивал и точно повторял любые физические упражнения, – в то же время отметила его своеобразием конституции. К двадцати годам у Всеволода очень сильно развились плечевой пояс и торс, широкоплечая фигура стала поистине богатырской. А у таких людей на коленные суставы ложится повышенная нагрузка. Что же касается Боброва, то случай тут и вовсе оказался особым. От рождения у него были сравнительно небольшие коленные чашечки. Возможно, именно этой особенностью и объяснялась его изумительная, невиданная пластичность бега, которая проявлялась в футболе, а еще больше – на льду. Но эта врожденная особенность, видимо, сделала Боброва более чувствительным к травмам, что сокращало футбольный век выдающегося спортсмена.

В футболе он вынужден был уменьшить беговую нагрузку и порой дожидался паса, собирая силы для решающего рывка к воротам соперника. Иногда ему даже приходилось по нескольку секунд стоять на одной, здоровой ноге, чтобы дать отдых больной. Не понимая, в чем дело, зрители кричали ему: «Балерина!» Любопытно, что спустя три десятилетия американо-канадские болельщики точно так же окрестили самого ценного игрока Национальной хоккейной лиги (НХЛ) Уэйна Гретцки. Но в это прозвище теперь не вкладывают обидного для спортсмена смысла. Наоборот, один из крупных американских балетных критиков написал статью о Гретцки под названием «Балерина», где утверждал, что игра этого нападающего роднит хоккей с искусством балета…

А защитники-костоломы продолжали нещадно бить Всеволода Боброва, норовя попасть именно по больной ноге. К большому сожалению, бесследно пропали футбольные щитки этого выдающегося спортсмена, которые могли бы стать украшением любого спортивного музея, напоминая о мужестве их владельца и одновременно являясь вещественным доказательством стиля игры некоторых защитников того времени, укором для них. Эти щитки из красной губчатой резины с проложенными в середине бамбуковыми реечками Всеволод Бобров привез из английского турне 1945 года. Потом он играл только в них – до самого своего последнего матча. И эти щитки имели в конце футбольной карьеры Боброва такой страшный вид, будто они изрешечены осколками от снарядов: бамбуковые палочки были раздроблены, резина искромсана.

Катастрофически пострадавшие футбольные щитки Боброва свидетельствовали о том, сколько ударов по ногам досталось их владельцу. Однако Всеволод не стал трусом: с вырезанными коленными менисками, с хроническим воспалением суставов он по-прежнему не боялся находиться в гуще борьбы. И он не катался по траве от боли, не апеллировал к зрителям и судьям, не становился на одну доску с приверженцами «грязной» игры[18].

Лишь один-единственный раз он не сдержался и ответил обидчику.

Но здесь требуется небольшое отступление.

Отвечать грубостью на грубость в футболе и в хоккее категорически запрещено. И все-таки бывают очень редкие, вот уж поистине исключительные случаи, когда необходимо дать сдачи. В спорте – как в жизни: иногда возникают такие ситуации, что надо ответить; ответить, чего бы это ни стоило. Потому что на футбольно-хоккейных полях могут развиваться события, значение которых выходит за рамки спортивных.

Такой случай однажды произошел с армейским защитником Юрием Нырковым.

Нырков был единственным среди игроков ЦДКА, кто прошел через горнило войны. Командиром САУ – самоходной артиллерийской установки – он сражался под Полтавой, в Северной Померании, а затем участвовал в штурме Берлина. Старший лейтенант Нырков закончил войну, находясь в составе 3-й ударной армии, которая брала рейхстаг, и оставил свою подпись на его стенах.

После победы Юрий Нырков играл центральным защитником в сборной по футболу Советской группы войск в Германии, был ее капитаном. В 1946 году к ним в гости приехала команда ЦДКА. Юрий приглянулся Борису Андреевичу Аркадьеву, и тренер армейцев на следующий год вызвал Ныркова в столицу.

Юрий Александрович в это время лежал в госпитале: лечился от радикулита. Его прогревали кварцевыми лампами, однако с дозой облучения явно переборщили и обожгли пациенту ноги. Поэтому Нырков не торопился в Москву. Но вскоре пришла повторная, уже грозная телеграмма, и старшего лейтенанта погрузили в самолет.

Перед Аркадьевым он предстал опираясь на палку, потому что еле двигался.

Но уже через две недели, когда отпали ожоговые корки, Юрий Нырков начал играть за армейский клуб в дублирующем составе. Очень мужественный, волевой человек, награжденный многими боевыми орденами и медалями, он сразу стал пользоваться в команде огромным авторитетом, товарищи избрали его секретарем партийной организации футбольно-хоккейного коллектива ЦДКА. И вот именно Юрий Нырков однажды подвергся оскорблениям на футбольном поле.

Это произошло в матче с одной из зарубежных команд, который проходил на стадионе «Динамо» в Москве. Правый крайний гостей начал играть, как говорится, на грани фола. Но Нырков не реагировал на такую тактику. Юрий Александрович отличался завидными хладнокровием и выдержкой, а кроме того, слыл очень корректным игроком. Однако нападающий соперников воспринял спокойствие Ныркова как боязнь силовой борьбы, как приглашение к дальнейшему натиску, а потому наглел буквально с каждой игровой ситуацией. И все же защитник ЦДКА стойко не отвечал грубостью на грубость.

Но вдруг форвард позволил себе нечто недопустимое. В один из моментов, когда армеец снова отобрал у него мяч, нападающий замахнулся на защитника кулаком, сопроводив этот жест соответствующими словами на ломаном русском языке. И тогда произошло нечто непредвиденное: бывший фронтовик и будущий генерал Советской Армии мгновенным, неуловимым апперкотом свалил обидчика наземь.

Армейским футболистам предстоял ответный матч за рубежом с той же командой. Друзья говорили: держись, Юра, будет тебе тяжело. Однако Нырков лишь отшучивался: «Ничего, на фронте было страшнее». И действительно, в ответном матче совершенно никаких неприятных эксцессов не произошло: правый край соперников на сей раз играл… на левом краю, подальше от Ныркова.

В канадских профессиональных хоккейных командах существуют игроки, цель которых состоит в том, чтобы подавить силовой игрой лучших нападающих противника. Но этот психологический прием откровенного силового давления на ведущих форвардов применяется не только в Канаде и не только в хоккее. Поэтому в каждой команде должен быть спортсмен, который в трудной психологической ситуации способен взять на себя инициативу ответных действий.

В хоккейной команде ЦДКА таким игроком был Владимир Веневцев.

У него было несколько длинноватое, зато весьма выразительное прозвище «пополам или вдребезги».

В отличие от Владимира Никанорова и Александра Виноградова, обладавших могучим телосложением, защитник Володя Веневцев был невысокого роста. Но он славился удивительным, редкостным бойцовским характером, играл очень смело, отважно. Достаточно сказать, что за время своей спортивной карьеры Веневцев трижды проламывал телом хоккейные борта, сделанные из досок пятидесятимиллиметровой толщины, – с такой страстью врезался он в них. А однажды, когда кто-то из соперников в кровь разбил ему губы, Веневцев применил против него такой силовой прием, что обидчик просто-напросто вылетел через борт за пределы хоккейной площадки. Армейца в тот раз наказали десятиминутным штрафом: в отличие от футбола, прежние правила игры в хоккей с шайбой были более строгими, чем сейчас, но нынешним правилам Веневцева не удалили бы с ноля.

Свой бойцовский дух Владимир Веневцев сохранил до преклонных лет. Спустя три десятилетия, когда ему было уже семьдесят, Веневцев отдыхал в Клязьминском пансионате, под Москвой, и однажды отправился через лес в соседний поселок. Но вскоре у него начало сильно щемить сердце. Упрямый, поистине несгибаемый, Веневцев все-таки дошел до своей цели и вернулся обратно. В пансионате его увидел отдыхавший там же Валентин Николаев, в прошлом игрок ЦДКА, а ныне полковник запаса, работник Управления футбола Спорткомитета СССР. Николаеву показалось странным, что Веневцев побледнел как лист бумаги, и Валентин Александрович силой заставил его пойти к врачу. Тут и выяснилось, что Веневцев прошагал пять километров с инфарктом миокарда!

Но он все-таки выкарабкался из болезни и продолжает работать заместителем директора стадиона ЦСКА.

О бесстрашии Владимира Веневцева свидетельствует поистине уникальный случай, произошедший во время второго чемпионата страны по хоккею с шайбой, когда московские армейцы встречались с сильной в то время командой рижского «Динамо», уже обыгравшей своих московских одноклубников, а также спартаковцев и ВВС.

Армейцы чувствовали себя неважно. С вечера их по недоразумению разместили в плохоньком отеле, кишевшем клопами, и это вынудило хоккеистов ночью перебраться в гостиницу рижского Дома офицеров. Они перенервничали и, возможно, по этой причине игра у них, как говорится, не пошла. Рижане повели со счетом 1:0. И вдобавок назревал второй гол. Хозяева поля непрерывно атаковали. Во время одной из атак им удалось уложить на лед вратаря Григория Мкртычана и защитника Веневцева, а шайба попала к известному в то время рижскому хоккеисту Роберту Шульманису, который сильно швырнул ее в незащищенные ворота.

Веневцев видел, что шайба летит в сетку, и принял мгновенное единственно возможное для спасения ворот решение: на руках приподнявшись со льда, подставил под стремительную шайбу… свой лоб.

Впрочем, в считанные доли секунды, отведенные ему на размышления и действия, Вепевцев успел мысленно «просчитать» все возможные последствия и сделал встречное движение головой, отбив шайбу к борту. Это спасло защитника от прямого попадания: удар получился скользящий и, хотя хлынула кровь, сотрясения мозга не произошло. К Веневцеву бросились товарищи, но он успокоил их: «Все в порядке!» И продолжил игру.

Вдохновленные этим мужеством армейцы воспрянули духом. Всеволод Бобров закрутил на льду такую карусель, что рижане дрогнули, в их ворота посыпался град шайб. Правда, Бобров не смог доиграть этот матч до конца, за несколько минут до финальной сирены, когда игра была уже сделана, он вынужден был покинуть поле, потому что очень плохо себя почувствовал. В раздевалке выяснилось, что Всеволод играл с температурой тридцать девять градусов!

Вот таким был защитник ЦДКА Владимир Веневцев. И когда противники пытались терроризировать Всеволода Боброва силовыми приемами, он не отвечал на них, а лишь иногда подъезжал к Веневцеву и говорил: «Володя, что же это делается! Уйми ты их!» И Веневцев начинал встречать чужих нападающих с такой яростью, хотя и в пределах правил, что быстро срабатывала «обратная связь»: Боброва оставляли в покое.

Но в футболе Веневцев был вратарем. Вдобавок из-за своего возраста – он 1913 года рождения – Владимир уже не играл вместе с Бобровым на зеленых полях. К тому же футбол не хоккей: здесь нельзя «мстить» за синяки друга. И однажды Всеволод Бобров был вынужден постоять за себя в несвойственной ему манере.

Это произошло в Тбилиси в матче с местным «Динамо». Боброва персонально опекал полузащитник Григорий Гагуа, «страстный в борьбе», как элегантно характеризует его футбольный справочник, и грубый, жесткий игрок, каким знали его все зрители, судьи и футболисты. Сдержать Боброва ему не удавалось, форвард был, что называется в ударе и своими финтами все время обманывал Гагуа. Полузащитник не выдержал и начал грубить. Ударил Боброва по ноге один раз, второй, третий… И наконец, так сильно хлестанул Всеволода сразу по обеим ногам, что Бобров буквально рухнул на колени и… заплакал. Да, впервые в жизни заплакал на футбольном поле – наверное, не от боли, а от обиды, от несправедливости: ведь знал же Гагуа, что у него болит нога, знал, что хирургическая операция, которую сделали в Югославии, прошла неудачно! И все равно так безжалостно!

Судья в очередной раз дал штрафной в пользу армейцев, и матч продолжился. Но вскоре, в одном из эпизодов, когда Бобров и Гагуа боролись за навесной мяч, Всеволод совершенно открыто, намеренно, можно сказать, демонстративно пошел на полузащитника с прямой ногой… Гагуа свалился. К месту происшествия подбежал судья. Но столь же демонстративно не наказал Боброва, а сердито проворчал в адрес полузащитника: «Ну что, получил? Так тебе и надо! Вставай!» Хорошо известно, что тбилисские зрители очень эмоционально болеют за свою команду. Но в этот раз они преподнесли показательный урок истинной болельщицкой объективности – освистали именно Гагуа, наградив аплодисментами Боброва.

С тех пор на матчах в Тбилиси – а было их немало – ни один защитник не играл против Всеволода грубо: не из боязни ответных действий, а из уважения к игроку, который в критической ситуации проявил бойцовский характер и сумел ответить на несправедливость, постоять за себя.

Конечно, теперь подобные ситуации невозможны. Форвардов в известной мере оберегают желтые и красные карточки, защитники силового стиля вынуждены действовать с опаской, исподтишка.

Но в те годы правила еще не были столь строги. И это помешало Всеволоду Боброву проявить свой истинный футбольный талант.

Зато в хоккее с шайбой, где скольжение по льду уменьшает нагрузку на коленные суставы, Всеволод Бобров официально был признан лучшим форвардом мира – это случилось на чемпионате 1954 года в Стокгольме.

В хоккее Боброву вообще сопутствовало везенье. И тут нельзя не вспомнить о трагическом событии, произошедшем 7 января 1950 года. В тот день Всеволод Бобров должен был погибнуть в авиационной катастрофе вместе с командой ВВС.

Но Бобров остался жив.

Как и почему он не оказался в самолете, вылетевшем из Москвы в Свердловск? – вот вопрос, который до сих пор дискутируется среди болельщиков. И ответом на него служат самые невероятные легенды.

Первым тренером команды ВВС по хоккею с шайбой был Анатолий Тарасов. Весной 1946 года по рекомендации Б. А. Аркадьева Тарасов был направлен в спортивный клуб летчиков и маршал авиации К. Н. Вершинин приказал ему вылететь в Кобулети, под Батуми, чтобы принять футбольную команду ВВС. Но в начале зимы того же года стало известно о проведении первого чемпионата СССР по хоккею с шайбой, и Тарасов все свои молодые тренерские силы сосредоточил на новом виде спорта. Его команда заняла в первом чемпионате четвертое место, поскольку внезапное появление Всеволода Боброва в решающем матче предварительного турнира, о чем уже шла речь, не оставило команде Тарасова никаких шансов на победу.

Ее костяк составили спортсмены одного из московских военных училищ, где начальником был блестящий строевой командир генерал-майор Виктор Эдуардович Василькевич, великий поклонник спорта, любитель верховой езды, футбола и хоккея. Училище в годы войны эвакуировалось в Тамбов, но в 1944-м вернулось в столицу. И его начальник вновь принялся формировать футбольные и хоккейные команды. Именно Виктор Эдуардович Василькевич, о котором с теплым чувством вспоминают многие армейские спортсмены, заинтересовался появившимся в Москве Всеволодом Бобровым и на несколько месяцев взял его к себе, пока армейцы, пользуясь правом главной команды Вооруженных Сил, не забрали Боброва в свой коллектив. Это произошло поздней осенью 1944 года.

Позже генерал Василькевич стал заместителем командующего ВВС Московского округа и на этом посту также приложил немало сил для развития футбола и хоккея. Собственно говоря, именно Василькевич создал спортивный клуб ВВС, где начали культивировать наиболее популярные виды спорта – футбол, хоккей, волейбол, баскетбол, легкую атлетику, гимнастику, велосипед. Правда, спортивной базы у клуба не было. Например, футболисты тренировались где придется – по большей части на стадионе МВО в Лефортове. А для хоккеистов позднее построили маленькую базу в тогдашнем пригороде Тушине, близ улицы Свободы, по случайному совпадению совсем рядом с домиком, в котором жил брат Бориса Андреевича – Виталий.

Между тем на футбольных полях у ВВС дела в это время шли не блестяще. И командование стало вмешиваться в формирование состава команды. Тарасов с этим смириться не мог, начались трения. Но как раз в это время кто-то подсказал генералу, что в Военно-воздушной академии имени Жуковского, иными словами, в ведомстве ВВС, преподает заслуженный мастер спорта футболист и хоккеист Павел Коротков.

Коротков принадлежал к старшему поколению спортсменов. В составе советской футбольной команды он участвовал в первенстве мира среди рабочих команд в Париже в 1934 году. Там же, во французской столице, 1 января 1936 года он играл в знаменитом матче с «Рэйсингом». В то же время Коротков был опытным инженером и с середины тридцатых годов работал начтехом Академии имени Жуковского, а затем – помощником начальника академии. После войны, в сорок лет, Короткову было уже трудно играть в футбол, однако русский хоккей он не бросал. Опыт и авторитет Павла Михайловича выдвинули его в играющие тренеры хоккейной команды ЦДКА сначала по русскому, а потом по канадскому хоккею.

Дальнейшая судьба Павла Михайловича была определена мгновенно: перевести из академии на штатную работу тренером в футбольную и хоккейную команды ВВС. А Тарасов, наоборот, вернулся в ЦДКА. Таким образом, произошла как бы рокировка тренеров.

Коротков тренировал ВВС до осени 1949 года. К этому времени хоккейная команда летчиков значительно окрепла, ее состав усилился за счет перешедших в нее игроков московского и рижского «Динамо» и она стала претендовать на лидерство в чемпионатах страны.

Павла Короткова, вернувшегося в академию имени Жуковского, сменил Матвей Гольдин, известный в довоенное время игрок в русский хоккей, отличавшийся спортивным фанатизмом. По рассказам Анатолия Тарасова, который перед войной играл с Матвеем в «Крыльях Советов», Гольдин мог в тридцатиградусный мороз выйти на лед в хоккейных ботинках, надетых чуть ли не на босу ногу, и не уходил греться в раздевалку часа два, хотя все остальные больше двадцати минут на льду не выдерживали. Впоследствии Матвей Иосифович Гольдин долго работал главным инженером стадиона в Лужниках.

Гольдина освободили от тренерских обязанностей за несколько дней до вылета команды ВВС на Урал. Летчики встречались с динамовцами и проиграли. У победителей особенно отличился Чепец – Василий Трофимов, который начинал заниматься русским хоккеем в Болшевской трудкоммуне, где до войны работал тренером Гольдин. Когда обе команды после игры направлялись в раздевалку, Матвей Иосифович сказал Трофимову: «Что ж, поздравляю, Василек! Отлично сыграл». Гольдин не заметил, что позади шел безмерно расстроенный проигрышем авиационный меценат. Услышав слова Гольдина, он воскликнул: «Ах так! Ты наших врагов поздравляешь?!» В тот же день тренера сняли. Благодаря этому он не оказался на борту самолета, потерпевшего катастрофу и остался жив.

Не взяли на Урал и двух игроков команды ВВС – Шувалова и Виноградова.

Виктор Шувалов вырос в Челябинске, в первые послевоенные годы выступал за «Трактор», и его переезд в Москву челябинские болельщики, естественно, не одобряли. Поэтому командующий, который не уставал заниматься хоккейно-футбольными делами, лично распорядился Шувалова на Урал не брать, дабы не создавать излишнего ажиотажа среди любителей спорта, как он сказал, «не дразнить гусей».

Что же касается Александра Виноградова, то он был дисквалифицирован за нападение на вратаря. Вдобавок на тренировке перед отъездом на Урал самого Александра сильно «пустил» в борт Юрий Жибуртович и Виноградову пришлось подлечиваться. Богатырского сложения, быстрый и резкий, он с самого начала воспринял хоккей с шайбой как изумительную возможность для того, чтобы в полной мере проявить свою молодецкую удаль. Во время матчей первого чемпионата страны, проходивших на Малом поле стадиона «Динамо», именно Виноградов оказывался наиболее частым гостем скамейки штрафников, которая была в новинку для зрителей. Борэль (это прозвище, загадочно-непонятное даже для самого Виноградова, сопровождало его всю спортивную жизнь, с самых ранних детских лет) поначалу производил впечатление этакого «хоккейного рубахи-парня». Позже, когда все осознали серьезность и важность хоккея с шайбой, Виноградов излечился от чрезмерной задиристости и стал первоклассным, лучшим для своего поколения защитником. Но в конце 1949 года в игре Александра все еще сказывались рецидивы былого лихачества. В итоге он был дисквалифицирован на две игры, что и помогло ему избежать авиационной катастрофы.

Впрочем, команда ВВС должна была ехать на Урал поездом – времени до очередных календарных матчей оставалось еще предостаточно. Однако новый играющий тренер Борис Бочарников настоял на том, чтобы лететь самолетом.