11. Братья из квартала

11. Братья из квартала

Что же касается будущего, молодой человек с улицы имеет довольно хорошее о нем представление… Это такое будущее, в котором все теряет свои очертания, за исключением краха всех его надежд и материализации всех его страхов. Самое разумное, на что он может надеяться, — что эти вещи не придут в его жизнь слишком рано.

Эллиот Либоу. Угол Тэлли

Все, чем мы увлекались в кампусе, не имело никакого отношения к братьям из квартала. Не было ничего, что помогло бы им лучше понять условия их собственного существования. Я видел, как многие мои друзья так или иначе выбывают из жизни, а я хотел видеть совсем другое — как с ними происходит что-нибудь приятное. Они женились, в их семьях рождались дети. Впереди их ждала нескончаемая работа и счета, т. е. все то, что сполна довелось пережить моему отцу. Жизнь взрослого чернокожего напоминала труд на городской плантации, становилась своеобразной издольщиной наших дней. Ты работал, не разгибая спины, и всегда оказывался должен землевладельцу. Братья из Окленда трудились на совесть, получали зарплату, но не вылезали из долгов. Они были должны магазинам, которые обеспечивали их необходимыми средствами существования. Консультативный совет негритянских студентов, Движение за революционные действия, мусульмане и Ассоциация афро-американцев не предлагали чернокожим братьям и сестрам ничего конкретного, не говоря уже о программе, которая помогла бы им выступить против системы. Мне доставляло нестерпимые мучения быть свидетелем того, как братья идут по улице с тупиком в конце.

Уличные братья много значили для меня. Я не мог отвернуться от той жизни, которая была и моей тоже. У братьев выработалась непримиримая враждебность по отношению ко всем источникам власти. Эта власть лишала негритянскую общину человеческого лица. В школе «систему» представлял учитель. В квартале же к системе относилось все, что не было частью общины и не имело для нее позитивного значения. Друзья из квартала продолжали оказывать сопротивление этой власти, и я ощущал, что не мог позволить колледжу переделать меня, каким привлекательным ни было образование. Братья обладали чувством гармонии и общности. Мне было необходимо ощущать эти чувства, чтобы сохранить их в самом себе и не дать уничтожить их до конца разным школам и прочим институтам власти.

В Оклендском городском колледже нашлось немало чернокожих, которые трудились изо всех сил, чтобы влиться в систему. Я не мог разделять их цели. Эти братья все еще не утратили веру в то, что им удастся добиться желаемого. Громко и долго они рассуждали об этом, делясь своими желаниями завести семью, дом, машину и т. п. Уже тогда я не стремился к перечисленным вещам. Я жаждал свободы, а разнообразная собственность означала для меня утрату свободы.

Это был сложный момент в моей жизни. Сонни-мэн принимал в свою компанию только тех братьев, кто не посещал колледж. После поступления в колледж бывшие друзья отдалялись от него. Несколько его ближайших «постоянных партнеров», с которыми он сдружился еще в школе, перестали с ним общаться. Они стали студентами колледжа, а Сонни-мэн остался в квартале. Вот теперь и я попал в колледж, но я вовсе не хотел порвать с уличными братьями, как сделали друзья Уолтера. Поэтому если я не занимался или не был в колледже, то проводил время в квартале с отличными парнями.

Думается, что одной из причин, по которой я так много дрался, был мой небольшой вес: я весил всего лишь около 130 фунтов.[30] Твой престиж заметно возрастает, если ты способен побить здоровенных парней с учетом того, что свою репутацию они заработали на победах вот над такими же легковесными противниками, подобных мне. Недомерков вроде меня, способных смотреть громилам прямо в глаза, было сыскать непросто. В моем случае имелось еще одно обстоятельство, служившее мне помехой. Все время, пока я учился в школе, мое миловидное лицо вводило людей в заблуждение, и мне давали меньше лет, чем мне было на самом деле. Моему возмущению не было предела, если со мной обращались, как с ребенком. Чтобы доказать парням, что я был такой же «плохой», как они, я бросался в драку без малейших колебаний. Стоило мне увидеть, что какой-то пижон вставал на дыбы, я давал ему в зубы, не дожидаясь, пока он ударит сам, но лишь при условии, что драки было не избежать. Я наносил удар первым, поскольку обычно столкновение было недолгим, а в девяти случаях из десяти победа доставалась тому, кто успевал ударить первым.

Сонни-мэн отлично владел кулаками, он научил меня наносить сильный удар, несмотря на мой легкий вес. Большинство парней понятия не имело о том, как правильно бить противника, так что я всегда атаковал первым и сбивал их ног или, по меньшей мере, выбивал им зуб либо оставлял их с заплывшим глазом. Наконец, за мной закрепилась репутация плохого парня, и мне уже не приходилось драться без передышки, чтобы это доказать. Впрочем, спокойной жизни не было: время от времени какой-нибудь «боров с клыками» (таким прозвищем награждали плохого крепкого парня из квартала) бросал мне вызов. После драки обычно мы становились хорошими друзьями, так как мой противник понимал, что в драке я прибегал к разным уловкам.

Порой я шел в квартал учительствовать, читал стихи, завязывал беседы на философские темы. Я говорил с братьями о тех вещах, о которых писали Юм, Пирс, Локк или Уильям Джеймс. Эти разговоры помогали мне самому лучше запоминать прочитанное и иногда находить ответы на мои собственные вопросы.

Все эти мыслители использовали один и тот же научный метод, облекая свои идеи в отдельные формулировки. Не подходившие под эти формулировки вещи они исключали. Я объяснял все это братьям, и мы говорили о существовании Бога, самоопределении и о свободе воли. Обычно я спрашивал у них:

— У тебя есть свобода воли?

— Да.

— Ты веришь в Бога?

— Да.

— Твой Бог всемогущ?

— Да.

— Он всеведущ?

— Да.

Подытоживая ответы, я выводил заключение о том, что их всемогущий Бог знает все наперед. Потом я выдавал тираду: «Если так оно и есть, как же вы можете говорить о свободе воли, когда Он знает все, что ты собираешься делать еще до того, как ты это сделал? Твои поступки предопределены. А если это не так, тогда получается, что твой Бог солгал или допустил ошибку, а ты говоришь, что твой Бог не может совершить ни того, ни другого». С подобных дилемм начинались споры, растягивавшиеся на целый день, и тут же требовалась не одна бутылка вина. Эти беседы проясняли мои мысли, хотя из-за них я мог прийти в колледж сильно нетрезвым.

Некоторые братья считали меня ученым педантом, который только и хотел, что их унизить. Из-за мнимых оскорблений порой начинались драки. Особенно хорохорились новички. Они еще не знали меня и моих отношений с братьями. Мне нравилось рассуждать о философских идеях, а уличные братья были единственными людьми, в компании которых мне хотелось проводить тогда время. Я находил удовольствие в нашем времяпрепровождении: мы стояли на углу, встречались со знакомыми людьми, наблюдали за женщинами. Мы относились к тем, кто боролся за выживание в нашем квартале.

Такие мужские разговоры случались где угодно — например, в машинах, припаркованных перед магазином, где торговали спиртными напитками, на Сакраменто-стрит неподалеку от Эшби в Беркли. Мы могли разговаривать, выйдя из помещения, где вовсю шла вечеринка, или иногда прямо там.

Я рассказал братьям миф о пещере из «Республики» Платона, и они пришли от него в восторг. Мы называли этот миф историей о пещерных узниках. Здесь Платон описывает состояние людей, заключенных в пещере. Представления о внешнем мире они получают, наблюдая за тенями, которые отражаются на стене пещеры благодаря костру, горящему у входа. Один из узников обретает свободу и узнает, каков внешний мир, т. е. объективная реальность, на самом деле. Он возвращается в пещеру, чтобы поведать остальным о том, что картины на стене — это вовсе не реальность, а лишь искаженное ее отражение. Узники называют его сумасшедшим, ему не удается переубедить своих собратьев. Освободившийся человек пытается уговорить одного из них выйти из пещеры, но тот приходит в ужас от мысли о том, что ему придется столкнуться с чем-то неизвестным, новым. Когда беднягу все-таки вытащили из пещеры, он ослеп, увидев солнце. Казалось, что Платоновская аллегория очень точно отражает наше собственное положение в обществе. Мы тоже находились в заключении, и нам тоже требовалось освободиться, чтобы усидеть разницу между правдой и ложью, в которую нас заставляли верить.

Пижоны из квартала по-прежнему думали, что я «был не в себе», а иногда просто ненормальным. «Придурком» меня называли в том числе и потому, что я всегда совершал неожиданные поступки. Это довольно полезная практика, если хочешь заставить своего противника как следует понервничать. Если до меня доходили слухи, что какие-то парни собираются напасть на меня, я отправлялся туда, где они околачивались. Я хотел и себя показать, и бросить им вызов прямо на месте. Зачастую они были слишком шокированы, чтоб ответить мне чем-то серьезным.

Философия уличной жизни проникла и в мою учебу. Братья были настроены враждебно по отношению к полиции, потому что полицейские всегда обходились с нами грубо и постоянно держали нас в запуганном состоянии. Поэтому я начал изучать полицейскую науку. Я поставил себе цель как можно больше узнать об особенностях мышления полицейских и научиться обводить их вокруг пальца. Я познакомился с принципами ведения полицейского расследования. Я также стал изучать юриспруденцию. Моя мать давно убеждала меня заняться этим, еще когда я был в школе. У меня неплохо получалось спорить, и ей казалось, что из меня вышел бы дельный адвокат. Я занимался правом сначала в городском колледже, а потом в юридической школе в Сан-Франциско. Занятия юриспруденцией нужны были мне не столько для того, чтобы стать адвокатом, а для того, чтобы научиться иметь дело с полицией. Я поступал непредсказуемо.

Однажды в 1965 году я шел в колледж по Гроув-стрит и увидел, что какой-то белый задел своей машиной машину чернокожего брата. Подъехал полицейский на мотоцикле, и водители ударились в спор, выясняя, кто прав кто виноват. Полицейский намеревался выписать штраф брату. Я был в толпе любопытных, наблюдавших за происходящим. Я подошел к белому и сказал, что правила нарушил именно он. Разозлившись на мое вмешательство, полицейский приказал мне замолчать, поскольку я был тут ни при чем. Я повернулся к нему и ответил, что я был при чем, ибо мне было хорошо известно, как он обращается с людьми в нашем квартале. Тот факт, что у него был пистолет, сказал я, не давал ему право запугивать меня. Пистолет еще ничего не значит, народ собирается взять оружие в свои руки и отобрать его у полиции. Я выложил свои аргументы прямо в лицо полицейскому в присутствии многих свидетелей. Вот так я впервые в жизни осадил полицейского.