ГЛАВА XXVI

ГЛАВА XXVI

В четыре часа утра 30 июля унгерновского дивизия снялась с лагеря и длинной лентой начала втягиваться в ущелье, пробитое рекой Темником в горах Хамбинского хребта. От д. Ново-Дмитриевки до Гусиноозерского дацана насчитывается около 50 верст. Из того числа не менее 30 верст приходится следовать вдоль р. Темника. Первый привал барон сделал в 12–18 верстах от Ново-Дмитриевки, у каких-то бурятских домиков, с целью дождаться присоединения дивизиона 3–го полка, ходившего в погоню за убежавшим на север артиллерийским дивизионом красных. Сотни возвратились кратчайшим путем, через горы. Они неожиданно появились над нашими головами, за рекой, и картинно сползли в долину по почти отвесному склону. Под вечер 30 июля перешли реку и ночевали на левом берегу, неподалеку от брода, в 16–17 верстах от дацана, на уютных лужайках, прекрасно укрытых со всех сторон горами и кустарниками. От места ночлега недалеко уже было до выхода на простор Гусиноозерской впадины.

К утру 31 июля барон имел исчерпывающие сведения о противнике: в дацане квартировал батальон с двумя орудиями, прибывший туда накануне из г. Новоселенгинска. Два батальона того же полка 30 июля стояли еще в городе. На юг от озера, ни в Селенгинской Думе, ни в д. Билютай — красноармейцев не было. В 6 часов дивизия выступила в дальнейший поход. Утро предвещало пасмурный день. Плотный туман долго не расходился в пади. Когда же тепловые излучения оттолкнули его из низин, он поднялся к вершинам гор и прочно зацепился за них. В начале восьмого часа лента дивизии вынырнула из теснин р. Темника и поползла на север. Обогнув круглую концевую сопку, стоящую в юго-восточном углу Хамбинских гор, мы перевалили затем два увальчика и остановились на покатом склоне. Отсюда открылась широкая долина, простирающаяся до самого горизонта, заполненная посередине мутно поблескивающим стеклом.

Это было Гусиное озеро, приобретшее зимой 1920 г. грустную известность в связи с предательским нападением чахар на своего начальника дивизии, генерала Левицкого, и избиением всех офицеров отряда. Северный берег тонул в туманной дымке. До него было, вероятно, верст тридцать (озеро имеет 24 версты в длину и 10 верст в ширину). Возле берега, в ближайшем к нам юго-западном углу озера тускло желтели позолоченные крыши кумирен, вокруг которых группировались бревенчатые домики монастырского поселка.

Барон Унгерн прежде всего принял меры к тому, чтобы красноармейцы не убежали вдоль западного берега озера. С этой целью он приказал командиру 2–го полка, шедшего головным, быстро занять увал, господствующий над дацаном с севера. Во время атаки 1–й полк держал направление на юго-западную окраину поселка, где сосредоточены главные средства обороны — стояли пушки и большая часть пулеметов. 3–й полк занял высоту 280, оттуда он обстреливал южный край поселка и все пространство, лежащее между высотой и берегом озера. 4–й полк в бою не участвовал.

Красные открыли артиллерийский огонь по дивизионной колонне еще до того момента, когда 1–й и 3–й полки отделились от нее. В ответ на это 2–й полк двинулся на дацан в конном и пешем строю. С севера, вдоль берега озера, 5–я сотня подъесаула Слюса и с запада 2–я сотня подъесаула Куща пошли в конном строю. Сотня Куща, правда, была отбита ружейным и пулеметным огнем красных, стрелявших из-за заборов. Все же она блестяще выполнила задачу привлечения на себя внимания противника, так как благодаря этому маневру сотня Слюса проскочила в поселок со стороны озера. После нескольких достаточно острых боевых схваток в улицах дацана, Слюс дорвался до пушек и захватил их со всей прислугой, не успевшей отскочить от орудий. Почти одновременно с 5–й сотней к дацану прибежал спешенный дивизион 1-го полка.

Красноармейцы побросали тогда пулеметы. Они высыпали на южную окраину поселка и там остановились в нерешительности. Небольшая группа, человек сорок, побежала на восток по болоту, у самой воды. Один из беглецов неуклюже скакал на тяжелом, но сильном коне. Никто из чинов 1–го полка не мог преследовать бегущих, потому что все внимание их было поглощено теми 250–300 красноармейцами, которые то бросали винтовки, то вновь схватывались за них. Спешенные всадники 1-го полка прекратили огонь и в ожидании, что красные начнут сдаваться, медленным шагом подходили к ним.

В этот, всегда очень ответственный момент боя один из татар неосмотрительно крикнул своему командиру сотни: “Господин поручик, у нас нет патрон!”… Красноармейцы услыхали ту фразу и в отчаянной последней надежде открыли огонь в упор по подошедшему к ним дивизиону. Тут было убито и ранено около 30 наших бойцов, в частности, и тот “господин поручик”, которого так опрометчиво окликнул всадник — татарин. По счастью, одна из сотен 1–го полка подходила в конном строю. Полковник Парыгин лично бросился с этой сотней на красных и принудил их к сдаче. Командир 3–го полка, войсковой старшина Янков, вызвал сильный гнев барона тем, что выпустил из дацана весь комсостав и политических комиссаров (бежавших через болото). Янков был тотчас же смещен на должность старшего офицера 1–го полка, а на его место назначен есаул Очиров. Этот скромный казак- бурят, неграмотный по — русски, счастливо сочетал в себе блестящее мужество с поразительной для того времени душевной кротостью.

Красноармейцы потеряли в бою 100 человек убитыми и столько же ранеными. Нами захвачены 2 пеше-горных орудия трехдюймового калибра со снарядами, 6 пулеметов, канцелярия и денежный ящик. Раненые из пленных, получившие перевязку совместными усилиями нашего и красного медицинского персонала, были сданы на попечение последнего. Здоровым же Унгерн приказал возвратиться в дацан. Не вернулись туда лишь 24 коммуниста. Барон снабдил красноармейцев продовольствием на три дня и отошел на отдых в урочище Тамчи, где были разбросаны группочками маленькие бурятские домики и сенные сараи. Многие из пленных обращались к барону с просьбой о принятии их добровольцами в дивизию, но “дедушка” отказывал всем в самой категорической форме. Он полагал, что имел уже достаточное количество рядов в русских сотнях и, с другой стороны, справедливо опасался разжижать дивизию большим количеством не вполне понятных и малонадежных людей (справедливость требует пояснить, что все вступившие в ряды дивизии бывшие красноармейцы служили барону верой и правдой и ни в чем не заслужили упрека)32. Из разговоров с красноармейцами мы узнали, что их полк только что возвратился из Тобольской губернии после ликвидации грандиозного восстания, охватившего всю Западную Сибирь.

Эти двадцатилетние дети, все новобранцы — сибиряки, с невинным видом поведали нам жуткую повесть о том, как они “расколошматили” своих отцов, боровшихся за кровное крестьянское достояние. Мы искренно удивлялись тогда искусству Советского правительства, организовавшего усмирение крестьян руками их собственных сыновей. Барон не проявил никакого интереса к документам батальонной канцелярии. Он приказал сжечь все бумаги, а заодно и 4 миллиарда советских денежных знаков.

31 июля полковник Кастерин обратился к барону с просьбой освободить его от должности начальника штаба дивизии. Унгерн отпустил его в полк, а вакантную должность предложил полковнику Парыгину. “Идите ко мне начальником штаба”, — сказал барон — “Не думайте, что я бью всех начальников штаба. Вас я бить не буду”. “Да я и не позволю”, — возразил ему Парыгин. Характерным жестом барон вскинул голову и пристально посмотрел на полковника. “Вот вы какой? А я и не знал”. Парыгин решительно отклонил лестное предложение, сославшись на недостаточное образование. На эту должность был назначен Генерального штаба полковник Островский, состоявший до того времени штаб-офицером для поручений при генерале Резухине.

Из урочища Тамчи барон Унгерн вышел утром 1 августа и направился на восток, к г. Новоселенгинску, отстоящему в 30–35 верстах от Гусиноозерского дацана. В семи верстах от города дивизия остановилась. Отсюда барон отправил в город генерала Резухина, с приказанием уничтожить все средства переправы на нашей стороне.

После ухода бригады (3–й и 4–й полки) барон отошел на север, в урочище Цаган-Джемган. Вечером того же дня полки возвратились из экспедиции, и дивизия выступила в дальнейший поход на север, по тракту Новоселенгинск — Верхнеудинск. Генерал Резухин доложил, что к моменту подхода его к городу красные батальоны почти полностью эвакуировались на правый берег Селенги. На возвышенностях перед городом его обстреляла с большой дистанции рота красноармейцев. Но рота эта, не приняв боя, поспешно перебралась на девееровский берег в заранее заготовленной барже. Горожане рассказывали, что беглецы из дацана навели накануне столь отчаянную панику, что командир полка счел за благо немедленно ретироваться на противоположный берег реки. Унгерновцы стояли в городе 3–4 часа. Жители довольно радушно угощали их (ведь мы расплачивались полноценной валютой!), но держали себя подчеркнуто осторожно. Чувствовалось, что они до ужаса боятся и нас, и последствий нашего визита.

Утром 2 августа дивизия прибыла в Загустай. Так именуется урочище на северном берегу озера. Барон объявил здесь дневку. Длительная стоянка в Загустае объясняется не столько потребностью в отдыхе для лошадей, как тем, что настал час ответственного решения: барону требовалось время, чтобы получить все необходимые сведения и хорошенько обдумать свои дальнейшие шаги. Вполне достаточно было 260–280 верст похода по Забайкалью, чтобы посеять в душе барона сомнение в сочувственном отношении казаков к его идее возобновления борьбы против коммунистов. До очевидности также сделалось ему понятно, что весенние восстания повсюду основательно подавлены. Немного, таким образом, осталось надежд на долю барона… Что же ему следовало делать? Может быть, осуществить логичный для партизана акт взрыва железнодорожного моста у деревни Татаурово, до которого теперь было свыше 100 верст?

Вероятно, барон и держал в мыслях это намерение вплоть до того времени, пока не получил точных сведений о походе к Верхнеудинску 2–й бригады Кубанской дивизии. Это был очень серьезный противник, обладавший одинаковыми свойствами подвижности и, может быть, превосходящий нас по силе, потому что две трети бароновской дивизии состояло из монголов, китайцев и прочего небоеспособного материала. Отдавая приказание о предстоящем наутро выступлении назад, по западному берегу озера, барон сделал попытку “сохранить лицо”. Он довел до широкого сведения, что, конечно, он взорвал бы мост, если бы нашел это нужным. Но добровольно отказался от этого плана, так как полагал, что железная дорога потребуется для наступающих уже на Иркутск войск атамана Семенова.

3 августа мы повернули на юг, в Монголию. Барон не чувствовал уверенности в том, что сможет проскочить мимо Гусиноозерского дацана. Был момент, когда он направил уже голову колонны по дороге, выводящей из озера на Купеческий тракт Мысовая — д. Ново-Дмитриевка, через Хамбинский хребет, минуя дацан и опасное ущелье р. Темника. Дивизия кормила коней, пока головной отряд производил разведку дороги. По дивизии сразу же поползли слухи о том, что барон выходит на новое направление с целью взорвать тоннели на Кругобайкальской железной дороге. Но, конечно, предположения эти ни на чем не были основаны. Барон один раз уже отказался от этого плана, когда обстановка более ему благоприятствовала. Ясно, что и теперь он нисколько не интересовался тоннелями: он лишь просто нащупывал безопасные пути, ведущие в Урянхай. В 17 часов командир разведывательной сотни доложил о полной непригодности дороги через Хамбинский хребет для артиллерии и обоза, и барон тотчас же выслал 3–й полк на дацан. В 18 часов 3 августа дивизия тронулась с бивака, чтобы продолжать свое движение вокруг озера.

Какая-то конная часть противника без выстрела отходила впереди наших дозоров. На фоне темнеющего неба маячили фигуры красных кавалеристов. Дивизия шла с предельной быстротой, равняясь на гурт скота (воображаю, что за работа выпала в ту ночь на долю сосланных в команду Бурдуковского офицеров-погонщиков скота!..), потому что барон спешил проскочит мимо дацана и, вообще, поскорее оставить за собой участок пути, отделявший его от горловины пади реки Темника. У него были основания полагать, что к этой географической точке с трех сторон стягиваются красноармейские полки, чтобы захлопнуть ловушку, созданную самой природой.

О степени опасности нашего положения на походе мы судили по “позиции” барона: если он находился в головной части, это всегда означало, что ожидаются серьезные события. Тот вечер и всю ночь на 4 августа Унгерн ехал рядом с командиром разведывательной сотни, иными словами — вел дивизию по лично им самим обследованному пути. Вероятно, кое — где вдоль пройденной за ночь дороги прятались красные заставы или отдельные посты, потому что утром мы не досчитались десятков двух чинов дивизии, имевших неосторожность выехать из строя с целью достать молока или хлеба в домиках поселян. А может быть, красноармейцы здесь были не причем. Впоследствии мы убедились, что в некоторых районах жители по собственной инициативе предательски убивали наших одиночных “фуражиров”, или же сдавали их красным властям.

С одной получасовой передышкой, в пахнувших свежестью прибрежных кустах загадочно шумящего Темника, переход длился с 18 часов 3 августа до 6 часов следующего дня. После непродолжительной стоянки, объяснявшейся необходимостью скрытно подойти к красной заставе, мы снова тронулись дальше вверх по Темнику. В ту ночь барон был озабочен вопросом о том, какими силами занята д. Ново-Дмитриевка. Он знал, что там стоит какая-то воинская часть, но до захвата заставы точной информации не имел.

Чем опаснее положение, тем, казалось, полнее дышал барон всей грудью, потому что чувствовал себя в родной стихии. В течение перехода от озера до деревни он был прост, приветлив и спокоен настоящей выдержкой храбреца. Чрезвычайно также характерно, что в искусстве разведки он обладал тончайшей интуицией и чутьем подлинного хищника. Так и в данном случае Унгерн издали почуял красную заставу (неподалеку от того места, где был бой с Иркутским батальоном) и очень точно, без выстрела снял ее. Захваченные в деревне врасплох две роты противника поспешно ретировались тогда в сторону станицы Боргойской, откуда, как мы узнали, уже спешила к Ново-Дмитриевке целая бригада советской пехоты.