29. Восстановление

29. Восстановление

Люди, которые вышли из тюрьмы, могут построить страну.

Несчастье — это проверка на верность.

Те, кто протестуют против несправедливости, обладают подлинным достоинством.

Когда двери тюрьмы распахнутся, оттуда вылетит настоящий дракон.

Хо Ши Мин. Каламбур II // Тюремный дневник

Вернувшись на улицу, я довольно быстро опять втянулся в решение жизненно важных проблем, которые определяют бытие негритянской общины. В то время самым ответственным заданием для нас было освободить Бобби Сила и Эрику Хаггинс. Они находились в тюрьме в Коннектикуте и ждали суда по обвинению в убийстве первой степени.[57] Бобби и Эрика не должны были и дня провести в тюрьме по этим нелепым обвинениям в причастности к убийству Алекса Рэкли. Добиться смертной казни для Бобби или запереть его в тюрьме было частью заговора Истеблишмента. Они пытались сделать это с момента основания нашей партии. После неудачи в Сакраменто и Чикаго Истеблишмент предпринял самую серьезную попытку и предъявил обвинения в убийстве в Коннектикуте. Чтобы одолеть Истеблишмент, нужны были серьезные и эффективные ответные действия. Кроме того, оставались еще Братья в Соледаде — Товарищи Джордж Джексон, Флита Драмго и Джон Клатчетт. Они тоже ждали суда. Их жизни висели на волоске из-за сфабрикованного обвинения в убийстве тюремного охранника. Партия уже сделала первоначальные взносы, чтобы адвокаты могли начать работу, но мы старались изо всех сил, чтобы еще больше поддержать товарищей. Мы также помогали обеспечить защиту в деле Лос-Сьете де ла Раца: семеро чикано находились в ожидании суда в Сан-Франциско, их обвиняли в убийстве полицейского. Продолжавшееся рассмотрение моего собственного дела казалось незначительным по сравнению с тем колоссальным давлением, которое Истеблишмент оказывал на наших доблестных воинов. При неблагоприятном раскладе мне грозило тринадцать лет тюрьмы, а вот моим товарищам всем до одного угрожала смерть.

Ряд других партийных вопросов тоже требовал соответствующих действий. Я вышел из тюрьмы в августе 1970 года, когда оставалось меньше месяца до предварительного съезда участников Революционно-конституционный съезд, который должен был проходить в Филадельфии на выходных перед Днем труда.[58] Второй съезд был назначен на День благодарения[59] в Вашингтоне, округ Колумбия. Идея провести все эти съезды принадлежала Элдриджу Кливеру. Я никогда не испытывал дикого энтузиазма по этому поводу, но раз партия поддержала Элдриджа, я выполнял ее указания. На съездах предполагалось обсудить положение негров и сформулировать новую Конституцию Соединенных Штатов. Я не видел особого смысла в том, чтобы тратить время и силы на написание Конституции, принятия которой мы все равно не сможем добиться. Элдридж был в Алжире, и мы несколько раз разговаривали с ним об этом по телефону. Я доказывал ему, что самым неотложным делом сейчас было обеспечить надежную поддержку Бобби и Эрике со стороны общины и не забыть про Братьев из Соледада. В какой-то степени Элдридж согласился со мной, поэтому мы договорились насчет того, что на съезд в Вашингтоне приедет и выступит там Кэтлин Кливер. У нее были большие возможности. Что касается меня, то выступление на съезде в Филадельфии было первым моим появлением перед широкой публикой после освобождения. Люди многого ждали от меня, поэтому я напряженно работал над текстом своего выступления.

Между тем, полиция Филадельфии намеревалась помешать проведению конференции. За несколько дней до предполагаемого начала этого мероприятия полицейские ворвались в штаб партии «Черная пантера» и арестовали большинство товарищей. Но община продемонстрировала свою сплоченность: за несколько часов мы все собрались, вернулись в наши офисы, сели на телефоны и продолжили подготовку конференции. Оказанная общиной поддержка явилась наглядным доказательством того, что мы никогда не сможем осуществить революцию без народа.

С другой стороны, многое из увиденного на съезде в Филадельфии обеспокоило меня. Я писал свою речь с таким расчетом, чтобы помочь людям что-то понять для себя и продвинуть их сознание. Я хотел показать, что американская Конституция как законодательная база управления предала интересы чернокожих и прочих меньшинств в нашей стране. Я подчеркнул, что Соединенные Штаты Америки возникли в то время, когда американский народ занимал лишь узкую полоску земли на восточном побережье континента, а население страны было небольшим и однородным как в расовом, так и в культурном отношении. Экономика страны тогда тоже была иная, основана преимущественно на сельском хозяйстве. Невысокое население и обилие плодородной земли означало, что люди могли добиться успеха и что возможные достижения зависели от их собственной мотивации и способностей. Так что в новой стране стал процветать демократический капитализм. Затем я сказал следующее:

«Время было свидетелем тому, как новое государство быстро превратилось в многорукого гиганта. Растущая страна требовала новых земель и, начав с узкой полоски земли на восточном побережье, заняла почти всю территорию континента. Новой стране требовалось население, чтобы заполнить эти пространства. Людей привозили и из Африки, и из Азии, и из Европы, и из Южной Америки. Таким образом, страна, которая зарождалась как государственное образование с однородным и небольшим населением, занимающее маленькую территорию, превратилась в страну с разнородным населением внушительных размеров, располагающуюся на территории целого континента. Это изменение в основных параметрах страны и ее народа привело к коренным изменениям сущности американского общества. Кроме того, социальные подвижки сопровождались и изменениями в экономике. Сельское хозяйство уступило место городской и индустриальной экономике после того, как промышленное производство заменило аграрный труд. Первоначальный демократический капитализм охватило неослабевающее желание получать прибыль. В итоге эгоистичная погоня за прибылью заслонила бескорыстные принципы демократии. Таким образом, через двести лет мы имеем чрезмерно развитую экономику. Стремление к прибыли настолько проникло в нее, что мы заменили демократический капитализм бюрократическим капитализмом. Неограниченная возможность для всех людей преследовать собственные экономические интересы сменилась принуждением американцев (ограничением) со стороны крупных корпораций, контролирующих нашу экономику и управляющих ею. Они нашли способы поднять свои прибыли за счет народа и, особенно, за счет расовых и этнических меньшинств.

Большинство оставалось свободным, а меньшинства угнетались. Мы можем это доказать, напомнив, что, хотя первые поселенцы в Америке провозглашали свою свободу, они целенаправленно и систематически лишали свободы жителей Африки…

На свет появлялись все новые и новые поколения большинства, они усердно работали и видели, что плоды их трудов обеспечивали жизнь, свободу и счастье их детям и внукам. На свет рождались все новые и новые поколения негров в Америке, они усердно работали и видели, что плоды их трудов обеспечивали жизнь, свободу и счастье детям и внукам их угнетателей, тогда как их собственные потомки увязли в трясине нужды и лишений. Их спасала лишь надежда на будущие изменения. Эта надежда поддерживала нас на протяжении многих лет и привела к тому, что мы страдаем под гнетом коррумпированного правительства. На заре двадцатого столетия эта надежда побудила нас создать правозащитное движение с верой в то, что наше правительство, наконец, выполнит свои обещания, данные чернокожим. Однако мы недоучли, что любая попытка осуществления обещаний революции восемнадцатого века правительством двадцатого столетия обречена на неудачу. Потомки небольшой группы первых поселенцев не принадлежат сегодня к простому народу. Они превратились немногочисленный правящий класс, контролирующий мировую экономическую систему. Их предки принимали Конституцию для того, чтобы она служила интересам народа, но теперь она не выполняет своего предназначения, потому что сам народ изменился. Народ восемнадцатого века в двадцатом веке стал правящим классом, а народ двадцатого века — это потомки рабов и лишенных собственности в восемнадцатом веке. Конституция, которая должна была служить интересам народа в восемнадцатом столетии, теперь служит интересам правящего класса, а живущий в двадцатом веке народ ждет не дождется, когда появится основание для его жизни, свободы и стремления к счастью».

Пока я выступал, мне казалось, что аудитория на самом деле не слушает меня; может быть, ей вообще было не интересно то, что я должен был сказать. Почти каждую произнесенную мною фразу встречали громкими аплодисментами, однако присутствующие больше занимались фразерством, чем были по-настоящему заинтересованы в идеологическом развитии. Признаюсь, что у меня не очень-то хорошо получается выступать перед большой аудиторией: я беру лекторский тон и начинаю всех учить, причем довольно скучно это делаю. Однако главное было в том, что участники съезда не откликнулись на мои идеи, они реагировали лишь на мой имидж. И хотя я был чрезвычайно взбудоражен кипевшей на съезде энергией и энтузиазмом, отсутствие серьезного аналитического подхода меня расстроило.

После Филадельфии мы предприняли попытку провести митинги по всей стране в рамках подготовки съезда в Вашингтоне. Мы рассчитывали на возвращение Кэтлин Кливер и ее помощь в организации этих митингов в поддержку Бобби и Эрики, ведь способность Кэтлин увлекать людей и вдохновенно говорить была нам известна. Мы знали, что она окажет нам содействие, в котором мы нуждались. Но по совершенно непонятным нам причинам Элдридж передумал и отказался разрешить Кэтлин приехать. Это был серьезный удар по нашим планам. Мы уже объявили о выступлении Кэтлин на съезде. Узнав о внезапном решении Элдриджа, я постарался придать предстоящей встрече в Вашингтоне иное направление. Так что съезд стал поворотной точкой в развитии нашей партии. Вместо работы над новой Конституцией, мы сосредоточились на создании программ по организации общины. Я разослал по всем отделениям партии указание подготовить демонстрационные плакаты, где бы в общих чертах объяснялись программы для общины, и сагитировать людей подписать эти плакаты. После возвращения со съезда товарищи располагали бы списком активистов, которых можно было бы привлекать к делу.

Лично для меня темой съезда в Вашингтоне была не подготовка новой Конституции, а организация людей с целью выживания. С того времени мы начали называть программы по работе с общиной программами по выживанию. Саму идею программ по работе с общиной развил Бобби Сил в ту пору, пока я сидел в тюрьме. Блестящий организаторский подход Бобби помог ввести эти программы в действие. Первой стали реализовывать программу «Завтрак для детей». За первой программой вскоре последовали и остальные: центры распределения одежды, школы освобождения, жилищные проекты, помощь заключенным, медицинские центры. Эти программы мы определяли как «программы по выживанию в преддверии революции». Нам нужны были долгосрочные программы и дисциплинированная организация для их осуществления. Программы были призваны помочь людям выжить, пока их сознание поднимается на следующий уровень. Это всего лишь первый шаг революции, в которой родится новая Америка. Я часто прибегаю к метафоре плота при описании программ по выживанию. Плот, которым пользуются в условиях бедствия, не предназначен для изменения условий. Плот помогает человеку пережить трудный момент. Во время наводнения плот служит спасательным средством, но все-таки это всего лишь средство добраться до безопасного места. Так получается и с программами по выживанию — они являются своего рода неотложной помощью. Сами по себе они не изменяют общественных условий, однако они служат средством спасения, пока условия меняются.

Съезд в Вашингтоне мог бы стать большим скачком, однако все пошло не так, как планировалось. Университет Хауарда, согласившийся предоставить помещение для проведения съезда, в последнюю минуту нам отказал. Пришлось искать другой зал. Несколько церквей разрешили воспользоваться их территорией, так что мы смогли провести там наши семинары и собрания. Но планирование и координация были неудовлетворительны, нам не хватало навыков проведения такого масштабного мероприятия.

Слабость подготовки съезда проявилась и в расплывчатости целей его участников, особенно это касалось белых. Мои цели отличались от их целей. Их привлекло в нашу партию краснобайство Элдриджа, и их взгляды начали оказывать слишком большое влияние на нашу деятельность. Я твердо решил, что мы не можем позволить белым радикалам определять направление борьбы за нас. Они слишком мало знают о нашем опыте и жизни негритянских общин. Чрезмерно увлеченные идеей насилия в революции, они хотели, чтобы «Черные пантеры» написали новую Конституцию, силой свергли правительство и дали новому законодательству ход. Но в Вашингтоне мы не стали заниматься законотворчеством, после чего мы получили критические отзывы, в которых заявлялось, что мы больше не являемся авангардом движения. Я не обращал на это внимания. На самом деле мы с удовольствием избавились от радикалов. Они ничего не делали, лишь разглагольствовали. Те, кто понимал подлинную суть революции, остались с нами.

Полная неразбериха на вашингтонском съезде обозначала провал и Элдриджа, и партии. Кливер требовал, чтобы мы воплотили его бредовые идеи немедленного захвата власти. Подавляющее большинство участников съезда в Филадельфии представляли негры, и они не давали нам отрываться от земли. Но в Вашингтоне преобладали фантазии белых радикалов и прочих, с кем сошелся Кливер. Мы, «Черные пантеры» оказались слишком мягкотелыми и не могли потворствовать этим ребятам. На вымышленных улицах Кливер и его инфантильные левые стояли на углах и ждали, когда революция сама придет к ним. А мы не могли дать народу манифест подобно Моисею с Синайской горы. Наша серьезнейшая ошибка заключалась в том, что на какой-то момент и мы присоединились к самоубийственному танцу вокруг золотого тельца. Из Вашингтона, этого города лжи, пришла плохая весть: американская революция дошла лишь до конца своего начала, но не до начала конца.

После освобождения из тюрьмы я целыми месяцами разъезжал по разным городам, встречаясь с товарищами и делая все возможное для организации комитетов помощи Бобби и Эрике. Поездки дали мне возможность оценить проделанную работу в десятках общин. Я увидел доказательства того, что «Черные пантеры» создали действительно сильную организацию. Но нам оставалось сделать еще больше, намного больше. Теперь у нас была основа, на которой можно было создавать мощную общественную силу в стране. Вместе с тем некоторым нашим руководящим товарищам недоставало комплексной идеологии, необходимой для анализа событий и явлений в творческом, динамичном ключе. Мы старались развивать их способность к пониманию на занятиях по политической грамотности. Мы ощутили потребность в отдельном учреждении, которое целенаправленно занималось бы политической подготовкой. После обсуждения в Центральном комитете партии мы основали Идеологический институт в Окленде. Это случилось в декабре 1970 года. Институт был создан с целью обучения наших самых передовых товарищей оценивать события в соответствии с линией партии «Черная пантера». С момента выхода из тюрьмы я очень много думал о новых идеях и концепциях. Однако я не хотел, да и не мог быть единственным, кто занимался разработкой идей и программ. Если им дали бы возможность, другие товарищи тоже смогли бы предложить творческие программы и свежие решения в условиях социальных изменений. Это очень существенно для продвижения революционной мысли. Идеологический институт преуспел в обучении товарищей пониманию диалектического материализма. Около трехсот чернокожих братьев и сестер посещают занятия в институте, чтобы основательно изучить работы великих мыслителей и философов-марксистов.

Тем временем мы продолжали помогать Бобби и Эрике. В одной из поездок в Нью-Хэвен по делам, связанным с подготовкой судебного процесса, я встретился с Эриком Эриксоном, известным автором многих книг, профессором эволюционной психологии в Гарварде. Его сын Кай, по образованию социолог и глава Трамбольского колледжа в Йеле, посчитал, что для меня и его отца было бы интересно провести серию дискуссий. Я согласился, и в начале февраля 1971 года Кай организовал трехдневный семинар в Йельском университете. В семинаре приняли участие два преподавателя университета и четырнадцать студентов — восемь белых и шестеро чернокожих. Встречи проходили в библиотеке издательства университета.

Мне очень нравился Эриксон, и у нас с ним неплохо получилось провести семинары, несмотря на кое-какие трудности с общением в первые два дня. Сначала мы не попадали в такт друг другу, а студенты говорили такие сумасшедшие вещи, что только затрудняли нашу беседу. Они пришли слушать революционные лозунги и пропаганду насилия, и их не удовлетворяло что-то меньшее, чем радикальные решения социальных проблем. Разговор строился вокруг идеологии «Черных пантер». Эриксон увидел обоснованность идеологического подхода нашей партии. Он указал, что два человека могут любить друг друга, если только оба они обладают чувством собственного достоинства. В противном случае их отношения будут уже чем-то иным. Эриксон отметил необходимость понимания того, насколько сложны все проблемы и все взаимоотношения. Он внес немало ясности в нашу беседу, вспомнил свою молодость, когда он был студентом Фрейда, обратился к своим исследованиям, посвященным Ганди и Мартину Лютеру. Несмотря на некоторые разочаровавшие меня моменты, думаю, мы оба узнали друг от друга много нового.

Во время встречи с Эриксоном в Йельском университете моей секретаршей была Конни Мэтьюс, состоявшая в нашей партии. Конни была родом с Вест-индских островов, но потом она перебралась в Европу и какое-то время жила в одной из скандинавских стран. Она утверждала, что бегло говорит на нескольких языках. Конни вступила в нашу партию после того, как услышала выступление Бобби Сила во время одного из его европейских турне. Тогда я был еще в тюрьме. Сначала она занималась организацией групп «Черных пантер» в Европе, а затем переехала в американское посольство в Алжире и перешла под руководство Элдриджа Кливера. Когда оставалось меньше двух месяцев до моего выхода из тюрьмы, Элдридж отправил Конни в Окленд для работы в центральный штаб партии. Там ей велели заниматься подготовкой моих поездок, выступлений и т. д. Мне она показалась не очень надежной, поэтому я несколько раз предлагал отослать ее обратно в Алжир, но Элдридж настаивал на том, чтобы оставить Конни в Окленде.

В конце 1970-х годов Конни вышла замуж за Майкла Тейбора по кличке Сетавайо. Этот парень был членом нашей партии в Нью-Йорке. Он оказался среди участников того самого цирка, который штат назвал делом о заговоре (всего по этому делу обвинялся двадцать один человек).[60] Сетавайо был отличным организатором и неплохим оратором, однако он пострадал от употребления сильных наркотиков и тюрьмы. Он полностью попал под влияние Конни.

Когда завершились наши с Эриксоном семинары, Конни и Сетавайо исчезли, прихватив с собой немало моих личных документов. Разумеется, когда Сетавайо не явился в суд, будучи выпущенным из тюрьмы под залог, остальные обвиняемые попали в опасную ситуацию. Но еще больше меня озадачивал другой вопрос: куда эта парочка могла отправиться? Конни не являлась гражданкой Соединенных Штатов, и у нее были бы проблемы, останься она на территории страны. Сетавайо бежал из-под суда, и он не мог так легко перемещаться за границей, за исключением Кубы и Алжира. Я не думал, что они рванули на Кубу: они были не похожи на тех, кто готов работать до седьмого пота. Если они поехали в Алжир, то там они попали бы прямо к нам в руки. Однако последняя версия заставила меня крепко поразмыслить. Прикинув все варианты, я начал подозревать, что что-то было не так между Элдриджем Кливером, который находился в Алжире, и Центральным комитетом партии в Окленде. Но я ничего не сказал, у меня не было достаточно доказательств, поэтому я решил подождать и понаблюдать.

Между тем на 5 марта 1971 года в Окленде был запланирован грандиозный митинг. Он открывал крупномасштабную акцию в поддержку всех политических заключенных. Основной упор делался на предстоящий суд над Бобби и Эрикой в Нью-Хэвене. Митинг, получивший название День солидарности всех общин, должен был состояться в Оклендском зрительном зале. Главным оратором на митинге должна была стать Кэтлин Кливер. Музыкальное сопровождение обеспечивали группы «Грейтфул Дед» и «Люмпены»; вторая команда — это была группа «Черных пантер», целью которой было не развлекать публику, а при помощи музыки и песен поднимать уровень политической грамотности слушателей. Мы хотели привлечь многих и самых разных представителей негритянских общин Залива.

Во время подготовки митинга я несколько раз беседовал с Элдриджем по телефону. Несмотря на некоторые разногласия по вопросам стратегии и тактики, мы все-таки сошлись на том, что митинг надо проводить так, как он запланирован. Однако мы начали сильно сомневаться по поводу прибытия Кэтлин. И у нас была на то причина, ведь она не появилась в ноябре прошлого года на Революционно-конституционном съезде в Вашингтоне. Но когда я поделился этими сомнениями с Элдриджем, он заверил меня, что Кэтлин обязательно приедет.

В дополнение к митингу в Окленде мы запланировали проведение серии митингов по всей стране с участием Кэтлин и местных представителей партии. Через эти митинги мы намеревались привлечь людей, которых потом могли организовать в группы. Предполагалось, что эти группы будут привлечены к подготовке защиты на различных судебных процессах, а также примут участие в программах по выживанию, которые осуществляла партия.

Чтобы разрекламировать День солидарности всех общин, я согласился появиться в одном ток-шоу на местном телевидении. Выступить в этой программе означало использовать средства информации, принадлежавшие угнетателю, с целью передачи нашего сообщения народу. Примерно за три часа до начала телепрограммы у меня возникла интересная идея, и я позвонил Элдриджу, чтобы обсудить ее с ним. В это шоу обычно звонили люди и задавали вопросы, но я хотел предложить кое-что другое. Ведущий шоу мог бы позвонить Элдриджу в Алжир, поговорить с ним о митинге в прямом эфире и сделать анонс выступления Кэтлин. Я знал, что это подогреет интерес к митингу и увеличит число участников. Самое главное, что повысить явку на митинг можно было за счет телевидения. Организаторы шоу с энтузиазмом приняли мою идею. Когда я рассказал о своем плане Элдриджу, ему тоже понравилось, и он пообещал подготовиться к звонку. В то утро я приехал на телевидение в оптимистичном настроении. Нас ждала лучшая местная реклама, на митинг придет уйма народу, мы заложили прочную основу для нашей работы по освобождению политических заключенных. Вот что я думал перед началом программы.

Потом начался телефонный разговор с Элдриджем, и все перевернулось с ног на голову. Сначала даже я поверить не мог в то, что он делает. Он вмешался в партийные дела и не просто в партийные дела, а в дела Центрального комитета, затронув вопрос об исключении из комитета Конни Мэттьюс Тейбор, Сетавайо Тейбора, «группу двадцати одного», обвиняемых в нью-йоркском заговоре, а также Элмера Пратта по кличке Джеронимо, члена нашей партии из Лос-Анджелеса. Все эти «Черные пантеры» обвинялись в серьезном преступлении — в совершении действий, которые подвергли опасности других товарищей и партию в целом. Нью-йоркская «группа двадцати одного» написала открытое письмо «Метеорологам», в котором говорилось, что руководство нашей партии потеряло революционный дух. Там также было сказано, что настоящим авангардом революции являются «Метеорологи». Мы спокойно отнеслись к подобному заявлению, если они захотели занять такую позицию — это их личное дело. Однако Центральный комитет посчитал, что этим письмом «группа двадцати одного» сама исключила себя из партии. Официальное исключение было лишь подтверждением этого факта. В остальных случаях действия Центрального комитета тоже были оправданы, поскольку их совершения нашлось предостаточно оснований.

И теперь, на виду у тысяч зрителей, Элдридж решил выразить несогласие с действиями Центрального комитета партии. Впрочем, против меня он ничего не сказал, его атака была направлена на начальника штаба — Дэвида Хиллиарда. Элдридж обвинил Дэвида в том, что тот допустил развал партии, и добавил, что мы исключили многих преданных товарищей без существенной причины. Я не согласился с Элдриджем и стал защищать Дэвида. Дэвид успешно поддерживал единство партии, пока я находился в тюрьме. Нередко получалось так, что Дэвиду мало кто помогал, и все же он не позволил партии распасться. На мой взгляд, если кто и был здесь виноват, то это был я. Какие бы ошибки не совершала партия, всю ответственность за них я беру на себя, сказал я.

Я был вне себя от этой выходки Элдриджа, тем не менее, я постарался сохранить спокойствие, и после завершения телефонного разговора с Элдриджем я отвечал на вопросы слушателей. Но мои мысли были уже далеки от всего происходящего. Я пытался уяснить причины, побудившие Элдриджа так выступить на публике, особенно с учетом того, что три часа назад он согласился участвовать в программе. Что вообще происходило? Даже когда я начал кое-что понимать, когда все детали начали складываться в одну картину, я по-прежнему продолжал верить, что все дело было в противоречии, которое можно было уладить внутри партии. Мне не приходило в голову, что Элдридж, возможно, хотел разрушить партию.

Из телевизионной студии я направился прямо к телефону-автомату и стал звонить Элдриджу. На людях я сохранял хладнокровный вид, но внутри у меня все кипело, и я хотел показать Элдриджу, что я чувствую на самом деле. Когда нас соединили, я высказал ему все: что ему дела нет до политических заключенных, что на этот раз, когда у нас была уникальная возможность сделать огромный шаг вперед в организации поддержки этим заключенным, он поступил крайне эгоистично и говорил невесть что. Суд над Бобби в Нью-Хэвене только что начался, мы понятия не имели, чем все закончится, и, несмотря на это, Элдридж продемонстрировал полнейшее пренебрежение и к Бобби, и ко всем остальным, кто ждал суда. Закончив говорить, я полетел в Бостон и оттуда позвонил Элдриджу опять. Чего я не знал, когда звонил Элдриджу оба раза, так это то, что я говорил не с ним, а с магнитофоном. Элдридж записал мои звонки, а потом отдал запись в телерадиокомпанию Эн-Би-Си в Нью-Йорке, после чего мой «частный, привилегированный» протест услышала вся Америка. Министр информации подставил меня. Он совершал реакционное самоубийство и пытался утащить меня за собой.

Вскоре стало ясно, что Элдридж организовал заговор с целью подорвать работу партии и принести Бобби и Эрику в жертву Истеблишменту. Для осуществления своих замыслов Элдридж подвергал сомнению партийную идеологию и пытался настроить некоторых «Черных пантер» против партии и Центрального комитета. Сразу после публичных обвинений, сделанных Элдриджем в адрес Хиллиарда, ведущие члены партии четырех нью-йоркских отделений и одного отделения в Нью-Джерси открыто заявили о том, что они поддерживают Элдриджа и уходят из партии. Очевидно, что эта кампания была хорошо спланирована заранее. Злоумышленники только и ждали подходящего момента. Окончательным доказательством заговора стало возвращение Конни Маттьюс Тейбор и Майкла Сетавайо Тейбора в Алжир. Все указывало на то, что в октябре 1970 года Элдридж послал Конни в Окленд, уже запланировав заговор, который был проведен в феврале 1971 года. Сейчас измена Элдриджа ни для кого не является секретом.

Следующие несколько недель оказались напряженными, но мы продвигались с подготовкой Дня солидарности всех общин, назначенного на 5 марта. Главным оратором на митинге теперь должен был стать я. Я знал, что все участники митинга будут ждать, что я скажу что-нибудь о Кливере в ответ на все его обвинения, прозвучавшие во время телефонного разговора в прямом эфире. Но в день митинга я решил, что не буду упоминать Элдриджа, просто выступлю с короткой речью без всяких прямых упоминаний того, что случилось в студии. Митинг имел бешеный успех. С его помощью удалось заинтересовать людей в программах по выживанию и оказать широкую поддержку политическим заключенным. Все больше и больше людей из негритянской общины разделяли наше твердое решение прилагать все усилия для освобождения из тюрьмы наших братьев и сестер, несмотря на политическое угнетение, тюремное заключение и даже угрозу смерти.

После митинга, всю весну и лето мне пришлось по-настоящему побегать. Программы по выживанию, Идеологический институт, реорганизация партии — все это требовало моего неусыпного внимания. К тому же в эти месяцы одно за другим происходили очень важные события, как трагические, так и радостные для нас. В конце мая с Бобби и Эрики, которых защищал Чарльз Гэрри, были сняты все ложные обвинения, предъявленные им штатом Коннектикутом. После кратковременной задержки Бобби был освобожден, и они с Эрикой вернулись в Окленд, чтобы возобновить свою работу в общине. Встреча с Бобби для меня стала волнующим событием. Мы не ходили вместе по улицам Окленда с августа 1967 года, когда еще было непонятно, какой станет наша партия. Теперь, почти четыре года спустя, мы вновь оказались в квартале с нашими друзьями. За это время нам довелось пережить много опасностей и боли, мы выдержали и стали еще сильнее и еще преданнее делу, чем когда-либо. За наше дело стоило страдать. Кроме того, за эти годы наша партия из небольшой группы местного масштаба превратилась в крупную организацию с отделениями по всей Северной Америке и за границей. Многие из наших доблестных воинов погибли, другие, кто пришел в партию с самого начала, оказались не способны справиться с тяготами продолжительной революционной борьбы. Но мы были счастливы снова быть вместе, объединенные одними целями во имя нашего народа.

Но Истеблишмент не отступал и намеревался заставить нас держать оборону. Окружной прокурор Аламедского округа предпринял действия, направленные на то, чтобы отдать меня под суд во второй раз. Еще более серьезными были меры, предпринятые прокурором с целью засадить за решетку Дэвида Хиллиарда, начальника штаба. Сфабрикованное против него обвинение тянулось еще с перестрелки 6 апреля 1968 года, когда был убит Бобби Хаттон. Дэвида Хиллиарда обвиняли в нападении с применением смертельного оружия на полицейского, «выполнявшего свой служебный долг». Дэвида арестовали тем же вечером, хотя не было никаких доказательств того, что у него было оружие или того, что он вообще находился на месте перестрелки. Несмотря на это, окружной прокурор, выступавший обвинителем по делу Дэвида Хиллиарда, получил таких присяжных на суде, которых хотел (они обычно так и делают), и смог подвести их к признанию Дэвида виновным по предъявленному обвинению, хотя прокурор сам не сумел доказать, что у Дэвида было оружие. Вновь партия «Черная пантера» получила такое «правосудие», какого мы ожидали. В июле Дэвида отправили в тюрьму штата на срок от одного до десяти лет, но потом быстро переправили в тюрьму Вакавиль, как поступили и со мной три года раньше.

На протяжении пяти лет с момента создания партии постоянно возникало ощущение, что время для нас измеряется не днями, годами или часами, а попаданием наших товарищей и братьев в тюрьму и их выходом оттуда, а также датами судебных слушаний, освобождений и судебных процессов. Наши жизни подчинялись не обычному ритму повседневных событий, а искусственно запущенному часовому механизму судебной процедуры. Дэвид еще не начал отбывать наказание, а наше внимание уже было приковано к приближающемуся суду над Джорджем Джексоном. Его ложно обвинили в убийстве тюремного охранника в Сан-Квентине. Судебный процесс должен был начаться 23 августа. За два дня до начала суда, 21 августа, Джордж Джексон был застрелен насмерть своими врагами. Он пытался спасти своих братьев из того же тюремного блока от резни, которую хотели устроить охранники. Сбылось его собственное пророчество: «Я знаю, они не успокоятся, пока окончательно не вышвырнут меня из этой жизни».