Глава четвертая. В высших сферах

Глава четвертая. В высших сферах

К декабрю 1943 года, когда «Джонни-новички» за все свои труды были изгнаны из Англии, пришло время разобраться в том, что представляли собой совместные военные усилия Великобритании и Соединенных Штатов Америки. Не все еще было ясно, но фактов накопилось достаточно, чтобы представить себе контуры той формы, в которую отливалась история. Согласно решению, принятому союзниками вскоре после событий в Пирл-Харбор, англо-американской войной против Германии руководили Рузвельт и Черчилль, путем личных переговоров на "исторических конференциях". На этих конференциях Рузвельт и Черчилль совместно решали, что делать дальше, и в промежутках между конференциями война на Западе велась в соответствии с этими решениями. Непрерывность руководства войной обеспечивалась группой высших офицеров, состоявшей из представителей всех трех родов вооруженных сил обеих стран и именуемой Советом начальников генеральных штабов[9]{9}. Этот августейший орган был расщеплен между Вашингтоном и Лондоном, но функционировал непрерывно, и его юрисдикция распространялась на весь мир. Английские члены Совета имели своих постоянных представителей в Вашингтоне. Совет в полном составе съезжался на конференции союзников, где бы они ни назначались.

Первая и основная функция Совета начальников генеральных штабов заключалась в консультировании на этих конференциях глав обоих государств: члены Совета подготовляли информацию, на основании которой главы государств принимали решения. Каждая "историческая конференция" длилась недели две, и вот их перечень с указанием, где и когда они состоялись, и какие важнейшие вопросы были разрешены:

1. Декабрь 1941 года. Вашингтон. Решено, что разгром Германии является первоочередной задачей по отношению к разгрому Японии; решено подготовить и осуществить вторжение через Ла-Манш в течение 1942 года. (Впоследствии вторжение во Францию было отложено и заменено вторжением в Африку. Впрочем, это решение явилось результатом переговоров в Лондоне, причем дело обошлось без "исторической конференции" и личного участия глав государств).

2. Январь 1943 года. Касабланка. Решено вторгнуться в Сицилию, продолжая исподволь готовиться к вторично отложенному вторжению через Ла-Манш.

3. Май 1943 года. Вашингтон. Решено вторгнуться в Северо-Западную Францию весной 1944 года, подготовку начать немедленно.

4. Август 1943 года. Квебек. Планы вторжения в Северо-Западную Францию весной 1944 года одобрены, командование "в принципе" назначено.

5. Ноябрь — декабрь 1943 года. Каир — Тегеран. Окончательно решена дата вторжения в Северо-Западную Европу (1 мая) и назначены командующие силами вторжения.

6. Сентябрь 1944 года. Квебек. Разрабатывались планы разгрома Японии, который должен последовать за, безусловно, предрешенным крушением Германии.

7. Январь — февраль 1945 года. Мальта — Ялта. (Ялтинская конференция известна также как Крымская). Продолжалась разработка планов разгрома Японии, который последует за предрешенным крушением Германии. Даны стратегические указания для решающего штурма Германии и достигнуто соглашение о послевоенном делении Германии на "зоны оккупации".

Как мы уже говорили, Совет начальников генштабов состоял из представителей высшего командования всех трех родов вооруженных сил, как Соединенных Штатов, так и Британской империи. Таким образом, каждый из этих джентльменов являлся в двух качествах: во-первых, он был членом Совета начальников генеральных штабов и, во-вторых, членом высшего военного совета своего государства. Высшие военные советы обоих государств, разумеется, существовали самостоятельно и были ответственны каждый только перед своим правительством. Поскольку каждый из начальников генштабов всех трех родов оружия, как в США, так и в Англии, играл в Совете союзников роль своего собственного двойника, то для выполнения решений Совета ему достаточно было сказать самому себе, что он должен делать в качестве члена высшего штабного органа своего государства. Координация действий происходила автоматически, и никакие трения не могли бы даже возникнуть, если бы в промежутках между совместными совещаниями высшие штабные органы того или другого государства не приобретали индивидуальных черт и не оказывались подчас сторонниками противоположных направлений военной мысли. В таких случаях начальники генштабов одного государства пытались оказывать влияние на командующих действующими силами через голову своего второго «я» — участника объединенного органа союзников.

В Европе чаще всего этим грешили британские начальники генштабов, главные квартиры которых, разумеется, находились в Лондоне. Так, за два дня до того как американская Седьмая армия отплыла из Италии и Корсики с целью вторжения в Южную Францию, британские начальники генштабов снеслись непосредственно с английским главнокомандующим на средиземноморском театре военных действий и дали ему указание рассмотреть вопрос о полном отказе от предполагаемого вторжения и о замене этой операции другой, а именно: перебросить Седьмую армию не больше, не меньше как в Брест, по последним сообщениям только что занятый генералом Паттоном. Англичане в данном случае явно нарушили правила, ибо верховный главнокомандующий союзными силами на средиземноморском театре военных действий формально был подчинен не англичанам, а Совету начальников генеральных штабов в целом; кроме того, они обязаны были подчиниться решению о вторжении в Южную Францию, принятому на последней конференции Рузвельтом и Черчиллем. Британские начальники генштабов все же послали копию каблограммы своим американским коллегам в Вашингтон для информации, в ответ на что было высказано несколько откровенных мыслей о нарушении порядка согласованных решений, причем это было сделано в достаточно резкой форме. После этого англичане спешно замяли свою попытку сорвать вторжение в Южную Францию. Это была, по меньшей мере, странная затея, ибо в то время в Средиземном море не было достаточного тоннажа для переброски войск в Брест. Но этот инцидент очень характерен как внешнее и явственное проявление тех внутренних скрытых противоречий, которые сказывались на всем ходе войны и к рассмотрению которых мы сейчас подойдем.

Вообще говоря, система руководства военными действиями посредством органа, объединяющего начальников генштабов обоих государств, под эгидой глав этих государств, лично договаривающихся между собой о принятии исторических решений, оказалась чрезвычайно эффективной. Нет никаких сомнений, что такая система командования союзными вооруженными силами по своей действенности является беспримерной в истории войн. Величайшим ее достоинством была простота организации и тот факт, что она, во избежание недоразумений, опиралась на личное общение, на переговоры без посредников. Но для понимания хода войны важно ее то, насколько плавно работал механизм объединенного Совета начальников генштабов, а та противоречивость в английских и американских интересах, которая обнаруживалась во всех принимаемых решениях, и которую этот механизм сглаживал, смягчал и маскировал. Эта противоречивость была весьма ощутительной и коренилась она в следующем:

И Британская империя и Соединенные Штаты Америки стремились к полному разгрому вооруженных сил германской, японской и итальянской империй.

Соединенные Штаты это свое стремление почти ничем не ограничивали, другими словами, они хотели разгромить вооруженные силы противника в кратчайший срок и ближайшим путем, считаясь только с риском понести излишние потери людьми, и нисколько не считаясь с затратами материальных ресурсов. В своем желании выиграть войну Соединенные Штаты не считались и с политическими соображениями, — они с одинаковой готовностью шли на сделку с каким-нибудь Дарланом, если это могло обеспечить им успех в Африке, и не противились успехам Сталина на Балканах, лишь бы и то и другое приближало окончательную победу над вооруженными силами держав оси. Американские цели войны можно было сформулировать так: "Разгромить вооруженные силы держав оси — и точка".

Британская империя тоже хотела разгромить вооруженные силы держав оси — но только при помощи такой стратегии, которая наилучшим образом служила бы сложнейшим экономическим и политическим интересам Британской империи. «Чистой» военной цели для Британии вообще не существует, — разве только в военной операции масштаба не больше, чем мелкая стычка. Англичане всегда примешивают политические мотивы к военным.

Я не обсуждаю здесь сравнительные достоинства этих двух позиций. Я просто хочу изложить фактическую сторону дела, не выходя за рамки того впечатления, которое на основании личного опыта прочно сложилось у нас в Англии к декабрю 1943 года.

В течение полугода мы изучали стратегию войны в целом и следили за военными действиями, вытекавшими из решений союзнических конференций. Нашей задачей было — постигнуть собственно военную сущность событий. Ведь мы, совместно с нашими союзниками, готовили грандиознейшее в истории вторжение. К декабрю 1943 года американская армия уже обладала двухлетним опытом войны, включая успешные походы в Африке и Сицилии и начало итальянской кампании. Глубокое противоречие между американской и английской политикой уже было для нас неоспоримым фактом. Мы смотрели на это как на стихийное бедствие, как на одну из военных-трудностей, если хотите, которую нам, плановикам-стратегам, приходилось учитывать.

Когда центр военных событий передвинулся к Европе, противоречие между американскими и английскими целями войны проявилось, прежде всего, в споре о том, должен ли основной путь в Европу проходить через Средиземное море или через Ла-Манш.

История этого спора томительно однообразна и состоит почти сплошь из повторений. "Исторической конференцией" принимается решение нанести удар в сердце Германской империи через Ла-Манш. Конференция закрывается, и, казалось бы, оба государства должны без промедления взяться за выполнение поставленной задачи. Но ничего подобного не происходит. Снова конференция, и снова принимается решение в первую очередь осуществить вторжение через Ла-Манш. Участники конференции защелкивают свои портфели и разъезжаются по домам, и опять, в силу какого-то таинственного стечения обстоятельств, подготовка вторжения через Ла-Манш откладывается. И снова собираются главы государств и начальники генеральных штабов, и снова выражается пылкое желание немедленно схватиться с врагом, — и снова, как только конференция закрыта, что-то, почему-то, каким-то образом парализует намеченные действия.

Но однообразие на этом не кончается: при каждой отсрочке вторжение во Францию через Ла-Манш заменяется какой-нибудь новой операцией в Средиземном море. Уточняю:

В начале 1942 года Рузвельт и Черчилль условились о том, что вторжение через Ла-Манш будет предпринято осенью текущего года. Когда американский военно-морской флот заявил, что он не готов и не может взять на себя переброску войск через пролив, на выручку пришла американская армия. Генерал Соммервелл создал на мысе Код инженерно-десантную службу и поручил ей собрать, обеспечить экипажами и держать наготове необходимое количество десантных судов. Но едва только летом 1942 года в Англии началась подготовка войск и строительство десантных судов, как вторжение было признано неосуществимым. Однако Англия была битком набита войсками как британскими, так и американскими, и мировое общественное мнение требовало действий. Итак, войска, которые, оказалось невозможно перевезти через пролив шириной в двадцать миль, были погружены на транспорты и переброшены за тысячу миль по открытому морю для высадки в Африке. Через несколько недель после событий в Пирл-Харбор президент Соединенных Штатов сказал, что Средиземное море — это английская проблема, и что Америка должна сосредоточить свои усилия на главной цели — европейском континенте. И вот, тем не менее, целая американская армия высаживается на африканском берегу Средиземного моря и начинает поход, который поглощает все наши ресурсы.

Когда президент Соединенных Штатов и британский премьер-министр снова встретились в Касабланке, весь мир предполагал, что обсуждаться будет не ближайшая фаза африканского похода, а следующая после ближайшей. Армии на фронтах фактически уже перевыполнили все поставленные перед ними задачи. Но никакого приказа о том, что делать дальше, не было, не было даже согласованного плана.

Военная промышленность и мобилизация в Америке еще только разворачивались: африканский поход исчерпал все имевшиеся у нас резервы. Он был первоначально задуман как хорошее средство занять американских солдат, посланных в Англию для ныне отставленного вторжения во Францию. А теперь этот поход высасывал из нас все соки.

Правда, африканский поход должен скоро кончиться, и скоро участвующие в нем войска смогут быть использованы. Но ведь они будут в Африке, — а где взять транспортные суда, чтобы переправить их обратно в Англию для вторжения через Ла-Манш, как было условлено? Для переброски войск из Англии в Африку транспортные средства нашлись, но для возвращения их из Африки в Англию вдруг не оказалось ни одного суденышка.

Поэтому на конференции в Касабланке было решено начать все сначала и ждать, пока для вторжения через Ла-Манш не будут обучены новые войска и изготовлены в Америке новые боеприпасы. А тем временем мировое общественное мнение настойчиво призывало к действиям. Не только русские, неудовлетворенные вторжением в Африку, требовали открытия второго фронта, множество людей и в Америке и в Англии ждали быстрой реализации предстоящей победы в Тунисе. Кроме того, нельзя было забывать о влиянии, которое военная политика союзников оказывала на перетрусивших сателлитов Германии и на такие крупные нейтральные государства, как Швеция, Испания и Турция, не говоря уже о моральном состоянии народов оккупированных стран и о настроениях многомиллионных масс и их вождей в Азии. Поэтому, когда Черчилль предложил еще один промежуточный шаг — опять-таки "в ожидании вторжения через Ла-Манш", — Рузвельт согласился. Гора газетных заголовков, в которую превратилась конференция в Касабланке, мучительно тужилась целых шесть месяцев и, наконец, родила сицилийскую мышь.

Стратегический спор о том, добираться ли до Германии коротким путем, через Ла-Манш, или длинным обходным путем, через Средиземное море и Балканы, по-прежнему решался в пользу вторжения с севера, — однако уже два шага было сделано по южному маршруту. Когда в мае Черчилль снова встретился с Рузвельтом, на этот раз в Вашингтоне, десантная операция вторжения в Сицилию все еще была в стадии подготовки. Это не только связывало английские и американские войска, находившиеся в Африке, но увеличивало требования на дополнительные военные силы, которые Америка могла выставить, и на тоннаж, необходимый для доставки этих сил на театр военных действий.

Это последнее обстоятельство особенно важно, ибо рейс каравана судов из Америки в Африку намного длиннее рейса от Америки до Великобритании. План вторжения через Ла-Манш увлекал американцев, прежде всего потому, конечно, что французское побережье было ближайшим пунктом, в котором американская армия могла нанести прямой удар вооруженным силам держав оси. Для организации вторжения через Ла-Манш американский военно-морской транспорт мог сделать вдвое больше, чем для организации десанта в Средиземном море; одно и то же судно могло перевезти в Англию вдвое больше солдат, чем в Африку, проделать вдвое больше рейсов в один и тот же срок. Кроме того, британские силы в Англии, снабжаемые материалами, производимыми на месте, вовсе не нуждались бы в морском транспорте; в Африке же они полностью зависели от того, что доставляли караваны судов.

Итак, когда очередная "историческая конференция" в третий раз подтвердила непреклонную решимость союзников признать первоочередность вторжения через Ла-Манш, она столкнулась с тем фактом, что "компромиссное вторжение" в Сицилию поглощает все ресурсы, какие Англия и Америка в состоянии произвести и транспортировать[10]{10}. Поэтому участникам майской конференции не оставалось иного выбора, как — либо вовсе не назначать день вторжения, либо отсрочить его на целый год. Предполагалось, что к тому времени подготовка людей, военной техники и военно-морского, транспорта в Америке достигнет таких фантастических размеров, что окажется возможным выполнять две крупнейших операции — одну на далеком Средиземном море, другую на северо-западе Европы. Бедный Тихий океан — и он пострадает из-за того же Средиземного моря!

Чтобы понять дальнейший ход событий, оставим "исторические конференции" и посмотрим, что происходит в промежутках между ними. Вторжение в Сицилию определяли как операцию с ограниченными целями, предполагалось, что, как только мы захватим Сицилию, Италия испустит дух. Это было бы весьма приятно в политическом отношении и обеспечило бы нам воздушные базы. Но после первых же успехов благоприятно развернувшихся операций раздаются голоса за то, чтобы позволить наступлению проползти на несколько миль вверх по носку итальянского сапога. Совет начальников генштабов принимает соответствующее решение, особо оговаривая, что средиземноморские армии должны продвинуться ровно настолько, сколько нужно, чтобы избежать обстрела из Мессинского пролива, — и ни-ни-ни шагу дальше!

Но на этом этапе истории итальянское правительство и в самом деле капитулирует и, таким образом, миссия, возложенная "исторической конференцией" на вторжение в Сицилию, известное под шифром «Хаски», выполнена.

Казалось бы, настал благополучный конец не только операции в Сицилии, но и всей средиземноморской диверсии. Теперь, когда Сицилия занята и Италия вышла из войны, победоносные союзные армии, и воздушные силы, и флотилии штурмовых десантных судов будут безотлагательно использованы для вторжения через Ла-Манш, решение о котором всех обязывало. Нет сомнений, что немцы, с побежденной Италией на шее, не в состоянии нанести контрудар в Средиземноморье — контрудар, который потребовал бы десантной операции в Сицилии или на отдаленном африканском побережье. Итальянский флот в руках союзников, и англичане полностью контролируют Средиземное море. Таким образом, оставив небольшой оборонительный заслон в Сицилийских горах, можно было все армии и всю авиацию отправить в Англию; туда же потянутся десантные суда, к которым в Англии прибавятся транспортные средства, высвобожденные благодаря укоротившемуся пути из Америки.

Но ничего подобного не произошло.

Почему?

8 сентября 1943 года закрылась Квебекская конференция. Ближайшая конференция состоится только в ноябре, в Каире. А пока что американские и английские генштабы — каждый в отдельности и оба вместе — в качестве Объединенного совета начальников генеральных штабов, действуя как три разные организации и апеллируя к двум главам государств, каким-то образом санкционируют дальнейшее наступление вглубь Италии всеми силами средиземноморского театра военных действий. На этот раз решено продвинуться до Неаполя — и ни шагу дальше, ибо немцы весьма неделикатно вторглись в Рим довольно значительными силами и прогнали наших парламентеров. Захват Неаполя требует еще одной десантной операции (которая и проводится в Салерно с соответствующей потерей десантных судов, вызванной как действиями противника, так и нормальным износом), а следовательно, и большего количества боеприпасов, подлежащих отправке в Средиземноморье.

"Джонни-новички" полностью доказали свою желторотость, испытав крайнее недоумение по поводу того, что происходило в Англии летом 1943 года, вслед за принятием твердого решения устранить все препятствия на пути к вторжению в Европу. Любопытно, что мистер Гарри Гопкинс, который на августовской конференции ссылался на нехватку десантных судов во всем мире, в октябре с удивлением выслушал мой доклад о недостаточном количестве десантных судов в Ла-Манше.

Основным фактором в принятии сентябрьского решения продолжать наступление в Италии — решения, не освященного "исторической конференцией", — был нажим британского премьер-министра и британских генштабов. В знаменитом отчете Маршалла, написанном уже после конца войны, все еще сквозят подозрительность и недоверие, испытанные им в то время: "…нашей целью было избежать такого положения, при котором Италия оказалась бы для нас бездонной бочкой, угрожающей поглотить все ресурсы, накопленные для вторжения через Ла-Манш, подобно тому, как немцы оказались обескровлены в североафриканском походе". Маршалл особо подчеркнул свое заявление тем, что этими словами закончил работу, в которой изложил свою стратегическую концепцию войны в целом.

Итак, Италия уже дышит на ладан, а я, в своем повествовании, уже миновал декабрь 1943 года и очутился в историческом 1944 году. После кровопролитных боев пал Неаполь. Еще одна операция — опять "самая последняя" — намечена в Италии, речь идет о Риме. После Рима — обещает Средиземноморский фронт — мы будем удовлетворены.

Январь подходит к концу. До первого мая — день, назначенный для вторжения через Ла-Манш, — осталось чуть больше трех месяцев. Суда, которые должны перебросить десантные войска, еще не построены. Никто даже не знает, будут ли они готовы вовремя. И все же еще один десант подготовляется и проводится в Средиземном море! Десантные войска продвигаются вверх вдоль берега и высаживаются в Анцио. На сей раз, вся операция организована самим Черчиллем. Он обдумал ее, поправляясь после воспаления легких в африканском городе Марра-кеш, и вся подготовка не заняла и трех недель. По плану, к десантным войскам должна присоединиться колонна сухопутных войск, которая прорвется в Анцио с суши, через Кассино и горы. 22 января войска союзников высадились в Анцио, а неделю спустя Союзный верховный главнокомандующий в Средиземноморье и главнокомандующие средиземноморскими действующими силами, генеральные штабы обеих стран и их правительства — все уже знали, что наступление в Италии замерзло: сухопутная колонна остановлена в развалинах Кассино, а десантная операция локализована в Анцио. Теперь, ради престижа, нам нужно цепляться за Анцио; нужно, чтобы колонна прорвалась через Кассинский горный проход. После многих месяцев кровопролитных боев и гибели многих тысяч жизней десантные и сухопутные войска, наконец, соединяются.

Весь итальянский поход, с военной точки зрения, не имел никакого смысла. А к концу — даже военно-политического смысла не осталось. В июне, когда мы ворвались в порт Шербур, на всех улицах еще висели весьма эффектные плакаты германского министерства пропаганды, на которых была изображена улитка, ползущая по носку итальянского сапога. На одном роге улитки развевался британский флаг, на другом — американский, и надпись разъясняла, что настоящая улитка двигалась бы быстрее, нежели союзные войска в Италии.

С исторической точки зрения произошло, по-видимому, вот что: британский квартербек мчался со всех ног, чтобы забить мяч в Балканские ворота. Он был задержан сначала Рузвельтом, который повис на нем и сумел заставить его снизить темп; но при этом Рузвельт сам чуть-чуть не был затащен на штрафную площадку. Затем, на декабрьской конференции в Тегеране, Сталин тоже прыгнул на спину резвого бегуна и почти, но не совсем, принудил его стать на колени, поставив вопрос о вторжении через Ла-Манш ребром: да или нет. Но даже с насевшими на него Сталиным и Рузвельтом Черчилль все же ухитрился протащиться еще несколько шагов. По странной иронии судьбы, потребовался Гитлер, чтобы свалить на землю британского чемпиона — на линии защиты в Анцио, — тем самым он предрешил свою собственную гибель через год с небольшим среди развалин Берлина. Если бы Гитлер допустил успешное развитие наступления в Анцио, планы вторжения через Ла-Манш, быть может, навсегда были бы похоронены, и конец войны отодвинулся бы еще на год.

С единственной целью доказать, что англичане великая нация, которую можно сбить с ног, но никогда, никогда нельзя нокаутировать, британский генштаб и его генералы кое-как наскребли войска и боеприпасы для последнего наступления в Италии в самый канун победы над Германией. Именно «наскребли», ибо фельдмаршал Александер использовал поляков, французов, бразильцев, канадцев и, разумеется, американцев и англичан для продвижения в Апеннинах. В конце апреля 1945 года ему удалось форсировать реку По и подойти к Триесту на расстояние удара раньше, чем раздался свисток судьи. Триест — это порог Балкан.

Почему англичане так хлопотали о вторжении в Германию через Балканы, об этом я скажу позже. Здесь же достаточно сказать, что к концу 1943 года эта тяга англичан на Балканы была для нас всех очевидна. Балканы были тем магнитом, на который, как бы вы ни встряхивали компас, неизменно указывала стрелка британской стратегии.

С самого начала и до самого конца эта заинтересованность англичан в Балканах была силой, которая постоянно противодействовала американской военной стратегии на европейском театре войны. Эта заинтересованность так далеко завела Англию, что ее премьер-министр, агитируя за вторжение на Балканы, даже пустил в обращение лживую формулу собственной чеканки, назвав самые неприступные и легче всего обороняемые горные преграды на континенте "уязвимым подбрюшьем Европы".

Черчилль не всегда мог обуздать свои желания и частенько переступал границы истины: в начале войны, чтобы добиться помощи США, он обратился к колеблющейся Америке с пресловутой фразой: "Дайте нам оружие, и мы работу выполним". И Черчилль и все, посвященные отлично знали, что нет на свете такого оружия — за исключением разве еще не открытой тогда атомной бомбы, при помощи которого Англия могла бы одна выполнить работу. И не было никаких оснований требовать этого от Англии.

У Англии было явное желание обрушиться всей тяжестью объединенных англо-американских вооруженных сил на Балканы. С другой стороны, к концу 1943 года с полной ясностью обнаружилось ее решительное нежелание пересекать Ла-Манш.

В этом пункте, по крайней мере, за столом конференции, у нее находились единомышленники среди американцев. Вторжение через Ла-Манш, как таковое, имело могущественных противников на самых видных постах не только в Англии, но и в Америке.

Прежде всего — высшее командование американскими военно-воздушными силами. Генерал Арнольд возглавлявший американскую авиацию и одновременно состоявший членом Совета начальников генеральных штабов, все еще верил, что Германию можно принудить к капитуляции одними бомбардировками с воздуха если только ему удастся выговорить для нужд авиации достаточное количество людей и военных материалов и добиться приоритета над остальными родами оружия. И сам он, и его генералы, и офицеры для связи с прессой боролись против вторжения — тонко, но решительно — настаивая на необходимости всемерного укрепления военно-воздушных сил. Они всегда высказывались за оттяжки и отсрочки, чтобы выиграть время и, дождавшись новых самолетов и обучив новые кадры летчиков, обрушить их на Германию. Побуждало их к этому, по-видимому, искреннее преклонение перед своим родом оружия, а также личное честолюбие. Они вели военно-политическую игру, в уверенности, что если им удастся победить Германию одними воздушными атаками, авиация автоматически займет первое место среди остальных родов вооруженных сил.

Говоря по чести, никто и сейчас не мог бы решить, были ли они правы, то есть, продолжала ли бы Германия войну, если бы, скажем, пять тысяч тяжелых бомбардировщиков ежедневно обрушивались на нее? Даже когда началось вторжение, самые крупные авиасоединения насчитывали не более тысячи четырехмоторных машин. Требования военно-воздушных сил никогда полностью не удовлетворялись, однако уже за год до вторжения во Францию авиация по своей мощности была далеко впереди других американских военных сил в Англии, и ее командование продолжало настаивать на предоставлении ей преимуществ за счет других родов оружия, — в чем не было бы надобности, сумей она доказать свою правоту.

Американский военно-морской флот был еще менее расположен в пользу вторжения, чем американские военно-воздушные силы. Флот Соединенных Штатов — самый монолитный из родов вооруженных сил и лучше всех умеет отстаивать свои интересы. Он знает, чего хочет, и в любых спорах его представители выступают единым фронтом. Война на Тихом океане — это была их война. Вторжение в Европу означало войну на Атлантическом океане, в которой американский флот не был заинтересован. Война в Атлантике — это был раут, устроенный англичанами, на который американский флот не получил приглашения, и он участвовал в нем неохотно и с недоверием. Его войной была тихоокеанская война, и он не мог от чистого сердца одобрять мировые стратегические планы, требовавшие сначала разгрома Германии, и только после этого Японии.

Эта холодность американского флота в отношении европейского театра войны еще усугублялась личной и профессиональной антипатией, которую американский военно-морской флот питал к английскому флоту, ибо считал его косным, устарелым и сильно перехваленным.

Я отнюдь не хочу сказать, что военно-морской флот Соединенных Штатов преднамеренно саботировал вторжение в Европу. Его адмиралы подчинились решению Рузвельта сначала разгромить Германию. Они были "хорошие солдаты" и не портили игры. Иногда они даже делали крупные вклады в общее дело. Но за столом совещаний они никогда по-настоящему не отстаивали американских интересов на европейском театре войны, а между тем в стычках с англичанами у нас не было более крепких, отважных и надежных воинов, чем адмирал Кинг и другие американские адмиралы. Англичане их побаивались; из всех схваток с ними военно-морской флот Соединенных Штатов всегда выходил победителем.

Пассивное отношение американского военно-морского флота к вторжению в Европу имело еще то последствие, что американской сухопутной армии пришлось буквально вырывать у флота десантные суда, а позднее, для осуществления высадки, его огневую мощь.

Ради сохранения престижа американский военно-морской флот накануне решения о десанте в Европе провел успешную кампанию за недопущение армии к подготовке судов для десантных операций, — как мы видели, американская армия в 1942 году хотела организовать переправу войск через Ла-Манш на собственных судах. Поэтому в 1943 году организация переброски американских десантных войск почти целиком зависела от британского военного флота. Это давало возможность англичанам в категорической форме определять масштабы предстоящего вторжения, по своему усмотрению устанавливая число судов, которое они могли предоставить. И было только одно средство преодолеть это узкое место — получить помощь от американского флота и использовать возможности подведомственного ему американского судостроения. В последнюю минуту узкое место было благополучно пройдено. Но в течение многих месяцев отрицательная позиция американского военно-морского флота служила серьезным препятствием.

Кроме авиации и флота, были в Вашингтоне и другие противники, с которыми армии приходилось бороться. Можно не сомневаться, что некоторые лица, с которыми советовался Рузвельт, употребляли все свое влияние, чтобы сорвать вторжение. Я не могу называть их имен и не знаю их побуждений, но у меня есть косвенные доказательства, что такие люди были. Американский штаб в Англии считал в то время, что неуверенность в Вашингтоне — это карамболь англичан, бьющий нас рикошетом. Я в этом сомневаюсь; в Вашингтоне и без этого всегда достаточно колебаний и неуверенности. Но каковы бы ни были причины, в Соединенных Штатах нашлись влиятельные люди, которые сеяли сомнения и тревогу, и их голоса еще громко звучали за каких-нибудь два месяца до начала вторжения. Только железная воля Рузвельта заставила их умолкнуть.

Теперь, когда все уже позади, легко забыть о том, что в 1943 году и со стороны весьма авторитетных военных кругов не было недостатка в предостережениях. По мнению многих военных специалистов, успешное вторжение в "европейскую крепость" было попросту невозможно. «Джонни-новичков», ратовавших за его осуществление, не только упрекали в наивности и недомыслии, но называли хвастунами… или храбрецами, — это уж зависело от отношения.

Естественная тревога военных о том, осуществимо ли и желательно ли вторжение через Ла-Манш с чисто военной точки зрения, поддерживало англичан в их особой позиции в отношении войны на континенте.

Как во всяком «выигрышном» деле, позицию англичан можно было защищать с многих точек зрения и каждый раз приходить к одному и тому же выводу. Одним из таких аргументов было желание Англии выиграть войну с возможно меньшим количеством жертв, а англичане — и притом вполне искренно считали, что только ценой тяжелых потерь они могут взять штурмом французское побережье и разбить германскую армию. Конечно, каждое государство хотело бы выиграть войну с наименьшей потерей человеческих жизней. Однако желание англичан избежать кровопролития носило специфический характер в соответствии с их особой, чисто английской проблемой. Вот причина, почему англичане так упорно хотели избежать кровопролития: англичане отлично отдают себе отчет в своих политических и экономических неудачах двадцатых-тридцатых годов. Среди мыслящих англичан немало сторонников мнения — и они составляют влиятельный интеллектуальный блок, что эти неудачи являются прямым результатом потерь, понесенных на полях сражений в первую мировую войну. Согласно одному из важнейших и неотъемлемых принципов, на которых зиждется английское понятие о руководстве нацией, аристократия в критические моменты рискует жизнью в боях и проявлением личного мужества сохраняет руководящую роль. Но общественный слой, из которого Англия черпает своих руководителей, чрезвычайно ограничен; принимая во внимание размеры и ресурсы Британской империи, можно сказать, что круг избранных личностей, предназначенных для этой роли и проходящих в Англии соответствующую подготовку, до смешного узок. Идея пополнения рядов аристократии отдельными выходцами из низших и средних классов вполне реальна и плодотворна, но даже и эта компромиссная мера, позволяющая таланту просочиться сквозь общественный фильтр, не меняет положения: группа лиц, от решений которых зависит судьба пятисот пятидесяти миллионов людей, населяющих Британскую империю, — это почти бесконечно-малая величина.

Поэтому для англичан война при непосредственном участии самих англичан — весьма серьезная проблема. Принцип личного предводительства высших классов требует от этой горсточки людей слишком многих жертв на полях сражений. Пока в маленькой Британии успеет подрасти новое поколение, будет ощущаться нехватка одаренных и подготовленных людей, способных вести дело мирового размаха, именуемое Британской империей, — во всяком случае, так думают англичане. В 1914–1918 годах, во Франции, Англия действительно потеряла катастрофическое число молодых аристократов, а так как по мере того как гибли аристократы, их место занимали наиболее способные представители средних классов, то и они несли огромные потери.

Памятуя об этом, англичане приписывали свои ошибки двадцатых и тридцатых годов в значительной степени тому факту, что они в первую мировую войну позволили убить слишком много англичан. Они сокрушались о "погибшем поколении" в буквальном смысле слова. По их глубокому убеждению, принцип управления Британской империей горсточкой обитателей Британских островов не мог выдержать еще одного опустошения в рядах аристократии. Война в воздухе и на море уносила достаточно жизней, но это все же не то, что длительная и кровопролитная война на суше. Английское правительство страшилось ее, как безнадежный больной страшится исхода своей болезни.

А вот другая, не менее убедительная, аргументация в пользу позиции Англии.

Осенью 1940 года Британская империя была на волосок от гибели, — такой непосредственной опасности она не знала за всю свою историю. Она уцелела чудом, вопреки всем вероятиям. Уцелев, она нашла самое себя. Внутренняя неуверенность, которая была причиной (или следствием) ее неспособности помешать развязыванию второй мировой войны, исчезла, и она действительно объединилась под руководством Черчилля.

Внушительное расстояние отделяло ее от страшных дней, последовавших за дюнкеркской катастрофой. Летом 1940 года все шансы были за то, что немцы завоюют Англию, и Британская империя, как таковая, перестанет существовать; к лету 1943 года, когда русские уже двинулись в обратный поход от стен Сталинграда и Америка, наконец, вступила в войну, для всех, кто способен был заглянуть в будущее, было ясно, что Англия «выскочила». А в таком случае, зачем рисковать? Не все ли равно, продлится ли война еще год, или пять, или все десять? В длительной скачке истории английскому фавориту место было обеспечено.

Позицию англичан можно было рассматривать — что нередко и делали и американцы, и европейцы — еще с другой, более циничной точки зрения. По мнению циников, начиная с 1942 года, англичане спекулировали на русских жизнях и американских долларах, что приносило им вполне приличный банковский процент. Так чего ради спешить? Прибыль, получаемая от русских жизней, заключалась в том, что чем дольше Россия будет воевать, тем слабее она окажется к концу войны, и тем легче будет англичанам оспаривать у русских господствующее положение в послевоенной Европе. Прибыль, которую приносили американские доллары, была еще более непосредственной, ибо вся английская экономика военного времени базировалась на выкачивании средств по ленд-лизу, причем английское правительство, несмотря на «удивление», с которым оно впоследствии встретило его отмену, отлично знало, что это чисто военное мероприятие. Не было случая в истории, чтобы одно государство брало взаймы у другого на подобных условиях.

При анализе побуждений отдельного человека, а тем более целой нации, всегда есть риск переборщить и запутаться в чрезмерных тонкостях. Приведу еще одно соображение, нисколько не противоречащее приведенным выше, но в котором гораздо больше простого здравого смысла.

Военный опыт, накопленный к лету 1943 года, безусловно, говорил против поспешного вторжения в Северо-Западную Европу. Не подлежало сомнению, что в этой операции шансы окажутся на стороне Германии. Предстояло побить германские армии на поле боя, в иных условиях, чем это имело место под Сталинградом и в Африке. До второй мировой войны не было ни одного успешного морского десанта, осуществленного современными, методами ведения войны[11]{11}.

Во время второй мировой войны успеху десантных операций в Африке и Сицилии способствовало удачное начало операций; а кроме того, в обоих случаях армии вторжения встретили лишь слабое сопротивление (со стороны не знающих за кого сражаться французов или уставших от войны итальянцев), либо высадка производилась в незащищенных пунктах побережья (в Африке), либо была использована благоприятная погода (в Средиземном море). А германские укрепления на Атлантическом побережье считались еще более неприступными, чем они оказались на самом деле. Для их усиления в распоряжении противника была рабочая сила и материальные ресурсы целого континента. Поддерживались они авиацией с береговых баз; целые германские армии стояли в резерве и могли быть брошены в любой прорыв.

Поэтому — раз счастье повернулось к нам лицом, и союзники выигрывают войну, — какой благоразумный человек мог высказываться за столь рискованное предприятие, как вторжение через Ла-Манш? В случае провала счастье неминуемо снова отвернется от нас, и Европа потеряет последние проблески надежды. Нам пришлось бы сызнова проводить обширные военные приготовления, а огромные германские армии в Западной Европе, отбив наше наступление, будут брошены против начинающих уставать русских.

Само собой разумеется, что имелись не менее убедительные доводы за вторжение, — американские доводы, которыми руководились Рузвельт и его американские советники.

Суть американских доводов сводилась к тому, что немцев одолеть можно силой и отвагой, и что небезопасно оставлять им свободу действий в их злонамеренных планах, охватывающих целый континент. Это был здравый аргумент, даже вне зависимости от гуманистических побуждений положить конец страданиям многомиллионного населения Европы. Он подкреплялся соображениями, о которых уже была речь: Франция — ближайшая к Америке территория, оккупированная противником; если мы откроем фронт во Франции, для его снабжения понадобятся только укороченные рейсы через Атлантический океан, — а это очень важно, потому что наша вторая война, в Тихом океане, замирает из-за недостатка судов. Наша воля к войне, в соответствии с национальным характером американцев, целиком зависела от быстрого успеха. Она требовала решительной и скорой расправы с врагом. Ведь после войны в Европе нам придется еще довоевывать на Востоке.

Такова была позиция американцев, и она, в конечном счете, восторжествовала. Но англичане никогда полностью не мирились с ней. Много раз они официально соглашались с нами, — но немедленно начинались какие-то махинации, которые сводили на нет нашу победу. К декабрю 1943 года стало ясно, что это не простая догадка, а что таковы факты. Все подтверждало это: именно такая война шла между нами и англичанами.

Американский офицер в Лондоне, естественно, задавал себе вопрос: почему англичанам так везет в этой войне? По всем материальным статьям людские ресурсы, деньги, военное снаряжение — мы были главными партнерами. И на конференциях союзников наша точка зрения всегда побеждала. Почему же мы, американцы, никак не могли добиться выполнения принятых решений?

В общих чертах ответ заключался в том, что в борьбе между силой, энергией и невежеством молодости, с одной стороны, и умом, опытом и упрямством старости, с другой, старость часто одерживает победу. Мы платились за свою молодость. Наша задача требовала теснейшего сотрудничества с иностранной державой, а мы к этому были совершенно неподготовлены. Не только мы, «Джонни-новички», но все американцы — и дома, и за границей.

Американцы были более сведущи в военной науке, чем их английские коллеги, — но полные неучи по части дипломатии, парламентской процедуры и аргументации. Мы были беспомощны в дебатах с англичанами, — многие видели их впервые в жизни, — а англичане не похожи на нас, американцев, и делают все по-своему, не так, как мы. Между тем наши английские коллеги располагали значительным контингентом военных и штатских, обладающих интернациональным политическим опытом, из среды которых они набирали команду для игры с нами. Они привыкли иметь дело с иностранцами и умели добиваться своего — в собственной империи, как, например, с канадцами и австралийцами, а также с иностранцами за пределами империи. У них за плечами был вековой опыт. Мы же, в сущности, не имели никакого.

Но у англичан были и более конкретные преимущества перед нами. По моему мнению, их важнейшим преимуществом был контроль над информацией, на основании которой принимались решения.

Решения на "исторических конференциях" полностью зависели от информации. Мы не могли тягаться с англичанами, во-первых, в подаче материала; а во-вторых, что гораздо важнее, — в обеспечении сведений из первоисточников и в их анализе.

Для ведения войны необходимы два вида информации: сведения о противнике и сведения о собственных ресурсах. Во всем, что касалось европейского театра войны, англичане имели на 100 % непроницаемую, герметически закупоренную монополию на разведку противника; эта монополия была официально признана на одной из первых конференций Совета начальников генштабов; решением конференции ответственность за разведку противника в Европе возлагалась исключительно на англичан. Сколько дивизий у немцев? Какова их численность, какова их боеспособность в том или ином случае? Сколько танков производит Германия, сколько самолетов выпускает в месяц, где расположены действующие аэродромы? Каковы германские запасы нефти? Талантливый ли генерал фон Клюге? Что представляет собой германская линия укреплений на Атлантическом берегу? Во всех этих вопросах единственным авторитетом были англичане. Они были единственным и непререкаемым авторитетом потому, что о нашей военной разведке на континенте и говорить не стоило, а у англичан такая разведка была, и притом образцовая.

Были, кроме того, известные области английской разведки, куда мы и вовсе не имели доступа. Об этом не распространялись, и на прямой вопрос англичане всегда отрицали это, но я категорически утверждаю, что среди англичан циркулировали документы, помеченные только им известным грифом. Этот гриф означал: "Только для английских офицеров". Английская разведка руководствовалась здравым и остроумным принципом, согласно которому лучший способ сохранить тайну — это открывать ее на девяносто процентов и таким образом, чтобы ваши оппоненты думали, что они знают все. Когда ваши оппоненты думают, что они все знают, их легко уговорить успокоиться на этом, удовлетвориться тем, что есть, и больше не приставать. Этот принцип они применяли и к нам. Они ничего от нас не скрывали — по видимости. На самом же деле изрядный запас информации они оставляли при себе, и доступ к нему имели только избранные английские офицеры.

Разведка всегда была; главным козырем Британской империи. Когда дела англичан были так плохи, что хуже некуда, их спасала английская разведывательная служба. После Дюнкерка Англия существовала только за счет "ловкости рук" — скрывая свою слабость от немцев, умело блефируя незначительными силами. Всем этим она была обязана мастерству английской контрразведки — бесспорно, самого активного из основных отделов британского генерального штаба.