Пора возрождения
Пора возрождения
Вы помните пророчества буржуазных ученых относительно гибели наших железных дорог… а мы все-таки, несмотря на все их пророчества, живем и двигаемся вперед.
Ф. Дзержинский
1
Секретарь доложил, что в приемной ждут профессор Образцов и инженеры наркомата.
Дзержинский вышел из-за стола, чтобы поздороваться с вошедшими. Главный инспектор НКПС представил Образцова как автора проекта размещения железнодорожных узлов на сети дорог.
Нарком благожелательно и с интересом вглядывался в лицо профессора, о котором ему рассказывали Борисов и Благонравов.
— В общих чертах я знаком с вашей идеей, — обратился Дзержинский к профессору, — но хотел бы поподробнее узнать, какую реальную пользу мы получим, осуществляя ваш проект.
Образцов кратко сообщил о том, что в дореволюционный период многие станции строились стихийно, без заранее продуманного плана. Его же проект предусматривает плановое распределение сортировочной работы между узлами. В результате значительно сократятся маневры и простой вагонов на станциях.
— С чего вы предлагаете начать? — задал вопрос народный комиссар.
— С объединения таких пунктов в руках одного хозяина. — Профессор показал на карте многие железнодорожные узлы, которыми одновременно руководят несколько дорог.
— У семи нянек дитя без глаза, — привел профессор старую пословицу. — То же получается и на таком узле. Каждая дорога-хозяин имеет там свои отдельные станции, свои вокзалы, свои депо, склады, водокачки, подъемные пути. В результате они полностью дублируют друг друга. Таких узлов на железнодорожной сети насчитывается около 70.
— Я предлагаю, — закончил Образцов, — каждый такой узел объединить в руках какой-либо одной дороги.
— Осуществление вашего предложения, как я полагаю, даст большую экономию, — одобрительно отозвался народный комиссар.
— Кроме того, — добавил профессор, — появится возможность дать специализацию станциям и ликвидировать различные технические несуразности, которые противоречат здравому смыслу.
— У вас недавно возникла эта идея?
— Нет, товарищ народный комиссар. Я давно вынашивал се. Но в дореволюционное время на этих узлах скрещивались денежные интересы нескольких дорог, не только казенных, но и частных. И не мне вам рассказывать, что частная собственность была святая святых, куда никто не смел вторгаться. Если бы до Октябрьской революции я выступил со своим проектом, меня бы по меньшей мере высмеяли.
С большим интересом слушал Дзержинский высказывания профессора. Он знал, что в молодости Образцов участвовал в революционном движении, а в 1905 году ему лишь случайно удалось избежать ареста, но все же в послужном списке молодого инженера появилась запись «Увольняется с 5 декабря 1905 года» и с такой записью ни одно управление дороги не принимало его на службу. Пришлось заняться преподавательской работой. И только Октябрьская революция открыла перед ним возможности полной свободы технического творчества.
— Идея объединения перечисленных вами узлов в руках одного хозяина, — убежденно сказал Дзержинский, — непоколебимо верная идея. Что вы предлагаете предпринять в первую очередь?
— Объединить Смоленский узел, Феликс Эдмундович. Этот проект я уже подробно разработал с помощью инженера Земблинова, моего бывшего студента.
Профессор кивнул молодому инженеру, который скромно сидел в сторонке. Тот развязал тесемки папки и вынул несколько листов ватмана и кальки с начерченными цветной тушью схемами.
«Так это и есть Земблинов из отдела пути, — подумал нарком, глядя на очень высокого и худощавого молодого человека. — Ему, пожалуй, и 30 лет еще нет. Тесля-Тесленко как-то рассказывал мне об этом молодом инженере, сочувствующем большевикам. Образцов — это перешедший на сторону народа представитель старой технической интеллигенции, а Земблинов уже из подрастающего племени красных специалистов».
Разложив схемы и диаграммы на столе наркома, Образцов сделал короткий доклад. Некоторые станции Смоленского узла принадлежали Орлово-Витебской дороге, другие — Московско-Брестской. К узлу непосредственно примыкали сооружения Рязано-Уральской дороги, которая до революции была частной собственностью. Профессор водил тупым концом карандаша по схемам и пояснял:
— Вот эти главные пути и товарные парки будут работать только в одном направлении — на Восток, а эти тоже в одном направлении — на Запад. Обведенные кружочками вокзал, депо и водокачки — лишние, и мы их закроем. Вот эта станция будет заниматься только сортировкой вагонов. По нашим подсчетам в результате перестройки пропускная способность Смоленского узла увеличится вдвое…
— Вдвое? — радостно переспросил нарком. — Это же будет иметь огромное значение, особенно для нашей обороноспособности в случае войны…
Образцов закончил свой доклад сообщением, что число работающих на узле резко сократится. Общая экономия за первый год достигнет 90 тысяч рублей золотом.
— Очень хорошо! А вот во сколько обойдется нам перестройка узла? — озабоченно спросил Дзержинский. — У нас с финансами крайне туго.
Образцов назвал цифру. Она была сравнительно невелика и нарком одобрительно кивнул головой. Затем профессор стал излагать программу технических переустройств. Инженеры склонились над схемами. И тут неожиданно разгорелся спор о том, в каком месте выгоднее проложить съезды с одних главных путей на другие. Два крупных специалиста увлеклись техническим спором и азартно доказывали свою правоту, забыв о присутствии наркома.
Дзержинский с явным удовольствием наблюдал эту жаркую баталию и думал: «Вот это и есть творческие поиски. Если бы все наши специалисты честно и с душой трудились, как далеко бы мы продвинулись вперед». В этой связи ему вспомнилось письмо видного инженера. Как-то нарком попросил его подумать над кандидатурой технического руководителя на один из ответственных постов. На следующий же день получил ответ. Письмо было написано на великолепной меловой бумаге голубоватого оттенка. На двух страницах в изысканно-деликатной форме инженер сообщал, как много стараний он приложил, пытаясь выполнить данное ему поручение, но все же назвать фамилии подходящих кандидатов не может «главным образом потому, что я взял бы на себя такую же, если не большую ответственность, как и называемый мною кандидат».
Феликс Эдмундович так возмутился этой корректной, архивежливой, но увертливой отпиской, отсутствием у автора гражданского чувства ответственности, что не удержался и, направляя в архив письмо, в его заключительную строчку после буквы «С» и перед словом «приветом» своею рукой вставил — «саботажным».
Но пот мысли наркома прервал возглас профессора Образцова:
— Простите великодушно, Феликс Эдмундович, мы тут так увлеклись…
— Мне по душе такая ваша увлеченность. Итак, объединение начинайте со Смоленского узла. Какой дороге вы решили передать управление узлом?
— Московско-Брестской, — ответил Образцов. — Такого же мнения и главная инспекция наркомата. Это наиболее целесообразно.
— Хорошо, — согласился нарком. — От НКПС с моими полномочиями пусть едет в Смоленск представитель главной инспекции. Созовете там совещание представителей заинтересованных дорог. Я предвижу, что Орлово-Витебская и Рязано-Уральская будут резко возражать против объединения. Кому же приятно отдавать свою власть на узле другому?
— Особенно будет артачиться Рязано-Уральская, — заметил Образцов.
— Я тоже так думаю, — подтвердил Дзержинский. — Вероятно, некоторые руководящие спецы этой дороги в душе еще верны своим прежним хозяевам-капиталистам, еще на что-то надеются и хотели бы сохранить дорогу в старых границах.
— Надо полагать, что в Смоленске нам предстоит генеральное сражение, — сказал главный инспектор.
— Вот что, — обратился к нему нарком. — На совещании не ведите речь о том, следует ли объединить в одних руках Смоленский узел или нет. Сообщите, что таково мое приказание, не подлежащее обсуждению. На совещании должна идти речь лишь о том, как целесообразнее, лучше провести объединение, в какие сроки. А вы, — повернулся нарком к Образцову, — составьте, пожалуйста, календарный план, в каком порядке будем объединять остальные узлы. Конечно, это дело нескольких лет. Все 70 узлов сразу — нам не под силу. Если что-нибудь у вас не будет ладиться и потребуется моя помощь, прошу обращаться без всякого стеснения.
* * *
На письменном столе Дзержинского лежала «Правда» со статьей Ленина «Странички из дневника». Многие места этой статьи были подчеркнуты красным карандашом.
? Выступление Владимира Ильича нас ко многому обязывает, — сказал нарком Зимину, начальнику Политическо-ю секретариата НКПС, — и даст нам полное право добиваться значительного увеличения средств для просветительной-работы на транспорте.
Затем Дзержинский вынул из ящика стола несколько листов бумаги, напечатанных на машинке. Сверху была приколота его записка.
— Когда вы были в командировке, — сказал он, — я получил из Политсекретариата докладную о необходимости упростить борьбу с бесхозяйственностью, оживить работу и так далее. Это бюрократический набор общих фраз и голых пожеланий. Вот что я по этому поводу написал.
И нарком прочитал вслух свою записку:
«Прошу более конкретных предложений по вопросу, как „уточнить“ (§ 1), „упростить“ (§ 2), „положить в основу“ (§ 3) и „оживить“ (§ 4). Легче сказать эти общие слова, чем дать реальный конкретный план, как это все произвести, какими работниками и чем дать конкретное содержание этих: уточнить, упростить и оживить».
Зимин согласно кивнул головой.
— Когда я читаю такие докладные, — продолжал Дзержинский, — меня тошнит, как от морской качки. Очень часто я думаю о том, какие мы все мастера давать директивы. А когда нужно что-то сделать, то часто оказываемся непригодны. Поэтому наша задача — научить людей, у которых есть мысли, предложения, находить пути к практическому их осуществлению.
2
На заседании коллегии НКПС замнаркома Фомин доложил, что состоялось совещание Высшего технического комитета НКПС, признавшее желательным командировать за границу инженера Шелеста для постройки там тепловоза его конструкции.
— Я не согласен с решением ВТК, — возразил Дзержинский, — и считаю нежелательным создавать за границей тепловоз по идее и чертежам русского изобретателя. Полагаю, что мы в состоянии сами справиться с этим делом, что в нашей стране найдутся для этого и научные и технические силы. Предлагаю коллегии принять такое постановление и передать вопрос на рассмотрение в Госплан, а затем для окончательного решения в СТО.
Утром следующего дня нарком подумал: «Нельзя ограничиться одной лишь пересылкой в Госплан материалов о постройке тепловоза. Решение Высшего технического комитета и постановление коллегии НКПС, вероятно, попадут в секцию теплотехники, и сидящие там специалисты, конечно, отдадут предпочтение решению ВТК. Поэтому важно заручиться личным согласием Кржижановского, чтобы экспериментальную машину строили в России». И Дзержинский решил направить ему письмо.
«Дорогой Глеб Максимильянович! — начал он. — ВТК признало целесообразным строить этот тепловоз за границей. Я считаю такое постановление недостаточно еще обоснованным и полагаю, что необходимо изыскать всемерно возможность строить у нас, в России. И поэтому я обращаюсь к Вам за помощью».
Первая страница письма Ф. Э. Дзержинского Г. М. Кржижановскому от 18 февраля 1923 года о постройке в России опытного тепловоза
В конце письма говорилось:
«…Постройка его была бы вопросом не только Шелеста или другого инженера, а всего Госплана, всего НКПС, всего ВСНХ и всей нашей партии изо дня в день…»
Далее Феликс Эдмундович подчеркивал: даже сама попытка построить тепловоз привела бы к возникновению в России очага творческой теоретической мысли и технического опыта для успешного решения проблемы тяги на железных дорогах; способствовала бы реконструкции устаревших заводов в соответствии с требованиями современной техники; создание нового типа локомотива было бы серьезным экзаменом для ученых, проверкой их научной зрелости.
Дзержинский заканчивал свое письмо с твердой убежденностью в том, что тепловоз можно построить в России:
«…Думаю, что на это средств жалеть не нужно. Я уверен, что, если призвать инженеров наших заводов, которые болеют душой за эти заводы, они разобьют доводы наших инженеров путейских. Можно из-за границы получить все части, все то, чего нельзя здесь сделать. Можно посылать за границу для той или другой частности, для изучения теоретической постановки кого потребуется, но строить следовало бы здесь.
И постройка его была бы вопросом пс только Шелеста или другого инженера, а всего Госплана, всего НКПС, всего ВСНХ и всей нашей партии изо дня в день…»
Нарком передал письмо секретарю, попросив пакет со всеми материалами послать в Госплан с нарочным.
Вечером, когда Дзержинский собрался ехать на Лубянку, раздался телефонный звонок. В трубке послышался голос Кржижановского.
— Здравствуйте, Глеб Максимильяиович, — откликнулся Дзержинский. — Прочитали мое послание? Ну и как, согласны со мной? В общем и целом? Как это понимать? Вы тоже за то, чтобы в России строить тепловоз, но дизель-электрический системы Гаккеля, а не газотурбинный системы Шелеста?… Ну это вам, инженерам, виднее… А с идеей дизель-электровоза Гаккеля я знаком. Мне даже пришлось воевать с Высшим техническим комитетом НКПС, который совершенно бездоказательно отверг этот проект. Я, как вы помните, настаивал перед Госпланом об ускорении рассмотрения его проекта. Когда Гаккель приедет в Москву, пусть зайдет ко мне. Чем только сумеем — поможем.
* * *
Член бюро партячейки НКПС Шведов зашел к нарко-чу с просьбой сделать доклад на очередном собрании коммунистов наркомата. Дзержинский согласился, но с условием, чтобы о точной дате собрания его предупредили за неделю. Шведов поднялся, но в это время секретарь доложил, что просит приема Нимандер, помощник главного юрисконсульта.
— Нимандер? — переспросил нарком и его глаза зажглись любопытством. — Интересно на него посмотреть. Посидите, — подмигнул он члену партбюро.
В кабинет вошел высокий плотный мужчина с розовым холеным лицом. Седая борода, раздвоенная у выбритого подбородка, была аккуратно расчесана.
Вошедший остановился у двери, поклонился и представился:
— Нимандер Евгений Петрович, помощник главного юрисконсульта. Разрешите доложить, товарищ народный комиссар.
— Прошу садиться.
Нимандер приблизился к столу и сел в кресло.
— Дело, по которому я смею вас беспокоить, — начал ? состоит в следующем. Управление Октябрьской дороги сдало во временную аренду Главному военно-санитарному управлению товарный вагон. По вине прачки, сотрудницы сего управления, некоей Гельцовой, произошел пожар и кузов вагона сгорел. Управление дороги предъявило иск к военно-санитарному управлению о взыскании 46 900 рублей в дензнаках 1922 года, или 469 рублей в дензнаках 1923 года, в покрытие убытков, причиненных железной дороге из-за небрежности оной работницы военно-санитарного управления. Высшая арбитражная комиссия отказала в иске, ссылаясь на статью 407-ю Гражданского кодекса. Однако сия ссылка является неправильной, ибо иск дороги основывается не на 407-й статье, а на 174-й и 177-й статьях Кодекса.
— Что же вы предлагаете? — спросил нарком.
— Прошу вас подписать это отношение в Совет Труда и Обороны. Здесь изложена просьба отменить означенное решение Высшей арбитражной комиссии, поскольку она неправильно применила статью Кодекса, и передать дело на новое рассмотрение в ту же комиссию, но в другом составе ее членов.
— Стоит ли писать протест в Совет Труда и Обороны, — с сомнением в голосе сказал Дзержинский, — ведь сумма иска сравнительно невелика, всего 469 рублей.
— Стоит, несомненно стоит, товарищ народный комиссар, — с неожиданной горячностью заявил помощник главного юрисконсульта. — Вопрос об ответственности одного государственного учреждения за вред, причиненный его сотрудником имуществу другого учреждения, имеет не только принципиальное, но и большое практическое значение. Ведь различные ведомства арендуют у нас много вагонов, и если они будут возвращаться дорогам в разрушенном состоянии, транспорт потерпит огромные убытки.
Дзержинский испытующе всматривался в лицо старого юриста, который с таким жаром отстаивал интересы железных дорог. Мелькнула мысль: «Похоже на то, что он искренне говорит…». И после минутного раздумья сказал:
— Пожалуй, вы правы.
Когда нарком подписал заготовленную бумагу в СТО, юрисконсульт встал и хотел откланяться.
Дзержинский тоже встал и, взглянув на него с добродушным лукавством, спросил:
— Вы не помните, Евгений Петрович, встречались ли мы в прошлом?
Нимандер недоуменно посмотрел на народного комиссара и твердо ответил:
— Никак нет, товарищ парком, к сожалению, не имел чести…
— Ошибаетесь, — возразил Дзержинский и с легкой иронией добавил:
— Вы имели эту «честь», но тогда это для вас отнюдь не было «честью», скорее наоборот. Конечно, откуда вам было запомнить меня, одного из многих политических заключенных десятого павильона Варшавской цитадели. А вот вас я запомнил… Вы тогда служили товарищем прокурора Варшавской судебной палаты.
Лицо Нимандера из розового стало мертвенно бледным.
Резко обозначились старческие морщины в углах рта и на лбу с глубокими залысинами. От сильного волнения он было пошатнулся, но удержался на ногах и хрипло прошептал:
— Прикажете подать в отставку?
В ответ Дзержинский пригласил его сесть и сказал:
— Зачем же в отставку? Мы храним в памяти не только зло, нам причиненное. Мне запомнился случай, связанный с вами. Начальник тюрьмы был царским держимордой и палачом. Всячески изощрялся, как бы посильнее притеснять нас. Однажды, перехватив нелегально посланное письмо, спрятанное в книге, он после этого запретил политзаключенным пользоваться тюремной библиотекой и получать книги в передачах с воли. Книги и письма были единственной нашей радостью… Через некоторое время вы как представитель прокурорского надзора посетили тюрьму и вместе с ее начальником обходили камеры. Я в очень резкой форме пожаловался вам на произвол начальника тюрьмы, на то, что мы уподоблены скотине и совершенно лишены возможности читать. Против ожидания вы не орали на меня, не топали ногами, не приказали посадить в карцер, как это позволяли себе другие прокуроры, посещавшие нас. Вы предложили начальнику тюрьмы отменить свой запрет как незаконный.
Нимандер тихо проронил:
— Я старался по возможности удовлетворять законные жалобы политзаключенных…
— Конечно, вы являлись служакой старого строя, — закончил Дзержинский, — но грубым держимордой не были и по тем временам слыли либерально настроенным блюстителем закона. Если вы думаете, что только сейчас я узнал о вашей работе в НКПС, то глубоко ошибаетесь. Еще в 1920 году ко мне в ВЧК приходил Яков Ганецкий, работавший тогда в НКПС комиссаром управления. Он тоже бывший политзаключенный Варшавской тюрьмы. Мы посоветовались, учли, что еще до Октябрьской революции вы сами подали в отставку и ушли из судебного ведомства, что летом 1918 года, когда немало чиновников саботировало, поступили на службу в НКПС и, по нашим сведениям, работали как будто добросовестно. Тогда мы пришли к заключению, что по поводу вашей старой деятельности ничего предпринимать не следует. Что касается вашей дальнейшей судьбы, то она целиком в ваших собственных руках. Если будете работать честно и добросовестно — пожалуйста, нам квалифицированные юристы весьма и весьма нужны.
3
С заседания президиума Госплана Дзержинский вернулся в наркомат уставшим и неудовлетворенным. Нарком подвинул к себе папку со срочными делами, принесенную секретарем, но работа не клеилась. Он продолжал переживать бурный ход прений в Госплане. Специалисты НКПС утверждают, что транспорт может обойтись без 508 новых паровозов, намеченных Госпланом к постройке в ближайшие три года. Так ли это? Кроме того, нельзя не понять позицию Госплана, который заботится о заказах на локомотивы для того, чтобы загрузить и тем самым сохранить паровозостроительные заводы.
Раздался телефонный звонок. Межлаук спрашивал, какое решение принял Госплан.
— Вопрос снова остался открытым, — ответил парком и добавил: — Приходите через полчаса. Я собираю членов коллегии и начальников управления для информации о заседании президиума Госплана.
Когда все собрались, Дзержинский подробно рассказал, как проходило заседание. Один из крупных инженеров Госплана с цифрами в руках доказывал, что восстанавливать старые паровозы экономически невыгодно, что целесообразнее и экономичнее заказать новые. Его подсчеты нужно тщательно проверить.
— В присутствии многих специалистов мне пришлось заявить, что может показаться странным, как это я, не будучи инженером, должен защищать чисто технические вопросы. Но опыт работы в НКПС убедил меня в том, что нельзя слепо следовать утверждениям некоторых ученых, иначе мы давно пропали бы. Я заявил, что теперь у нас более мощные локомотивы, чем в 1913 году, — их сила тяги поднялась более чем на одну треть, что позволило нам значительно увеличить число вагонных осей в поезде против довоенного времени. Это обстоятельство нельзя не учитывать. При этих моих словах специалисты Госплана с сомнением качали головой, и кое-кто даже усмехнулся. Заметив это, не смолчал и тут же заявил, что многие в Госплане и даже в самом НКПС пессимистически смотрят на возможности советского транспорта, на достижения, которых мы, безусловно, добьемся в будущем. И я со всей прямотой подчеркнул, что при таком пессимизме мы Россию из разрухи не выведем! Для того чтобы победить, нужно быть оптимистами, верить в свои силы!
— Какую позицию занимал Кржижановский? — задал вопрос Халатов.
— Кржижановский в заключительном слове заявил, что у Госплана нет уверенности в том, сумеет ли транспорт в ближайшие годы ограничиться наличным подвижным составом, и закончил так: «Я думаю, товарищ Дзержинский не откажется еще раз все тщательно подсчитать».
— Мы уже много раз считали и пересчитывали, — заметил начальник отдела тяги.
— Решительно с вами не согласен, — возразил нарком. — Может быть, в подсчетах Цужела вкралась какая-нибудь ошибка, которая может привести к неправильным выводам. Надо еще раз проверить. В чем самое слабое место НКПС? Я об этом говорил в Госплане — у нас нет перспективной программы паровозостроения. Нельзя жить только сегодняшним днем. Специалисты НКПС утверждают, что в настоящее время нам локомотивы не нужны. А когда они понадобятся? В каком году? Для того чтобы иметь научно обоснованную программу паровозостроения, нужна программа развития грузооборота, необходимо составить план перевозок различных видов груза — топлива, металла, хлеба, строительных материалов. Вот это я и хочу поручить Трансплану. Это, конечно, большая теоретическая работа, но она своими результатами освободит нас от прожектерства и даст правильную ориентировку.
Когда собравшиеся разошлись, нарком начал писать подробные указания Трансплану о том, как составить перспективный план паровозостроения. Закончив письмо, он задумался: быть может целесообразно загрузить заводы заказом на более прогрессивные виды локомотивов, чем паровозы? Ведет же НКПС проектные работы по переводу линии Москва — Донбасс на электрическую тягу. Там же нужны будут мощные электровозы…
И Дзержинский дописал в конце своего письма:
«P. S. Было бы очень желательно дать наши предположения о сроках и порядке электрификации дорог, и нельзя ли было бы уже сейчас начать работу в этом направлении и дать по этой линии заказы нашим паровозостроительным заводам».
* * *
Нарком изложил Благонравову свой план борьбы с безбилетным проездом в поездах.
— Ведь пассажирское движение и так убыточно, — сказал Дзержинский. — Первым делом проверьте состав начальников поездов и контролеров, не жулье ли они?
— Это сложное дело, их много, Феликс Эдмундович!
— Я бы для проверки послал на месяц несколько сот студентов «Свердловки»[29] и наших институтов. Это народ, безусловно, честный. Мы бы им платили зарплату, командировочные, предоставили возможность подработать, подкормиться. За ценные предложения по уменьшению злоупотреблений будем премировать студентов.
— Студенты могут оказать нам большую помощь, — согласился Благонравов, — особенно из путейских институтов.
— Это несомненно, — подтвердил Дзержинский. — Организуйте такую проверку. Кстати, вы знаете о проекте слияния Высших технических курсов НКПС с Московским путейским институтом[30] и о создании тягового факультета? Ведь до сих пор наши институты не готовили инженеров-механиков, специалистов в области подвижного состава, которые нам крайне нужны. Кроме того, на курсах НКПС много бывших комиссаров, машинистов, выдвиженцев из рабочих. Они значительно усилят партийную и пролетарскую прослойку в среде студенчества… Еще меня заботит, как помочь нуждающимся студентам. Я хлопочу, чтобы нам ассигновали на просвещение три процента от нашей сметы. Тогда сумеем как-то улучшить их положение…
— Хорошо хоть удалось значительно повысить заработок железнодорожников, — заметил Благонравов.
— На пленуме ЦК профсоюза Андреев[31] докладывал, по их подсчетам заработок в январе поднялся на тридцать процентов. Это, конечно, неплохое начало года. У меня сегодня еще одна хорошая новость, — с удовлетворением сказал Дзержинский. — Комиссия Халатова по общественному питанию открыла на Московском узле две новые рабочие столовые — на Курской дороге в клубе имени Войтовича и на Северной дороге в клубе «Строитель коммунизма» с пропускной способностью на две тысячи человек. Молодец Халатов! Очень настойчивый человек! Причем рабочие могут брать обеды в кредит до получки. А какой рацион! На первое и второе приходится полфунта мяса, полфунта хлеба, не считая картофеля, капусты и других приправ! Артем Багратович там обедал и всерьез утверждает, что обеды не хуже, чем в столовой Совнаркома. Вот это чудесно! Обязательно приеду туда пообедать и всю коллегию прихвачу с собой. Пусть убедятся, чего можно добиться при сильном желании и настойчивости. Я считаю, что открытие рабочих столовых — одно из наших крупнейших достижений.
— Феликс Эдмундович! У меня тоже хорошие новости…
— А ну-ну. Давненько от вас ничего такого не слыхал.
— Во-первых, взяточничество резко сократилось.
— Вы судите по числу судебных дел?
— Не только. Все органы ГПУ сообщают об этом.
— Это, конечно, хорошо. Но я уверен, взятка, хотя и уменьшилась, все еще жива и лишь трусливо ушла в подполье. Почивать на лаврах нам никак нельзя.
— Во-вторых, Феликс Эдмундович, и это безусловный факт — хищения на транспорте очень резко пошли на убыль.
— Чем вы это докажете? — с пристрастием спросил Дзержинский.
Благонравов вынул из своей папки ведомость:
— В январе 1923 года по сравнению с декабрем 1922 года хищения грузов уменьшились на 42 процента.
— Уменьшение значительное, — промолвил нарком. — Но в январе это может быть случайное явление?
— Нет, Феликс Эдмундович. Снижение идет из месяца в месяц. Посмотрите цифры за прошлый год. А вот последние данные. Я собрал сведения, правда не совсем полные, за февраль. По сравнению с январем текущего года в феврале хищения еще сократились — в пудах на 34 процента, а в денежном выражении на 51 процент.
— Да, все это убедительно и неопровержимо, — с удовлетворением признал нарком, внимательно просмотрев ведомость. — Это, несомненно, наша серьезная победа над разгулом мелкобуржуазной стихии. У нас есть полная возможность в ближайшее время покончить с этим злом. Спасибо за ваши труды, дорогой Георгий Иванович! А что, если аз ассигнованного нам правительством премиального фонда выделить крупную сумму и объявить между дорогами соревнование с денежными призами за рекордное уменьшение хищений? Разработайте условия конкурса, а пока что подготовьте приказ о премировании членов дорожных комиссий по борьбе с хищениями. Не забудьте наградить и членов центральной комиссии. А вот как быть с ее председателем? Я, конечно, понимаю, вам неудобно получить от меня денежную премию. А чем мне наградить вас, отметить вашу энергию и настойчивость, право не знаю…
— Подарите мне на память свою фотокарточку, Феликс Эдмундович.
— Фотокарточку? Пожалуйста! — воскликнул Дзержинский, и порывшись в ящике письменного стола, нашел фотографию. На обороте написал:
«т. Благонравову
вывезем совместно наш транспорт, как вывезли борьбу с
контрреволюцией.
28.11.23 Ф. Дзержинский»
4
В этот поздний вечер Дзержинский задержался в наркомате. Секретаря он давно отпустил домой. Закончив дела, вышел в приемную и неожиданно увидел незнакомого человека, сидевшего у дверей кабинета с толстым портфелем на коленях.
— Кого вы ждете? — спросил нарком.
— Товарищ Дзержинский, — обратился к нему незнакомец, вставая со стула. — Я погибаю…
Дзержинский нахмурил брови и спросил:
— Кто вы такой?
— Трегер, механик Лосиноостровских мастерских связи.
— Заходите.
Нарком вернулся в кабинет, снял шинель и предложил посетителю сесть. Тот сел на краешек стула, и прикрыв глаза ладонью, заплакал.
Дзержинский налил воды в стакан и подал ему:
— Успокойтесь и расскажите, что у вас случилось.
Трегер рассказал, что он уже давно изобрел электрожезловый аппарат новой конструкции для регулирования движения поездов на однопутных участках. Аппарат не дает возможности дежурному по станции отправить по ошибке поезд на перегон навстречу другому поезду.
Фотография, подаренная Ф. Э. Дзержинским своему соратнику по ВЧК-ОГПУ и НКПС Г. И. Благонравову с надписью на обороте
— И ваше изобретение отвергнуто специалистами? — спросил Дзержинский.
— В том-то и дело, что нет. Все одобряют…
— Чем же вы огорчены? Расскажите поподробнее.
Трегер коротко сообщил о себе. Работал в Главных красноярских мастерских слесарем, увлекся электротехникой, стал брать уроки у студента по физике и математике. Освоив телеграфные устройства, сдав экзамен, он в конце концов добился должности механика связи. Как-то ему поручили заняться установкой электрожезловых аппаратов английской фирмы «Вебб и Томпсон». С того времени он утратил душевный покой. Изучив до тонкости эти аппараты, Трегер обнаружил серьезные конструктивные недостатки, допускавшие возможности ошибок со стороны дежурных по станции, а значит возможность столкновения поездов. Тогда механик предложил инженерам внести изменения в конструкцию аппаратов.
— Они согласились с вашими предложениями?
— Согласились, но при этом заявили, что без разрешения английской фирмы ничего изменить нельзя.
— Когда это было?
— До войны. После Февральской революции белогвардейцы объявили меня большевиком за то, что я вел агитацию против империалистической войны. При Колчаке военно-полевой суд приговорил меня к расстрелу, затем смертную казнь заменили каторжной тюрьмой. Много месяцев сидел я в тюрьме и за это время придумал новую конструкцию электрожезлового аппарата. Когда в Сибирь пришла Советская власть, я снова поступил в мастерские связи.
— А в Москве как оказались?
— В 1921 году добился перевода в Лосиноостровские мастерские, чтобы протолкнуть свое изобретение. Здесь мне разрешили за казенный счет сделать образец аппарата. После испытаний инженеры мастерских одобряли, хвалили. Тогда я обратился в НКПС с просьбой установить на станциях аппараты моей конструкции. Вот с тех пор и начались все несчастья. От управления связи и электротехники на мои заявления ответа нет. Обиваю пороги НКПС, но начальник управления Чеховский меня не принимает, отсылает к заму. Рогинский же на словах хвалит, а ходу изобретению не дает.
— Письменный отзыв о ценности изобретения получили?
— Не дают. Чувствую, я им как бельмо в глазу. С тех пор изменилось ко мне отношение и в мастерских.
И Трегер поведал о своих мытарствах. Точные станочки, на которых он вытачивал детали для аппарата, исчезли из цеха. Оказалось, их передали в какой-то трест. Старый вагончик, в котором он устроил свою мастерскую, гоняют из тупика в тупик. А вчера старший мастер, якобы «по секрету», сообщил ему, если он не перестанет возиться с электрожезловым аппаратом, его подведут под сокращение штатов.
— Тут чья-то сильная рука действует. Я уже устал бороться, — с отчаянием в голосе промолвил Трегер.
? Кому мешает ваше изобретение, кого вы подозреваете? — спросил Дзержинский.
— Английскую фирму «Вебб и Томпсон».
Основания для подозрения у Трегера, действительно, были. Недавно, поздно вечером к нему в вагончик наведались два хорошо одетых человека, представились инженерами и попросили показать свое изобретение. Полагая, что они из НКПС, Трегер продемонстрировал им действие своего аппарата. Инженерам очень понравилась конструкция электрожезла. Неожиданно они открылись, что являются специалистами фирмы «Вебб и Томпсон» и сделали Трегеру предложение переехать в Англию на их завод, изготовляющий жезловые аппараты. «В России у вас ничего не выйдет, тут вас не ценят», — сказал пожилой инженер. Когда же изобретатель наотрез отказался ехать в Англию, они предложили ему продать фирме свои авторские права за сто тысяч рублей золотом — червонцами или в иностранной валюте.
— По правде сказать, заколебался я, товарищ Дзержинский, — признался Трегер. — Они сказали, что подготовят бумагу и утром приедут. После того, как заверят мою подпись у нотариуса, сразу уплатят деньги. И я им ответил: «Приезжайте!». Очень я измучился за это время. А тут предлагают — только подпишись и сразу будешь сыт, обут, одет, обеспечен на всю жизнь. Изобретай чего хочешь и живи в свое удовольствие…
— Подписали бумагу? — резко прервал его Дзержинский.
— Нет! Всю ночь переживал. Подписать совесть не позволила. Советская власть меня из каторжной тюрьмы освободила, а я ей такую подлость? Никогда! Злой я был после бессонной ночи и, когда утром встретил их на путях, извините за выражение, послал их подальше. Пожилой покрутил пальцем у лба «он, мол, не в себе» и они ушли. Теперь чувствую, выгонят меня из мастерских. И останусь я без работы, без куска хлеба.
— Вы полагаете, агенты фирмы связаны с начальником мастерских? — спросил Дзержинский.
— Не думаю. Вероятно, с кем-нибудь повыше, а уж тот дает команду моему начальнику.
Во время рассказа Трегера нарком делал заметки в своей записной книжке. Спрятав ее в ящик стола, он сказал:
— Завтра в ваши мастерские приедет Герсон, мой секретарь по ГПУ. Он займется вашим делом.
«Надо заставить Чеховского дать письменный отзыв об изобретении, — подумал Дзержинский, — но сейчас его уже в наркомате не найдешь…» На всякий случай он позвонил и по телефону откликнулся дежурный по управлению. Нарком приказал ему зайти, а сам поднялся со стула и надел шинель. Трегер тоже встал и пошел за наркомом в пустую приемную.
Вскоре, запыхавшись, прибежал дежурный, видимо, бывший чиновник старого министерства и представился: — «Делопроизводитель управления».
— Вас-то мне и нужно, — бросил народный комиссар. — Передайте ЦШ[32] Чеховскому мою просьбу — завтра днем лично принять товарища Трегера. Через 10 дней я жду письменный отзыв о его электрожезловом аппарате. Почему вы не отвечали на все заявления и запросы Трегера? — гневно спросил он.
— Не могу знать, товарищ народный комиссар, — боязливо оправдывался делопроизводитель, — я докладывал зам. ЦШ, но без последствий. Все ихние заявления, ходатайства и справки мною подшиты в полном порядке, и ввиду многочисленности заведена отдельная папка.
Нарком еще раз взглянул на бледное, измученное лицо изобретателя, на его крутой лоб, изрезанный морщинами, на его умные глубоко запавшие глаза, в которых теперь зажегся огонек надежды, на его высокую сгорбившуюся фигуру и обратил внимание на то, как устало держит он под мышкой разбухший от бумаг старый портфель.
— Вот что, — ледяным тоном произнес Дзержинский, — обращаясь к делопроизводителю, не сводившему с него испуганных глаз. — Возьмите у Трегера этот портфель. Отныне вы его будете носить вместо него. Пусть он только работает над своим изобретением, а за все остальное — за писание бумажек, за хлопоты и хождения по канцеляриям — отвечаете вы.
* * *
— Извините за наше вторжение… Можно? — спросил Межлаук, войдя вместе с Халатовым к наркому. — Секретарь предупредил, что вы очень заняты. Но мы все же решились отнять у вас несколько минут. Можно?
— Если уж пришли, то чего там спрашивать, — усмехнулся Дзержинский и серьезно добавил: — Мне поручен доклад на съезде партии, в секции по организационному вопросу.
— На какую тему? — спросил Халатов.
— О задачах РКИ и ЦКК, — ответил Дзержинский.
— Почему именно вам поручили этот доклад? — задал вопрос Межлаук.
— Выходит, сам напросился, — улыбнулся Феликс Эдмундович. — Прочитал в «Правде» статью Владимира Ильича «Лучше меньше, да лучше». Она произвела на меня сильное впечатление. Написал докладную записку в ЦК партии с некоторыми предложениями. Видимо, со мной согласились и поручили мне сделать доклад на эту тему.
— Не будем больше мешать вам готовиться к докладу, — извиняющимся тоном сказал Халатов. — Мы хотели только обрадовать вас неожиданной новостью. Финансовое управление подвело итоги за март и обнаружило невиданное на транспорте явление — перевыручку…
— Какую перевыручку?
— По смете месячный доход был исчислен в 645 миллионов рублей, а получили 963 миллиона…
— Приятная неожиданность, — с довольной улыбкой сказал Дзержинский, — но, как известно, одна ласточка весны еще не делает.
— Я убежден, за первой ласточкой появятся и другие, — заверил Межлаук и спросил: — Перевыручку оставим доходным дорогам? Надо бы их поощрить.
— Процентов сорок дадим им, а остальную сумму оставим у себя на нужды капитального восстановления. Ведь мы до сих пор проедаем основной капитал.
— Последний вопрос, Феликс Эдмундович, — сказал Межлаук. — В отчете ЦК партийному съезду о транспорте что-нибудь говорится?
Вместо ответа нарком взял со стола печатный оттиск и протянул Межлауку проект.
Тот прочитал вслух подчеркнутое место:
«Меры, принятые управлением железнодорожного транспорта в деле упорядочения транспортного хозяйства, сокращений штатов, увеличения доходности, имели положительное значение для оздоровления транспортного хозяйства».
— Правильно, но довольно скромно! — заметил Халатов.
— А вы бы как хотели? — бросил вскользь Дзержинский и добавил: — Ведь и успехи-то наши весьма и весьма скромные.
* * *
В наркомат по вызову Дзержинского приехал Рудый, начальник Южного округа путей сообщения. Нарком сухо поздоровался с ним и сказал:
— Я читал ваше заявление об отставке. Вашей рукой двигало уязвленное самолюбие, а оно — плохой советчик.
Рудый стал оправдываться тем, что наркомат, официально отменив его распоряжение, тем самым скомпрометировал его перед начальниками дорог вверенного ему округа.
— Феликс Эдмундович, — заявил он. — Как я могу после этого руководить округом? Я догадываюсь, чьи это интриги…
— Ничего подобного! — резко возразил Дзержинский.
— Во избежание всяких домыслов, объявляю, что лично я отменил ваш приказ. Кто вам дал право указывать дорогам округа, какие приказы Центра они не обязаны выполнять?
— Феликс Эдмундович! Ведь Южный округ объединяет транспортную сеть Украины. А некоторые приказы НКПС затрагивают интересы наркоматов Украинской республики.
Дзержинский с сожалением покачал головой.
— Неужели вам я должен разъяснять, что транспортная сеть железных дорог Советского Союза едина и подчиняется одному Центру. Если какой-либо пункт приказа НКПС вас не устраивал, вы могли снестись со мной и, в случае необходимости, мы сделали бы соответствующую оговорку. Из вашего же распоряжения, которое я отменил, следует, что сами дороги округа будут определять, какие приказы НКПС они обязаны выполнять, а какие не обязаны. Такой анархии не допустим, все наши указания должны выполняться.
Рудый продолжал оправдываться:
— Вы же сами не раз говорили о разгрузке НКПС, об усилении самодеятельности и самостоятельности округов и дорог, о том, чтобы их излишне не опекали сверху.
Нарком пожал плечами:
— Мы говорим на разных языках. Я и сейчас подтверждаю свои слова, невпопад приведенные вами. Но неужели вы не согласны, что «местничество» — один из наших главных врагов, что «дорожный патриотизм» — преступен, что из финансовых трудностей транспорт может выйти только как единое целое?
— Конечно, согласен, — сказал Рудый.
— Ну, если согласны, то заберите у Благонравова вашу писульку об отставке. — И уже мягким тоном продолжил:
— Вы слишком близко приняли к сердцу, дорогой Юлий Викентьевич, отмену вашего распоряжения. Тем и сильна коллегиальность, что исправляет индивидуальные промахи. Если бы мы в таких случаях подавали в отставку, то кем прикажете нас заменить? Людьми, родившимися министрами или начальниками округов? Но ведь таких чудес, как вам известно, не бывает.
Рудый молчал.
— Перейдем к текущим делам, — продолжил Дзержинский. — Какое у вас положение с заработками рабочих?
— Неважное. Многие мастеровые переходят на заводы, там больше платят, — ответил начальник округа и стал подробно докладывать о ставках железнодорожников на станциях, депо и мастерских, тут же сравнивая их с заработками на заводах и фабриках.
— Это верно, металлистам намного больше платят, — подтвердил нарком. — НКПС добивается повышения зарплаты железнодорожникам, но надо открыто признать, их производительность труда еще очень низка. У нас еще много тысяч лишних людей и на производстве, и в аппарате, от которых следует освободиться. В первую очередь нужно, конечно, сократить управленческий персонал. У себя в НКПС мы почти закончили сокращение — дармоедов повыгнали. Теперь слово за вами.
— Мы тоже начали сокращение, — сообщил начальник округа.
Нарком что-то вспомнил и добавил:
— Прошу только не выплеснуть из ванны вместе с водой и «ребенка». Я имею в виду работников правлений дорог, органов, призванных приобщать транспорт ко всей хозяйственной жизни страны. Хозяином на дороге должна быть экономика, а не рутинная техника.
— Почему рутинная? — удивился Рудый.
— А как иначе назвать паровозы с их низким коэффициентом полезного действия, ручные дрезины, первобытные орудия труда путейцев — лопаты, кирки, мотыги, кувалды и клещи? Я полагаю, что до тех пор, пока не развернется электрификация транспорта, наша техника останется рутинной.
Рудому хотелось загладить неприятное впечатление, которое произвело на Дзержинского его заявление с просьбой об отставке, и он решил рассказать об успехах Южной дороги:
— Хочу вас обрадовать, Феликс Эдмундович. В своей речи Григорий Иванович Петровский[33] похвалил Южную дорогу и об этом записано в резолюции Харьковского узлового собрания.
— В резолюции железнодорожников узла? — переспросил нарком, и его лицо выразило недовольство. — Представьте себе, меня это не радует, нисколько не радует. Петровский мог похвалить дорогу, это его дело. Но в своей резолюции хвастаться? Нам нельзя самим хвалить себя и тем усыплять свое внимание. Наоборот, необходимо все время идти вперед и все время быть собою недовольными.
— Но ведь железнодорожники Южной неплохо работают, — осторожно возразил Рудый.
— Неплохо? А с чем вы сравниваете? Конечно, лучше, чем два года или год тому назад. Это верно. Но ведь тогда была катастрофа. Теперь, конечно, нельзя отрицать достижения дороги, но и хвастаться пока нечем. Число происшествий на Южной не уменьшается, а ведь я в своем приказе предупреждал, о работе каждой дороги буду прежде всего судить по этому основному показателю правильной постановки дела. Ну, а сколько еще зря гоняют на Южной паровозов и вагонов? Сколько зря жгут топлива? Вот эти цифры следовало бы записать в резолюцию, чтобы рабочие их запомнили и сделали для себя выводы.
Рудый внимательно слушал наркома.
— Между прочим, во что обходится на Южной дороге коммерческая пудо-верста? — неожиданно спросил Дзержинский. — И еще вопрос: сколько теперь затрачивается рабочей силы, чтобы перевезти пуд груза на расстояние одной версты и сколько затрачивалось в 1913 году?
— Я не захватил с собой этих данных, Феликс Эдмундович, — ответил начальник округа.
Дзержинский чуть иронически, но добродушно усмехнулся:
— Не захватил… Эти цифры нам надо знать, как когда-то знали молитву «Отче наш». И на заданные мною вопросы необходимо со всей откровенностью дать рабочим конкретные и ясные ответы. Тогда железнодорожники Южной дороги поймут — они еще в приготовительном классе, их работа обходится государству очень дорого и поэтому низка зарплата. Тогда каждый рабочий осознает, еще не за что ни его, ни пас хвалить, надо еще хорошенько потрудиться, чтобы заработать на уровень жизни хотя бы 1913 года.
5
Утром, когда нарком приехал в НКПС, в приемной его ждал Керженцев. Войдя в кабинет, потрясая свежим номером «Правды», Керженцев воскликнул!
— Итак, нашего полку прибыло! Крайне рад, Феликс Эдмундович, что вы поддерживаете наше начинание — создание лиги «Время». Вы дали корреспонденту очень интересное интервью.
Нарком озадаченно посмотрел на него:
— О чем вы говорите?
— Вы еще не видели сегодняшнюю «Правду»? — И Керженцев протянул газету.
Феликс Эдмундович прочитал заголовок: «Проблема времени — проблема организации» и подзаголовок «Беседа с тов. Ф. Э. Дзержинским». Затем с досадой заметил:
— Я ведь отказался давать интервью на незнакомую мне тему. А корреспондент все-таки тиснул в газету.
Прочитав опубликованную заметку, Дзержинский уже спокойно, с некоторым удивлением проронил:
— Ничего… Пожалуй, что-то получилось… Как вы думаете?
— Я думаю, интересно, — ответил Керженцев. — Вы связываете борьбу за экономию времени с вопросом организованности нашего хозяйства, с повышением культуры труда. А почему вы удивились появлению интервью?
— Я отказался его давать.
— Феликс Эдмундович! Разве корреспондент выдумал все это?