ГЛАВА XXVI С ЛЕДНИКА НОРДЕНШЕЛЬДА НА МЫС ЭВАНС

ГЛАВА XXVI

С ЛЕДНИКА НОРДЕНШЕЛЬДА НА МЫС ЭВАНС

Мы закапываем лишнее снаряжение. – Улучшение еды вызывает недомогание. – Еще один убитый тюлень. – Остров Трипп. – Геологическая разведка. – Остров Депо, геологические образцы и склад, оставленные профессором Дейвидом. – Мы забираем образцы. – Браунинг в критическом положении. – Увеличение рациона сухарей. – Бухта Гранит. – Неожиданная находка на мысе Робертс. – Хорошие новости и изобилие сухарей. – Склад Гриффитса Тейлора. – Сутки отдыха. – Тяжелый пак за мысом Робертс. – Еще один склад. – Мы заметно набираем в весе. – Благодаря неограниченному количеству сухарей Браунинг выздоравливает. – Мыс Баттер. – Мы огибаем пролив Мак-Мёрдо. – Поломка саней. – Печальные вести, полученные на мысе Хат

Прежде чем снять лагерь с ледникового языка, мы собрали лишнее снаряжение, зарыли его в снег и рядом поставили бамбуковый шест, на случаи если придется вернуться или если корабль пройдет настолько близко, что заметит его. В числе оставляемых вещей была пустая банка из-под керосина, покрытая, как все такие банки, ярко-красной эмалью. Кемпбелл выцарапал на ней острием ножа четкую надпись, хорошо выделявшуюся металлическим блеском на красном фоне. Надпись, предназначавшаяся капитану корабля, гласила: «Партия ушла отсюда 21.Х.12. Все здоровы, идем на мыс Эванс».

Южный склон языка был надежно покрыт снегом, так что мы без труда спустились на морской лед. Снова соорудили «двухпалубник» и в течение нескольких часов шли довольно быстро. Вскоре, однако, мы попали на тяжелые торосы, тянуть сани опять стало трудно и наши ослабленные желудки взбунтовались. Первым серьезно занемог Браунинг и был вынужден покинуть свое место в упряжи, за ним следовал Кемпбелл, и на следующий день нам пришлось рано стать на ночевку. Этот день вообще выдался неудачный дальше некуда: света было мало, под ногами вместо скользящей поверхности неизвестно что, да еще к тому же дует отвратительный южный ветер. Зато мы имели удовольствие увидеть первого в этом сезоне поморника, хотя радость свидания была несколько омрачена краткостью его визита. При наших аппетитах мы сочли, что он вел себя по крайней мере невежливо.

Двадцать третьего октября положение несколько улучшилось, и мы шли с приличной скоростью до 4 часов пополудни, когда увидели на морском льду около небольшой бухточки лежащего тюленя. Мы покинули остров Инекспрессибл, имея запас мяса на двадцать восемь дней, но из них двадцать три уже миновали, а мы проделали безусловно меньше половины пути, хотя наиболее трудная его часть осталась позади. Кроме того, мясо постепенно портилось из-за того, что брезентовые мешки плохо защищали его от солнца. Сначала они вполне отвечали своему назначению, но достаточно было одного-двух солнечных дней, чтобы мясо потекло, на мешках образовались кровяные подтеки красного и бурого цвета, и с того момента воздействие тепла на наши продукты усилилась в десять раз. Дальнейшее употребление мяса угрожало нам в самом ближайшем будущем новым птомаиновым отравлением, на сей раз скорее всего смертельным.

Естественно, при виде тюленя мы испытали бурную радость. Остановились и разбили бивак намного раньше обычного, и Браунинг с Абботтом немедленно отправились на охоту. Остальные тоже не заставили себя ждать. Мясо разрезали на кусочки, дали ему замерзнуть и уложили в мешки, выбросив из них их содержимое. По возвращении в лагерь устроили роскошный обед, суп сварили с тюленьей печенью, почками и мозгами, каждый мог есть сколько угодно, но по меньшей мере двоим из нас это не пошло впрок. За этот день мы довольно хорошо продвинулись вперед, но идти по-прежнему было трудно, так как мы все еще находились в районе льдов, подвергавшихся сжатиям. Один раз сани перевернулись, несчетное количество раз мы находились на волосок от аварии, потому что старые сани шли так, словно были нагружены железными рельсами. Браунингу получшало, но Кемпбелл чувствовал себя еще очень плохо и не мог идти в общей упряжке. Постоянные подтягивания и переносы саней подорвали силы наших больных, а плотный обед и вовсе их доконал. Отныне у нас было достаточно мяса, но зато рацион сухарей пришлось уменьшить с четырех до двух штук в день.

Назавтра тюлени встречались нам уже в большом количестве, и мы опять сделали преждевременную остановку, чтобы добыть как можно больше печени для супов. Она компенсировала недостаток углеводов, то есть сухарей, от которого мы сильно страдали. Печень изобилует питательными веществами, поэтому мы старались класть ее в супы побольше.

И в этот день мы снова прошли довольно приличное расстояние – миль, наверное, семь или восемь [11,3-12,9 км] – и заночевали напротив мыса, который показался нам северной оконечностью залива Трипп. Правда, полной уверенности у нас не было, так как мелкомасштабная карта Кемпбелла с немногими нанесенными на нее географическими точками не позволяла хорошо сориентироваться, а другой у нас не было.

Двадцать пятого после тяжелого рабочего дня стали лагерем напротив острова Трипп, в глубине залива, а утром я на лыжах отправился осматривать остров и собирать геологические образцы. Трипп находился в трех или четырех милях [4,8-6,4 км] от лагеря в направлении нашего маршрута, и мы условились, что после завтрака партия снимает лагерь, пакуется и идет к островам на юг, где мы и встречаемся. Осмотр острова занял у меня все утро, и я присоединился к товарищам в двух милях [3,2 км] от лагеря, как раз когда они кончали ленч.

Сначала идти было плохо, но дальше лед стал заметно лучше, и сани на железных полозьях заскользили по нему со скоростью около двух миль [3,2 км/ч] в час. При таких темпах мы вскоре прошли расстояние между нами и двумя другими островами и в 5 часов пополудни стали под прикрытием того, что был выдвинут вперед. Он оказался островом Депо, где профессор Дейвид оставил геологические образцы, собранные в первой половине его великого путешествия в 1908 году.

В 1909 году «Нимрод» во время плавания на север не смог дойти до острова, и образцы так и остались лежать под туром. После обеда Кемпбелл и я вскарабкались на вершину острова, разрыли склад и переложили образцы и письма на сани. Письма присоединили к нашим личным запискам и много времени спустя вручили адресатам – миссис Дейвид и брату Моусона, образцы же погрузили на «двухпалубник», от чего он только выиграл – стал более устойчивым.

Спустившись с вершины острова Депо, я прошелся по прибрежной части острова и пособирал образцы. Кемпбелл и Левик тем временем совещались по поводу состояния Браунинга. Ему становилось все хуже, и естественно возникал вопрос, как правильнее поступить – везти ли его на мыс Эванс или же оставить вместе с Левиком в бухте Гранит, а нам как можно скорее идти на мыс Эванс за лекарствами и более подходящими продуктами. После длительных раздумий решили увеличить его норму сухарей за счет других членов партии и посмотреть, к чему это приведет. С тех пор Браунинг получал ежедневно три сухаря, а мы каждый шестой день обходились одним.

Назавтра мы пробились к суше и стали продвигаться каботажным способом, от мыса к мысу, поскольку вблизи берега лед был гораздо ровнее. Сделали за день десять или двенадцать миль [16,1-19,3 км] и вечером поставили палатки в глубине мыса у бухты Гранит. Из пройденного расстояния не меньше трех миль [4,8 км] нам посчастливилось идти по чистому, не защищенному от ветра льду, и впервые за все время мы смогли усадить Браунинга на сани (приблизительно на час). До этого он шел в упряжи и по мере своих сил тянул постромки, но в этот день темп продвижения был слишком быстрым для него, мы же почти не ощущали лишнего веса.

Ночевали мы посреди залежки тюленей, и детеныши всю ночь блеяли, словно ягнята. Изредка просыпаясь, мы с удовольствием прислушивались к этим звукам, которые, конечно, никого не беспокоили, – мы спали так крепко, что разбудить нас мог бы только пушечный выстрел.

К нашему удивлению, в этот день мы прошли по замерзшему проливу между островом Грегори и материком. На старых картах остров обозначался как мыс, и наше наблюдение было еще одним доказательством в пользу предположения о быстром отступлении берегового льда по всему побережью Антарктики.

Двадцать восьмого октября по предварительным расчетам должны были иссякнуть продукты, если бы мы придерживались намеченных норм. Шоколад и сахар действительно закончились, сухари же, благодаря экономному расходованию, при теперешнем пищевом рационе можно было растянуть еще на неделю. В мясе и сале, конечно, не испытывали недостатка. В этот день мы пересекли вход в бухту Гранит и заночевали в трех-четырех милях [4,8-6,4 км] к северу от мыса Робертс, низкого скалистого выступа на южном берегу бухты. Теперь нам полностью открылся остров Росса, хорошо были видны горы Эребус, Террор и Берд, казавшиеся выше более близких гор, хотя и те вытянулись вверх на 6-8 тысяч футов [1830-2440 м]. В этот день в моем дневнике появилось последнее упоминание о голоде:

«Мы остро ощущаем обычный для санных походов голод. Утром и вечером можно наесться досыта, но ленч так скуден, что весь долгий день очень хочется есть. Хорошо соседней палатке – Браунинг не ест твердого мяса, и его порция достается товарищам. Во время остановок все строят предположения, где может находиться другая партия, встретим ли мы ее на острове Росса, но не меньше времени занимают разговоры о том, как мы вскоре наедимся. Просто невозможно себе представить, что через три месяца мы, может статься, будем уже в Новой Зеландии».

Этим днем закончились муки голода, потому что назавтра близ мыса Робертс Кемпбелл вдруг заметил на высоком скалистом мысу бамбуковый шест рядом с туром. Мы сразу же подтянулись к подходящему сугробу у берега, и пока четверо разгружали сани, Кемпбелл и я дошли до тура и обнаружили склад с большим количеством продуктов. Но дальше я предоставляю слово моему дневнику:

«Ура! Ура! Ура! Хорошие новости и сколько угодно сухарей. Около 9 часов утра мы достигли мыса Робертс, и Кемпбелл увидел длинный бамбуковый шест с обрывками флага на нем. Немедленно взяли курс на склад, Кемпбелл и я распряглись и пошли за письмами. В спичечной коробке, привязанной к шесту, лежала записка Пеннеллу от Тейлора, датированная февралем 1912 года, В ней говорится, что, хотя они видели «Терра-Нову» с 20 по 27 июля, ни они не могли к ней пройти, ни она к ним из-за позднего наступления зимы. Его партия – Дебенхэм, Гран, Форд и он сам – прошли поблизости на санях, зарыли два ящика сухарей, немного других продуктов, две банки керосина и одну банку спирта, ненужные личные вещи и на половинном рационе пошли через предгорье к мысу Баттер».

Вечерняя запись дает представление, хотя и не полное, о том, какое облегчение мы испытали, получив добрые вести о судьбе «Терра-Новы»:

«Для нас не может быть новости приятнее, ибо она означает, что корабль не пострадал из-за нас. Капитан Скотт, наверное, достиг полюса, пошел на «Терра-Нове» вдоль берега за нами, но осенние бури унесли корабль на север. На мысе Эванс мы узнаем больше, но пока что и эта весть заставляет нас все время улыбаться. Меня сильно клонит ко сну, после того как мы отдали должное сухарям, маслу и крепкому сладкому какао. Масло – роскошь, о которой никто не смеет и мечтать в санных походах. От мыса Баттер нас отделяют 28 миль [45 км], и мы задержимся здесь на сутки, чтобы убить тюленя ради мозгов, почек, сердца и печени.

Ради такого дня, как сегодня, стоит жить. Есть все основания надеяться, что «Терра-Нова» при ее прекрасном оснащении цела и невредима. Наши тревоги почти улеглись. Достаточно было одной фразы о том, что судно видели с 20 по 27-е, чтобы мы совершенно успокоились.

Меня насмешило суждение Тейлора о том, что мяса одного тюленя должно хватить четверым на десять приемов пищи. Если исходить из такого расчета, нам на восемь месяцев следовало забить около восьмидесяти тюленей. Товарищи, наверное, полагают, что или мы нанесли серьезный урон поголовью тюленей в Антарктике, или нас уже нет в живых».

Двадцать девятого пышное пиршество затянулось далеко за полночь, и наутро мы жевали твердые сухари с трудом – ни у кого во рту не было живого места. Уничтожили по крайней мере трехдневный санный рацион. Я разделил между нашей шестеркой недельный запас масла, изюма, сала, на себе же мы унесли лишь по небольшому кусочку сала и масла. Сухари с салом были на вкус не хуже сухарей с маслом, и мы возмущались при мысли о том, какое огромное количество этого полезного продукта извела Западная партия на жарку мяса, которое с успехом можно было готовить на сале.

В день ухода с мыса Робертс мы успешно продвигались вперед до самого обеда, когда путь нам снова преградило нагромождение паковых льдов. Сани несколько раз переворачивались. Полоса пака тянулась всего лишь на четыре или пять миль [6,4-8,0 км], но мы преодолевали ее с таким трудом, что миновали лишь на другой день, незадолго до ленча. Завтракали уже на острове Данлоп, а с него в лучших наших традициях помчались по участку голубого льда к материку. Хорошая поверхность сопутствовала нам до вечера, когда мы разбили лагерь на полпути между мысом Данлоп и мысом Бернакки.

Берег, начиная с мыса Робертс, был обрамлен низкими ледяными барьерами, обычно не выше 50 футов [15,3 м], представлявшими собой окончания спускавшихся с гор ледников. Во многих местах берега виднелись глыбы морского льда – красноречивое свидетельство ярости осенних штормов, из-за которых, может быть, «Терра-Нова» и не смогла пробиться к нам.

К вечеру 1 ноября мы достигли мыса Бернакки и обнаружили еще один склад, изобиловавший, к счастью, пеммиканом, которого не было в складе на мысе Робертс. К этому времени сухари и масло уже не казались такими вкусными, как вначале, и гвоздем ужина стал сырой пеммикан, которого мы не ели с февраля. И здесь у нас снова были все основания сожалеть о сильном пристрастии Западной партии к сыру и шоколаду – эти продукты они сметали на своем пути начисто. Оставалось надеяться, что мы найдем их на мысе Баттер на следующий день.

Появление в нашем рационе большого количества сухарей пошло на пользу всем – мы просто на глазах полнели, но больше всех выиграл, конечно, Браунинг. Нет сомнений в том, что склад на мысе Робертс спас ему жизнь. Он с каждым днем становился крепче и уже мог хоть как-то тянуть постромки саней, что само по себе улучшало его состояние: беднягу, конечно, удручало, что он не может участвовать в общей работе. Одним словом, мы возносили Западной партии самую горячую хвалу, и если телепатия существует, то ее участники должны были спать в ту ночь блаженным сном и весь день испытывать чувство гордости собою.

К моменту прибытия 2 декабря на мыс Баттер из-за геологических образцов, которые я неукоснительно собирал во время всех остановок на пути вдоль побережья, и дополнительных продуктов, взваленных на сани, груз наш непомерно увеличился. А тут еще нас ожидала гора ящиков с припасами, которых хватило бы на много месяцев походной жизни. Ящики содержали овсянку, сухари, масло, сало, шоколад, сахар, бекон, джем, чай, свечи, керосиновые лампы и множество других вещей, которые, очевидно, были поспешно сгружены с корабля для зимовщиков. Нагромождение коробок венчал длинный бамбуковый шест с привязанной к нему консервной банкой, в которой лежала записка от Аткинсона, датированная 12 апреля 1912 года. Она заставила нас задуматься: значит, мы здесь наверняка не одни, но какая серьезная причина могла заставить Аткинсона пройти здесь в столь неблагоприятное время года? Нами снова овладела тревога, мы опасались худшего, хотя сами не знали чего именно, и Кемпбелл решил пробиваться на мыс Эванс напрямик через морской лед.

Однако не прошли мы и двух миль [3,2 км], как уже пора было подумать о ночлеге, и Кемпбелл отложил рывок к мысу Эванс на следующий день. К ужину, и без того состоявшему из новых блюд, добавили джем, изюм, финики, каждому выдали по глотку бренди из запасов аптечки – мы ведь не сомневались в том, что эта ночь будет последней, проведенной под открытым небом.

Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает: после завтрака мы, проделав миль пять, от силы – шесть [8,0-9,7 км], забрели на участок нагромождений торосов, прошитый нитями льда явно совсем недавнего происхождения, а когда наконец выбрались с него, вышли к едва затянутой льдом полынье, простиравшейся на север и на юг сколько хватал глаз. Перед ней произошла авария: на вертикальной стойке одного железного полоза разом лопнули все крепления и сани опрокинулись на бок. Мы разгрузили их, наиболее тяжелую поклажу закопали в снег и попытались на одних легких санях форсировать полынью. Но молодой лед, покрывавший ее, так угрожающе прогибался под нами, что пришлось возвратиться назад, забрать оставленные было грузы и отступить обратно к береговым моренам. В трех милях [4,8 км] от них мы стали на ночлег.

На следующий день Кемпбелл с Левиком и Дикасоном отправился на мыс Баттер за новым запасом продуктов, а остальным было дано задание отремонтировать железные полозья. После трех или четырех часов тяжкой работы удалось поставить на них другие сани и даже довольно рано возвратиться в лагерь – мы еще успели сварить похлебку до прибытия товарищей. Они доставили запас продовольствия для похода вокруг залива, и четвертого мы выступили на юг. Около девяти часов утра вдали показались три черные фигуры, спешащие нам навстречу. Нас столько раз вводили в заблуждение миражи, что и теперь мы не были вполне уверены, люди это или пингвины. Впрочем, для пингвинов они казались слишком высокими. Придя к этому выводу, Кемпбелл и я решительным шагом направились к ним, и вдруг Кемпбелл, глядевший в бинокль, воскликнул: «Они подают нам знаки, Пристли! Ответьте же им!» Я что было сил замахал руками, но определенного ответа не последовало, а спустя несколько минут фигуры повернулись к нам лицом и сверкнули белые манишки, не оставившие сомнений в том, кто их обладатели.

И прежде императорские пингвины неоднократно заставляли нас обманываться, но сейчас им это удалось как никогда.

При общем курсе на юг мы все время придерживались кромки молодого льда, не теряя надежды, что найдем в нем лазейку, но он упорно тянулся в глубь залива, и чтобы обойти полынью, пришлось подняться на многолетний морской лед, обозначенный на картах как край Барьера. Мы пересекли его с запада на восток и спустились на однолетний лед между Барьером и мысом Хат, по которому дошли до участка ледяных зубцов и без труда пересекли его у восточного окончания. Таким образом, мы очутились на северной оконечности Барьера и к ночи, вернее к раннему утру – мы шагали далеко за полночь, заночевали в семи милях [11,3 км] от мыса Хат.

Здесь следует заметить, что изменения пищевого рациона оказали поразительное действие на наши рты – они превратились в одну сплошную рану. Всему виной, я думаю, были жесткие сухари. Так или иначе, но у меня, например, губы с боков были обметаны ранками и кровоточащими трещинами, вся полость рта, язык и десны болели и саднили. Рот и язык так распухли, что в процессе еды я, как ни старался, не мог их не жевать, а речь моя стала настолько невнятной, что на марше Кемпбелл понимал мои замечания лишь с третьего или даже четвертого раза, хотя, по его словам, это могло происходить также из-за того, что его уши были забиты девятимесячной грязью.

После непродолжительного сна мы сняли лагерь и вышли в путь, на морской лед, чтобы преодолеть последние семь миль [11,3 км], отделявшие нас от мыса Хат. За милю [1,6 км] от него на больших застругах сани перевернулись. Осмотр показал, что они пострадали точно так же, как и в первый раз. Не имея всего необходимого для ремонта, мы поставили тут палатку, и Кемпбелл, Дикасон и я поспешили на мыс Хат за новостями.

По мере приближения к хижине встречалось все больше следов собак и людей, а также, как мы полагали, пони. Это нас сразу насторожило – будь все в порядке, вряд ли партия ушла бы на Барьер. Вскоре наши худшие опасения подтвердились: в хижине никого не было, но мы нашли письмо капитану спасательного корабля от Аткинсона, не оставлявшее никаких сомнений в том, что произошло несчастье. Об исчезновении партии прямо не говорилось, и мы так и не поняли, сколько человек было в ее составе. Поняли лишь, да и то в основном путем собственных умозаключений, что Аткинсон, Нельсон, Черри-Геррард и Дебенхэм живы и не покинули Антарктики. Тогда мы решили, что потеряли восьмерых – раз Аткинсон стал руководителем, значит, погибла не только одна группа из четырех полярников. Нам тогда и в голову не приходило, что партия капитана Скотта могла состоять из пяти человек[93].

Дебенхэм оставлен на мысе Эванс, а партия из восьми человек с семью мулами и три человека с двумя собачьими упряжками пошли на поиски тел. Догнать их мы уже не могли, и Кемпбелл решил продолжать путь на мыс Эванс. Мы возвратились в лагерь, переночевали и вскоре после полудня достигли главной базы.