ЭЛЛИ

ЭЛЛИ

Гречанка верная. Не плачь,

— он пал героем.

Свинец врага в его вонзился грудь.

Не плачь — не ты ль ему сама

пред первым боем

Назначила кровавый чести путь.

А. ПУШКИН

Черная машина-клетка карательного отряда скрылась в темноте мартовской ночи, и тяжелые ворота тюрьмы захлопнулись за ней. Никоса увезли на расстрел.

После прощания с мужем Элли в изнеможении от охватившего ее горя, не чувствуя холода, опустилась на цементный пол возле двери. Тюрьма все еще гудела, заключенные протестовали, слали убийцам проклятья. И в этом протесте Элли слышала биение тысяч сердец своих товарищей. Все они — в тюрьме или на воле — были вместе с ней.

Она прижала к груди переданные ей Никосом вещи, чувствуя еще сохранившееся в них его тепло. И в ее сознании промелькнула ее трудная жизнь. Долгие годы борьбы, встреча с Никосом, арест, пытки, последние дни беременности, полные страха за жизнь будущего ребенка. Страх потерять это маленькое, близкое существо всегда сковывал ее сердце, Все это казалось предельно тяжелым. Но теперь, когда ее Никоса увезли на расстрел, наступило новое испытание силы ее любви к своему народу.

Сейчас нужно пережить потерю самого дорогого человека и не только пережить потерю, но обрести новую, еще большую силу в борьбе за народ до последнего дыхания, до последней капли крови. Надо бороться так, как боролся Никос.

Возможно, что именно в тот день у Элли возникли из дум о Никосе трогательные слова о народном борце, вылившиеся позднее во взволнованные строки стихотворения.

И каждый раз, когда, как пес бессонный,

Лишь только притворяющийся спящим,

Опять поднимет медленное веко,

Чтоб за тобой следить, враждебный взор.

И каждый раз, когда совсем бесшумно

Раскроется окошко смотровое

И из-за фонаря все смотрит, смотрит

Невидимый тебе холодный глаз.

Ты перед этим щупающим взглядом

Вперед-назад шагаешь беззаботно,

И на твоем лице — лишь безразличье.

Твое лицо — спокойно, равнодушно.

Оно непроницаемо, как маска,

Как щит из верной и надежной стали,

Который все скрывает от врага.

Скрывает мысль, что бьется неустанно,

Мысль, как сверло, буравящее эти

Двойные стены из цемента,

Мысль, которая стремительно уходит

Из тесного, глухого заточенья.

И эта мысль уже повсюду,

На каждой улице, где прошагала,

И в каждом доме, где нашла ночлег,

Во взгляде встречного и в сердце друга.

Как оружие, взяла тогда Элли оставленную Никосом ручку и стала писать поспешно и страстно. Надо сказать греческому народу о том, что случилось, сказать о совершенном преступлении.

И вот строчку за строчкой Элли пишет письмо.

«Палачи вырвали его из наших рук, и мы ничего не могли сделать, чтобы его спасти. Мы могли только высказать ему нашу скорбь, излить всю нашу душу и дать обещание отомстить. Ничего больше.

Они явились как настоящие убийцы в 3 часа утра, а в 4 часа 30 минут был написан кровавый эпилог наиболее подлой, наиболее гнусной судебной инсценировки. Мы до сих пор ничего не знаем. Нам ни с кем не разрешали говорить в течение всего дня. Ему надели тяжелые кандалы и даже не дали возможность высказать его последнюю волю. Мне разрешили сказать ему последнее прости через решетку маленького глазка тюремной камеры.

И все закончилось ночью. Убийцы понимали, что подобное преступление не должно происходить при дневном свете. Они рассчитывали, что с помощью пули им удастся избежать безжалостных ударов хлыста, ударов раскаленного железа, каким было для них каждое слово Никоса. Они скоро поймет, как они ошибались, считая, что со смертью Белоянниса все закончено.

Подлым убийцам Белоянниса я напомню стихи нашего великого поэта Костиса Паламаса:

Убийцы в долинах дрожат,

И они называют свои жертвы вероломными именами:

Грабителями, дезертирами, предателями.

Король и все тираны их ненавидят,

Но как раз между ними живут храбрецы,

И среди них вырастают герои.

Эти подлые ночные убийцы не могут уничтожить героя; героев ведь никто не может убить. Вспоминая их имена, народы борются и побеждают. Подобно священному огню отмщения герои живут в сердцах патриотов; герои живут как пример для молодежи; они живут в мечте матерей, которые хотят дать своим детям такое же чистое, большой теплоты сердце, которое имели герои. Такое сердце, как было у Никоса. Один из наших близких товарищей назвал его Альбатросом. И таким он был в жизни. Птица большого полета и силы, он умел непоколебимо противостоять всем бурям.

На таких героев мы опираемся в ходе нашей борьбы, во главе с ними мы идем к победе. Раздавшийся во время процесса крик сказал правду: Белояннис живет и будет жить. Вечно.

Элли Иоанниду.

P. S. Эти несколько строк написаны из одиночной камеры тюрьмы, где мы находимся до сих пор, из той самой одиночки, из которой я попрощалась с Никосом, и его собственной авторучкой. 1 апреля 1952 года».

Письмо это написано. Но Элли чувствует, что этим письмом пока сказано еще мало. Надо сорвать маску с виновников совершенного злодеяния, надо назвать народу тех, кто убил Никоса. И вот Элли пишет новое письмо, «Отмщение»{Оба письма были опубликованы 29 апреля 1952 года во французской газете «Юманите».}.

«Убийцы Белоянниса не осмеливались довести до конца свое преступление. Они остановились как настоящие фарисеи перед бурей возмущения, которая была вызвана приговором к расстрелу матери грудного ребенка. И если я еще живу, то только из-за их трусости. Но я хочу сказать им этим письмом, что эта жизнь, которую они «спасли», в тысячу раз более, чем это было до сих пор, посвящена единственной цели — отмщению. «Надо, чтобы ты жила. Для отмщения». Это были последние слова Никоса, уходящего на расстрел. Я уверена, что все вы, свободные люди в Греции и во всем мире, услышали эти слова вместе со мной и что они вызвали в вас негодование, гневное желание наказать убийц Белоянниса, убийц тысяч и тысяч борцов, тех, кто порабощает народы и убивает их лучших сынов.

Напуганные своим преступным делом, ответственные за это лица боятся показаться. Они прячутся друг за друга, надеясь, что таким образом они могут укрыться от ответственности. Но это им не удастся. Пусть они знают, что им этого не избежать. Я, пережившая это кровавое злодеяние, хочу вам назвать их всех не потому, что вы их не знаете, но потому, что я хочу, чтобы их имена остались в ваших сердцах, написанные самой кровью Белоянниса.

Я обвиняю как лиц, прямо ответственных за убийство: американских гауляйтеров Пэрифуаиноста, которые дали приказ греческому правительству подготовить пародию на суд и осуществить расстрел; всю фракцию Папагоса в палате депутатов и в армии, которая оказывала на правительство очень сильное давление для того, чтобы оно осуществило убийство, намереваясь при этом извлечь политическую выгоду в случае, если Пластирас покроет себя кровью. Я обвиняю короля Греции — иностранца, главное занятие которого состоит в том, чтобы подписывать приговоры нашим товарищам по борьбе, Панопулоса и всю клику из охранки, Николопулоса и всю клику генерального штаба, которые являются наиболее точными исполнителями воли иностранцев в Греции.

Венизелоса, который, проводя политику правых в Греции политика правых является синонимом кровавой политики всячески способствовал осуществлению убийства Рендиса — этого греческого Давида Руссо, как звал его Никос, который без устали готовил инсценировку суда, осуществляя приказ американцев, а также адмирала Сакеллариу.

Я обвиняю военных судей, которые осудили нас на смерть, так же как и верховный суд, потому что скандально-фантастическими решениями они придали преступлению «легальную санкцию». На конец я оставила основных виновников. Потому что все, кого я назвала ранее, нам известны. Они не могут спрятаться и не могут никого обмануть.

Другие, подлые убийцы, которые прячутся, являются наиболее опасными.

Вот они: генерал Пластирас и большинство его министров, в особенности его личный друг и министр юстиции Папаспиру. Сегодня они умывают руки и пытаются прикрыть под жалкой маской Пилата свое настоящее лицо — лицо Иуды. Пластирас мог бы одним своим словом остановить исполнение приговора. Он не произнес этого слова. И он нарушил свои торжественные заявления, что никакого наказания не будет применено за преступления, совершенные до сформирования его правительства, лицемерно прикрывшись «уважением» к решению Совета помилования. Как будто он заранее не знал об этом решении. И он хочет заставить нас поверить, что он не был в курсе того, что замышлялось, хотя об этом знали журналисты, которые явились в тюрьму в то время, когда там схватили Никоса.

И он полагает, что он может этой лицемерной комедией в третий раз обмануть греческий народ лозунгами об амнистии, сейчас, когда с его рук капля по капле падает кровь Белоянниса.

Если генерал Пластирас настаивает на том, чтобы мы ему поверили, пусть он укажет поименно одного за другим лиц, ответственных за преступление. Только таким образом он может избежать народной мести и своей окончательной политической смерти.

И если он хочет, пусть он примет все это как личный вызов и пусть он ответит, если может, как человек и как солдат.

На мой первый вызов, когда перед судом я разоблачила его иезуитство, он ответил как Иуда — убил Белоянниса, оставив меня в живых.

Но он не ответит, потому что ему нечего сказать. И потому, что ничто не может стереть с его рук кровь нашего героя.

Вот основные виновники преступления, исполнители воли пресловутой американской демократии.

Пусть они знают, что гнев народа их быстро похоронит под непобедимым потоком мщения. И завтра их будут знать только под именем — убийцы Белоянниса.

Элли Иоанниду 2 апреля 1952 года».