Глава XIX РЕЙС «ЧУКОТКИ»
Глава XIX
РЕЙС «ЧУКОТКИ»
Согласно правительственному плану, летом 1931 года к острову Врангеля должно было итти вспомогательное судно для дополнительного завоза топлива, продовольствия и, в случае надобности, людей.
Мы знали об этом и задолго до навигации нетерпеливо ждали прихода судна. Уже в январе я начал телеграфировать в АКО заказы на недостающее научное оборудование и топливо. Больше всего нас интересовали газеты, журналы, материалы съезда ВКП(б) и съезда Советов.
В феврале мы часто запрашивали АКО о том, что делается для подготовки экспедиции и какое, идет судно. Но в Акционерном Камчатском Обществе, как видно, были не особенно заинтересованы в посылке судна и на многие мои запросы ничего не отвечали.
Гораздо более внимательными оказались Крайисполком и Крайком ВКП(б). 19 февраля 1931 года я получил телеграмму от Крайисполкома. Краевой Исполнительный Комитет своим постановлением от 19 февраля обязал АКО и Совторгфлот организовать в навигацию 1931 года рейс шхуны «Чукотка» на остров Врангеля для завоза угля, вывоза пушнины и заболевших членов колонии. Управление гражданского воздухофлота обязано было снабдить экспедицию самолетом для обеспечения пароходного рейса и вывоза больных в случае невозможности подойти к острову на судне.
Эта телеграмма всех нас крайне обрадовала. Краевые организации постановили, — значит, судно к нам выйдет. АКО долго молчало и только после моих неоднократных телеграмм сообщило, что специального рейса на остров Врангеля не будет. Посылается шхуна «Чукотка» в Чаунскую губу. Оттуда, если останется время и если ледовая обстановка будет этому благоприятствовать, она должна зайти на остров Врангеля.
Нас это решение не устраивало.
Акционерное Камчатское Общество в 1931 году не очень было заинтересовано в посылке судна на остров Врангеля. Запас пушнины и сырья, который мы сумели заготовить за прошедшие два года, конечно, не мог оправдать всех затрат, необходимых для посылки судна. Поэтому в АКО решили сочетать, как говорится, «приятное с полезным»: послать судно в комбинированный рейс. «Чукотка» получила от правления АКО ряд заданий: выгрузить фактории на мысах Ванкарем, Северном, Биллингсе и в Чаунской губе. Одного этого уже было совершенно достаточно для такого судна, как «Чукотка», да и то не при всяком состоянии льда можно было надеяться на успех операции. Надеяться же на то, что «Чукотка» выполнит первую часть задания и, возвратившись в бухту Лаврентия, где для нас были приготовлены грузы, уголь и прочее, погрузит все это и затем пройдет к острову, — было неразумно.
Как только мы выяснили все эти детали, я начал «бомбардировать» телеграммами правление АКО, требуя определенного ответа. В телеграммах я писал, что если все задания «Чукотке» соответствуют истине, то я вынужден буду поднять перед правительством вопрос о посылке судна специально к острову Врангеля. Но мне не удалось до самого последнего времени договориться с АКО. Как видно, там не хотели все сообщать нам, да и телеграфная связь между островом и материком была крайне плохой.
Вся весна прошла у нас в этих переговорах, запросах, ожидании ответов. К тому времени, когда уже нужно было думать о рейсе «Чукотки», для многих из нас становилось все более ясным, что ледовое состояние у острова в этом году будет значительно тяжелее, чем в прошлом, 1930-м. Но нас все же не оставляли надежды. «Если лед уйдет от острова позже, чем в 1930 году, — думали мы, — все же во второй половине лета, возможно, создастся такое положение льда, что судно сможет к нам проникнуть, если пойдет прямо к острову.
И вот 8 июля из Владивостока вышла в полярный рейс шхуна «Чукотка» под командой капитана Фонарева. На «Чукотке» были грузы для северного побережья — для указанных ранее пунктов. На шхуне наших грузов не было, если не считать одного ящика с почтой, газетами и кой-каким инструментом. Весь остальной груз, предназначенный для острова, шел на снабженческом судне в бухту Лаврентия, где должен был дожидаться возвращения «Чукотки» из рейса в Чаунскую губу.
12 июля «Чукотка» вошла в полярный бассейн и находилась у мыса Ванкарем, где она должна была произвести выгрузку первой фактории. Но, двинувшись дальше после выгрузки в Ванкареме, «Чукотка», не доходя до мыса Северного, попала в тяжелые льды. Дальше ей уйти не удалось. Лед у побережья в этом году был почти так же тяжел, как и у острова Врангеля. По пути в устье реки Колымы в этом же районе, кроме «Чукотки», находились еще два парохода — «Колыма» и «Лейтенант Шмидт», также безуспешно пытавшиеся пробиться на запад.
Весь июль мы находились в крайне напряженном состоянии. Какой бы работой мы ни занимались, все мысли наши и разговоры вращались вокруг судна. К сожалению, из того, что нам удавалось узнать, мы не могли вывести ничего для себя успокоительного.
26 июля «Чукотка» попала в очень тяжелое положение; начались различные аварии. В этот день шхуна повредила винт и получила небольшую пробоину. Но пока еще положение не было угрожающим, и «Чукотка» могла итти по назначению.
26—27 июля разразился жесточайший шторм, и маленькая «Чукотка» испытывала очень сильное сжатие льда. Пробоина значительно увеличилась. Шхуну стало заливать водой. Мы получали телеграммы, — правда, не нам адресованные, — в которых сообщалось, что «Чукотка» держится только благодаря непрерывной работе водоотливных средств и что, если хоть на некоторое время моторы помп прекратят работу, «Чукотка» пойдет ко дну. Со шхуны неслись сигналы о помощи к «Колыме» и «Лейтенанту Шмидту», но оба эти судна, находясь в 8—9 милях от «Чукотки», не могли подойти к ней и оказать ей помощь. Часть людей из команды парохода «Колыма» по льдам перебралась на «Чукотку» и помогала ее команде в спасательных работах.
30 июля я получил наконец радио из АКО:
«Шхуна «Чукотка» идет Чаунскую, возвращается Лаврентия, после чего следует Врангель. Держите связь «Чукоткой» короткой волне 34—44 метра. Самолета не будет Ткаченко».
Было крайне тяжело получить радио, сообщавшее о выходе судна, которое было на краю гибели…
2 августа «Чукотка» была покинута людьми и перестала существовать… Почти восемь суток команда шхуны, с помощью нескольких людей с «Колымы» спасая судно, героически билась со свирепой полярной стихией. Но лед и разъяренный ветер медленно, но неуклонно превращали суденышко в решето. Люди беспрерывно работали целую неделю без сна и ушли с судна в самый последний момент, когда оно вот-вот должно было скрыться под водой. Людям удалось благополучно перебраться по льдам на «Колыму», только один человек во время пути с «Чукотки» на «Колыму» погиб от разрыва сердца.
На всех зимовщиков гибель «Чукотки» произвела крайне тяжелое впечатление. Зимовщики скорбели о самой «Чукотке», о погибших грузах, о людях, которым пришлось так много пережить. Некоторые печалились и оттого, что с гибелью «Чукотки» рвалась тончайшая нить надежды на приход судна к острову.
Мы получили телеграммы о гибели «Чукотки» и с «Колымы», и из других мест. Нас спрашивали, сможем ли мы продержаться еще год без корабля, без помощи извне и хватит ли у нас продуктов.
Первая телеграмма была получена 10 августа:
«Шхуна «Чукотка» затонула рейс Врангель сорван. Можете нет обойтись этот год без прихода судна сообщите срочно пароход «Колыма» Дьяков».
Вопрос о продуктах для нас на третий год не стоял остро. Нам завезли снабжение на три года, и хотя мы потребляли продукты не скупясь, все же продовольствия хватило бы и на третий год.
Значительно хуже, как об этом знает уже читатель, обстояло дело с топливом. У нас оставалось приблизительно не больше 10—12 тонн угля.
Все остальное у нас было в порядке, — конечно, если не считать сумасшедшего Петрика, с которым мы принуждены будем остаться еще на целый год.
Как только я получил телеграмму с запросами относительно того, сможем ли мы обойтись без судна, я ответил:
«Пароход «Колыма». Дьякову. Срочно.
Ледовым условиям судно острову посылать не следует. Введением жестких норм дефицитные товары обойдемся, топливо будем экономить, заготавливать дрова. Сожалею потере «Чукотки».
Такую же, примерно телеграмму я отправил и во Владивосток, запросивший меня о состоянии колонии и о посылке судна.
Я думал, что после гибели «Чукотки» и наших телеграмм на материке до следующего года не встанет вопрос о посылке другого судна. Решив, что к нам судно не придет, мы все внимание уделили заготовке к зиме достаточных количеств мяса, потому что в этом году свежее мясо для всех нас должно было играть гораздо большую роль, чем в прошедшие годы, так как витаминозных продуктов, которых у нас было много в первые два года, на третий год осталось очень мало. На наше несчастье, лед у острова в этом году был до крайности плох. За пять лет, что мы прожили на острове, с точки зрения промысловой не было ни одного года столь неудачного, как 1931-й.
В этом году лед оторвало от берега в районе бухты «Роджерс» только 20 августа, то-есть с запозданием против обычного больше чем на месяц. Такое состояние льда было не только по южному побережью, но и вокруг всего острова.
В устьях больших рек теплые воды, уносимые с острова, разрушали ледяную броню у самого берега, постепенно создавая более или менее крупные полыньи. В частности, у устья реки «Нашей» к востоку от бухты Роджерс образовалась небольшая полынья, с каждым днем увеличивавшаяся. К началу августа в ней появились моржи. Но пробраться туда по воде на крупной промысловой посуде мы никак не могли.
В самом начале августа мы решили начать промысел моржа в устье реки «Нашей» на чукотских кожаных байдарах. В нашем распоряжении были две небольшие одноморжевые байдары, то-есть байдары, каркасы которых обтянуты одной моржевой шкурой. Охотиться на этих байдарах удовольствие маленькое, потому что они слишком утлы, валки, и охота на них чревата многими опасностями, к тому же емкость такой байдары очень невелика. Даже если убьешь большое количество животных, увезти с собой зараз можешь только двух моржей — по моржу на байдару. И то — без костей, без внутренностей и только в том случае, если количество промышленников не будет превышать трех человек на каждом «судне».
Но иного выхода у нас не было. Мясо нам заготавливать было совершенно необходимо: без мяса погибнет вся собачья стая, а это значит, что и нам будет во много раз труднее. Недостаток топлива вынудит нас заготавливать плавник и возить его на собаках, без них же проводить дровозаготовки нельзя. Рассчитывать на эскимосские хозяйства, чтобы позаимствовать мясо у них, мы не могли, так как, по нашим сведениям, к тому времени на всем южном побережьи было убито только два или три моржа. Даже в середине августа в бухте Сомнительной было убито только четыре моржа, тогда как собственные потребности этого становища были не менее 20—24 моржей в год. Хоть на байдарах, а бить моржей было необходимо!
Ветры, дувшие довольно упорно с начала августа, разрушили основательно лед в бухте Роджерс, но уйти из бухты он не мог. При выходе из бухты стоял сплошной морской лед, лед же бухты поломало на различной величины поля и гоняло их из конца в конец отливами, приливами и ветрами.
Глядя на лед бухты, я пришел к заключению, что если мы как следует поработаем, то сможем перебросить через льды в самый конец бухты наш большой моторный вельбот. Там, через песчаную косу, отделявшую бухту от моря, — всего полтораста сажен, — можно будет вельбот перетащить волоком из бухты в море и по заберегу выбраться в полынью у устья реки «Нашей». Если бы нам удалось исполнить это, можно было бы сказать, что проблема заготовки моржевого мяса разрешена удовлетворительно.
Всего нас на Роджерсе к тому моменту было шесть человек, при чем только четыре могли отдавать все свое время промыслу. Два человека — радист Боганов и метеоролог Званцев — могли заниматься этим делом только в свободное время.
9-го августа с утра начали готовиться к походу через лед бухты. Спустили на воду вельбот, поставили, но не укрепили двигатель, погрузили горючее, смазочное масло, палатки, продовольствие и прочее снаряжение и вчетвером двинулись по бухте.
Первую треть пути мы проделали в течение нескольких часов этим же днем. Нам беспрерывно приходилось выскакивать из вельбота на лед, рубить топорами, чтобы расширить каналы. Там, где лед состоял из скопища мелких льдин, мы их растаскивали, расталкивали и продвигали в образовавшиеся каналы вельбот; но там, где каналы были сжаты крупными ледяными полями, которые не поддавались нашим усилиям, мы пускали в ход топоры. За несколько часов работы при ветре и тумане мы сумели продвинуться вперед только на два километра. Дальше нас встретило большое невзломанное поле льда, которое покрывало всю бухту от материкового берега до косы, и только у самой косы оставалась узкая полоска воды. Этой полоской мы и решили воспользоваться для того, чтобы пробраться на воду, видневшуюся за этим полем.
Только мы вошли в этот канал, держась вплотную ко льду, как днище посудины начало цеплять дно. Полынья постепенно сужалась, и нас прижимало все ближе и ближе к берегу. Наконец, вельбот оказался на мели. Мы вышли на льдину и с остервенением начали рубить, крошить лед, выталкивать его на чистую воду. За два с половиной часа мы изрубили громадную льдину, все время продвигая вельбот к самому ее краю.
Но как мы быстро и упорно ни работали, так же быстро и упорно полынья мельчала. Шел отлив, воды становилось меньше. Мы поняли, что сейчас ничего сделать больше не сможем. Надо было ждать большой воды.
За время работы мы вымокли все, как мыши, на нас не было, что называется, сухой нитки. В довершение наших злоключений, дувший с утра ветер значительно усилился, мокрый туман, висевший пеленой над бухтой и тундрой, перешел в крупный, падающий мокрыми тяжелыми лохмотьями снег. Он густо падал и скоро покрыл белой пеленой и тундру, и косу, а лед, обычно серый, местами даже черный, тоже покрылся снегом и стал по-зимнему белым.
Когда вода поднялась достаточно высоко и вельбот всплыл, мы с большим трудом переползли нашим каналом на чистую воду и на веслах пошли дальше. Вдалеке виднелось еще несколько перемычек льда. Это были все же только перемычки, а не поля, и мы с ними сравнительно легко справились.
К концу следующего дня мы были в конце бухты. Несмотря на то, что устали мы зверски, иззябли основательно, отдыхать мы не решились, потому что лед мог в любой момент двинуться обратно и прижать вельбот так, что от него и щепок бы не собрали. Поэтому мы сейчас же продвинули вельбот как можно дальше к берегу, начали его разгружать, подальше вытащили его на берег, положили доски, на них — катки и на этих катках постепенно перекатили вельбот из бухты в море. Там, как только мы его свели в полынью, мы опять в него все погрузили, поставили мотор, вывели на большую воду и занялись окончательным монтажем и заправкой двигателя.
Промысловый лагерь, состоявший из нескольких палаток, которые мы разбили в устье реки «Нашей», был плох. С неба беспрерывно сеяло влагой, мы очень быстро промокли, и в палатках было так сыро, как и снаружи. Мы по возможности старались от этой сырости избавиться, но наши старания не приводили к утешительным результатам.
На первых порах наш промысел моржа в этом месте был неудачен. Беспрерывно дувшие, небольшие правда, но разводившие волну ветры не позволяли нам выходить в море. Мы несколько раз пытались на волне гоняться за моржами, но никаких результатов это не давало. По несколько дней мы сидели бездеятельно, в полном смысле слова ожидая у моря погоды.
Находясь в «лагере», я получал первые робкие сведения о том, что на материке спешно готовится судно для похода на остров.
13 августа наша радиостанция перехватила телеграмму, посланную капитану парохода «Ительмен» Бессмертному, стоявшему у Чукотского побережья. Телеграмма гласила:
«Своему усмотрению заготовьте полярное снаряжение эскимосов и нарты для перехода по льду к острову Врангеля 12 августа выходит «Гагара» в рейс к острову Врангеля под моим командованием. Уголь выгрузите 100 тонн по северную сторону Дежнева. Капитан Дублицкий, АКО Федотов».
Это были первые сведения о походе тральщика «Гагара». Была уже половина августа, а лед не внушал никаких надежд, неподвижно стоял и, как видно, вовсе не собирался уходить. Те полыньи, которые были в устьях рек, постепенно увеличивались, разрушая ледовый покров, но это совершалось очень медленно.
13 августа мы получили более определенные сведения о тральщике «Гагара». Уже непосредственно мне была адресована пароходом «Ительмен» следующая телеграмма:
«В целях успешного продвижения тральщика «Гагара» острову Врангеля сообщайте ежедневно снабженцу «Ительмен» состояние льдов, направление, силу ветра, температуру полночь, полдень, капитан снабженца «Ительмен» Бессмертный».
Уже в момент, гибели «Чукотки», судя по состоянию льда, я был уверен, что легкое судно типа погибшей шхуны острова достичь не сможет. Но к нам вновь посылалось судно, при чем под руководством такого многоопытного полярного капитана, как Константин Александрович Дублицкий. Это давало некоторую уверенность в том, что он и на «Гагаре» — на маленьком суденышке — сможет многое сделать. Однако в ледовых условиях, бывших в то время у острова, и опыт и сила были бессильны. Я все проверил, правильно ли я поступаю, отказываясь и в этот раз от помощи. Ведь это касалось не только меня одного, но и моих сотрудников и эскимосов. Поэтому, получив эти сведения, я обсудил вопрос о рейсе «Гагары» с Павловым.
— Ну, Павлов, что ты думаешь насчет «Гагары»?
— Не знаю, товарищ Минеев.
— Как твое мнение: стоит итти ей к нам или не стоит?
— Пришла бы она — хорошо, только не придет наверно, лед-то больно тяжелый.
— И я так думаю, что не дойдет. А хорошо, если бы пришла. Многое бы нам привезли, а самое главное — уголь, да и Петрика от нас забрали бы. Но плохо будет, если их где-нибудь далеко от берега зажмет лед.
— Да, тогда на берег они не выскочат. Хорошо, если это будет близко от острова. К нам пойдут. Если же это будет посередине дороги — миль двести от нас, да столько же от материка, тогда надо будет снаряжать экспедицию за ними.
— Так. Ну, а как ты думаешь насчет телеграммы, чтобы «Гагару» не посылали?
— Не знаю. С одной стороны, правильно, конечно, — чего им итти, рисковать, — а с другой стороны, и нам плохо будет.
— Но мы-то ведь здесь не погибнем, если «Гагара» не придет?
— Погибнуть, конечно, не погибнем. Угля вот у нас только мало.
— Но плавник у нас на озере еще есть?
— Есть немножко. Плохой он, правда, почти весь гнилой, мокрый.
— Ничего не поделаешь, будем возить, какой есть.
Разговор с Павловым укрепил во мне мысль о необходимости отказа от рейса «Гагары».
14 августа я пошел на факторию, чтобы отправить телеграмму. Дома я обсудил этот вопрос и с Власовой. Да, отсутствие топлива за полярным кругом — это не пустяк. Но мы привыкли к северу, трудности нас не пугали, и перспективы третьего года не всегда рисовались нам безвыходными. Мы очень быстро, с двух-трех слов, пришли к заключению, что рейс «Гагары» чрезвычайно рискован, что мы обязаны, в интересах дела, поступиться своими личными интересами и отказаться от помощи. И я послал на материк в адрес Дальневосточного Краевого Исполнительного Комитета Севера и Краевого Комитета ВКП(б) следующее радио:
«По имеющимся сведениям остров послан тральщик «Гагара». Ледовые условия Врангеля этом году необычайно плохие, лед до сих пор плотно стоит по всему южному западному и восточному побережью с небольшими полыньями в устьях больших рек. По моему убеждению посылка «Гагары» нерациональна. При экономии угля, возможной заготовке дров водой и на собаках зиму продержимся. Продуктов хватит, наибольшим осложнением является больной, но на север едут не дети, справимся и с этой трудностью. Завтра произведу дополнительную разведку льда, молнирую».
Тут же я предложил Званцеву отправиться на вершину горы Атернон, как наиболее высокий пункт в этом районе южного побережья, и обсервировать лед на протяжении всего видимого горизонта. Результаты обсервации я велел немедленно сообщить мне в лагерь моржевой охоты.
Наш дом ночью (осень 1931 г.).
15 августа я возвратился на реку «Нашу» и сейчас же, как пришел, дал распоряжение Павлову и Синадскому подняться на вершину мыса Гавайи и осмотреть лед.
К 17 августа уже были результаты обсервации с вершины Атернона и с мыса Гавайи. Положение было чрезвычайно плохим. Званцев с высоты приблизительно в 500 метров над уровнем моря обнаружил по всему видимому горизонту сплошной непроходимый лед без разводий и полыний. По его сообщению, море производит «сухое впечатление», то-есть воды не видно совершенно. Лед под солнцем так же искрится и блестит, как ранней весной, когда о таянии и говорить еще нельзя. Это служит показателем того, что лед еще очень крепок и, по крайней мере в ближайшее время, не собирается взламываться. Приблизительно то же увидели Павлов и Синадский с мыса Гавайи.
Результаты своих наблюдений Званцев отправил на «Ительмен», как только возвратился, я же только 19 августа послал телеграмму, подчеркнув еще раз, что ледовые условия этого года для навигации сравнительно с прошлым годом исключительно неблагоприятны. В телеграмме Крайкому ВКП(б) и Крайисполкому я подтвердил свои предположения о полной непроходимости льда.
Часть зимовщиков, особенно наши радисты Шатинский и Боганов, были крайне недовольны моими телеграммами с отказом от судна. Все мы в течение долгого времени обсуждали между собой приход судна, встречу людей с материка, доставку газет, свежих овощей и прочего. Каждый из нас, ожидая судно, мечтал о получении писем от близких и товарищей, необходимых вещей, заказанных телеграфом, фотографий детей, родных. Мы уже предвкушали вкус свежей картошки, моркови, репы, капусты. За два года, проведенные на острове, эти немудрые вещи стали для нас более желанными деликатесами, нежели шоколад и прочие сласти. И вдруг крушение всех надежд!.. Для некоторых были совершенно непонятны мотивы моего отказа, сколько я ни пытался разъяснить им, что все наши трудности, по существу, ничтожны в сравнении с трудностями экспедиционного судна, идущего к нам на помощь. Но мы так и не договорились, и радисты остались при «своем особом мнении», считая меня виновником того, что в 1931 году к нам не пришел корабль. Мне старший радист так и сказал:
— Если вы, товарищ Минеев, будете посылать на материк такие благополучные телеграммы, то к нам еще пять лет пароход не придет.
О том, что рейс «Гагары» отменен, мы узнали не сразу. Я принужден был несколько раз запрашивать материк по этому поводу. Слухи об отмене рейса были, но уверенность в этом отсутствовала. Я посылал телеграммы на пароход «Ительмен», в Хабаровск и только много дней спустя, 1 сентября, наконец, получил ответ:
«Рейс «Гагары» отменен. Если для вас не обременительно, сообщите ледовое состояние, предыдущие наши ледовые все получались аккуратно, переданы Дублицкому, материал очень ценный для будущего рейса. Привет. Бессмертный».
После этой телеграммы для нас стало совершенно ясно, что в этом году нам с материка ждать нечего.