Глава II В ПУТИ

Глава II

В ПУТИ

Планы оборудования и снабжения зимовки составлялись так, как будто на острове было пустое место. В материалах, принятых от Дальневосточной конторы Совторгфлота, кроме указаний о наличии жилого дома и склада для товаров, ничего не говорилось о том, что было завезено, на остров в 1926 году.

Мы знали, что на острове кроме русских зимовщиков есть несколько десятков туземцев. Хотя мы и рассчитывали, что туземцы в нашу смену могут уйти с острова на материк, но тем не менее продовольственное снабжение заготавливалось в расчете на всё население, включая и туземцев. Предполагая, что всего населения на острове будет 60 человек, мы на это количество и подбирали нужное продовольствие и предметы широкого потребления.

Первостепенное значение для полярной зимовки имеет меховая одежда. Туземцам нужно сырье на меховое шкурье для самостоятельной выделки и пошивки одежды и меховой обуви. Подбиралось все необходимое, а именно: для европейцев — готовые кухлянки, меховые брюки, торбоза камусные и летние нерпичьи голые непромокаемые «чижи меховые»[7], малахаи и камлейки. Для туземцев — оленьи постели[8] для пологов и постелей, недоросли и пыжики для одежды, камуса для торбозов и даже выпоротки для малахаев и шкуры россомахи для отделки кухлянок и малахаев. Всего этого запасалось на три года, так чтобы население не чувствовало недостатка. Промысловое снаряжение, завозимое на остров, также рассчитывалось, с одной стороны, для нужд зимовки, а с другой — для промыслового населения. Несмотря на то, что на остров завозилась одна кормушка-ловушка, основной упор был сделан на лов песца при помощи капканов. Этого инструмента мы закупили в достаточном количестве на все три года.

В условиях дикого и малонаселенного края, к тому же изобилующего таким крупным и свирепым хищником как белый медведь, особое значение имело огнестрельное оружие и боеприпасы. Оружие мы взяли двух видов: охотничьи винтовки системы Винчестера 30-го калибра и дробовые одно- и двухствольные ружья. Из боеприпасов мы имели несколько десятков тысяч патронов к винчестерам, все необходимое для самостоятельного изготовления пятидесяти тысяч патронов, полтонны черного пороха и больше тонны дроби разных номеров. Кроме этого, нас снабдили китобойным гарпунным ружьем и всем потребным к нему снаряжением, гарпунами, бомбами, тетивой и прочим. Ружье это, кстати сказать, так и пролежало без действия, — за все пять лет мы не видели ни одного кита.

Так как предполагалось, что к берегам острова подходит промысловая рыба, то нас снабдили неводами, крючками, твайном[9] и бечевой для устройства крючковых снастей.

В промысловое снабжение населения входили также готовые нарты, наборы для нарт и сырой материал для постройки их, а также тесьма для собачьей упряжки и остола[10].

Из письма Ушакова мы узнали, что значительная часть завезенных в 1926 году на остров собак погибла. Необходимо было пополнение собачьей стаи. Мы заблаговременно заказали в Петропавловске-на-Камчатке сорок собак, и к моменту отхода из Владивостока собаки уже были закуплены и ожидали нас в Петропавловске.

В 1926 году группе Ушакова при отъезде на остров не было дано пловучих средств. Этот крупнейший недостаток был восполнен при нашем отъезде. В США для острова Врангеля были куплены три «посудины»: 30-футовый моторный китобойный вельбот, 30-футовый парусно-гребной и один 24-футовый, тоже парусно-гребной. К нему мы взяли один подвесной мотор. Кроме этого, предполагалось оставить на острове один из двух кунгасов, взятых «Литке» для ускорения разгрузочных операций. Таким образом, на остров предполагалось забросить «большущий флот», однако, по недостатку места на судне, пришлось отказаться от большого парусно-гребного вельбота. Наш «флот» сразу уменьшился на четвертую часть.

Еще во Владивостоке я провел испытание «флота» и был совершенно удовлетворен мореходными качествами вельботов. Впоследствии на протяжении всех пяти лет я не имел случая быть недовольным своей «флотилией».

Неплохо снабдили нас и всем необходимым для медицинского обслуживания зимовщиков и населения. Аптека была подобрана довольно разнообразная. Чего нельзя было получить на внутреннем рынке, было куплено за границей. Медицинский инвентарь, оборудование и инструментарий также были представлены неплохо. У нас было все — от кружки Эсмарха до довольно тонкого хирургического инструментария. Наш врач в этом отношении был поставлен совсем в неплохие условия.

Хуже обстояло дело с радиоприемным оборудованием. Радиостанция была достаточно снабжена приемно-передающим оборудованием для установления телеграфной связи, но я думал еще о хорошей приемной установке для приема широковещательных программ Хабаровской станции, чтобы в культурно-просветительном обслуживании зимовщиков и туземцев не быть зависимым от работы телеграфа. Но, к крайнему сожалению, ни в Хабаровске, ни во Владивостоке ко времени нашего ухода в море кроме примитивных детекторных (кристаллических) приемников ничего не было. Я попытался восполнить этот недостаток в Хакодате в Японии, но в этом убогом городишке не нашел ничего мало-мальски удовлетворительного. Таким образом, наиболее современный вид культурного «инвентаря» в островном культурно-просветительном хозяйстве отсутствовал.

Еще в Хабаровске я получил из конторы «Совкино» несколько тысяч метров хроникального фильма. События, заснятые на этой пленке, к тому времени были довольно глубокой историей, но ведь на острове Врангеля находились люди, вообще не знавшие, что такое кинематограф. Впрочем, позже оказалось, что не только туземцы не сетовали по поводу «древности» картин, но мы сами всякий раз с большим удовольствием смотрели на эти «дела давно минувших дней».

Во Владивостоке я раздобыл кинопередвижку и динамо для нее. Самому осмотреть аппаратуру мне было недосуг, а люди, принимавшие киноаппаратуру, были, как видно, невнимательны; вместо кинопередвижки и динамо нам отгрузили… две кинопередвижки без динамо. Это лишило наш «кинотеатр» подвижности, и кинопередвижка превратилась в стационарное кино, расположенное в жилой части нашей радиостанции, так как в другом месте мы необходимого тока не имели.

Организационные формы зимовки, принятые на материке, были совершенно отличными от форм, принятых в данное время для всех зимовок Главного Управления Северного Морского Пути, организуемых нынче за полярным кругом. Объясняется это просто: зимовка, организованная в 1929 году на острове Врангеля, имела несколько хозяев, тогда как теперь все зимовочное дело во всем его многообразии находится в руках одной организации.

Наша зимовка 1929 года имела  т р е х  хозяев. Последствия этих организационных неувязок нам пришлось позже расхлебывать.

На острове были представлены: Акционерное Камчатское Общество, Управление Связи Дальнего Востока и Убеко Дальнего Востока — аэро-гидро-метеорологическая служба.

Снабжение зимовщиков должно было происходить через врангелевский «универмаг» — склады АКО. Каждому зимовщику предоставлено было право за свой счет покупать в этом «универмаге» все, что для него нужно, в потребном количестве. Вопрос о коллективном питании вовсе не ставился этими организациями. Важнейшая на севере проблема, — когда большинство зимовщиков живет без семьи, а рестораны, столовые, булочные отсутствуют, — осталась неразрешенной. Все было предоставлено личному вкусу и кулинарным способностям каждого зимовщика в отдельности.

Зимовка и островное хозяйство возглавлялись уполномоченным Дальневосточного Краевого Исполнительного Комитета Советов, действовавшего на основе инструкции, утвержденной ВЦИК РСФСР. Он же совмещал и заведывание факторией и промысловым хозяйством АКО; ему как заведующему факторией непосредственно подчинялись служащие АКО, врач фактории и кладовщик. Радиостанция подчинялась начальнику зимовки в «общем порядке»; производственная, внутренняя жизнь ее была совершенно самостоятельна и регулировалась… Управлением Связи из Хабаровска. То же самое нужно сказать и о гидро-метеорологической станции.

Такое положение иногда крайне усложняло обстановку. Часто даже при доброй воле участников мы не могли разрешить пустячных по существу вопросов без обращения на материк в руководящие организации. Вот один из примеров. Однажды больной повар Петрик в бреду решил… оповестить весь мир о своем состоянии. Он написал бредовую телеграмму в адрес своего сына. Заведующий радиостанцией, получив от больного телеграмму, прислал ее мне с запиской. Я написал ему, что телеграмму отправлять не следует, так как она исходит от душевнобольного, и что о состоянии больного родственники информируются врачом. Заведующий рацией запросил Управление Связи, указав, что начальник острова категорически возражает против отсылки телеграммы. Из Управления Связи пришел ответ, разъяснивший, что начальник острова не имеет права вмешиваться в досмотр проходящей корреспонденции, так как право контроля поручено органам Наркомпочтеля. И телеграмма бредового содержания пошла на материк. Мои обращения по сему поводу на материк остались безрезультатными…

В сумятице дней подготовки к отходу казалось, что мы никогда не будем готовы: то не было этого, то не хватало другого. Кое-чего не могли добыть, несмотря на все старания. За день до отхода пришел взволнованный старший радист Шатинский.

— Товарищ начальник, я так не могу! Ну, скажите, что они от меня хотят?

— Что такое произошло?

— Приказывают сгрузить бензин, а без него радиостанция не будет работать. Нет, я так ехать не могу! Я на старости лет отвечать не хочу.

— Да расскажите толком, что произошло, кто приказывает сгрузить, почему?

— Из порта пришли и говорят, что бензин нельзя везти в бидонах, — а где я им бочек возьму, когда нет их?

— Товарищ Шатинский, требование правильное, надо бочки добыть. Ну, а если не найдете их, сгружайте бензин. Сколько у вас бензина?

— Пудов шестьдесят, нам ведь только для запуска. Нет, товарищ начальник, это безобразие, я так не могу!

— Успокойтесь, никакого безобразия тут нет, противопожарные соображения заставляют быть крайне осторожным, ведь мы собираемся в море, а там пожар не шутка. Идите, товарищ Шатинский, сгружайте бензин и ищите бочки.

— Бензин, наверное, уже сгрузили, меня об этом и не спрашивали.

— Тем лучше, — осталось, значит, только найти бочки, и дело в шляпе.

Ничего страшного не случилось. Шатинский быстро нашел бочки на складах Владивостокской почтово-телеграфной конторы, в этот же день горючее было перелито и вновь погружено на судно.

Накануне отхода в море «Литке» стоял уже у одной из городских набережных. Грузились остатки. Я был чем-то занят на корме, где меня нашел вахтенный матрос, сообщивший, что меня просит на бак ревизор.

Ревизор «Литке» и второй помощник капитана Бессмертный, спокойный, аккуратный, всегда чисто выбритый человек, работавший планомерно и без суеты, ко всему тому — хорошо знавший свое дело, не стал бы вызывать меня по пустякам.

Под бортом судна стояла шаланда, рядом пыхтел катерок. На палубе шаланды стоит громадный ящик, спеленутый тросом. Около него стояли грузчики и ревизор.

— Товарищ Минеев, не знаете, что за чертовщина в этом ящике?

— Понятия не имею.

— У вас по спецификации есть какие-нибудь большие машины?

— Нет, не должно быть. Возможно, это какой-нибудь агрегат радиостанции. Позовите, — обратился я к вахтенному матросу, — радиотехника Боганова, он, кажется, в кают-компании.

Вахтенный ушел. Бессмертный кричал с шаланды:

— Куда я его дену? Трюмы забиты доотказу, а если оставить на палубе, вряд ли его удастся хорошо укрепить. В случае шторма он смайнает за борт и изломает все вокруг себя.

Подошел радиотехник.

— Товарищ Боганов, — обратился я к нему, — это не ваш ящик?

— Наше оборудование, товарищ начальник, уже все давно погружено в трюмы. Да ничего такого большого у нас и не было.

— Чей же это груз? До Петропавловска нет грузов, товарищ Бессмертный?

— На Петропавловск погрузочных документов совершенно нет.

— Ребята, — обратился я к грузчикам, — здорово тяжелый ящик?

— А кто его знает, — ответил кто-то, — мы его там не грузили, мы тут принимали грузы.

— Кто же сопровождал шаланду? Товарищ Бессмертный, вы бы попробовали определить, тяжел ли ящик-то.

— По тросу судя, — очень тяжел. А ну, товарищи, берись.

Несколько человек навалились на, тяжеловес и чуть не опрокинули его в море. Ящик оказался не по росту легким.

— Вот чортов ящик, мы-то тут думаем, что он страсть какой тяжелый, а он пустой! — сказал кто-то на шаланде.

— Что же в нем может быть? — Тут я вспомнил о меблировке и о шкафах. — Товарищ Бессмертный, этот «тяжеловес» просто-напросто пустой шкаф. Сбили вы меня с толку машиной, я и не подумал о шкафе.

— Меня этот чортов трос спутал. Какому дураку пришло в голову пеленать полуторадюймовым фалом пустой ящик! Или это озорство не к месту? Эй, там на лебедке, чего ворон ловишь, давай!

Вечером я зашел к Константину Александровичу в каюту. Он встретил меня словами:

— Завтра в 12 часов уходим. Как у вас — все готово?

— Как будто бы все.

— За своими людьми присмотрите, ждать не будем, мы и так запаздываем с выходом.

— Люди все погрузились, каюты получили, о времени отхода знают. Не думаю, чтобы кто-либо отстал.

— Отлично. Завтра коротенький митинг, и отдадим концы.

14 июля с утра набережная стала заполняться народом. Шли колонны с красными знаменами и лозунгами. Шли отдельными группками. «Литке» напоминал перенаселенный муравейник, так как у каждого уходящего в плавание были родственники, друзья и просто знакомые. Всем им хотелось в последний раз перед уходом переброситься словом-другим, пожать руку и выразить надежду на скорое возвращение и встречу.

Набережная уже не могла вместить всех желающих, и они скапливались на площади перед нею. Оркестр моряков без устали гремел, в воздухе стоял гул слившихся в одно возгласов, смеха, музыки.

Небо, хмурившееся все дни перед этим и даже утром плотно укрытое толщею серых туч, разгуливалось, все чаще синело. Солнце, нет-нет да брызнув лучами и огнем на землю, на корабль, дарило нас своим теплом.

Становилось жарко, но легкий ветерок, набегавший с моря, холодил и щекотал нос запахами, свойственными большому порту.

На судно прибыли представители краевых организаций. Короткий митинг. Последние рукопожатия и поцелуи людей, уходящих в море и остающихся на земле. Гости ушли. Швартовы отданы. Машинный телеграф в действии. Судно, отделившись от стенки, медленно отходит в бухту.

Вслед нам несутся возгласы тысяч людей, ветерок полощет легкие полотнища знамен, над головами провожающих мелькают в воздухе белые платки, головные уборы, руки.

Трудящиеся Владивостока приветствовали и провожали небольшой коллектив, уходивший в далекую арктическую окраину нашей необъятной родины.

Уже не слышно людских голосов. Судно, развернувшись, набирает ход. Бухта ревом гудков и сирен кораблей всех наций, стоявших в бухте «Золотого Рога», стоголосо посылает вслед кораблю свой последний привет.

Японский город Хакодате на острове Хокайдо был первым портом, куда должен был зайти «Литке». Там для нас советским торгпредством были заготовлены различные продукты, главным образом свежие овощи, которых еще не было к моменту нашего отхода во Владивостоке.

Японское море плотно укрылось туманом. Сирена «Литке» беспрестанно выла, указывая местонахождение судна. На палубе было сыро и холодно. Туман остался позади только у самых островов. Глубокой ночью стали на рейд Хакодате. Утром на судно пожаловали гости — члены советской колонии, работающей в этом городе. После короткого, но дружеского банкета в кают-компании имевшие разрешение от портовых властей съехали на берег. Я, в сопровождении сотрудника торгпредства, отправился по магазинам для закупок недостающего. Врачу поручил добыть некоторые инструменты и медикаменты, а радистов разослал на поиски аккумуляторов и прочего необходимого для радиостанции.

Все закупленное отправлялось на «Литке» и размещалось на и без того переполненном до невозможности судне. Но ревизор Бессмертный ухитрялся находить уголки, куда можно было сунуть то или другое.

Между судном и берегом беспрестанно сновали катера и сабуне[11], отвозившие на судно всякую кладь и людей.

Многие наши надежды на Хакодате не оправдались. Хотя этот город является центром торговой деятельности острова Хокайдо (Иезо) и магазины, лавки и лавчонки заполнены товаром, многого нужного нам так и не удалось раздобыть. Не было совершенно радиоаппаратуры, нужный медицинский инструментарий отсутствовал. Попытки найти новейшую фотоаппаратуру успехом не увенчались, охотничье нарезное оружие хотя и имелось в магазинах, но его можно было купить только с разрешения хакодатского губернатора.

Суток, проведенных в японском городе, только-только хватило для закупок и устройства разных дел, а об осмотре городских достопримечательностей и думать было нечего. Видел я только главную торговую улицу города, с линией трамвая, множество авто, стоявших вереницами на стоянках. «Сыны страны восходящего солнца» предпочитали передвигаться «на своих двух», вооруженных деревянными «гета». Стук этой традиционной обуви наполнял улицу и создавал непривычную для европейца обстановку. Несмотря на оживленность улиц, яркость красок и ослепительность солнца, городок произвел впечатление старенького и запущенного.

Ко времени отхода на судно прибыла вся советская колония. Прощальный обед был короток и скромен. Так же, как и на набережной во Владивостоке, звучали речи провожавших и уходивших. На малюсеньком пловучем кусочке СССР, находившемся за тысячу километров от родины, мы чувствовали себя так, словно за стенами каюты была не Япония и судно стояло не в японском порту.

…Трап убран. Грохочет брашпиль, выбирающий якоря, а гости на катере троекратно обходят вокруг судна, приветствуя нас криками и взмахами рук.

Еще не замолк брашпиль, судно тихо пошло к выходу в море… Мы уходили от живописного острова. Прощай, сияющий остров! Скоро мы будем у берегов другого острова, холодного, сумрачного и пустынного, но нашего, родного, согретого пламенем Октября, растопившего льды капиталистической эксплоатации.

Опять вода… Вода и небо.

Море спокойно, небо ясно, солнце щедро. Идем к Петропавловску.

В Петропавловск мы пришли 23 июля в середине дня. Здесь «Литке» должен был бункероваться[12] и кроме того для населения острова должны были погрузить различную рухлядь[13] и оленьи шкуры, соленую рыбу, черемшу и прочее.

«Литке» подошел к угольной площадке для бункеровки. Рядом с грудой угля в непосредственной близости к воде на цепях сидело несколько десятков псов. Вид у них был самый невероятный. С боков свисали клочья шерсти, как будто бы каждая из них вынесла жесточайший бой и чудом уцелела. Цепи их, как видно, не угнетали, чувствовали они себя достаточно хорошо, но все были тощи и поджары. Это — стая, подготовленная для острова. Куда мы только будем их грузить? «Литке» и так стал «труднопроходимым». Если, к примеру, необходимо добраться до радиорубки, то нужно было карабкаться по самым невероятным предметам, чтобы сделать это.

— Куда же собак будем девать, товарищ Бессмертный? — осведомился я.

— Найдем где-нибудь место на палубе.

— Да, кажется, места-то нет.

— Ничего, товарищ Минеев, и место будет, и собак поместим. Тесновато будет им, это верно.

— Ничего, что тесно, лишь бы всех забрать. Я беспокоюсь, как бы не пришлось их оставить здесь, за недостатком места.

— Все погрузим, оставлять ничего нельзя.

На «Литке» до Петропавловска шли трое пассажиров. Это несколько стеснило зимовщиков. Теперь же зимовщики, врач и метеоролог получили каюты и чувствовали себя совсем хорошо.

Я поручил врачу заняться поисками хирургического инструментария, который мы не могли раздобыть в Хакодате и раньше во Владивостоке. Поиски неожиданно увенчались успехом. В городской больнице имелся лишний хирургический набор, так называемый «большой полковой». Теперь можно было считать медчасть полностью подобранной.

Рухлядь и шкурье были подготовлены заблаговременно, поэтому их оставалось только погрузить. Но рыбы не было. Свежий улов еще не был доставлен в Петропавловск, а кету-пласт старого засола мы взяли еще во Владивостоке. Тут же мы взяли несколько бочек соленой черемши. Кроме того, тут нам удалось пополнить наши запасы винтовок и патронов, а также взять полный груз охотничьей дроби разных номеров.

После бункеровки и погрузки собак «Литке» вошел в ковш[14] и ошвартовался у пристани под налив воды.

Несколько суток, проведенных в маленьком городке, где нас так приветливо встретили и оказывали всяческое внимание, пролетели быстро. Грузно осевший «Литке» медленно выходил из ковша, а на набережной стояли люди, махали платками, кричали слова приветствия и ободрения. На корабле все, кроме кочегаров и машинистов, собрались на палубе, отвечали на приветствия и смотрели на тихо уходящий берег.

Полоса воды, отделяющая судно от берега, расширялась. Винты взбаламутили воду, и на поверхность всплывал мусор. Жирные пятна нефти радужно искрились под лучами утреннего солнца.

Перед тем как отправиться к острову, «Литке» должен был еще зайти в Анадырь за некоторыми грузами, но анадырский лиман был забит льдом. Было решено взять курс на бухту Лаврентия.

Поздней ночью, но такой же светлой как день, 31 июля, «Литке» вошел в бухту Лаврентия. Входя, встретили первые льдины, напомнившие о том, что «далекий север» рядом, под боком.

На рейде стоял пароход «Якут» — наша угольная база.

Бок-о-бок стоят красивый, стройный, с белыми надстройками «Литке» и неуклюжий кургузый «Якут». Круглые сутки напряженно, авралом работают команды судов, набивая утробу «Литке» углем. Надо взять больше 1 000 тонн угля. Времени мало. Гремит лебедка, громадная рука стрелы ворочается из стороны в сторону, пронося над бортами то уголь, то пустую тару. Уголь сыплют в люк, а там под палубой бегают черные как негры матросы. Они переносят уголь в мешках, набивая его везде, куда можно сунуть хоть килограмм угля. Не только бункера, но даже матросская кают-компания засыпается углем.

Шутками и смехом сопровождается эта почти нечеловеческая по темпам работа. Все прекрасно понимают, что успех рейса решает уголь.

На берегу у самой воды лежит большой бунт оленьих шкур. В нем лежат связанные большими пачками толстые оленьи постели, их больше 600 штук. Тут же вперемежку легкие пушистые пыжики, — им предстоит превратиться на острове в меховые рубахи, кухлянки и брюки.

Северное небо почти все время закрыто мрачными тучами, только иногда в щель раздвинувшихся туч ударят острия солнечных лучей, и все на земле засмеется, заискрится и заиграет. Но миг, и опять сумрачно, набегает частый гость, туман, и плачет небо мелкими осенними слезами. Мокнут будущие спальные мешки, брюки, кухлянки. Пока идет погрузка угля, шкурье грузить нельзя, иначе все оно будет черно от угольной пыли. Нужно укрыть шкурье; промокшее неизбежно пропадет. Добыл брезенты, и с помощью чукчей шкурье было укрыто.

В бухте Лаврентия встретился с председателем чукотского райисполкома Пономаревым. Меня интересовали олени, заказанные для острова еще из Владивостока по телеграфу.

— Хорошо, что я встретил вас, товарищ Пономарев. Как олени?

— Какие олени? — на его лице видно было изумление.

— Разве вы не получили мою телеграмму, в которой я просил приготовить десяток живых оленей для острова?

— Забыл, товарищ Минеев, совсем забыл. Как же, получил, да дела столько, что замотался совсем и забыл.

— Так… Значит оленей нет?

— Нет, олени есть.

— Вот это хорошо. Куда только девать их на судне?

— Постой, постой, олени-то есть, да нет их тут, в тундре они.

— Так надо пригнать их, только и делов.

— Сразу видно, что ты тут новый человек, вишь какой скорый. Дело-то видишь в чем, товарищ Минеев, — купить у чукчей живых оленей очень трудно, почти невозможно, не продадут они, да еще если узнают, что не на убой, а на вывоз на остров, ни за что не продадут.

— О каких же ты оленях говоришь?

— У рика есть свое стадо. Голов триста. Вот из них я и решил тебе выделить десятку. Загодя давать распоряжение я не стал, чтобы зря не гонять животину. Потом навалилась куча дел — я и забыл дать распоряжение. А теперь уж поздно.

— Почему?

— Далеко. Не поспеют они, а ждать вы, поди, не будете?

— Куда там ждать! Жаль, очень жаль. Я поэтому и мясного скота не взял, что на оленей рассчитывал.

Сено, взятое еще из Владивостока, выгрузили на берег.

На море шторм. Крупная волна идет в бухту, бьет суда борт о борт. Снимаемся с якорей и уходим отстаиваться в бухту. Досадно, погрузка закончена, можно бы выходить, но приходится ждать. Штормовать в море с такой перегрузкой и массой палубного груза опасно, многое можно растерять. Как только спадет ветер, выходим в море.

Остался последний этап, но самый серьезный и трудный. Для нас он был совершенно неизведанным. Что мы встретим за проливом, дойдем ли до цели или, может быть, вмерзнем надолго и будем нестись, влекомые льдами? Кто может сказать что-либо о капризах движения льда, послушного тайным течениям и дикой свирепости полярных ветров?

Зимовка во льдах нас не страшила, мы ведь приготовились засесть на острове на три года. Нас страшило больше всего то обстоятельство, что, не добившись цели, мы вынуждены будем возвратиться на материк.

Но эти мысли приходили изредка.