2
2
В середине 1810 года Жуковский перестал делить с Каченовским редактирование «Вестника Европы», покинул журнал и уехал в Мишенское. В это лето Екатерина Афанасьевна Протасова решила перебраться из Белёва в свое орловское село Муратово. Дело осложнялось тем, что в Муратове не было господского дома. Жуковский вызвался ей помочь и решительно взялся за дело, проявив при этом немалую хозяйственную сметку; он поехал в Орловскую губернию — от Белёва до Волхова по Киевскому тракту, потом по Нугбрскому и дальше — через Борилово, Большую Чернь и Лбкно. В Муратове остановился в крестьянской избе, выбрал место для постройки, сделал чертеж дома и всех необходимых служб, нанял в Волхове подрядчиков и изо дня в день наблюдал за работами, вникая во все мелочи. На ручье Мымришенке, впадающем в чистый, меланхолически-медлительный Орлик, он велел сделать прочную плотину с шлюзом и дорогой через нее в Холх, — образовалось озеро с полуостровом.
Все ему здесь понравилось — и длинные пологие холмы, и небольшая дубовая роща вблизи усадьбы, и мягко изгибающийся в тени ракит Орлик, и сонмы пчел, жужжащих в сладком дурмане цветущей белым гречихи…
Не понравилось ему, правда, что многие избушки в селе выглядят бедно, покосились и почернели, а румянощекий и длиннобородый староста показался ему хитрым лихоимцем. По его совету Екатерина Афанасьевна прогнала старосту и наняла стороннего управляющего. Когда один из флигелей усадьбы принял жилой вид, Екатерина Афанасьевна поселилась в нем, а Жуковский вернулся в Мишенское и погрузился в занятия: он переводил стихи Шиллера, изучал греческий и латинский языки, но всего больше — русскую историю, так как начал готовиться к работе над эпической поэмой «Владимир».
Чтение «Истории государства Российского» Карамзиным в узком кругу друзей не прошло для Жуковского бесследно. Он попросил Александра Тургенева выслать ему пять томов сочинения Шлёцера «Нестор» на немецком языке,[89] вышедшего в Геттингене в 1808–1809 годах, и книги Гебгардта и Тунмана о «нравах славян»: «Титула сих книг не знаю, но слышал об них от Карамзина и теперь имею в них нужду».
«Читая русскую историю, — пишет Жуковский, — буду иметь в виду не одну мою поэму, но и самую русскую историю… особенно буду следовать за образованием русского характера». Жуковский перечисляет те книги по русской истории, которые у него есть, это — русские летописи в изданиях второй половины XVIII века, «Русская правда», «Духовная Владимира Мономаха», «История Российская» М. Щербатова, «Ядро российской истории» А. Хилкова, «История Российского государства» Штриттера и «Древние русские стихотворения» — сборник Кирши Данилова.
«Для литератора и поэта история необходимее всякой другой науки», — говорит Жуковский.
СЕЛО МУРАТОВО. ПРУД.
Рис. В. А. Жуковского.
Шлецер в своей книге высказал сомнение в подлинности «Слова о полку Игореве»; Жуковский пишет Тургеневу, что такое утверждение неверно, что «Слово» имеет «наружность неотрицаемой истины». Он, как поэт, обладающий тончайшей интуицией, перебравший это произведение по словечку, почувствовал подлинность древнерусской поэмы. А свой стихотворный перевод «Слова» Жуковский не решался публиковать, надеясь со временем улучшить его.[90]
Жуковский задумал «Владимира» как русскую параллель «Неистовому Роланду» Ариосто, где история мешается со сказочным вымыслом, трагическое с комическим. Кроме материала из русской истории, он думал использовать в поэме различные темы из самых значительных произведений мировой литературы — из поэм Гомера, Вергилия, Тассо, Камоэнса, Оссиана, из «Песни о Нибелунгах», «Эды» и средневековых западноевропейских баллад. «Владимир есть наш Карл Великий, — писал он Тургеневу, — а богатыри его те рыцари, которые были при дворе Карла… Благодаря древним романам ни Ариосту, ни Виланду никто не поставил в вину, что они окружили Карла Великого рыцарями, хотя в его время рыцарства еще не существовало… Поэма же будет не героическая, а то, что называют немцы, romantisches Heldengedicht;[91] следовательно, я позволю себе смесь всякого рода вымыслов, но наряду с баснею постараюсь вести истину историческую, а с вымыслами постараюсь соединить и верное изображение нравов, характера времени».
Жуковский несколько раз составлял подробные планы поэмы. Вот один из них, развернутый настолько, что уже более или менее ясно видится в нем все содержание: «1. Владимир и его двор. Недостает лишь Добрыни и Алеши Поповича. Добрыня послан за мечом-самосеком, Златокопытом, водою юности. Алеша прежде отправился на подвиги. Богатыри: Еруслан, Чурила, Илия, Рогдай, Громобой, Боян певец. Святой Антоний. Радегаст Новогородский, убийца своей любовницы, мучимый привидениями, и Ярослав, сын Владимиров, печальный, мучимый неизвестною тоскою. Милолика, княжна новгородская, невеста Владимирова, привезенная в Киев Радегастом и Ярославом. Приготовление к празднеству брачному. 2. Осада Киева Полканом Невредимым. Его стан и его богатыри Змиулан, Тугарин, Зилант. Требование, чтоб Владимир уступил Милолику. Владимир идет советоваться к св. Антонию. Антоний велит отложить празднество брака и говорит, что один только Добрыня может умертвить Полкана, что его надлежит дожидаться. Советы, как укрепить город; жизненного запаса есть на год. 3. Процессия вокруг Киева; окропливают его святой водой. Он неприступен для войска. Добрыня едет путем-дорогою. История волшебницы Добрады и Черномора. Сон Добрыни. Он въезжает в очарованный лес. 4. Очарованное жилище Лицины. Звук арфы спасает его. Он разрушает очарование. Между очарованными находит Илью и его любовницу Зилену. 5. История Ильи с великаном Карачуном. Он разлучается с Добрынею и едет в Киев. 6. Богатырские игры. Ночью Ярослав и Радегаст едут в стан. Причиняют убийство. Их разлучают; на каждого нападает толпа. Ярослав, раненный, готов попасться в руки неприятеля. Его спасают неизвестные воины: то Алеша и его товарищи. Радегаст пропадает безвестно. 7. Владимир узнает тоску Ярослава. Прибытие Карачуна в стан неприятельский. Он вызывает Алешу на единоборство. Смешной поединок. Карачун достается в плен. 8. Добрыня достает и меч, и Златокопыта. Разрушает очарование Ксении. Ночь, проведенная с нею в долине. 9. Он ее лишается. Едет в Киев. Встреча Добрыни. Избавление и история Радегаста и Заиды. Они спешат к Киеву. Отчаянное состояние Киева. Владимир решается дать сражение и выйти на единоборство с Полканом. Приготовление войска. 10. Войско выходит за город. Боян запевает песню. Является Владимир. В эту минуту скачет витязь — это Добрыня, при нем Радегаст с Заидою, одетою в панцирь. Добрыня требует позволения сразиться. Получает его. Сражение с Полканом. Общее сражение. Торжество. Вход в город. Владимир уступает Милолику Радегасту. Явление Ксении и Добрады. Торжество и радость. Брак и ночь Добрыни с Ксениею».
Вещь была задумана грандиозная. Жуковский завел тетрадь с названием «Мысли для поэмы» и вносил туда всё, что придумывалось: сюжетные ситуации, всевозможные детали, стихотворные наброски. По прочтении плана поэмы может показаться, что задумана была не более как большая сказка, но за этим планом стоит поэтический талант Жуковского, который, если бы поэма была написана, изобразил бы древний Киев, нравы и обычаи народа, русскую природу — как он и хотел, — сам бы вышел к читателю со своими размышлениями, окутал бы все эти сказочные события волшебной атмосферой своей поэзии. Жуковский долго и серьезно готовился к этой работе, чувствовал огромную серьезность задачи, ощущал своевременность такой вещи. Он верил, что Андрей Тургенев, будь он жив, одобрил бы этот его замысел.[92]
Продолжая готовиться к работе над поэмой, Жуковский принялся изучать Гомера: он стал особенным образом читать «Илиаду» и «Одиссею» — параллельно на английском и немецком языках. «Эти два перевода, — писал он Тургеневу, — по-настоящему надобно читать вместе: один увеличит цену другого; Попова щеголеватость сделает приятнее Фоссову простоту,[93] а Фоссова сухость сделает еще приятнее Попову блистательную поэзию». Жуковский занимался при этом и древнегреческим языком, мечтая прочитать Гомера в подлиннике.
Жуковский ни минуты не теряет даром и все-таки жалуется: «Время летит, а я всё еще грубый невежда во всём… Когда подумаю, сколько погибло драгоценного времени по пустякам, сердце обливается кровью. Брат, надобно возвратить сколько-нибудь потерянное».
«Авторство почитаю службою отечеству… Авторство мне надобно почитать и должностью гражданскою, которую совесть велит исполнять со всевозможным совершенством», — пишет он.
В это же время печаталась его антология «Собрание русских стихотворений», — два раза в неделю он получал корректуру, правил ее и отправлял в Москву, в типографию.
Между тем Белев опустел для него — Протасовы переехали в Муратове В Мишенском оставалась, кроме Марьи Григорьевны и Елизаветы Дементьевны, только Анюта Юшкова. Жуковский иногда наезжал в Муратово, чтобы помочь Екатерине Афанасьевне в устройстве. Пятьдесят верст от Белёва до Волхова и еще пятьдесят по бывшему «свиному шляху» — Нугорскому тракту. Места очень похожи на белёвские, мишенские: далеко-далеко — с косогора на косогор — тянутся поля, белеют на холмах церкви, шумят дубовые рощи, золотою желтизной радуют взор заросли пахучего донника. Только лесов меньше. Волхов — на высоких берегах впадающей в Оку реки Нугрь; на самом взгорье — грузная Троицкая церковь, в которой, по преданию, венчался Иван Грозный. Над садами и крышами — множество золотых луковок: здесь церквей больше двух десятков. Жители одеваются по-старинному, выговор у них особенный — картавый. До сих пор висит в Волхове древний вечевой колокол, но пользуются им теперь только во время пожара.[94] Коляска, вздымая пыль, кренясь на поворотах, спускается на мост и вылетает на Нугорский тракт. Колеи глубокие, ехать становится труднее. Но вот уже проехали и Голдаево, и пустынное, безлесное Бунино, показалась муратовская дубовая роща… Сердце Жуковского начинает обмирать от волнения. Он просит Максима ехать потише.
Засинел сквозь редкую еще зелень парка большой пруд, осененный корявыми мелколиственными ракитами. Вот и дом — фасад его выдается по сторонам широкого, украшенного четырьмя колоннами крыльца двумя «фонарями»… Заслышав стук колес, первой выбегает Саша. Потом выходит Екатерина Афанасьевна. А там, в дверях, застенчиво медлит Маша с книгой в руке. Она даже не спускается со ступенек.
Всего в полуверсте от Муратова — на другой стороне пруда — деревенька Холх. Жуковский решил купить там клок земли для собственного дома. С большим трудом он собрал деньги. В короткое время был построен небольшой, но уютный дом, разбит садик, проложена аллея к пруду.[95] К лету 1811 года он туда переехал.
Печальным было это переселение, так как незадолго до него, умерла в Мишенском, восьмидесяти трех лет, Марья Григорьевна Бунина, а десять дней спустя после ее кончины умерла Елизавета Дементьевна — во время своего краткого приезда в Москву. Жуковский похоронил ее на кладбище Девичьего монастыря и поставил над могилой камень с буквами «Е. Д.».
СЕЛО МУРАТОВО. ВИД ИЗ ДЕРЕВНИ ХОЛХ НА ХОЛМ, ГДЕ НАХОДИЛАСЬ УСАДЬБА Е, А. ПРОТАСОВОЙ. НА ПЕРЕДНЕМ ПЛАНЕ БЫЛ ПРУД (ПЛОТИНА, ПЕРЕГОРАЖИВАВШАЯ РУЧЕЙ, РАЗРУШЕНА).
…Встав ни свет ни заря, Жуковский шел к пруду, сквозь рассеивающийся утренний туман смотрел на зеленую крышу муратовского дома и ясно понимал, что под этой крышей и есть самое главное из того, что заставило его тут поселиться. Потом работал. День проводил с Протасовыми — снова стал давать уроки сестрам. Грустен, печален был Жуковский: он вдруг понял, что ему так мало привелось пожить вместе с матерью. В сущности, он так и не узнал ее по-настоящему.
Горе еще более сблизило его с Машей. Ей было уже восемнадцать лет. Она была рядом с ним — он ежедневно видел ее, говорил с ней, сидел за обеденным столом, у фортепьяно, гулял в парке и в то же время чувствовал, что она становится все более недостижимой для него. К Екатерине Афанасьевне и вообще-то подступиться было трудно, а теперь она была в двойном трауре — мрачная, строгая, недоступная.
Горькие мысли одолевали Жуковского; печальные стихи писал он в это время. Вот «Пловец»:
Вихрем бедствия гонимый.
Без кормила и весла,
В океан неисходимый
Буря чёлн мой занесла.
В тучах звездочка светилась;
«Не скрывайся!» — я взывал;
Непреклонная сокрылась;
Якорь был — и тот пропал…
«Песня», обращенная прямо к Маше:
О, милый друг, нам рок велел разлуку:
Дни, месяцы и годы пролетят,
Вотще к тебе простру от сердца руку —
Ни голос твой, ни взор меня не усладят.
Но и вдали моя душа с твоей согласна;
Любовь ни времени, ни месту не подвластна;
Всегда, везде ты мой хранитель-ангел будь.
Меня, мой друг, не позабудь.
СЕЛО МУРАТОВО. ВИД НА ДЕРЕВНЮ ХОЛХ ОТ УСАДЬБЫ Е. А. ПРОТАСОВОЙ. СЛЕВА ВИДНЫ ОСТАТКИ ПЛОТИНЫ.
Вянет цветок («С тебя листочек облетел — от нас веселье отлетает»), жалуется юноша на берегу ручья («К ней стремлю, забывшись, руки — милый призрак прочь летит»), счастье любви — волшебная страна («Полечу туда… напрасно! Нет путей к сим берегам»), при взгляде на солнечные часы поэт говорит с грустью:
Прости, любовь! конец мечтам и заблужденью!
Лишь дружба мирная с улыбкой предо мной!
Эти стихи — оригинальные и переводные — складывались в поэму прощания с надеждами, но трудно было с ними распрощаться, легче было умереть. И герой этой поэмы умирает — в стихотворении «Певец»:
Он дружбу пел, дав другу нежно руку, —
Но верный друг во цвете лет угас;
Он пел любовь — но был печален глас;
Увы! он знал любви одну лишь муку;
Теперь всему, всему конец;
Твоя душа покой вкусила;
Ты спишь; тиха твоя могила.
Бедный певец!
Маша стала еще печальнее. Зато Саша была необыкновенно весела, ее смех раздавался по всему дому; она всех обыгрывала в шахматы и шашки, лучше всех скакала верхом на лошади, выше всех взлетала на качелях и постоянно затевала игры. Она была — в отличие от Маши — настоящая красавица. В суете она, как казалось, не замечала, что творится с ее сестрой и с Жуковским. Даже траур почти не помрачил ее искрящихся жизнью глаз. Нет-нет да засмеется Маша, глядя на сестру, оживится Жуковский — оба они души не чаяли в Саше. Одно из стихотворных посланий к Саше Жуковский закончил так:
С тобой явилась в свет
Веселость, бог крылатый;
Она твой провожатый;
При ней несчастья нет.
СЕЛО МУРАТОВО. ОКОЛИЦА