СПРАВЕДЛИВОСТЬ ДОЛЖНА ТОРЖЕСТВОВАТЬ!

СПРАВЕДЛИВОСТЬ ДОЛЖНА ТОРЖЕСТВОВАТЬ!

Далеко не часто в жизни человека случаются события, даже самые для него примечательные, когда повседневность исчезает и остается лишь всепоглощающее чувство восторга, неповторимости момента. Так бывает и в жизни народа…

Это было, когда наступил День Победы. Все знали и видели его приближение в громе орудий и отсветах пожарищ на той земле, где родилась война, откуда она началась.

И вот война — невиданная, всенародная — окончилась. Мир буквально светился на лицах людей. Казалось, происходило нечто волшебное — доброта и возвышенность чувств воцарились на израненной земле.

Таким виделся мир и Ивану Павловичу. Вот почему он, может быть, сильнее, чем когда-либо, воспринимал себя как часть своей родной страны. Всегда решительный, прямой, резкий, до фанатичности преданный своему любимому делу, он не знал компромиссов, даже в самые тяжкие минуты бытия не раздумывал, когда нужно было отдать предпочтение справедливости. Справедливость должна торжествовать в жизни! Таким был его дух, таким был он весь. И теперь он особенно строго, требовательно смотрел на мир: справедливость победила, значит, надо возрождать жизнь на земле, творить ради светлого будущего.

…Он вглядывался в лица людей, которые не могли сидеть дома в тот торжественный, незабываемый день. Перед ним было необъятное человеческое море. Это было необыкновенно, сказочно: люди двигались, улыбались, смеялись, как один человек.

Да, то, что происходило 10 мая 1945 года на Красной площади, было зрелищем незабываемым. Но праздник Победы не завершался этим днем, нет. Он не сменился буднями с последним фейерверком салюта. Пришел новый день, за ним другой. Иван Павлович чувствовал: великая победа наложила свой отпечаток на деяния людей. Все были устремлены в будущее, всем хотелось творить для мира.

Знаменитое изречение-лозунг: «Все для фронта, все для победы» — история бережно приняла на свои скрижали и перевернула страницу.

Праздничные будни… Они пришли к Ивану Павловичу Бардину, начавшись с подготовки к торжеству в связи с 220-летием Академии наук. Праздник Победы и праздник отечественной науки… Иван Павлович хорошо понимал, что наука становится знаменем эпохи, ее главной движущей силой. Внимание, которое уделялось торжествам, отражало не только стремление Советского государства и его руководителей отдать дань прошлому, но в большей мере оценить и подчеркнуть значение науки сейчас, в годы утверждения на Земле идеалов научного коммунизма.

Торжества начались в Москве с участием большого числа ученых и зарубежных делегаций. И все, кто в тот вечер находился в Большом театре, ощущал незримую связь между историей и современностью. Эта связь подчеркивалась не только докладами, речами, но и искусно организованным концертом. Как и все участники торжеств, Иван Павлович с волнением слушал обычно редко исполняемое творение Чайковского «Увертюра 1812 год». Эта музыка производила на него ошеломляющее впечатление. Удивительно четко и просто она рисовала картины русской народной войны с Наполеоном. Не нужно было быть знатоком и ценителем музыкальной классики, чтобы почувствовать в «Увертюре» моменты, посвященные французам, апофеоз Бонапарта и его падение, патриотизм русского воинства и великую победу над супостатом: медные гудящие звуки сливаются со звоном колоколов, нарастающим с каждым мгновением и поглощающим все остальные звучания…

Замирают инструменты, и в оркестре остается лишь торжественный перезвон колоколов. Победа!

Удивительное ощущение было у всех, кто слушал Чайковского в тот вечер. Комок подкатывался к горлу… Музыка связала далекие друг от друга эпохи в один монолит. Аплодируя и вызывая исполнителей, Иван Павлович вспомнил, по естественной ассоциации, Дмитрия Шостаковича, его бессмертную симфонию, написанную в осажденном Ленинграде. В ней идет та же тема, тема войны с захватчиками, те же приемы как бы рисованной музыки, в которой легко угадывается и тяжелая поступь фашистов, и их пиррова победа, и жертвы, понесенные советским народом, его героизм, и обязательное будущее — наша Победа.

После Чайковского — балет Асафьева «Бахчисарайский фонтан», и снова наслаждение — искусством танца, музыкой. Мог ли тогда подумать Иван Павлович, что спустя несколько лет ему придется в весьма деловой обстановке уделить внимание музыке, но уже не в качестве слушателя, а ее адвоката, защитника справедливости. И подумать только, кто был его подзащитный? Брамс!

Да, ему пришлось защищать Брамса. Это произошло через несколько лет. Среди многих и многих общественных обязанностей Бардин уделял внимание созданию Большой Советской Энциклопедии. Он состоял членом редакционного совета этого издания. И вот однажды на его рабочий стол легли очередные материалы энциклопедии, присланные заместителем главного редактора.

Среди них статья о Брамсе и разносный на нее отзыв, требующий не допустить ее появления в соответствующем томе БСЭ.

Иван Павлович вчитывается в статью, пробегает отзыв. Рецензент ни словом не обмолвился, отвечает ли статья научным и литературным требованиям энциклопедии. Нет, он выступает с неких «принципиальных» позиций и называет творчество Брамса реакционным. К тому же, видите ли, музыка Брамса «чрезвычайно сложная», она непонятна широкому слушателю.

Иван Павлович откидывается в кресло и — такова уж природа подсознания — явственно слышит мелодии знаменитых венгерских танцев Брамса. Как же они могут быть непонятными и непопулярными?!

Мысль возвращается к утверждению рецензента о реакционности музыки Брамса. Не нужно быть искусствоведом, чтобы понять нелепость этого обвинения! И кому оно принадлежит — искусствоведу, достаточно известному критику. Что же хочет этот критик? Закрыть Брамса для советского слушателя, изъять его из концертных программ? Понимает ли он_? что готовит преступление, замахиваясь на духовный мир советских людей, стремясь обеднить его?

«Логика» автора оглушительной рецензии была примитивной. Брамс иностранец, а раз так, то долой его с пьедестала мировой сокровищницы искусства. Какой вздор! Но Иван Павлович со свойственным ему стремлением искать и находить в человеке лучшее, делает над собой усилие и пишет спокойное и обстоятельное письмо:

«Заместителю главного редактора Большой Советской Энциклопедии тов. ЗВОРЫКИНУ

Считаю рецензию… на статью «БРАМС» ошибочной.

Произведения Брамса достаточно широко известны и пользуются заслуженной популярностью у советского слушателя (особенно «Венгерские танцы»).

Творчество Брамса не может быть отнесено к числу реакционных. В большинстве своих произведений он широко использовал народную музыку.

Отсутствие программности и оперной музыки в произведениях Брамса никоим образом не может являться мотивом для оценки ее как реакционной.

Нельзя считать музыку Брамса в целом «чрезмерно сложной». Это обстоятельство подтверждается опять-таки ее популярностью в широких кругах советского слушателя.

Наличие произведений Брамса в программах концертов и музыкальных учебных заведений вполне соответствует их музыкальной и воспитательной значимости.

Таким образом, статья «Брамс» после незначительных исправлений в тексте… может быть помещена в БСЭ.

Член главной редакции БСЭ Бардин

28. III.1951 года».

Конечно, случай с Брамсом — мимолетность в биографии крупнейшего металлурга, и, может быть, не стоило об этом говорить, если бы из множества штрихов не создавался образ ученого, не замыкающегося в скорлупе интересов своей специальности, всегда стремившегося широко смотреть на мир и активно откликаться на события, в нем происходящие.

Вскоре после памятного Дня Победы случился у Бардина первый после войны серьезный душевный конфликт. Владевшие им светлые чувства были омрачены одним событием. Неизбежность перемен вошла в противоречие с судьбой человека, глубоко им чтимого. И когда все было кончено, жизнь вынесла свой приговор. Иван Павлович часто спрашивал себя: не слишком ли резко, может быть, жестоко обошлись с этим человеком, может-быть, нужно было поступить по-иному, мягче, осмотрительнее? Ведь как много значит слово, теплота отношения на крутом повороте человеческой судьбы. А произошло вот что.

Празднования юбилея Академии наук были продолжены в Ленинграде. Участники торжественного собрания в Большом театре, советские и зарубежные гости отправились в ночное путешествие в «Красной стреле». Иван Павлович с волнением думал о городе на Неве, который на следующее утро предстанет его взору после длительного перерыва. Ленинград, город-легенда, устоявший в кольце блокады, несмотря на неимоверные страдания, привлекал внимание всего мира. Гости-иностранцы отправились туда с нескрываемым любопытством — глазами туриста увидеть чудо, а для советских людей Ленинград был символом нашей государственности, а теперь, после войны, и символом непобедимости нашего народа.

Взволнованный, шагнул Иван Павлович на перрон Московского вокзала Ленинграда. То, что представилось в этом городе его глазам, вызывало одновременно горечь и радость. Тяжело было обозревать развалины Пулкова, на сердце навалилась тяжесть от грустных картин многих других свежих ран войны, но сознание того, что твердыня Ленинграда осталась непоколебимой, поглощало чувство горечи. К тому же академические учреждения там хорошо сохранились, а ленинградцы сердечно принимали гостей.

Запомнился большой прием в Потемкинском дворце. Было очень дружно и весело, было хорошо. Стояли редкостные для Ленинграда погожие дни, а белые ночи и вовсе очаровали иностранцев. Одним словом, особая атмосфера Дня Победы, воцарившаяся в человеческих душах, торжествовала и в дни ленинградской поездки. Первые ухабы, о которые споткнулся Бардин, обозначились после возвращения в Москву.

Шел большой прием в Кремле, устроенный правительством для ученых. На приеме присутствовали видные государственные деятели. Не было недостатка в официальных и в самых сердечных тостах. Выступил и президент Академии наук Владимир Леонтьевич Комаров.

Но что случилось с этим остроумным и находчивым человеком? Слушая его, Иван Павлович с трудом подавлял в себе волнение. Комаров говорил невнятно, мысли срывались, путались. В наступившей тишине шуршала плохо осмысленная стариковская речь.

Когда он выступал, Иван Павлович в смятении чувств как бы слушал самого себя: «Жаль старика, не его вина в том, что он уже утратил способность говорить легко и складно. Но разве в этом дело?» И тут же, возражая самому себе, думал о железной необходимости перемен. «Владимир Леонтьевич сделал свое дело…» Правда, ораторские удачи или неудачи не могут служить критерием негодности его как ученого, но одна из важных функций президента — умение держать себя, будучи в фокусе внимания общественности своей страны, общественности всего мира. И что еще важнее: наукой теперь надо, необходимо руководить энергичней.

И когда Бардин с другими вице-президентами Академии наук был приглашен в Кремль, у него уже не было чувства внутреннего протеста против того, о чем в правительстве говорилось убежденно и непререкаемо: «Президент Академии должен быть неутомимым, деятельным человеком. Иначе он не сможет осуществлять руководство наукой. Комаров стар и болен. Ему надо уйти на некой, лечиться и заниматься работой, которая ему под силу. Необходимо освободить Владимира Леонтьевича от трудной миссии, он просто не в состоянии уже ее выполнять». В этом заключалось все: и человеческое отношение к заслуженному старому ученому и прежде всего забота о деле с точки зрения государственной необходимости. Все было правильно…

Кто же будет новым президентом? Позже, когда был дан ответ на этот вопрос, на долю Ивана Павловича выпала горькая миссия убедить В. Л. Комарова подать в отставку. Отправляясь к нему вместе с академиком Александровым, Бардин подбирал подходящие слова. А получилось так, что он молчал. Бардин вообще потерял дар речи, и все время говорил Александров. Комаров держался подчеркнуто сухо. Конечно, визит делегации не был для него неожиданным, он либо догадывался, либо уже знал о принятом решении.

«Как тяжело старику, — думал Иван Павлович. — Еще бы. Столько сделав для академий, проведя у руководства ею такие тяжелые годы, он должен теперь все бросать…»

Да, Бардин видел: чего-то не хватало, чтобы правильное решение об отставке было воспринято Комаровым если не с легкой душой, то с полным сознанием справедливости. Ведь Владимир Леонтьевич — человек талантливый, умный — не мог не понимать, что время и болезни сделали свое дело. В 1942 году в Казахстане Бардин был свидетелем, как Владимир Леонтьевич тяжело страдал от затяжной серьезной болезни. И, несмотря на это, упорно, очень много работал. А позже с ним произошел еще и удар… Но что, что можно в таком случае сделать, как облегчить участь человека, так много сил отдавшего общему делу, а теперь старого и больного?.. Иван Павлович думал, терзался и не находил ответа на эти вечные вопросы жизни. Но работа есть работа. Надо было думать и об академии.

О новом президенте, Сергее Ивановиче Вавилове, Бардин впоследствии вспоминал: «Физик по образованию, выдающийся ученый в области радиофизики, явлений люминесценции, философии естествознания, сделавший со своими учениками серьезные открытия в области атомной физики, Сергей Иванович Вавилов как нельзя лучше подходил для этой работы… Поэтому кандидатура Сергея Ивановича нашла поддержку у большинства».

Возможно, кое-кто сделает предположение, что переживания Ивана Павловича Бардина в связи с неожиданной отставкой В. Л. Комарова говорят о его повышенной чувствительности. Такое предположение вряд ли справедливо. Жизнь и творчество Ивана Павловича полностью вписываются в эпоху: восстановительный период, пятилетки, невиданная по масштабам война, эпопея послевоенного развития. Время, наполненное героикой борьбы, формирующее и закаляющее характер и чувства. Находясь на вышке научной и государственной деятельности, Бардин не мог быть самим собой, если бы не обладал качествами бойца, исключавшими что-либо похожее на сентиментальность. Нет, не о чувствительности идет речь, когда анализируешь поступки и мысли Ивана Павловича, а о чувстве гражданственности и справедливости. Изучая его биографию, ловишь себя на ощущении, которое кажется удивительным парадоксом; так и хочется иной раз воскликнуть: «Помилуйте, Иван Павлович, нельзя же до такой степени быть справедливым!» Но именно эта черта характера во многом определяла поступки и движение мысли Бардина, резко подчеркивая его яркую индивидуальность.

Справедливость!.. Во имя ее Иван Павлович отказывался идти на компромисс в весьма сложных положениях, более того, он не оставался безразличным даже в тех случаях, когда жертвами несправедливости оказывались не только его живые современники, но и павшие или давно ушедшие из жизни.

Во всем должна торжествовать справедливость — кредо Бардина, и он действовал, шел в наступление, если видел и чувствовал, что она оказывается попранной.

Хочется привести один пример, если можно так сказать, «бокового звучания» в биографии Ивана Павловича — факт, лежащий в стороне от его магистральной деятельности ученого и государственного мужа. Как и каждый из нас, Бардин хранил в своей памяти картины далекого детства, юности. Десятки, может быть, сотни имен товарищей, друзей молодости… Жизненные пути сводили с ними Ивана Павловича вновь, а затем разводили, чаще всего уже навсегда. У каждого своя дорога.

С тех пор как еще до революции молодой Бардин работал мастером в доменном цехе Юзовского завода, утекло немало воды — так много, что в памяти 75-летнего Ивана Павловича образовалось нечто вроде геологических напластований. Попробуй вспомни, что было тогда. И все же он помнил… Помнил всю обстановку, быт, будни с 10—12-часовым рабочим днем, изнурительным трудом, которым беззастенчиво пользовались иностранные концессионеры.

Воспоминания воспоминаниям рознь. Чаще всего упражняются с памятью от нечего делать, в часы досуга. Значительно реже воспоминания всплывают на поверхность в результате острой реакции, подобно удару бича. С Иваном Павловичем такое и случилось, будто кто-то стеганул его по нервам, и эта боль вызвала в памяти видения прошлого.

Собственно, почему должно быть больно, если речь шла об одном из спутников далекого прошлого? Тем более что этого человека уже давно нет в живых, скончался в 1930 году, и ничем, кроме честного имени, не был примечателен — просто труженик, каких тысячи…

Тут невольно напрашивается параллель с Брамсом. В конце концов какое дело металлургу Бардину до Брамса и его наследия? Почему Иван Павлович Бардин должен был залезать в искусство и искать в нем справедливости? Мало ли своих «болячек»? Крупнейший ученый, вице-президент академии, он был лично ответствен за многое, очень многое на необозримом фронте науки и производства. Но… Должна существовать на свете справедливость!

Ему попался на глаза № 10 журнала «Физкультура и спорт» за 1957 год. В нем — статья, посвященная истории физкультуры на Украине. Тема — весьма специальная, к тому же относящаяся к далекой истории.

Как видно, автор ее не слишком утруждал себя скрупулезным изучением фактов и сделал «козлом отпущения» некоего Георгия Николаевича Николадзе. Поставив его в ряд отрицательных персонажей, автор очерка воздал ему должное как представителю буржуазного спорта. Ну, а поскольку это так, значит Николадзе ненавидел рабочих, издевался над ними и т. д. и т. п.

Георгий Николаевич Николадзе работал в 1913 году в Кузовке вместе с Бардиным. И было в действительности все наоборот. Сын известного в Грузии прогрессивного деятеля, Георгий Николадзе на досуге занимался спортом и привлекал к нему рабочих-металлургов, инженеров, мальчиков-рассыльных — всех, у кого хватало сил после изнурительного рабочего дня приходить на занятия. Иван Павлович отчетливо помнил, с каким большим уважением относились рабочие к Николадзе.

Читая журнал, Бардин на время забыл об ответственном задании, которым жил последние дни. Завтра он улетает в Индию с важным правительственным поручением, и, казалось бы, сегодня вое иные дела в сторону. Но нет! Спортивный журнал словно прилип к его руке. До чего же докатился этот автор! Он идет на явную ложь, чтобы иметь возможность поставить клеймо на придуманном им буржуазном отпрыске, сочиняет эффектный эпизод: Николадзе будто бы выгоняет рабочих со спортивных занятий за то, что они запели революционную песню «Смело, товарищи, в ногу». По словам автора, это якобы случилось в 1905 году. Но ведь Николадзе приехал в Юзовку только в 1913 году. А в 1905 году он был еще гимназистом.

Возмущение нарастало лавинообразно, и тут же созрело решение: немедленно защитить имя покойного Николадзе, не позволить безнаказанно сочинять подобное пасквили.

Отбросив журнал, Бардин берет перо. На чистый лист бумаги ложатся слова: «…Людям подобного типа человеческие души служат не для творчества, а исключительно для поддержки своего гадкого существования. И тут они не устоят ни перед чем, погубят отца и мать. Эти люди — поистине порождение крокодила. Если римляне говорили об умерших: «аут бене — аут нигиль», то эти исчадий человека нападают как раз на тех, кто не может уже защитить себя».

Времени совсем немного, но нужно написать. Он вспоминает еще живущих ветеранов — Кузьму Григорьевича Могилевского, Петра Семеновича Болотова и других товарищей его юности. Каждому из них с возмущением пишет о статье, просит откликнуться, не позволить посрамить память о Николадзе.

В письме Болотову можно прочесть такие строки: «Как Вы помните, в доменном цехе Юзовского завода работал в качестве сменного инженера с 1913 по 1915 г. грузин — Георгий Николаевич Николадзе. Его деятельность в насаждении физкультурного спорта в Юзовке и в Енакиеве описана в № 10 журнала «Физкультура и спорт» за 1957 г. в извращенном, оскорбительном виде. Ни у кого из нас, знавших его и работавших с ним, такого представления о нем не было и не могло быть. Там искажены и самый портрет Г. Н. Николадзе, и хронологические даты, и т. п., из чего следует, что он не был на стороне народа, а был его врагом. Теперь ему все это уже безразлично (Г. Н. умер почти 30 лет назад), но не безразлично для нас, людей, с которыми он работал и которые его считали и считают совсем другим…»

В конце 1957 года редактор журнала «Физкультура и спорт» получил письмо от вице-президента Академии наук СССР И. П. Бардина. На трех страницах на машинке заявлялся резкий и обоснованный протест по поводу искажения на страницах журнала образа Г. Н. Николадзе. Письмо заканчивалось следующими словами:

«Личность Г. Николадзе является примером, которому надо следовать и учиться нашей молодежи.

Фигура Г. Николадзе не обычная. Это результат не только его способностей и воспитания, но также и влияния окружающей среды. Семья Николадзе была близко связана с Орджоникидзе, Маяковским, академиком Писаржевским и другими. Ведь не зря говорится: укажи мне своих друзей, я скажу, кто ты.

В извращении личности Г. Николадзе вина, разумеется, лежит… на писателе Исакове и редакции Вашего журнала. Статья по любому вопросу не должна рассчитывать на сенсацию. Это не гастрономическое блюдо, которое надо подать с острым гарниром. Я представляю себе, что любая статья является плодом большого творческого труда, и ее материалы должны быть точны. А в данном случае надо было вспомнить римское изречение: «То, что можно позволить себе с живыми, нельзя допускать с мертвыми». Они защитить себя не могут».

Мы не знаем, что происходило на редакционной летучке в журнале «Физкультура и спорт» после того, как письмо Бардина было оглашено редактором. Но в архивах Ивана Павловича сохранился ответ редакции:

«Многоуважаемый Иван Павлович! Редакция подтверждает получение Вашего письма от 28 декабря 1957 года и благодарит Вас за ценное сообщение о Г. Н. Николадзе. Редакция будет весьма признательна, если Вы сообщите нам адрес сестры Г. Н. Николадзе, чтобы установить связь с нею и получить более подробный материал о Г. Н. Николадзе, как об одном из первых организаторов физкультурного движения в Донбассе, для публикации в журнале «Физкультура и спорт».

С уважением

ответственный редактор — П. Соболев».

…Я намеренно подробно остановился на двух, можно сказать, «частных» случаях из биографии Ивана Павловича Бардина — с композитором Брамсом и с Г. Николадзе. Эпизоды весьма характерные для личности Ивана Павловича Бардина! Они помогают глубже понять его поступки на главных магистралях жизни и деятельности ученого.