«Я БУДУ ДОМЕНЩИКОМ»
«Я БУДУ ДОМЕНЩИКОМ»
Наверное, это хорошо, когда человек начинает жить, сталкиваясь с трудностями, преодолевая их, когда именно в таких условиях происходит становление его характера, формирование его натуры.
Автор этой книги твердо убежден (и убедился на опыте своей жизни), что каждому молодому человеку нужна, необходима достаточно суровая — если хотите, спартанская — школа воспитания. Школа, в которой добрыми воспитателями выступают и суровость, и требовательность, и материальная ограниченность.
Крепкие, уверенно шагающие по земле люди вырастают в такой школе жизни!
…Годы учебы в Мариинке закончились. Первые полгода самостоятельной работы в дворянском имении (только после этого выпускник училища получал свой диплом). Казалось, достигнуто то, о чем мечталось. Мечталось — кому? Может быть, матери, родственникам, но не ему, молодому Ивану Бардину. Он не помышлял оставаться на всю жизнь в услужении у собственников российских поместий. Властно влекло к себе неведомое будущее.
Только учиться!
Работа в поместье была несложная, но не захватывала. Единственное, что потом с удовольствием вспоминал Иван Павлович, это… хорошую лошадь. За несколько месяцев он прекрасно выучился ездить верхом.
Как только ему был вручен диплом Мариинского училища, все мысли сконцентрировались на одном: надо учиться дальше. Путь был определен: Ново-Александрийский сельскохозяйственный институт.
Впервые ехал молодой специалист в западные губернии Российской империи. Орел, Брянск, Брест…
«Ново-Александрия, — писал он, — представляла собой небольшой городок, живописно расположенный на берегу р. Вислы и разделенный на три части: еврейскую — на самом берегу Вислы, польскую — фешенебельную часть, и русскую, где были размещены казармы и государственные квартиры Тульского и Белевского полков, казачьи сотни и артиллерийская батарея.
Город и деревни были совершенно не похожи на русские. Влияние Запада сказывалось на них весьма значительно. Повсюду были мощеные дороги, даже в деревнях. Самые деревни располагались вдоль шоссе, обсаженного большими тополями (оно сооружено еще при Наполеоне)».
Конкурсные экзамены закончились неудачей. По результатам он оказался 63-м по счету претендентом, а мест было только 60. Небезынтересным оказался разговор с директором института. Узнав, что проситель окончил Мариинское училище, он резко оборвал разговор, сказав, что ничем помочь не может. В тот же день, чуть позднее, обсуждая в кругу неудачников свой визит к начальству, Иван Павлович понял, откуда дул ветер. Незадолго до этого поступило распоряжение правительства: абитуриентам учебных заведений, в которых происходили забастовки учащихся, никаких льгот при поступлении не давать. А именно в этом отношении показали себя неблагонадежными ребята из Мариинки!
Снова надо было готовиться к поступлению в институт. Не отступать же! У Ивана Бардина уже явно формировалась столь необходимая в его положении черта настойчивость, упорство в достижении цели. Старания тетушки, ее материальная помощь и добрые советы сами по себе не могли вывести юношу туда, куда он стремился, — на широкую дорогу знаний, к делу, которое могло бы стать делом всей жизни.
Через год абитуриент снова предстал перед строгими членами конкурсной комиссии. А затем, когда экзамены закончились, произошел любопытный эпизод.
По комнатам, где размещались будущие студенты, прошли один за другим фуражечник, портной, сапожник.
— Что желает господин студент: пошить фуражку для института специально или выбрать готовую?
— Но я еще ничего не знаю!
— Я знаю… Вы приняты.
— Как?! Откуда вам это известно?!
— Вы приняты.
Возбужденный Бардин не знал, верить или не верить такому сообщению.
Но за фуражечником уже шел портной:
— Разрешите? Пану студенту необходимо иметь форменный мундир. Поздравляю вас, вы приняты.
Секрет открывался просто. Заинтересованные в заказах более ловкие портные и сапожники держали тесную связь с канцелярией института. За коробку конфет или флакон духов работающие там девушки сообщали о принятых сразу же после заседания ученого совета, еще до того, как результаты становились известны абитуриентам. Шили студентам, конечно, в кредит.
От учебы в Ново-Александрии остались добрые воспоминания.
Хорошо запомнились лекции профессора Мышкина по физике, Самойлова по кристаллографии. Несмотря на сухость предмета, Самойлов так просто и понятно излагал его, что студенты хорошо определяли строение кристаллов и минералов и, как правило, посещали все без исключения лекции Самойлова. Много занимался Бардин химией в лаборатории профессора Семенова, который уделял ему внимания больше, чем другим студентам, разрешал заниматься в лаборатории во внеучебное время.
Помпезно выглядело само здание института. Это был дворец польского князя Чарторийского. Здание состояло из старой дворцовой части и двух пристроек более позднего происхождения в виде буквы «П». В центре помещался бассейн, выложенный камнем, с различными водяными растениями. Кроме главного здания института, в парке имелся еще ряд зданий с интригующими названиями: беседка Сивиллы, замок Эстерли и т. п. Помимо того, было много гротов и подземных ходов, сохранившихся от далекого прошлого.
Здесь, в Ново-Александрии, Ивана Бардина застала русско-японская война и революция 1905 года. События в Порт-Артуре, поражение русских войск тяжело отзывались в сердцах. Всколыхнувшееся чувство патриотизма не прошло мимо Ивана Бардина, он решил проситься добровольцем в эскадру, отправлявшуюся на Дальний Восток.
Отговорили товарищи, видевшие дальше: «Помогать этой войне не следует!»
С осени 1904 года в институте участились студенческие сходки и собрания. Среди различных вопросов, которые ставились на обсуждение, были и такие, как выражение протеста против существующего строя.
У польских студентов, вспоминал Иван Павлович, существовала своя организация — «коло», что значит кружок. Их можно было всегда узнать по одежде. Вместо форменного мундира они носили так называемую «кланку» — тужурку с красными, синими или зелеными отворотами, фуражку-«конфедератку», высокие сапоги и дубовую палку-полянку с серебряным наконечником. «Это был очень красивый костюм, который любили одевать и русские. Как у поляков, так и у русских он выражал протест, несогласие с существующими порядками».
Революционно настроенная молодежь института пользовалась каждым удобным случаем, чтобы показать свою оппозицию царскому правительству. Репрессии начальства — исключение на год и на два из института — воспринимались многими с гордостью. Здесь установилась своеобразная традиция: оканчивать институт только после того, как попадешь в «неблагонадежные».
Не миновал этого и Иван Бардин.
«В Люблинском театре, примерно в 100 километрах от Ново-Александрии, ставили пьесу «Контрабандисты», в ней весьма отрицательно изображалась жизнь пограничных евреев. Студенчество решило спектакль сорвать. В Люблин была командирована наша группа. Во время представления в театре начались крики, свист, на сцену полетели огурцы. Спектакль был сорван, студентов арестовали и отвели в полицию. Министерство народного просвещения предложило исключить их сроком на один год. Большая часть студентов института выразила им свое сочувствие. Тогда их также исключили из института. В числе пострадавших оказался и я».
событие имело в жизни Ивана Павловича далеко идущие последствия. Выгнанный из института, он должен был где-то работать. Решил: «Поеду в Ставрополь», туда, где уже временно работал помощником землемера во время каникул, год назад.
Здесь судьба близко столкнула его с событиями, которыми был так богат год 1905-й. В городе жило много верующих различных религиозных толков. Между ними нередко велись горячие споры. Вот чем кончился, по рассказу Ивана Павловича, один из таких диспутов:
«Однажды в летний субботний вечер возле церкви, находившейся наплавной, Дворянской улице города, между собравшимися разгорелся спор на религиозную тему. Верующие горячо и громко что-то доказывали друг другу. Народу было много, но никаких признаков нарушения общественного порядка как будто не было…
Мы сидели неподалеку и наблюдали за происходящим, пытаясь понять существо спора, возникшего между молоканами и старообрядцами.
Вдруг до меня донеслись крики: «Солдаты!» Послышался барабанный бой. Шум и крики нарастали. Происходило что-то непонятное. Затем началась стрельба.
Мелькнула мысль — стреляют холостыми патронами, чтобы разогнать народ. Действительно, люди быстро разбегались. Раздались какие-то свистящие звуки. Над мостовой поднялась пыль. Стало ясно — стреляют не вхолостую, со свистом летят пули. Я упал наземь.
Как только стрельба прекратилась, я поднялся. Ноне успел пройти несколько шагов, как стрельба возобновилась. Прошло несколько тягостных секунд. Выстрелы замолкли. Можно было встать.
И тут я увидел пострадавших. Их было человек 15–20. Некоторые кричали, звали на помощь. Одному пострадавшему я принялся помогать. Ко мне присоединилась какая-то гимназистка. В это время опять началась стрельба. Я бросился бежать. И только окрик девушки заставил меня вернуться к пострадавшему. Признаюсь, было стыдно за свое малодушие.
Стали убирать убитых и раненых. Их оказалось много — около ста человек, так как стреляли в упор, в толпу. Поздно ночью я вернулся домой. В тревоге ожидавшая меня мать, поселившаяся в то время в Ставрополе, с радостью бросилась ко мне. Дом, в котором мы жили, понес жертву, была смертельно ранена золовка хозяина. Через два дня мы ее хоронили.
После этой зверской расправы с людьми прогрессивно настроенные местные деятели решили организовать процесс против ее виновников. Я был одним из основных свидетелей. Несколько раз меня допрашивали у следователя по особо важным делам. Он всячески старался прямо или косвенно заставить меня сказать, что вся эта сцена произошла якобы по вине толпы, пытавшейся напасть на воинские части и бросавшей в них камни. Но я отказался сказать неправду.
Из процесса, вероятно, ничего не получилось, так как после моего отъезда из Ставрополя вызова в суд мне никто не прислал».
Ставрополь не мог надолго удержать бывшего студента. Платили мало, хотелось найти работу получше. Что же, надо ехать в Саратов, на родину. И тут Бардин еще раз довстречался с первой русской революцией. Когда поезд подходил к Ростову, пассажиры услышали артиллерийские выстрелы. Обстреливалось предместье Ростова — Темрюк, куда прибывал поезд. На станции, когда он пытался сбегать в буфет, парня задержали и обыскали. К счастью, не нашли револьвер, который он спешно сунул в чайник. «Для чего я таскал с собой оружие — не знаю. Вероятно, в знак недовольства существовавшим строем, хотя активного участия в революционных событиях я не принимал и толком в происходящем не разбирался», — признавался позднее Иван Павлович.
Побродив по Саратову в поисках работы, Ваня уехал в Валуйки, где ему обещали должность нивелировщика на оросительном участке.
Работа оказалась вполне сносной. Но юношу тянуло учиться. Еще до этой работы он послал в Киевский политехнический институт ходатайство о принятии в число студентов.
Рассказывая о тех «годах искания», И. П. Бардин писал в книге «Жизнь инженера»: «Через год, когда я возвратился в студенческую семью, я с грустью понял, что Александрийский институт, который даст мне звание лесничего или агронома, мне не по душе. Хотелось быть инженером». Надо пробиваться в другое учебное заведение!
И вот он в «стольном граде» Киеве. Тут же, не знакомясь с городом, отправился в институт. Деканом здесь был в то время Евгений Оскарович Патон, позднее академик, Герой Социалистического Труда. Мысль об инженерном факультете не оставляла юношу, и он просил декана разрешить допустить к сдаче экзаменов на инженерное отделение, пусть даже снова на первый курс. Ответ был категоричен:
— Вы имеете право поступать только на сельскохозяйственное отделение.
Что было делать? На что решиться?
Возвращаясь в гостиницу, Иван встретил своих однокашников по Ново-Александрийскому институту. Они также поступали в Киевский политехнический.
— Бросай якорь здесь! Не раздумывай. Пока на сельскохозяйственный, а дальше видно будет…
Совет друзей был принят. Тут же отправились искать квартиру на всех.
Прошел год, и «инженерные устремления» Бардина наконец стали реальностью. В начале 1907 года он был переведен на химическое отделение Киевского института. Отсюда уже было недалеко до той отрасли научного знания, которой потом отдал всю свою жизнь Герой Социалистического Труда И. П. Бардин.
Часто так бывает в жизни: большие жизненные повороты, серьезные решения, резко изменяющие всю дальнейшую жизнь, принимаются под влиянием во многом случайных событий. В какой-то мере это было и у металлурга Ивана Павловича Бардина.
Курс металлургии в институте читал профессор Василий Петрович Ижевский. Это был разносторонне образованный человек. Он очень хорошо знал органическую химию, был прекрасным металлургом-теоретиком. Лекции его всегда были интересными и своеобразными. Главное внимание ученый обращал на то, чтобы студенты поняли суть предмета, а не только описание конструкций.
«Этот человек, — вспоминал Иван Павлович, — во всей своей работе всегда и всюду стремился найти применение своим знаниям в жизни, не запираясь в кабинет или лабораторию. Чрезвычайно простой в обращении, робкий во всем, даже в походке, производивший в разговоре с людьми ниже его по знаниям и положению впечатление «просителя», он не хотел и не умел выставлять свои силы, свои незаурядные знания».
Вот этот человек и увлек молодого «сельскохозяйственника» на свою стезю. Трудно сказать, что тут сыграло большую роль: талантливые лекции профессора, увлекавшие студентов, или сама личность этого интересного человека, а может быть, и то и другое. «Вероятно, этому помогло то, — писал позднее академик Бардин, — что в распоряжении профессора Ижевского и его помощников имелся прекрасный музей, небольшой, но хорошо подобранный, в котором демонстрировался весь металлургический процесс. Кроме того, Василий Петрович свои лекции по металлургии всегда тесно увязывал с химией, которую я знал и любил».
Так или иначе новый жизненный путь был избран.
Интересно вспомнить, что в то время в Киевском институте по целому ряду причин лаборатории металлургии и минеральной технологии имели весьма нелестную славу. Считалось, что наибольшее количество бездельников, людей, ничего не знающих, сконцентрировалось именно в этих лабораториях.
Выбор профессии тесно сблизил Ивана Павловича с профессором Ижевским. Как и некоторые другие преподаватели института, Василий Петрович на воскресные дни и праздники приглашал к себе на квартиру студентов. В круг постоянно получающих такое приглашение попал и Бардин. Встречи проходили в очень простой, дружеской обстановке. Говорили о том, что волновало молодежь. Василий Петрович неизменно участвовал в таких беседах, излагал свое кредо. Вспоминал о своих учителях. Нередко разговор переходил на их специальную тему — металлургию. Тогда говорил один хозяин дома, а гости слушали. День проходил быстро и незаметно.
Василий Петрович неоднократно подчеркивал, что самая интересная отрасль металлургии — доменное дело.
— Доменный процесс, друзья мои, сказочно красив! Это сложный, во многом еще неизвестный нам процесс рождения металла. Как много надо постичь, чтобы получить о нем хотя бы некоторое понятие!
Старый профессор не преувеличивал. Управление доменной печью в те времена требовало гораздо больше искусства, интуиции, чем знаний. Домна напоминала норовистое, плохо прирученное животное, от которого всегда можно ожидать неожиданного выпада. Ход процесса выплавки чугуна зависел от многих условий, их надо было предугадать.
«Уметь предвидеть! Учиться и учиться, чтобы овладеть этим огромным «животным», приручить его в полной мере. Вот это задача! Я буду доменщиком», — неоднократно повторял себе студент Бардин.
Профессор Ижевский был автором очень ценной работы по зависанию доменных печей, в которой подробно характеризуется ход опускания доменной шихты. В этой работе Ижевский не только описал механику движения газов и шихты в доменных печах, но и назвал ряд мер, необходимых для улучшения работы доменных печей, — он предложил вдувать руду через фурму.
Отдал дань профессор Ижевский и изобретательству. Одним из первых русских инженеров он оценил большое значение внедрения в металлургические процессы электричества и работал над совершенствованием дуговых печей.
Но, пожалуй, ценнее всего в этом человеке была его добрая, отзывчивая душа. «Студенты всегда материально нуждались, — писал в своей книге «Жизнь инженера» И. П. Бардин. — За право учения надо было платить пятьдесят рублей каждое полугодие, и это было для многих студентов тяжело. С каким страхом ждал я каждый раз наступления срока платежа за право учения! Голова шла у меня кругом, и я не знал, что предпринять. Ижевский получал списки студентов и отлично знал степень нужды каждого из нас. Однажды он сообщил мне, что через два дня меня исключат из института за невзнос платы. Краснея и волнуясь, я объяснил Ижевскому, что затруднения у меня временные.
— Самое позднее через десять дней я соберу нужную сумму… А пока я не буду посещать ваши лекции.
Ижевский запротестовал. Он сказал мне, что лекции я могу посещать, и, дружески похлопав меня по плечу, расстался со мной. В тот же день он внес плату за мое учение из своих скудных средств. Он сделал это, зная меня всего полгода».
…Незаметно текло время. Это был тот небольшой его отрезок в жизни, когда не волновали мысли, что делать дальше, чем заняться. Студенческое братство жило дружно, весело и во многом беспечно.
На Борщаговке, недалеко от Политехнического, в доме отставной полковницы, «блохи», по студенческой терминологии, обосновалась одна из таких компаний — «Вольское землячество». В него входили главным образом те, кто в свое время окончил гимназию и реальное училище в г. Вольске Саратовской губернии. Землячество, числом до двадцати человек, — Бардин был в их числе жило на принципах коммуны — хозяйство не делили, все шло в общий котел. Но что касается распорядков, то это было скорее бесшабашное «стрелецкое гнездо», жившее без устава и регламента.
«Жили чем попало, — вспоминал Иван Павлович. — Святослав Быстрицкий подвизался в роли дирижера опереточного оркестра, я зарабатывал анализами и землемерными работами, Карл Гехгут регулярно получал от родных 20 рублей в месяц. Все мы были сторонниками устройства своей жизни хотя и бедно, но собственными силами, ни в коем случае не за счет других.
Это был своеобразный коллектив. Его цементировали не политические программы, а скорее стремление поддерживать все то, что шло против существовавшего тогда строя, любую демонстрацию, любую забастовку.
В нашем землячестве в отношении женщин действовал монашеский устав. Поощрялась самодеятельность — был свой духовой оркестр под управлением Святослава Быстрицкого. Проводились еженедельные соревнования по французской борьбе — первая пара — я и Карл Гехгут, который всегда клал меня на обе лопатки, и т. п.
Жизнь была безалаберная, но интересная. Последний день пребывания в институте, когда нам предстояло сказать товарищам «прости», мы считали самым несчастным днем в своей жизни».
По словам И. П. Бардина, в «стрелецком гнезде» был свой Досифей, который мог грозно повысить голос: «Братия, пошто беснуетесь». Этим Досифеем был Александр Александрович Гезбург. Он отличался необыкновенной скромностью и сдержанностью, никогда не выходил из себя, хладнокровно разбирался во всех студенческих делах и всегда высоко держал знамя «Вольского землячества» как в моральном, так и политическом отношении.
«Естественно, что наша неорганизованная жизнь, — вспоминал Иван Павлович, — тем более при предметной системе преподавания, для студентов, могущих кое-что заработать уроками или другим способом, гарантировала вечное студенчество. Мне стоило больших трудов и усилий удержаться на определенном уровне и сдавать своевременно, а в некоторых случаях и раньше положенного срока экзамены, изредка и ненадолго предаваясь широкой разгульной жизни.
В результате разнообразных «подвигов» на улицах Киева часть студентов периодически отбывала наказание «за нарушение тишины и спокойствия», чего не миновал и я. Все это считалось обязательным и даже необходимым, чтобы считаться хорошим и бравым студентом. Уклонявшиеся от такого образа жизни относились к разряду ненастоящих людей.
Из этого видно, насколько полезным было для некоторых студентов посещение дома Василия Петровича, где — они попадали совсем в другую обстановку».
Но вот пришло и время заводской практики. Перед ней студентам предоставили возможность познакомиться с рядом металлургических заводов. В «своем» вагоне они отправились на заводы Екатеринославский (ныне Днепропетровский), Каменский, Брянский, Юзовский (Донецкий), Кадиевский, Краматорский и Мариупольский.
Практику «без пяти минут» инженер Бардин проходил на Брянском заводе. Инженеры и мастера отнюдь не горели желанием научить хотя бы чему-нибудь возможных будущих конкурентов. На все вопросы они отвечали большей частью кратко, стараясь уйти от объяснений существа дела.
Доменщиков, например, интересовал вопрос составления шихты. На заводе считалось, что именно в ней, в шихте, в ее рецептуре — главный секрет удачного ведения хода доменного процесса. Рецепт был известен только немногим и передавался по наследству. Понятно, что прибывшие на практику студенты не могли выведать его. Между тем, замечает в своих воспоминаниях Иван Павлович, «попав впоследствии на Юзовский завод, я понял, что составление шихты никакого особого секрета не представляет».
Быстро пролетели оставшиеся месяцы «студенческой вольницы». Первого февраля 1910 года И. П. Бардин стал инженером-технологом. И сразу же старый тяжелый вопрос: цто делать дальше?
Правда, всячески стремился помочь друг и наставник Василий Петрович. Но практически все срывалось. Родилась было идея: оставить своего талантливого ученика стипендиатом при кафедре, для подготовки к профессорскому званию.
— Вы хорошо окончили курс, и это легко удастся, — уверенно говорил он. — Возможность определить одного студента у меня найдется. Вы будете получать пятьдесят рублей в месяц и сможете заниматься любимым делом. Возможно, что и за границу отправят.
Увы, профессорским стипендиатом в институте предпочли оставить родственника губернатора.
Оставалась надежда на один из заводов. Но надежда эта была весьма призрачной. Как это ни звучит в наше время дико, но устроиться на работу в России русскому инженеру было куда труднее, нежели иностранцу!
Металлургические заводы той поры делились на две группы: русские, с преобладавшими в них русскими капиталами, и иностранные. Зарубежные хозяева, выкачивая немалые деньги из заводов, построенных на землях Российской империи, строго следили за тем, чтобы все руководящие посты, вся инженерная служба на их заводах была в руках иностранных же специалистов. Здесь даже не вступали с русскими инженерами в переговоры о работе. «Если хотите — чернорабочим», — таков был нередко ответ хозяев.
Оставался «русский сектор» отечественной металлургии. Но и в нем, чтобы получить инженерную должность, нужно было ждать годы.
Молодой специалист стучался в двери одного завода, другого… Отказ.
А между тем хотелось побывать и в родных пенатах. С дипломом инженера!
«Встретили меня здесь с радостью и надеждой, но пора восторгов миновала, и нужно было вновь думать о своей судьбе.
Родители считали наиболее правильным остаться мне в Саратове и поступить на работу в Городскую управу, акцизное Ведомство или еще куда-нибудь. Они думали, что, будучи уже «законченным человеком», я имею право получать на казенной службе минимум 100–125 рублей в месяц. К тому же их манила возможность моей выгодной женитьбы на богатой невесте. Единственный выход из своей бедности родители видели во мне. Они по-своему доказывали, что может дать такая женитьба: хороший дом, богатое хозяйство и т. п.
Через две недели я возвратился в Киев».