Глава восемнадцатая

Глава восемнадцатая

На свой последний бал в диснейленде я отправляюсь в платье из шелка и кружева отJean Paul Gaultier, похожем одновременно на мрачно-торжественное одеяние католического епископа и пеньюар дорогой шлюхи из ковбойского фильма. Черное кружево поверх кремового шелка расшито скорбными ликами королев в россыпи карт червонной и крестовой мастей. Ажурные оборки платья украшает узор из черных сердец и черных крестов. Любовь. Смерть. Любовь. Смерть. А рубиновые капли сердечек на шелке сквозь черное кружево кажутся каплями крови на исколотом теле безымянного святого. Отличный наряд для последней вечеринки! Впрочем, кто мог знать? Просто так совпало…

Так совпало, что я увела жениха у своей подруги, которая отняла у меня отца. Так совпало, что на этой вечеринке мы снова оказались вместе. О, хренов диснейленд! Его ненавидящие друг друга обитатели обречены все время встречаться на закрытых вечеринках, куда приглашают только избранных, но сползаются, конечно, все кому не лень. Потому что в диснейленде нет первых и вторых мест: здесь у каждого свой персональный пьедестал с единственно возможным первым местом. Это проклятие диснейленда: везде видеть одних и тех же людей, которых друг от друга уже воротит.

Когда я в сопровождении Александра появляюсь в старинном особняке с наборным паркетом и отбрасывающими голубые и желтые отблески выпуклыми стеклами в дверях и окнах, здесь уже воняет жжеными подгузниками от смачиваемых слюнями толстых сигар. Камерный оркестр деликатно подстраивается под какофонию голосов, звона бокалов с шампанским, смеха и стука ножей и вилок, периодически падающих на пол. Это музыка диснейленда. Так я это называю. Музыка вечно голодных. Когда тебе не нужно заводить полезные связи, обхаживать режиссеров, владельцев модельных агентств, руководителей рекламных отделов крупных компаний и просто богатых бездельников, с которыми можно время от времени выбраться на ужин, вся абсурдность этого картонного мира становится еще заметнее. Просто начинаешь воспринимать это не так остро. Начинаешь относиться ко всему этому цирку как к домашнему театру, в котором наперед знаешь, кто напьется во втором действии и рухнет за кулисы вместе с декорациями.

Но в этот раз меня ожидают сюрпризы. В тот момент, когда Саша останавливается, чтобы поговорить с кем-то из тех, кого он называет «люди-акулы», в дверях появляется еще одна участница спектакля, который начнется совсем скоро, – Виктория Дольче. Одетая в белое платье-смокинг отYves Saint Laurent, она выглядит роскошно. Винтажная шляпка из атласа делает ее бледное лицо с едва заметными темными кругами под глазами не более чем тщательно продуманной деталью образа. В руке Виктория сжимает вместительный и удобный белый кожаный клатч отFendi, который выглядит так респектабельно и иронично, что ни у одного секьюрити никогда не возникнет мысли попросить открыть его. Если бы кто-то из охранников догадался это сделать, то с удивлением обнаружил бы лежащий там миниатюрный пистолет. Пожалуй, слишком миниатюрный, чтобы считаться настоящим оружием.

На секунду вернемся назад. В те зимние дни, когда я поняла, что что-то удивительное произошло в моей жизни, и когда, вернувшись в промозглую Москву, заваленную мусором после прошедших праздников, я приехала к Марку, чтобы попрощаться с ним и отдать ему кольцо, которое он мне подарил.

Все произошло не так, как я хотела. А КАК я хотела? Да я и сама не знаю… Еще в самолете я прокручивала эту ситуацию в голове… И мне казалось, что я просто смогу сказать: Марк, это было глупостью. Мы оба это знаем. Давай отпустим друг друга…

Но все происходит не так. Марк как будто ждал меня. Незапертая дверь. И он сидит у стола напряженный и мрачный, ломая в пальцах незажженную сигарету. Он старается не смотреть на меня, как будто знает, что я пришла с дурными вестями, и думает, что, не замечая меня, можно предотвратить неизбежное.

Мы долго сидим молча в полутемной квартире, слушая, как внизу холодно и жестко гремит дверь магазина.

Когда я молча снимаю кольцо и оставляю его на столе, Марк некоторое время, как загипнотизированный, смотрит на него.

– Какая ты дурра, Лиза… – наконец произносит он горько и зло. – Неужели ты думаешь, что будешь счастлива с этим жирным говнюком, который набит деньгами?! Ты думаешь, он купит тебе счастье?

Я пытаюсь взять его за руку, но он нервно вырывает ладонь.

– Марк, а почему ты не можешь поверить, – тихо говорю я, – что я просто полюбила? Первый раз в своей никчемной маленькой жизни. По-настоящему. И мне неважно, сколько у него денег…

– Да потому что так не бывает! – выкрикивает Марк мне в лицо.

Когда я встаю и подхожу к нему, чтобы обнять, Марк обхватывает меня руками, как будто хочет навсегда привязать к себе.

– Какая ты дурра, дурра, Лиза! – шепчет он, и я чувствую, как на мои шею и плечо падают тяжелые слезы, и сама начинаю реветь. Так мы стоим, обнявшись, и плачем каждый о своем, пока не кончаются силы и слезы…

Когда я покидаю Марка и его квартиру, я зачем-то захожу в ванную и, встав на бортик, дотягиваюсь до верхней полки. Мои пальцы ощущают холодный металл. Я осторожно беру пистолет и кладу его в свою сумку. И ухожу, тихо закрыв дверь.

Этот пистолет я оставила потом в квартире Виктории.

Как вы, возможно, догадались, в клатче Виктории лежит тот самый пистолет. И, как вы, возможно, догадались, Виктория приходит на этот прием, чтобы убить меня. Не знаю, что расстроило ее больше: то, что я, сама того не подозревая, разрушила ее многоходовую партию по завладению одним из самых богатых холостяков диснейленда, или то, что я надругалась над ее гардеробом.

Признаюсь, в тот момент, когда в моей голове складывается весь этот довольно банальный пазл, в котором я и Виктория – всего лишь две вещи, поменявшие хозяев, у меня возникает мысль о том, что Виктория захочет сделать что-то подобное. Просто потому, что она никогда не смирится с тем, что ей нашли замену… Но я быстро расстаюсь с этим предположением – ведь в картонном мире диснейленда даже месть не может быть настоящей. Но диснейленд любит преподносить сюрпризы!

Пьющие и жующие гости этого очередного праздника и не подозревают, что прямо рядом с ними затевается кое-что увлекательное. Я тоже продолжаю улыбаться и говорить глупости. И нахожу, что быть большой безмозглой говорящей куклой не так уж и плохо. Пожалуй, в мире диснейленда это единственная роль, подходящая для существа, наделенного исключительно совершенными пропорциями и внешней привлекательностью. К сожалению, на эту роль претендует очень много желающих…

Пока я беззаботно вживаюсь в эту счастливую роль, Виктория за кулисами готовится к своему эффектному выходу на сцену. В одной из комнат, приспособленных под раздевалку и гримерную для участвующих в вечеринке нанятых моделей, стриптизерш и музыкантов, она щедро поливает чехлы от фраков и наспех брошенную одежду дорогим односолодовым виски. Как только Виктория подносит зажигалку к разлитой жидкости, счастливые обитатели диснейленда, присутствующие на празднике, оказываются в западне, потому что комната-раздевалка находится как раз на пути к выходу из здания. Огонь мгновенно растекается по висящим на спинках стульев, вешалках и лежащим на полу вещам. Полюбовавшись этим гипнотическим зрелищем, Виктория выходит из комнаты и осторожно закрывает за собой дверь. Чтобы устроить настоящую охоту, Виктория, как профессиональный загонщик, перемещается к одному из баров, работающих рядом с оркестром, чтобы замкнуть огненное кольцо вокруг своей жертвы. Хороший бар – это настоящий пороховой погреб. Пятидесятиградусный ямайский ром горит лучше бензина. Текила, водка, самбука, виски легко образуют смесь, схожую с напалмом. Для того чтобы устроить ад в каком-нибудь клубе, достаточно случайно разлить любой крепкий напиток рядом с источником пламени. Свечой или спиртовой горелкой, которая находится здесь же рядом, согревая каких-нибудь приготовленных в вине перепелок, лежащих в серебристом саркофаге из пищевой нержавеющей стали.

Когда спиртовое пламя растекается по столу со стоящими на нем многочисленными подогреваемыми блюдами и стекает на пол, это вначале воспринимается как увлекательное шоу. Что-то вроде фейерверка. Те, кто находится рядом, издают сдавленный звук, обозначающий крайнюю степень восхищения, после чего замирают, очарованные открывающимся зрелищем. Через несколько секунд те, кто находится дальше от места действия, замечают нечто поразительное и начинают восторженно орать: «Смотрите! Вот туда! Огонь! Вааауууу!» И только через минуту, когда синий ручеек холодного пламени уже превращается в настоящее море горячего огня, который охватывает скатерти, салфетки, шторы, удивление сменяется животным ужасом и невероятной паникой.

Вероятно, к этому моменту кто-то из секьюрити уже замечает дым, выползающий из-под закрытой двери на мраморную лестницу, в курительную комнату и просторный холл. И, открыв дверь, обнаруживает, что огонь в комнате уже взялся за дубовые стенные панели, дорогую обивку стен и стащенные туда стулья, кресла и диваны…

Выскакивающие в холл перед лестницей гости натыкаются на густую стену дыма, сквозь который вырывается огонь, и устремляются обратно в залы с уставленными едой столами, все еще играющими музыкантами и полуголыми моделями, продолжающими развлекать нефтяных королей, медных королей, макаронных королей, королей порно и других самопровозглашенных монархов диснейленда.

Но паника как огонь: разгоревшись, она начинает пожирать всех вокруг. И вот уже шикарная вечеринка похожа на объятый огнем цирк, где в запертом вольере с дикими воплями мечутся обезьяны, сбивая друг друга и пытаясь расшатать прутья клетки. Особое сходство с цирком ситуации придают маленькие ухоженные собачки разных пород, сидящие на руках у ополоумевших ухоженных женщин. Они (собачки, а не женщины) заливаются пронзительным лаем и подвывают на все лады, чувствуя разгуливающую рядом смерть.

Ситуацией владеют только попавшие на золотую вечеринку светские репортеры глянцевых журналов, а также секретарши и жены личных шоферов королей и их приближенных, сумевшие разжиться приглашениями. Моментально сориентировавшись в обстановке, они начинают набивать сумки и карманы всем, что попадается под руку, начиная от бутылок с дорогими напитками, заканчивая столовыми приборами и оставленными в панике дамскими сумочками. Наблюдая за тем, как известный современный художник ползает под столом, пытаясь подобрать выпавший у кого-то из рук телефонVertu, я думаю о том, что все находящиеся в зале вполне заслуживают того, чтобы быть сожженными заживо.

Особенно комично смотрятся макаронные и прочие короли, которые с растерянным видом крутят головами, видимо в поисках какого-то отдельного спасательного VIP-трапа, который должны им подать для выхода из этого с каждой минутой теряющего свою респектабельность дома. Или кто-то все еще думает, что это часть развлекательной программы – новое эксклюзивное огненное шоу, придуманное специально для того, чтобы расшевелить гормоны перед предстоящей длинной ночью в компании разодетых в брендованные шмотки школьниц? По лицам присутствующих я вижу, что это предположение все еще вертится в голове у многих. Ведь каждый из них всерьез считает, что все происходящее здесь придумано только для него, чтобы разогнать его вечную скуку и порадовать новыми ощущениями перекормленные органы восприятия.

Впечатление грандиозного праздничного шоу портят только похоронного вида телохранители, обеспокоенно снующие по залу в поисках своих дорогостоящих подопечных. Они держат руки за обшлагами темных пиджаков, там, где у них висит оружие. Оно может понадобиться им очень скоро, потому что по мере того, как огонь охватывает все новые площади, поведение участников вечеринки становится все более агрессивным. И вот уже я вижу, как, сбивая и давя друг друга, группа luxury-обитателей диснейленда в разодранных платьях из новых коллекций и в висящих, как удавки, галстуках, болтающихся поверх перепачканных рубах, несется через анфиладу комнат в поисках черной лестницы. Должна же быть черная лестница в старинном особняке! (Потому что только в наш просвещенный век прислуге великодушно разрешили с гордым и презрительным видом входить в господские дома через парадные подъезды со стоящими возле них швейцарами и охраной.)

Все происходящее вызывает у меня какое-то радостное возбуждение. Возможно, это продолжает действовать принятый с утра траницилпромин, вступивший во взаимодействие с выпитым шампанским.

Похоронного вида телохранители отодвигают нас с Сашей в какой-то, по их мнению, безопасный угол рядом с остатками бара и подиумом, на котором играли музыканты. Здесь уже выжженная земля, политая газировкой, воняющая тлеющей свалкой и усыпанная осколками и каким-то черным месивом.

В этом разворошенном luxury-муравейнике, где тяжелый едкий воздух дрожит от напряжения, криков, звона бьющейся посуды и топота сотен ног, я не успеваю заметить, как Виктория оказывается за моей спиной с пистолетом в руке. Я поворачиваюсь к ней лицом только тогда, когда телохранитель Саши, привычно стреляющий глазами по сторонам, вдруг резко разворачивается, вытащив из-за пазухи пистолет. Инстинктивно обернувшись назад, я вижу направленное на меня темное дуло в руке Виктории, одетой как настоящая бешеная сука.

В следующий миг все происходит как в фильме, когда хотят показать какой-нибудь кульминационный момент, после которого напряженные зрители должны содрогнуться в эмоциональном оргазме. Время вдруг исчезает вместе со звуками. Я как будто зависаю между кадрами кинопленки и вижу сразу все происходящее. Смотрящую на меня темноту ствола. Руку телохранителя рядом с собой. Разинутый рот бегущей мимо модели с черной гнилой дыркой в одном из коренных зубов. Людей, пытающихся выбраться в одно из открытых окон, отталкивающих и бьющих друг друга. Догорающую штору, которая опадает на пол черными тлеющими кусками. Человека, лежащего на полу, видимо без сознания, и молодого парня, снимающего с него золотые часы под видом оказания первой помощи. Огонь, беззвучно танцующий где-то в холле второго этажа. Раскатившийся по полу фальшивый жемчуг. Растоптанную еду. Двух накрашенных старух, вырывающих друг у друга серебряное блюдо. Забившегося под стол немолодого плешивого музыканта, стоящего на коленях и прижимающего к груди скрипку так, как будто это маленький ребенок, которого он закрывает своим телом.

Потом я слышу хлопок, и все вдруг начинает двигаться, сыпаться и меняться, как стеклышки в калейдоскопе. По всей видимости, одно из этих острых разноцветных стеклышек впилось мне в плечо и пульсирует там горячей острой точкой. И я тоже вместе с этими цветными стеклышками вдруг лечу куда-то вниз, переворачиваясь в крутящейся трубе калейдоскопа. Уже в полете я слышу еще один хлопок. И вижу, как где-то рядом с тем местом, где стояли я и Саша, образовалась куча мала, в которой кого-то бьют, оттаскивают, придавливают к полу… Я сразу глохну от множества звуков.

Прихожу в себя я уже сидя на полу. Неподалеку от меня корчится, истекая чем-то похожим на вишневый сироп, Виктория.

– Ты бы тоже хотела меня убить? – спрашивает Виктория, когда я оказываюсь рядом с ней и успокаиваю ее, как могу.

Но, что бы я ни ответила ей, это уже неважно.

Когда я лежу на полу рядом с Викторией, взяв ее за руку, я уже не думаю о том, какая она сука, потому что увела моего отца, разрушила мою семью и всадила в меня пулю. Правда заключается в том, что и она и я – просто две красивые куклы, которые сейчас лежат рядом. И я не знаю, что было бы, если бы не произошло то, что произошло. Возможно, какая-нибудь другая девочка захлебывалась бы в волнах мучительного беззвучного крика оттого, что ее отец, которому наскучила его постаревшая жена и пресные семейные будни, оставил семью и выбрал бы меня. Красивую куклу с шелковистой кожей, упругим телом и вечно приоткрытым в удивленной полуулыбке ротиком. Выбрал бы, как выбирают в магазине, и играл бы со мной, покупая наряды и украшения, вывозя меня в рестораны, обустраивая мой кукольный домик и укладывая с собой в постель… И нам было бы комфортно. И мне бы не пришло в голову, что где-то есть эта девочка, которая мечтает убить меня и задыхается в бессловесном крике… Девочка, которая не торопится домой, потому что там ее ждет холодная и молчаливая пустота. И эта девочка непременно наделает глупостей, о чем потом будет очень жалеть, или попадет в неприятности, из которых будет очень сложно выползти живой…

Сейчас, лежа на полу, я спокойно думаю обо всем этом. И мне кажется, я даже улыбаюсь, потому что мне наконец-то все стало понятно в этом мире…

– Почему ты молчишь? – капризно-плаксиво спрашивает Виктория. Ей хочется, чтобы ее пожалели. – О чем ты думаешь?

Я думаю о будущем. Потому что именно туда я сейчас направляюсь.

Напоследок мне хочется сказать Виктории, что я горжусь ею. Потому что впервые в жизни она совершила настоящий поступок… Но я не буду ей говорить об этом. Вряд ли сейчас она захочет думать о том, что произошло с нами.