Полина Виардо – Тургеневу

Полина Виардо – Тургеневу

Лондон, 29 марта 30, Девонширская площадь

О, дорогой друг, спешите возвратиться! He оставайтесь ни часа дольше, чем будет совершенно необходимо. Умоляю вас, если у вас есть хоть малейшее чувство к нам! He надо ехать через Петербург или, по крайне мере, не надо там останавливаться. Обещайте мне, что и на мгновение не задержитесь в этом роковом городе Бога ради.

Вчера я ответила H. Рубенштейну, поблагодарив за предложение, которого принять не могу. Я не могу разлучиться с семьей на 7 месяцев, а о том, чтобы везти туда Луи, не стоит и думать. Предложите ему от меня Луизу. Если им нужен хороший педагог, то сейчас, когда она чувствует себя лучше, может статься, она примет предложение из Москвы. Они не найдут никого, кто лучше нее знал бы семейную методу[103]. Вчера вечером очаровательно провели время в мастерской у Лейтона. Розенгейм играл превосходно, его жена хорошо, но не слишком приятно исполнила «Kennst du das Land»[104] Бетховена, толстушка Брандес восхитительно играла на пианино, я а спела сцену из «Альцесты» и андалузскую песню. K моему великому удивлению, я была в голосе и, кажется, была в чести на этой вечеринке. Сегодня ночью впервые за полмесяца хорошо выспалась! с утра чувствую себя лучше. Теперь мои письма должны до вас доходить. Ho ведь мы не знаем, куда вам писать. Поедете ли вы в Спасское? Надеюсь, что нет. Пришлите нам ваш молодой портрет. O да, пишите нам каждый день и возвращайтесь, друг, возвращайтесь к тем, кто не может быть счастлив без вас.

Лондон.

Бомонт-Стрит

Четверг, 13 апреля, 9 ч. утра

Дорогая и любимая госпожа Виардо, я еще лежал в постели, где проспал беспробудно, как сурок, с 11 1/2, когда мне принесли ваше письмо из Уорсэша[105], которое доставило мне огромное удовольствие, как вы можете себе представить. Я уверен, что пребывание в прекрасной местности, в условиях полнейшего комфорта и благополучия, принесет вам большую пользу (да и погода, кажется, благоприятствует), и я не настолько эгоист, чтобы не желать продолжения вашего отдыха на несколько дней. Что до меня, то я снова стал если не совсем жаворонком, то хотя бы наполовину. Сегодня я рассчитываю выйти и пообедаю на Девонширской площади. 3 добрых анабаптиста не пренебрегли мною: но ни политического, ни религиозного конфликта не случилось. Мануэль объявил, что, при случае, он с удовольствием приговорил бы к смерти тысячу двести (почему в точности такая цифра?) инквизиторов, что должно вам доказать, насколько он стал умереннее! Мы немного попробовали свои силы в висте, и я даже играл в шахматы с Мануэлем, которого разбил наголову, к моему великому удовлетворению, после печальных московских опытов. Потом я долго думал о вас, я развлекался тем, что мысленно следовал за вами в ваших прогулках – со всеми подробностями прекрасной жизни замка, с которой познакомился за неделю, проведенную у Найтингейлов, где было гораздо менее приятно, чем у г-жи Сарторис. Мне жаль, что я не был представлен ей на вечере во время чтения «Кракамиша». Я читал русские газеты, прочел также «Письма путешественника во время войны» г-жи Санд в «Revue des 2 Mondes», полные душераздирающей грусти, с теми очаровательными интонациями, секретом которых владеет одна она, и рядом пейзажей, набросанных ею как бы невольно то здесь, то там, несмотря на все ее заботы, и тем более прекрасных. Я предпочитаю такого рода сочинения ее романам, как предпочитаю всему, что она написала, старые «Письма путешественника» из Венеции. Это донельзя поэтично и правдиво, чего, в сущности почти всегда недостает ее романам.

Я все еще не получил известий о большой сделке: утро я собираюсь провести за писанием писем в Россию. Диди! Марианна! Я напишу вам завтра. Сегодня я целую вас! Развлекайтесь! Развлекайтесь! хорошенько ешьте и спите, вот и все, что я вам скажу!!

Что до вас, theuerste Freundinn[106], я целую обе ваши руки с самой большой нежностью и остаюсь навсегда

Der Ihrige[107] И. T

P.S. Вчера я отправил свое письмо на почту до 11 ч., – но, может быть, требуется много времени, чтобы добраться до Уорсэша, и потому вы не получили его до 5 часов.

Пока Виардо жили в Лондоне, французские газеты опубликовали… некролог Полины, где сообщалось, что певица покинула бренный мир в возрасте 54 лет. Неизвестно, что больше рассердило Полину: известие о ее безвременной кончине, неправильно указанный газетчиками возраст, или то, что ей пришлось успокаивать и утешать друзей во всех уголках Европы. Беспокоилась Жорж Санд, беспокоился Густав Флобер, беспокоился старый приятель Людвиг Пич, хоть и сам был журналистом.

B 1873 году Клоди выходит замуж за Жоржа Шамро. Она серьезно занимается рисованием и, по мнению Тургенева, делает большие успехи. Младшая сестра Марианна осталась верна музыке. K ней тяготеет и Поль – он уже выступает в маленьких ролях в операх вместе со своей матерью. «Поль необычайно дерзок, порою несносен – но из него выйдет толк: он будет большим скрипачом», – пишет Тургенев и дарит ему скрипку Страдивари. Забегая вперед, скажем, что он оказался прав. Поль действительно стал виртуозом и композитором, с успехом гастролировал в Европе, в России, в Америке и в Южной Африке, поселился в Париже, написал книгу «История музыки», дважды женился, в первый раз неудачно, во второй удачно. B первом браке родилась дочь – Алиса, во втором – сын Жан-Поль.

A пока, продав дом в Бадене, семейство Виардо покупает вместе с Тургеневым виллу «Ясени» в местечке Буживаль недалеко от Парижа. Время от времени он гостят в Ноане у Жорж Санд или в Kpyacce у Флобера.

Тургенев периодически страдает от приступов подагры, но держится. Теперь он редко пишет Полине, так как большую часть времени они проводят вместе. Только когда он уезжает на курорты, он пишет по-старому длинные письма.

Карлсбад.

«Австрийская гостиница».

Понедельник, 23 июня 1873

Сегодня третий день моего пребывания здесь, дорогая и добрая госпожа Виардо, и до сих пор дела обстоят не особенно блестяще. B 1-й же вечер по приезде – в пятницу – налицо все «affanni»[108] устройства на новом месте, боль в колене – визги и писки моей соседки; во 2-й вечер – в субботу – ужасная мигрень; в 3-й вечер – в воскресенье и ночью – страшное расстройство желудка – с коликами, холодным потом и всеми последствиями: правда, вечером я долго беседовал с г-жой Абаза о Вагнере!! – Потому что эта славная женщина тоже находится здесь, лицо ее краснее обычного – и она малопривлекательна, как всегда! Я не могу списать мои колики на воду, поскольку едва начал лечение – и выпил лишь два раза по полстакана. Что ж – терпение! терпение!..

Погода по-прежнему стоит очень хорошая – барометр поднимается. B комнате у меня довольно свежо – она не на солнечной стороне. Ничто не мешает мне чем-нибудь заняться. Мне следует, однако, подумать о сказке для Диди! Как только я смогу отправиться в лес и там посидеть…

Вторник, 24 июня

Я вернулся с утренней прогулки, и в кармане у меня ваше большое письмо. Спасибо тысячу раз – но почему вы не вложили свою фотографию? Вы зря думаете, что я не получил ваших писем. До меня дошли все те, что вы назвали. Я весьма счастлив, что мои «Воды»[109] вам нравятся больше – и что Виардо не находит их сточными…

Я недавно купил два билета большой австрийской лотереи, один на имя Диди, другой – на имя Марианны (не волнуйтесь, это не стоило дорого – пять флоринов за оба билета), тираж состоится послезавтра, а выиграть можно 100 000 флоринов – Посмотрим.

Сегодня мне гораздо лучше.

О! Когда же я окажусь в Буживале?

Тысяча приветов всем. Очень нежно целую ваши руки. Auf ewig der Ihriger

И. T.

P.S. М-ль Бетти Паоли совершенно такая, как вы сказали: не-вы-но-симая.

2-й P.S. Из всех брошюр и т. n., что пришли на мое имя, отправьте мне, пожалуйста, номер «Вестника Европы». Вы его легко найдете: это толстая оранжевая книга в серо-голубой картонке.

Для Диди

Вторник, 24 июня

Дорогая моя душенька Диди, mein liebstes Madchen[110], я только что получил твою милую записочку и благодарю тебя за нее. – Одновременно я получил твою фотографию (маминой фотографии не получил) – в Париже она не показалась мне хорошей, и я не думаю, что она таковой была, но в Карлсбаде она доставляет мне бесконечное наслаждение; ведь это твои черты, это твой рот, твой лоб, и глаз, который ближе, очень хорош; а на том, что дальше, сероватое пятно (это часто бывает на фотографиях), что придает ему выражение, тебе не свойственное. Из писем, которые я написал маме и Марианне, ты, должно быть, знаешь обо всех моих делах и поступках; сегодня я могу прибавить, что чувствую себя гораздо лучше, колено больше не болит, вскоре я смогу ходить, углубляться в уединенные чащи лесов (надеюсь, что это стиль благородный и поэтический) и думать о сказке, которую я тебе обещал и которую ты должна будешь проиллюстрировать, и которую я хотел бы сделать как можно более милой, очаровательной и необычной… чтобы она была достойна твоего карандаша! – Возможно, именно это намерение делает ее рождение столь трудным и задержало его до сей поры. Ho я надеюсь на лучшее.

Папа говорит, что в последнее время ты сделала кое-что очень хорошее. – Ура! Надо продолжать так же в Буживале. Теперь для меня Буживаль – то же, что Мекка для мусульман; это цель моего паломничества, и я буду счастлив, лишь достигнув ее. Думаю, что, к сожалению, я лишен возможности вернуться туда к 18 июля; мое злополучное падение в Вене все испортило; но, разумеется, я вернусь ни на минуту позднее, чем это будет в моих силах…

Мне кажется, что это очень немецкий французский – может быть, потому, что я долго беседовал позавчера с г-жой Абаза.

Представь себе, что Карлсбад – что-то вроде длинной кишки – узкая улица, где все толкаются. Каждое утро я пью чай в кафе «Слон» – и забавляюсь тем, что наблюдаю все эти беспрерывно мельтешащие передо мной лица. Если бы я был так же талантлив, как ты, я бы сделал весьма забавные наброски. Есть лица не от мира сего. Есть красивые: в их числе одна высокая полька, похожая на Юнону. Ho все эти лица (я имею в виду красивые) не стоят некоторых, мне знакомых (а тебе?) – более всего любимых.

Ну, вот и страница кончается, а мне остается лишь попросить тебя mir dein lieben Hande zu reichen, die Ich TAUSEND Mal ktisse[111].

Dein alter И. T.

Тургенев периодически отправлялся в Россию, улаживать финансовые и издательские дела, и это служило еще одним поводом для переписки.