И вечный бой!

И вечный бой!

Я нахожусь в самом огне борьбы. Жизнь солдата, у которого nei отдыха.

Ф. Дзержинский

Второго февраля, поздно вечером Благонравов позвонил по телефону Дзержинскому и сказал, что он и Межла-ук хотели бы зайти к нему, поговорить.

Феликс Эдмундович сразу понял, с какой целью они хотят с ним повидаться и с нарочитой строгостью в голосе спросил:

— А по какому делу?

Благонравов, не ожидавший такого вопроса, на минутку замялся, а затем ответил, что по личному делу.

— Если по личному, то заходите, — с лукавой иронией сказал в трубку Дзержинский, — по делам ПКПС я уже не принимаю.

Благонравов и Мсжлаук вошли в кабинет.

— Значит, правда, Феликс Эдмундович? — с чувством сожаления спросил Межлаук. — Покидаете нас?

— Правда! Сегодня днем сессия ЦИК утвердила меня председателем ВСНХ.

— Вы сами себе напророчили, Феликс Эдмундович, — шутливо упрекнул его Межлаук.

— То есть как сам?

— Вспомните свою речь на президиуме Госплана. Вы обвиняли тогда руководителей ВСНХ, что на все требования и нужды страны они отвечают «не могим», между тем, как настоящие революционеры все могут. Вы заявили, если в ВСНХ не хватает революционеров, то можно не сомневаться — партия их найдет. Вот партия и нашла… вас.

— У меня и в мыслях тогда не было получить назначение в ВСНХ.

Пожелание Ф. Э. Дзержинского транспорту после его назначения председателем ВСНХ. Февраль 1924 года

— А вот в мыслях ЦК, оказывается, было, — улыбчиво заметил Межлаук.

— Собственно говоря, если хорошенько поразмыслить, то в моем назначении нет ничего поразительного, — рассуждал вслух Дзержинский. — Ведь коллегии НКПС и мне лично приходилось вести упорную борьбу за удешевление топлива и металла, за увеличение добычи угля и руды. Волей-неволей вникал в положение дел этих отраслей промышленности. Мы подвергали резкой критике ВСНХ, Главметалл, ГУТ… Вот ЦК партии и решил: «Если ты, мол, ясно видишь недостатки в главных отраслях народного хозяйства, так вот, будь добр сам и возьмись за искоренение этих недостатков на посту руководителя ВСНХ…». Вполне логичный вывод.

— На кого же вы нас оставляете? — вступил в разговор Благонравов.

— На Рудзутака. Через пару дней буду передавать ему дела. Я очень хотел бы продолжать с вами работать и уже говорил по этому поводу с Рудзутаком. Он согласен вас отпустить, но просил немного повременить, пока войдет в курс дела и подберет замену. Ему тоже не сладко придется. Я уже не говорю о себе.

Дзержинский задумался, мысленно представил себе, как через несколько дней он придет в бывший «Деловой двор» — огромный дом на Варварской площади, где разместился ВСНХ. На первых порах одному, без преданных делу помощников, на которых он мог бы опереться, ему доведется возглавить громадную махину с громоздким аппаратом, которому положено руководить всеми отраслями промышленности, производящими буквально все — от иголок, пуговиц и ситца до электромоторов, молотилок и паровозов.

— Да, — вздохнул Феликс Эдмундович, — теперь на меня ложится гораздо большая ответственность, чем когда назначили наркомом путей сообщения. Вы-то знаете, как нелегко, очень нелегко было овладеть новым для меня делом — организацией, техникой и экономикой транспорта. Помните, как в первые дни мне приходилось задавать вопросы о разнице между технической и коммерческой скоростями поездов, о том, что такое оборот вагона?..

— Помню, — усмехнулся Межлаук. — Наши спецы тогда удивлялись, как это «министр» и не смущается во всеуслышание расспрашивать об основах железнодорожного дела, тем самым показывая свою некомпетентность. Другой бы, мол, пытался «с ученым видом знатока хранить молчанье в важном споре», а этот, наоборот, открыто и дотошно доискивается до корней вопроса…

— Им не понять… — обронил Дзержинский, а затем добавил, — став наркомом пути, я имел смелость без всякого стеснения приобретать необходимые знания, а теперь в ВСНХ мне снова придется учиться и учиться, на ходу усваивать множество новых знаний, чтобы руководить такой громадой — всеми отраслями тяжелой и легкой промышленности.

— Феликс Эдмундович, — заметил Межлаук, — но ведь трехлетний опыт управления транспортом во многом поможет вам на новом посту.

— Еще бы! — воскликнул Дзержинский. — Три года в НКПС мне чрезвычайно много дали. Это моя первая серьезная школа хозяйствования. Я очень многому научился и многое уяснил себе. Ведь транспорт является исходной точкой возрождения всего народного хозяйства. И я убедился, что нельзя полностью восстановить железные дороги, не разрешив проблем металла и топлива, вопросов товарооборота между городом и деревней. Как наркомпуть я стремился к этому, но сие было не в моих возможностях. Сейчас же мне дали все карты в руки — доверили руководство ВСНХ. Жаль, что я не могу сразу взять вас с собой, мне было бы значительно легче. Помогите мне подобрать высококвалифицированных специалистов. С одним я уже сегодня договорился…

— Из наших, энкапеесовских? — спросил Благонравов. — Нет. Час тому назад я беседовал с одним видным инженером, консультантом Госплана, о котором Кржижановский отзывался как о крупнейшем знатоке металлообработки. Когда я сообщил ему, что буду возглавлять ВСНХ и предложил перейти туда, он крайне удивился и говорит: «Как это вы делаете мне такое предложение, когда у нас различные взгляды на проблемы паровозостроения? Вы, конечно, помните, товарищ Дзержинский, что я выступал в Госплане против вашей точки зрения?» Отлично помню, — ответил я ему, — но ваше выступление было серьезным. А мне не нужны консультанты, которые смотрели бы мне в рот и старались по шевелению губ угадать мои желания, чтобы поддакивать мне. Мне нужны специалисты, самостоятельно и творчески мыслящие, со своим мнением, обладающие смелостью защищать его. Я сказал ему, что не возражаю, если он и покритикует меня, но, конечно, честно, с принципиальных позиций.

— Ну, и как он, согласился? — поинтересовался Межлаук.

— Согласился… Валерий Иванович, я хотел бы назначить вас на руководящий пост в Главметалл. Металлургия — это наше будущее. А Георгий Иванович занимался бы в ВСНХ подбором и расстановкой руководящих кадров, а также организацией производства. Подумайте об этом.

— Хорошо! — ответил Межлаук.

После небольшой паузы Феликс Эдмундович с душевной теплотой тихо произнес:

— Не думайте, что я так легко и без сожаления покидаю НКПС. Три года жизни отданы борьбе за восстановление транспорта.

Затем Дзержинский заговорил о будущем:

— Трудно, очень трудно мне придется в ВСНХ. С нелегким сердцем я иду туда. И не потому, что его аппарат засорен скрытыми саботажниками, ехидными и хлопотливыми бездельниками. Меня беспокоит другое.

И Феликс Эдмундович поделился с близкими товарищами по работе мыслями, волновавшими его. В ВСНХ на ответственных постах кое-где окопались оппозиционеры. Они поддерживают линию Троцкого на развитие промышленности за счет эксплуатации крестьянства, якобы для ускорения социалистического накопления. Это — опаснейший авантюризм, могущий привести к разрыву союза рабочего класса с крестьянством, а значит, к гибели диктатуры пролетариата. Так отозвавшись о действиях оппозиционеров, Дзержинский воспламенился:

— Чувствую, что не обойтись без войны с ними внутри ВСНХ… Ведь есть откуда брать средства для развития промышленности. Чем выше производительность труда рабочих, рациональнее поставлено производство, строже режим экономии, тем больше будут наши накопления для возрождения промышленности и, прежде всего, тяжелой индустрии. И будет крепнуть союз рабочих и крестьян — эта основа Советской власти. В чем наша сила? В том, чтобы всегда смотреть правде в глаза, никогда не кривить душой, не жалеть и не щадить себя в борьбе…

В этот момент Феликс Эдмундович побледнел и невольно схватился рукой за сердце.

Межлаук встревожился:

— Что с вами, Феликс Эдмундович?

Благонравов налил воды в стакан, подал ему и спросил:

— Вызвать врача?

Дзержинский отрицательно покачал головой и, когда кратковременный приступ боли прошел, глубоко вздохнул, отпил воды и каким-то виноватым тоном пояснил:

— С сердцем неладно… Весь вечер сегодня ныло, а только что так сдавило, как будто пудовая тяжесть навалилась… А вот сейчас уже все прошло, будто ничего и не было. Доктор Гетье поставил диагноз: «грудная жаба». Но это строго между нами. Софья Сигизмундовна не знает.

— Неужели Гетье вам ничего не прописал? — спросил Благонравов.

— Болезнь, как я догадываюсь, не поддается лечению. Он лишь предложил всегда иметь при себе флакончик с нитроглицерином и при болях лизнуть стеклянную пробочку… Но я еще не заказал этого лекарства.

— Феликс Эдмундович! Уже скоро час ночи, пора домой, — предложил Межлаук и при этом схитрил: — Кстати, на обратном пути ваша машина подвезет Благонравова, а то трамваи уже не ходят… Мне-то рядом.

— Сами отвлекли меня от работы, а теперь «домой», — недовольно проронил Дзержинский. — Возьмите мою машину, а я еще с часок посижу.

— Феликс Эдмундович! — снова начал Межлаук, но Дзержинский резким жестом остановил его:

— Рано еще записывать меня в пенсионеры.

— Это верно, но беречь свое здоровье все-таки надо, — мягко возразил Благонравов. — Разве вы не согласны с Владимиром Ильичей, который в таких случаях требовал от товарищей отдыхать и лечиться, «беречь казенное имущество», как он выражался.

— Конечно, согласен. Но есть люди, которым отдых и лечение помогают, а мне с моим складом характера, я в этом многократно убеждался, совершенно не помогают. Не подумайте, что это — пессимизм. Ничего подобного! По своей натуре я всегда был и остаюсь величайшим оптимистом. Но в данном случае я просто здраво смотрю на ход вещей. Врачи абсолютно правы, когда говорят, — больной не должен «уходить в свою болезнь». Боль прошла и ладно, не надо об этом думать и передумывать. Что вы так печально на меня смотрите?

Мемориальная доска при входе в здание МПС. Скульптуор А. А. Стемпковский, архитектор Е. М. Сорин

Можете не сомневаться — мы еще с вами в ВСНХ такими делами будем заворачивать, что небу жарко станет…

— Конечно! — подтвердили Межлаук и Благонравов.

— Я знаю, мое назначение кое-кому придется не по вкусу, — вернулся к своим прежним мыслям Дзержинский. — Когда Ленин послал меня на транспорт, некоторые говорили — на железные дороги пришел «ударник», который будет действовать административным нажимом и только, потому что в технике и экономике транспорта он ни черта не понимает. Он, мол, будет лишь размашисто подписываться под приказами, которые ему подсунут спецы. Теперь кое-кто начнет злорадствовать по поводу моего назначения в ВСНХ. Пусть! Владимир Ильич любил повторять французскую поговорку: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним».

— Особенно не по вкусу придется ваше назначение Пятакову, — заметил Межлаук. — Ведь до сего времени он как заместитель председателя ВСНХ фактически заправлял там решительно всеми делами.

— Это верно, — подтвердил Феликс Эдмундович. — Мой будущий заместитель меня крайне волнует. Пятакова считают способным организатором и администратором. Но на что он тратит свои способности? На то, чтобы, как и все оппозиционеры, саботировать решения партийного съезда. Это ведь Пятаков издал приказ, обязывающий хозяйственников «любой ценой» добиваться наивысшей прибыли. Гибельная политика! Придется с первых же дней круто переложить руль корабля на новый курс, и вы сами понимаете, каково мне, — с горечью добавил Дзержинский, — иметь заместителем человека, от которого в любой момент я могу ожидать подвоха.

Межлаук уже пожалел, что напомнил ему о Пятакове и тем самым невольно дал повод к волнению после недавнего сердечного приступа. «Как бы заговорить о другом?» — озабоченно думал он.

— На честную помощь Пятакова я не рассчитываю, — возбужденно продолжал Феликс Эдмундович, — лишь бы он не мешал, не ставил палки в колеса. Иначе, — глаза Дзержинского гневно потемнели, — иначе мне придется дать ему открытый бой, причем жесточайший бой…

Межлаук мгновенно нашелся:

— Значит, как писал Александр Блок: «И вечный бой! Покой нам только снится…», — улыбаясь, с чувством продекламировал он.

Феликс Эдмундович с некоторым удивлением посмотрел на Межлаука и мгновенно разгадал его попытку перевести разговор на поэтическую тему. Он тоже улыбнулся и одобрительно кивнул головой:

— Хорошо сказано.

— В стихах Блока «На поле Куликовом» есть и такая строка, — продолжал Межлаук: — «Не может сердце жить покоем…».

— Тоже хорошо… Жаль, не хватает времени наслаждаться поэзией, — с оттенком грусти добавил Дзержинский. — И в театр, и в кино очень редко хожу, хотя я очень люблю искусство. Может быть, когда-нибудь, потом, когда станет легче… А теперь, у меня каждая минута на счету. И все же я всегда в цейтноте…

Межлаук и Благонравов незаметно, но многозначительно переглянулись. Очень редко выдавались такие минуты, когда в служебной обстановке Дзержинский, обычно сдержанный и не склонный к разговорам на личные темы, разрешал себе пооткровенничать, излить душу.

Феликс Эдмундович помолчал минутку, а затем повторил вслух:

— «И вечный бой! Покой нам только снится…». Потом задумчиво и тихо добавил:

— Правда, вторую половину строки «покой нам только снится» — я не могу к себе отнести. Мне лично покой даже не снится, хоть я и чувствую себя очень усталым. «И вечный бой!» — вот девиз всей моей жизни, и так до конца, до последнего вздоха…