Полина Виардо – Тургеневу

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Полина Виардо – Тургеневу

Воскресенье, 27 апреля

Послушайте, мой добрый Тургенев, не моя вина в том, что я не написала вам раньше, а тех, кто беспрестанно пожирал все мое время с тех пор, как пошла «Сафо». Мы сыграли ее три раза кряду со все возрастающим успехом. B пятницу я пела «Пророка» из-за того, что Роже заканчивает выступления, он уезжает в конце месяца. Для меня это было 99-е представление, и признаюсь, что после такого числа постановок в произведении остается мало красот, к которым я была бы еще чувствительна. C каждым разом я ощущаю, как эти красоты уменьшаются. Тем не менее, публика, к моему великому удивлению, кажется, не замечает моей внутренней холодности! Ах, это оттого, что она не так строга, как артист, которому платят за то, чтобы он был таковым по отношению к самому себе. Завтра в понедельник будет 4-е представление «Сафо», а в среду снова «Пророк»! У меня есть желание написать Мейерберу небольшое послание в связи со столетием моей Фидес. Должна же я выразить ему признательность за то, что он 100 раз подряд сделал меня матерью таких здоровых и упитанных малышей! Вы, без сомнения, читали статьи о «Сафо» во всех наших крупных газетах. Берлиозу принадлежит великолепный отзыв, состоящий из проклятий вперемежку с завышенными похвалами, он поставил Гуно в 1-й ряд в музыкальном общественном мнении. B целом пресса была весьма благосклонной. Поскольку вы читаете наши газеты, я вам их не высылаю. Статью из «Театральной газеты» я послала потому, что она была первой. B конце мая, до моего отъезда в Лондон я должна дважды спеть «Отелло», чтобы ввести тенора Капуиса, который должен дебютировать в роли Фаона. Голос у него очень красивый, да и сам он весьма мил. Ho он очень небрежен и, кажется, не слишком заботится о том, чтобы развить свой талант. Как много людей, похожих на него! И какое несчастье для искусства, что дарования распределяют природой так плохо! У м-ль Паузо, которая пела Гликерию, голос превосходный, но она распоряжается им таким образом, что лучше бы его было у нее поменьше. Воодушевляясь, она тотчас начинает фальшивить и кричать изо всех сил, кроме того, ей не хватает обаяния женственности – нет у нее ничего, ну ровным счетом ничего от Weiblich[48]. Она высоковата и угловата, как паук – да и греческий костюм ей не к лицу. Признаю, она меня очень разочаровала – на репетициях было лучше – волнение сцены внушает ей некую неловкую развязность, которая производит очень неприятное впечатление. Дуэт Гликерии и Питеаса, на который больше всего рассчитывали, оказался как раз тем, произвело наименьшее впечатление. Правда, он был сыгран обоими несколько indelicate[49] образом, что слегка покоробило благочестие господ завсегдатаев кулис. Черт возьми, этим господам не по нутру видеть у других манеры, напоминающие их собственные! A Питеас-Бремон именно их и представил хорошо. Наименее удачная часть партитуры – без сомнения, что следует за дуэтом двух женщин. Вся первая часть слишком диалогизирована, декламационна, а конец вовсе неудачен. Это единственный изъян во всей партитуре, поэтому я сделала все возможное, чтобы его сгладить, хотелось бы, чтобы Гуно и Ожье полностью переделали этот отрывок. Гуно собирается сочинить 2 танцевальные арии, чтобы в Лондоне ввести их в начало действия, после букета.

Немного балета развеет монотонность этого спектакля и усилит это действие, наиболее слабое из всех, несмотря на то, что в нем содержатся такие красоты, как «Полюбим, сестры!», которую поет Сафо, клятва заговорщиков и трио в Анданте. Что до 3-го действия, – это шедевр от начала до конца. По-моему, это достойный пандан к 3-му действию «Отелло»!

Постойте, бьет 11 часов. Пора спать. Полинетта мирно спит наверху, – едва вернувшись из пансиона, она тотчас спросила о вас. Весь день она проиграла с Луизой. Они отлично ладят и, хотя непрестанно ссорятся, жить друг без друга не могут.

Доброй ночи, мой дорогой Тургенев. Отошлю вам это письмо только после завтрашнего представления. Наилучших вам снов и будьте тысячу раз благословенны верной вам душой и сердцем.

Среда утром

Здравствуйте, друг. Почему я не получаю от вас письма, которое было объявлено находящимся в пути? Ваше молчание начинает казаться мне бесконечно долгим. Вчера вечером состоялось 4-e представление «Сафо». Оно было прекрасным, и публика долго шумела. Финал, как обычно, бисировали, и нас вызывали. 2-е действие произвело большое впечатление, особенно клятва, дуэт Глик., и Фит., который был спет и сыгран гораздо лучше прежнего, и трио, после которого был вызов. 3-е действие было исполнено блестяще от начала до конца. Ария Фаона, песня пастуха (на бис) и моя финальная ода были покрыты аплодисментами. Moe восхождение на скалу, как говорят, вызвало большое волнение – я не спешу уходить, падающий занавес застает меня в красивой позе – еще вызов. Я оставляю лиру на сцене – после долгих прений по поводу того, что с нею делать, оставить или умереть вместе с нею, было решено, что лучше оставить ее на скалах как символ. Декорации в 3-м действии очень красивы, они изображают возвышенности, скалы, увенчанные несколькими вершинами – одна…[50]

Полина Виардо (сидит вторая справа) среди актеров итальянской оперной труппы. 1860 г.

B следующий раз Тургеневу суждено было увидеться с Полиной в Москве в 1853 году, но свидание было мимолетным и тайным: Тургенев был под арестом за публикацию статьи на смерть Гоголя и «Записки охотника». Около месяца он провел в заключении, где спасался от вынужденной неподвижности тем, что два раза в день переносил 104 карты (из двух колод) по одной с одного конца комнаты на другой. Получалось 416 проходов в день, каждый по 8 шагов, в итоге около двух километров. Через месяц ему вернули свободу, но оставили под домашним арестом. И все же он не утерпел, полетел в Москву, чтобы увидеться с Полиной.

И вот зимой 1855 года снова забрезжила надежда на встречу.

10/22 февраля 1855

Прошло четыре дня с тех пор, как я вернулся из Москвы, дорогая и добрая госпожа Виардо. Дома меня ожидало письмо от вас и очень порадовало не столько своим содержанием, сколько тем, что внушило мне уверенность в том, что переписка наша будет иметь продолжение. Увы! Она дышит на ладан, эта бедная переписка, и все-таки, бог свидетель, что никогда еще мои друзья не были мне так дороги! Мне было бы мучительно думать, что память обо мне у вас ослабела, и я очень признателен вам за теплые слова в конце вашего письма…

Bo имя неба, избавьтесь поскорее от гриппа и сообщите мне новости о ваших концертах. Я ужасно гриппую сейчас (а со мной половина Петербурга) и знаю, как это несносно. B Москве я пробыл почти месяц, очень приятно провел там время, завел много новых знакомств. B голове моей много литературных планов… но сейчас не до литературы. По всей Империи собирается народное ополчение, в нашей губернии выборы офицеров земского ополчения состоятся в апреле. Если я окажусь в их числе, что ж я без колебаний сменю перо на мушкет и постараюсь исполнить свой долг столь решительно, как только смогу. Для нашей страны настает трудное время – и все мы придем ей на помощь.

Извините мне это отступление, но трудно не говорить O том, что наполняет сейчас все русские сердца…

Вы мне ничего не пишете о Полине[51], надеюсь, что она здорова и не очень ленится. Тысяча благодарностей доброму Виардо за его милую любезность. Я очень сожалею, что вечно запаздываю с выплатой, но я твердо решил не покидать Петербурга (это произойдет приблизительно в конце марта) прежде, чем я не вышлю всю годовую сумму вперед. Я много работаю, чтобы обеспечить будущее малышки, и, если Бог даст мне жизни, это будет сделано в течение года.

Кажется, г-жа Лагранж не приедет будущей зимой. Поговаривают о г-же Бозно… если… но это «если» совершенно лишено смысла! He следует позволять себе даже думать о вещах столь приятных и столь невозможных. B опере дела шли весьма плохо, что, впрочем, естественно… Прошу вас не забывать о вашем обещании и рассказывать мне о ваших концертах.

Ваше последнее письмо очень коротко и, простите за выражение, очень сухо! K чему подтрунивать надо мною по поводу м-ль Тургеневой? Вы не говорите мне ничего по поводу г-жи Гарсиа – скажите ей, что я храню о ней самые нежные воспоминания. Поклонитесь от меня г-же Сичес, привет вашему брату… Подумать только, что та малышка Луиза, которую я оставил в Куртавнеле, стала уже совсем большой девочкой 13-ти лет! И впрямь жизнь летит и пролетает слишком быстро… Вот увидите, что если я вернусь в Париж (если я только туда вернусь), то лишь для того, чтобы стать крестным отцом четвертому ребенку вашей младшей дочери.

Совсем ли вы позабыли русский язык?

Я задаю вам этот вопрос вот почему. Один из моих друзей только что выпустил два первых тома великолепного издания Пушкина. Я помню его наизусть, но есть там одно стихотворение, которое, оказавшись вновь перед моими глазами, произвело на меня новое впечатление. Если у вас есть кто-нибудь, кто знает русский, попросите его перевести эти стихи. Если нет, то я в следующем; письме пришлю вам свой перевод: (попросите объяснить вам каждое слово).

B последний раз твой образ милый

Дерзаю мысленно ласкать,

Будить мечту сердечной силой

И с негой робкой и унылой

Твою любовь воспоминать.

Бегут, меняясь, наши лета,

Меняя все, меняя нас…

Уж ты для своего поэта

Могильным сумраком одета,

И для тебя твой друг угас.

Прими же, дальняя подруга,

Прощанье сердца моего —

Как овдовевшая супруга —

Как друг, обнявший молча друга

Перед изгнанием его.

Прощайте, дорогая и добрая госпожа Виардо. Будьте здоровы, будьте счастливы и да хранит вас Бог. C нежностью целую ваши дорогие руки.

Ваш И. T

10/22 июня 1856.

Спасское

Я получил ваше письмо из Лондона, дорогая и добрая госпожа Виардо, и спешу ответить на него. Для начала сообщу вам приятную новость, которой я уже поделился с вашей матушкой: из Петербурга мне пишут, что паспорт мой уже подписан и ничто не препятствует моему отъезду. Вы можете представить себе удовольствие, которое доставила мне эта новость; через полтора месяца, если Бог даст мне жизни, я буду иметь счастье вновь видеть вас, Я, кажется, говорил вам, что, уезжая из Петербурга, я на всякий случай взял место на пароход из Штеттина на 21 июля (2 августа н. c.). Я покину Спасское 10 числа следующего месяца; из Штеттина поеду прямо через Берлин, Брюссель и Остенде в Лондон, где рассчитываю быть 10 августа. B конце августа я отправляюсь в Париж, а оттуда в Куртавнель, где мы будем ждать вас, как в былое время. Встречать вас я выйду в своей серой куртке. K сожалению, буду я не только сер, но и сед… Что ж, коли лето наше миновало, постараемся насладиться нашей осенью.

Я очень рад узнать, что вы довольны собой и много работаете в Лондоне. Подумать только: двух месяцев не пройдет – и я Bac услышу.

Перед отъездом я хочу побывать в Калужской губернии, чтобы вволю поохотиться там на глухарей; в сентябре настанет черед куропаток в Бри… Только бы ничто не помешало этим прекрасным замыслам! Я стал суеверным и весьма боязливым в отношении будущего… B конце концов, это лучше, чем равнодушие.

У меня нет больше желания «рассказывать вам свою жизнь» на бумаге – я сделаю это лично. Итак, до свидания 10 августа! A до тех пор будьте здоровы и счастливы. Тысяча приветов Виардо. Нежно целую ваши руки.

Ваш И. Тургенев.

P. S. Получили ли вы мое письмо из Спасского со словами «знаменитой певице» на конверте?

Зинциг, 24 июля 57.

Для госпожи Виардо[52]

Ура! Ура! Lebehoch! Vivat! Evviva! Zrjrco! Да здравствует маленький Поль! Да здравствует его мать! Да здравствует его отец! Да здравствует все семейство! Браво! Я же говорил, что все кончится хорошо и что у вас будет сын. Поздравляю и обнимаю вас всех! A теперь прошу вас сообщить мне (конечно, как только вы будете в состоянии это сделать):

1) Подробное описание черт лица, цвета глаз и т. д. и т. д. молодого человека; если возможно, небольшой карандашный рисунок.

2) Перечень наиболее осмысленных слов, которые он быть может произнес уже.

3) Небольшое описание дня 20 июня, революционной даты, избранной маленьким санкюлотом для появления на свет.

Я немного заговариваюсь, но это простительно в моем возрасте и если учесть ту радость, которую вызвала во мне эта новость.

Почтальон получил на рейнское (только не на пиво, ни под каким предлогом), чтобы выпить за здоровье юного Поля-Луи-Иоахима; я тоже выпью за его здоровье.

Что касается здоровья матери, то вот увидите, дня через два-три вы не захотите оставаться в постели, а если через неделю не будете танцевать, то лишь потому, что у вас будет в голове нечто иное.

Вы должны быть довольны, не так ли? Вы пожираете глазами это маленькое существо, которое еще вчера было вами и у которого теперь своя жизнь, зачатки мысли и собственной индивидуальности, собственной, не в обиду вам будет сказано. Я становлюсь пророком; я читаю во мраке грядущего, в Conversation’s Lexicon 1950 г.:

«Виардо (Поль, Луи, Иоахим), знаменитый (пропускаю «кто»), родился в Куртавнеле, в Бри, и т. д. и т. д., сын знаменитой Полины Гарсиа и т. д. и т. д. и одаренного писателя и переводчика «Дон Кихота».

He буду приводить всю статью.

Вы ведь мне напишете несколько слов, как только вам это не будет трудно, не правда ли? A пробуждение утром 21-го, не правда ли оно было сладостным? A крики малыша, – есть ли музыка, сравнивая с этой?

Поль Виардо – сын Полины Виардо и, по неподтвержденным данным, Ивана Сергеевича Тургенева. Французский скрипач, дирижёр и композитор

Ну, что ж, все идет хорошо. Завтра или послезавтра напишу вам более вразумительно; а сегодня вновь восклицаю: Vivat! Ура! Вперед, сыны Отечества! Алааф Кельн! (это выражение радости употребляется только в Кельне, но, по-моему, оно подходит). Алла иль Алла Резул Мохамед Алла!!

Снова обнимаю вас всех, начиная с г-на Поля, и остаюсь

ваш старый друг И. Тургенев.

Зинциг, 29 июля 57

Дорогая госпожа Виардо, поскольку зинцигские воды причинили мне более вреда, чем пользы, я решился поехать теперь принимать морские ванны, не дожидаясь истечения 6-ти недель. Действовать я буду следующим образом: завтра я отправляюсь в Баден-Баден, где у меня назначена встреча с графом Толстым, покупаю себе собаку (видите – я неисправим!) и направляюсь прямо через Страсбург и Париж в Дьепп или Булонь. B Париже я пробуду ровно столько, чтобы узнать о вас, поцеловать Полинетту и переправить мое новое животное в Куртавнель. Попытаюсь быть на побережье к 4-му числу, дабы у меня имелось полных три недели. Из Парижа я напишу вам, где – в Дьеппе или в Булони – я буду брать морские ванны. До тех пор не пишите мне. Если письмо придет сюда, его мне перешлют.

Уверен, что у всех вас все в порядке и что ваш дорогой новорожденный растет не по дням, а по часам. A еще я надеюсь завтра получить письмо… B любом случае до свидания через 4 недели. Обнимаю вас всех – вижу, как вы уже встали и прогуливаетесь по двору (ведь сегодня уже 9-й день). Целую ваши руки и остаюсь

ваш И. Тургенев.

Рим.

2 ноября 1857

Дорогая Полинетта!

Вот уже три дня, как я приехал сюда после почти неутомительного и очень приятного путешествия. Я остановился в Английской гостинице, но ты лучше сделаешь, если будешь писать до востребования в Рим (Италия). Стоит прекрасная погода, и не скажешь, что уже ноябрь. – Ha деревьях еще сохранились почти все листья. Прошу тебя написать мне тотчас по получении моего письма и сообщить мне о г-же Виардо и обо всей ее семье. Я надеялся по приезде сюда найти от нее письмо – но, видно, отсутствующие неправы. Пиши мне о своем здоровье, о своих занятиях – вообще рассказывай мне обо всем, что придет тебе в голову, стараясь писать разборчиво. Газеты сообщают, что м-ль Арто приглашена в Оперу – правда ли это? Если ты ее увидишь, кланяйся ей от меня. Как здоровье г-на Шеффера? Поедет ли г-жа Виардо в Лондон? Ha все эти вопросы отвечай мне подробно – и быстро.

Сегодня же напишу г-же Виардо.

До свиданья, дорогая девочка, – работай хорошенько. – Я крепко люблю тебя и так же целую.

Твой отец.

Париж, 21 ноября 1857

Ваше письмо ужасно заставляет себя ждать, дорогой Тургенев. Я думала, что оно попросту потерялось. От Полинетты я знала, что вы нам писали. О, вы-то счастливы под римским небом! A знаете, куда отправляюсь? в Варшаву! да еще совершенно одна, то есть с горничной. He правда ли, мужественный поступок со стороны той, что всегда опиралась на мужнину руку?!

Я рассчитываю пробыть там недель шесть и дать несколько представлений и концертов. Bce уже готово, даже мое жилье у г-жи Калергис. Про себя-то мы имеем определенное мнение относительно этой дамы. Однако это не мешает ей быть одной из самых высокопоставленных дам в государстве, а мне – вполне довольной, найдя дружеский кров в дружелюбном мне доме вместо гостиницы!

Дней через десять я уезжаю – у меня столько хлопот, что не знаю, с чего начать. Следующее письмо будет длиннее. Ведь не каждый день уезжаешь.

Вы можете писать мне в Варшаву на театр. A пока примите самое дружеское рукопожатие.

Полина Виардо.

Спасское, 11/23 октября 58 Дорогая девочка, все твои письма начинаются с жалоб; но я уверяю тебя, пишу тебе чаще, чем ты предполагаешь, – или же, может быть, мои письма к тебе не доходят. Наконец, пишу ли я, который говорит (с окончанием второго лица, вместо третьего) тебе часто или редко, все же не следует из-за этого вбивать себе в голову, что я забыл тебя, что я не люблю тебя больше с тех пор, как нахожусь в моей России, и проч. Bce это – причуды: я тебе доказал, что люблю тебя, и докажу тебе это еще. Успокойся, вооружись терпением и трудись: остальное придет в свое время.

Я очень благодарю тебя за твое большое письмо, хотя оно все испещрено орфографическими ошибками и его трудно разбирать; но не из-за этого я хочу воевать с тобою сегодня, а совсем по другой причине. Я нашел в твоем письме признаки недостатка, для искоренения которого ты должна приложить все усилия; я говорю о твоей чрезвычайной обидчивости, которая может сделать тебя раздражительной, озлобленной и даже неблагодарной. Г-жа Виардо забыла пригласить тебя на прогулку – вот так большая беда! Уж не думаешь ли ты, что у нее нет забот, беспокойств, и, быть может, очень важных? Разве у нее не может быть дурного настроения, несмотря на столь совершенную ровность ее характера? Ты уже причинила себе и готовишь себе впредь совсем ненужные страдания из-за своей несчастной обидчивости, которая всего лишь – больное самолюбие. Кто дал тебе право говорить об отвращении, которое г-жа Виардо будто бы питает к тебе? He чувствуешь ли ты, что будет неблагодарностью хотя бы только подозревать в ней подобное чувство к тебе – в ней, которая всегда относилась к тебе как мать. Эта манера себя умалять, унижать – тоже не что иное, как самолюбие. Избавься от этого противного недостатка, дитя мое, и будь уверена, что если только очень немногие люди любят нас (и любимы нами) по-настоящему, – то большинство готово питать расположение ко всякому, кто никого не обижает и не огорчает. Предполагать, что другие люди злы – это значит признаваться, что сам не чувствуешь себя добрым. Ты без всякой на то причины испортила себе, как сама говоришь, каникулы года в Куртавнеле; пусть это послужит тебе уроком!

Вот и это урок, и очень длинный – и который, может быть, заставит тебя пожалеть о столь сильном желании иметь от меня письма. Тем не менее, я должен был дать его тебе; не будем больше говорить об этом. Должен сказать тебе, что я болел лихорадкой, которую подхватил на охоте; я выздоровел, но еще не выхожу. – Через две недели я покидаю Спасское; зиму проведу в Петербурге. Пиши мне, до нового распоряжения, по следующему адресу: B С.-Петербург, Россия, в редакцию журнала «Современник» для вручения г. И. Тургеневу».

Нет надобности писать адрес по-русски. Напишу тебе тотчас по прибытии в Петербург. Твои обещания хорошо работать очень радуют меня; постарайся, чтобы к моему возвращению в Париж ты могла сыграть мне бегло сонату Бетховена, написать большое письмо даже без намека на ошибку – и главное – чтобы ты больше не была обидчивой. Вот тогда-то уж я буду тебя любить!

Это не мешает мне очень и очень любить тебя уже и теперь. Желаю тебе доброго здоровья и бодрости. Обнимаю тебя очень крепко и остаюсь

любящий тебя отец И. Тургенев.

С.-Петербург.

18/29 ноября 1858

Вот уже целую вечность я не получал от вас писем, дорогая и добрая госпожа Виардо; Полинетта пишет мне, что вы в Пеште, на всякий случай пишу вам туда. B Петербурге я уже четыре дня, но еще не выходил из комнаты: в дороге схватил довольно сильный бронхит; сейчас мне лучше, но кашель все еще сильный. Вот мой адрес: С.-Петербург, Большая Конюшенная, дом Вебера, № 34. Пишите мне, прошу вас. Вы одна в Пеште или же с вами Виардо? Довольны ли вы публикой и как вам нравятся венгерцы? Я всегда питал слабость к этой энергичной и рыцарственной нации. Кажется, следует оставить всякую надежду увидеть вас в Петербурге; великая княгиня только что уехала. Ходит слух, что вас ждут в Варшаве, правда ли это? Сколько времени вы пробудете в Пеште? Bce эти вопросы очень существенны для меня, и с вашей стороны было бы большой любезностью на них ответить, иначе я с огорчением предвижу изрядный перерыв в нашей переписке, которой все же не следует дать погибнуть после того, что она так долго продолжалась.

Я написал вам за несколько дней до отъезда из Спасского, надеюсь, что письмо мое дошло до вас, там я сообщал вам некоторые подробности моего времяпровождения и касался важного вопроса, волнующего все умы в России. Большинство дворянства противится не освобождению людей (здесь все единодушны), а передачи им части земель; тем не менее, следует надеяться, что правительство, опираясь на меньшинство, доведет дело до благополучного конца. Что касается меня, то я так устроил свои дела, что предполагаемое освобождение ничего не изменит в моих отношениях с крестьянами. Новый порядок вещей войдет в силу со следующей весны, и, когда мы увидимся, на мне уже не будет клейма владельца душ.

Работа, которую я привез из Спасского (я имею в виду свой небольшой роман[53]), одобрена моими здешними собратьями, и я рад видеть, что не напрасно терял время.

Theuere Freundinn[54], я с нетерпением жду от вас известий. Напишите мне хотя бы четыре строчки. Кланяйтесь Виардо, если он с вами. Желаю вам всего самого лучшего и дружески жму вам руки.

Ваш И. Тургенев.

Пелагея (Полинет) Ивановна Тургенева – дочь Ивана Сергеевича Тургенева. Фотохудожник Этьен Каржа. 1870-е гг.

Тургенев возвращается в Россию летом 1858 года. И снова в далекий теперь Куртавнель идут письма.

Спасское, 12 апреля 1859 г.

Вот я и снова в моем старом гнезде, дорогая и добрая госпожа Виардо! Ho я здесь только на три недели. – Эта мысль особенно утешает меня, когда я поглядываю в окно: на земле снег и грязь, в воздухе дождь, большая белая простыня, мокрая и грязная, вместо неба, ветер стонет, как больной ребенок – отвратительно!

Правда, это может, это должно измениться с минуты на минуту. Через неделю, может быть и через пять дней, у нас появятся и листья, и трава! Ho пока только присутствие черных ворон с белыми клювами, жаворонков и дроздов возвещает нам весну. Другие признаки: мухи начинают выходить из своей летаргии, воробьи ссорятся и щебечут больше, чем когда-либо, стая диких гусей пересекает небо, дуновение ветра, более теплое, чем обычно, доносит запах почек, уже набухающих на ветках ивняка – и все же нельзя расстаться ни с шубой, ни с шарфом, ни с меховыми сапогами. Дороги непроходимы – все реки вскрылись! – Горе тем, кто заболеет в такое время! Для них не будет ни лекарств, ни врачей! Мольер сказал бы, что именно это и может их спасти – полная невозможность поехать к соседям – или принять их у себя! Ho что я – ведь у нас нет соседей. Единственный сосед, которого мы имели, добрый и милый малый, недавно умер. Грустно мне вспоминать об этом… я готов был наговорить тысячу глупостей.

Бекасы еще не прилетели: мы с моей собакой ждем их с нетерпением. Моя собака Бубуль (дочь бедной Дианки), должно быть, изучала в течение всей прошедшей зимы немецкую философию: у нее такой глубокий взор и такая важность во всей физиономии! Это поразительно. – Она могла бы с ее выражением позировать для портрета Лелии[55]. Я начинаю догадываться о причине нерегулярности – или вернее исчезновения ваших писем. Ha вашем последнем конверте написано: Улица Большая Конюшенная, 37 или 7. A надо было: Большая Конюшенная улица, в доме Вебера, квартира № 34 – что я и прошу вас указать на письме, которое вы напишете в ответ на это. – Ich bitte[56]. – Пусть ваше письмо содержит лишь следующие слова:

«20-го мая я буду в Лондоне» – или: «в Париже». Это нетрудно, не правда ли? – Квартиру мою я оставил за собой, и мой слуга, который там живет, получит письмо и сохранит. Что до меня, то вот мой план с датами:

20 апреля – 20 мая

до 20 апреля в Спасском

20 апреля – 29 апреля между Спасским, Москвой и Петербургом.

C 11 мая до 20 мая – в дороге.

20 мая – в Париже.

Bce это, конечно, si Dios quiere[57].

Мне очень любопытно знать, как удалась вам Леди Макбет. Это прекрасная роль, возвышенная, простая (несмотря на хитрость этой дамы), глубокая и – следовательно – трудная, почти опасная. Ho, как говорит Цезарь в трагедии Шекспира (помните ли вы, как мы читали эту трагедию в Куртавнеле под цветущей акацией – и затем в переднем кабриолете дилижанса с уснувшей Лорой – помните?): «Опасность и я, – мы два льва, рожденные в один день и в одном логове; но я старший и сильнейший из нас двоих»[58].

He сыграть ли нам «Макбета» в Куртавнеле? Я прошу для себя роль тени Банко – она без слов.

B настоящее время я испытываю родовые муки: в голове у меня есть сюжет романа, который я беспрестанно верчу и переворачиваю; но до сих пор ребенок отказывается появиться, через… посмотрите в Медицинском словаре, какой способ появления на свет самый неудобный. – Терпение, ребенок родится, может быть, несмотря ни на что, жизнеспособным[59].

Итак, вы познакомились с княгиней Трубецкой… Che ne dite?[60] Это, в сущности, добрая женщина, несмотря на ее странности – одна из тех добрых женщин, которые делают очень мало добра.

До свиданья, надеюсь, меньше, чем через полтора месяца. Тысячи добрых пожеланий Виардо, всем друзьям. Что до вас, то ich kiisse tausendmal Ihre lieben Hande[61].

Ваш И. Тур(генев).

С.-Петербург, 30 декабря 1859.

11 января 1860

Вы не очень часто пишете мне, дорогая и добрая госпожа Виардо; я сожалею об этом, но не могу на вас сердиться, как только подумаю обо всех ваших заботах и хлопотах. B газетах, как я замечаю, поговаривают о «Фиделио» и «Армиде»: вот еще работа для вас! – Я радуюсь этому от всего сердца, хотя и опасаюсь немного усталости, сопутствующей этой работе. – Вы поете по три раза в неделю… He слишком ли это много? – Впрочем, вам виднее. – Полинетта весьма исправно держит меня в курсе всего, что вы делаете – и я ей за это признателен. Кажется, вы находите сумму, которую я выслал ей к Новому году, немного великоватой: дело в том, что мне заплатили вдвое больше ожидаемого за роман, который вот-вот выйдет в свет[62], и мне захотелось, чтобы Полинетте тоже перепало от этой неожиданной прибыли. – По крайней мере, теперь она освободилась ото всех своих маленьких долгов. Я хочу сообщить вам нечто такое, что должно остаться между нами, дабы мне не пришлось краснеть: я продал свой роман издателю московского «Русского вестника» за 16 000 франков (том в 200 страниц!). He правда ли, очень недурно? И что же! Издатель здешнего «Современника» предложил мне за него… ровно вдвое больше, 32 000 франков!! – Конечно, я отказался, дело ведь было уже решенное – но он добрые четверть часа не желал забирать деньги, которые выложил на стол. – Разумеется, все это доказывает лишь одно: крайнюю нехватку литературной продукции в нашем Отечестве – и это не может продлиться долго. – A пока те немногие, что умеют держать в руке перо, извлекают выгоду из этого не совсем нормального положения. – Еще раз прошу, пусть это останется между нами: мне не хотелось бы иметь вид человека, который кичится подобной случайностью.

Bce последние дни я мало выходил; я работал над сравнительно большой статьей о Гамлете и Дон-Кихоте, которую обещал прочитать дней через десять – и притом прочитать публично – перед платной аудиторией в 500 человек! – Это ужасно – теперь и мне придется отведать малоприятных ощущений дебютанта. – Я не мог отказаться от этой неприятной обязанности, поскольку цель чтения – благотворительная. – B прошлом году мы основали общество, задача которого – помогать нуждающимся литераторам и ученым – и чтение, о котором я говорю, было устроено этим обществом. – Я переведу для вас эту статью, где лучшая роль отдана Дон-Кихоту (если только я не потерпел фиаско). Состояние моего горла еще немного беспокоит меня: голос полностью еще не вернулся (а вам известно, что такое мой полный голос!) – и стоит мне только оказаться на свежем воздухе, как я начинаю сильно кашлять. Доктор советует мне покинуть Петербург, как только это станет возможным – и может статься, что я, не дожидаясь мая и открытия навигации, пущусь в путь. – Где вы будете в конце апреля по новому стилю? Bce еще в Париже – или уже в Куртавнеле, чтобы застать там «снег цветущих яблонь». Этот отрывок из романса Гуно, возможно, забытого вами, напоминает мне о нем и его болгарской песне. Слыхали ли вы ее – встречаетесь ли с ним? A что поделывает Берлиоз? Воображаю, что его-то уж вы видите довольно часто. Я стал испытывать к нему теплое чувство, когда узнал, что вы его любите.

16/18 января 1860.

Прошла неделя – я был очень занят. – Устройство публичного чтения – вещь нелегкая. Как только это чтение состоится, я уеду в Москву недельки на две – в связи с публикацией моего романа – и вернусь обратно. – Я только что написал письмо Виардо, в котором высылаю ему 1000 франков, о чем говорил ему ранее с извинениями относительно моей задержки. – Дорогая госпожа Виардо, обещайте, как только получите это письмо, взять в руки перо и черкнуть мне два слова. – Прошло слишком много времени с тех пор, как я видел ваш дорогой почерк в последний раз. Bitte, Bitte, seien Sie mir gut und gnadig![63] Целую дорогих малышек и от всего сердца пожимаю вашу руку. – Gott erhalte und segne Sie! Sie wissen fur wen ist die Liebe[64].

Ihr PI. T.

P.S. До отъезда я сообщу вам, как прошло мое «first appearance before the public»[65] B.

B 1862 году Виардо снимают дом в Баден-Бадене. Курортная жизнь им понравилась: есть общество, которое любит музыку и развлечения, но нет столичного шума. И Виардо покупают в Бедене виллу. Там же строит свой дом Тургенев.

Спасское, 6/18 июня 1862

Дорогая и добрая госпожа Виардо, я приехал сюда вчера вечером и не знаю, как вас благодарить за те два письма что я нашел на своем столе. Мне показалось, что мое старое гнездо озарилось светом. Благодарю вас еще раз; думаю, что и вы были бы довольны, увидав мою радость. Однако половина одного из этих писем состоит из упрека, который я действительно заслужил: речь идет о моем отъезде из Парижа[66]. Я думал, что будет лучше не говорить вам о том, что я остаюсь еще на один день с моим толстым соотечественником[67]: ведь я знал, что смогу вернуться только поздно вечером, а уеду на другой день в 6 часов утра… Что ж, за это я был наказан, что не мешает мне просить вас не обижаться на меня за этот преднамеренный проступок. Уверяю вас, больше это не повторится.

Полина Виардо. Гравюра. 1848 г.

Theuerste Freundinn[68], я очень рад, что пребывание в Баден-Бадене вам по душе. Уверен, что и вам, и вашим детям будет там хорошо во всех отношениях. (Прилагаю ответное письмо для Диди)[69]. Нет надобности говорить вам, что я задержусь здесь ровно настолько, насколько это будет необходимо – можете ждать меня, si Dios quiere[70], к концу августа.

Я нашел всех моих домашних в добром здравии – дядя отправился в одно из моих имений, чтобы отдать необходимые распоряжения – я жду его послезавтра.

Дела идут неплохо, и урожай обещает быть хорошим. A вот в Петербурге положение серьезное. Там царит настоящая паника благодаря распространению безумных прокламаций, пожарам, очевидно предумышленным, но которые, на мой взгляд, ошибочно связывают с этими самыми прокламациями: надо надеяться, что император сохранит довольно хладнокровия, чтобы не поддаваться советам людей, подталкивающих его к реакции. Народ приписывает эти пожары студентам и господам, то есть дворянам; но это весьма опасно, и в настоящий момент император является нашим якорем спасения[71].

Ho довольно о политике. Уже несколько дней стоит чудесная погода, и сад в Спасском совсем зазеленел. Думаю, однако, что это не идет в сравнение с Баден-Баденом. Соловьи уже не поют, и охота еще не начиналась. Я чувствую, что нахожусь здесь лишь временно, и это будет мешать мне работать, то есть писать. Мой последний роман[72] наделал здесь много шума, оттого что появился в такое время. Главный его герой – молодой человек передовых взглядов; я попытался представить конфликт двух поколений и оказался в центре их беспощадной борьбы. Ругательства, надо признаться, похвалы сыплются в изобилии; подчас я не знаю, кого слушать. Мне делали комплименты, причинявшие боль, и, с другой стороны, критические замечания, доставлявшие радость. Молодежь большей частью несколько раздражена против меня; она, подобно хорошенькой женщине, желает, чтобы ее считали очаровательной с головы до пят. Ho все это уладится. Вы прочтете эту вещь в течение зимы и скажете свое мнение, которое, по крайней мере с моей стороны, обжалованию не подлежит.

Ваша фотография по-прежнему составляет мое счастье; если это возможно, пришлите мне фотографию Диди. Я сделал глупость, не прихватив ее с собой – Диди или фотографию? Это маленькое существо имеет надо мной власть… которая не осталась для нее незамеченной. Я не осмеливаюсь произнести, что целую ей ручки, но делаю это. Что же до вас, тут совсем другое дело, я это и говорю, и делаю. Берегите себя, будьте здоровы, и тогда я увижу всех вас, всех без исключения, потолстевшими и похорошевшими. Я написал Виардо из Москвы и выслал ему 200 франков. Получил ли он их? Передайте ему тысячу приветов, как и всем остальным. Будьте очень, очень, очень счастливы и до свидания. Да хранит вас Бог и еще раз спасибо.

Der Ihrige[73] И. T.

P. S. Обещаю писать вам часто – хотя бы раз в неделю. Читали ли вы «Героев» Карлейляп, «Очерки» Маколея, «Тома Джонса» Филдинга? Я очень рекомендую вам труд по геологии с рисунками Бернарда Котта. B следующем письме дам вам еще несколько указаний. Прощайте. O wie gut, und lieb und theuer Sie mir sind[74]!

Спасское, 10/22 июля 1862

Дорогая моя малышка Диди, спешу ответить на твое письмо с такими милыми рисунками впридачу. – Я показал их господину Фету, который сейчас находится здесь – и он никак не хотел поверить, что тебе только 10 лет! Надеюсь, что мой приезд в Баден-Баден, который ты так хорошо изобразила, состоится вскоре, быть может, с меньшей пышностью, но наверняка именно с таким количеством объятий и изъявлений радости – во всяком случае, с моей стороны.

Надо только, чтобы вы все были здоровы – начиная с мамы, ведь я зареву белугой, если увижу, что она хромает. Я вижу, вы славно развлекаетесь в Баден-Бадене, что до меня, то я являю собой довольно жалкое зрелище. Я ездил на охоту за сто километров отсюда, – не нашел почти ничего, зато нашли меня – блохи, которые меня искусали, солнце, которое поджарило, дождь, который намочил, голод, который иссушил, так что вот каков теперь мой совершенно достоверный портрет:

Hy что, не хочешь ли такого вот Дон-Кихота в качестве будущего мужа!

Ho, как бы там ни было, этот Дон-Кихот безумно тебя любит, обнимает, что есть силы, и говорит: до скорой встречи.

Твой И. Тургенев.

P.S. Поцелуй за меня: 1) Луизу; 2) Жюльену; 3) Марианну; 4) Поля; 5) самое себя, с помощью зеркала; 5) Фламбо.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.