Глава пятнадцатая. В заключение — посидим и подумаем

Глава пятнадцатая. В заключение — посидим и подумаем

Зимою 1946 года американский интеллектуальный и политический мир, казалось, разделился на тех, кто думал, что мы должны раскрыть наши секреты научного ведения войны, и тех, кто полагал, что мы должны хранить эти секреты для себя, — на тех, кто был «за», и тех, кто был «против» идеи всемирного правительства. У многих создастся впечатление, что настоящая книга избегала касаться этого вопроса — может быть, именно для того, чтобы ориентироваться против мирового единства в сторону национализма. Я знаю, что подвергаюсь этому риску и называю это риском, потому что считаю преступлением скрывать и засекречивать научные знания и уверен, что всемирное правительство существенно необходимо для цивилизации — и неизбежно. Мои разногласия с интернационалистами 1946 года — это разногласия не принципиальные, а по вопросу о темпах и о том, что считать реальным.

Делиться научным знанием, чтобы весь мир мог им пользоваться, — это естественно, морально и здраво. Но я не думаю, что раскрытие секретов ведения войны может предотвратить ее. Если мы поделимся нашими секретами, это улучшит международную атмосферу, слегка ослабит напряжение. Но это не предупредит третьей мировой войны, если конфликту между Британской империей и Советским Союзом дадут развиваться. А я думаю, что этот конфликт будет развиваться, если только мы в Соединенных Штатах не настоим на создании такого мирового порядка, при котором английский и русский социальный строй могут сосуществовать и постепенно приближаться друг к другу.

В рисуемой мною картине не нашла себе места Организация объединенных наций. Это не потому, что я не считаю ЮНО здравой идеей, но просто потому, что я смотрю на эту организацию только как на орудие. Будет от нее толк или нет, это всецело зависит от того, окажутся ли совместимы основы политики трех главных держав. Их совместимость и есть то, о чем я рассуждаю. Если мы позволим английской и русской политике стать несовместимыми, тогда самая работоспособная ЮНО в мире ничего не сможет поделать. Она превратится в новую Лигу наций. И наоборот, если мы разрешим эту проблему, ЮНО будет функционировать к всеобщему удовлетворению.

Пожалуй, лучше мне прямо высказать свое мнение: ЮНО не может — да и естественно, что не может, — разрешать мировые проблемы. Эти проблемы зависят от трех великих национальных воль, которые нельзя согласовать при помощи какой-либо организации или клочка бумаги. Во время войны международная организация Совета начальников генеральных штабов эффективно работала только потому, что и английская, и американская воли были направлены на разгром Германии. Разногласия между обеими нациями были по вопросу о том, как это надо сделать. Во время мира, если национальные воли России, Англии и Америки совместимы, штабная организация ЮНО может также потрудиться над разрешением ряда проблем типа "как это сделать". Но ЮНО никогда не сможет справиться с проблемами политически решающего масштаба, потому что входящие в нее главные державы не уступят ей пока своего суверенитета.

Я готов также защищаться против обвинения в том, что я стал изоляционистом. Национальная изоляция — это уклонение от участия в мировых делах. Я высказываюсь за участие, а не уклонение. Это само собой подразумевается при всех моих выводах. Я думаю, что идея американского участия в мировых делах (для охраны мира и защиты американских интересов) пользуется теперь всеобщим признанием у американцев. Во всяком случае, ее всюду проповедуют, если не применяют. Я честно стараюсь не навязывать американцам ничего для них нового.

И точно так же я не стараюсь навязать им "дипломатию доллара" или "Американский век" Генри Робинсона Люса. Концепция "Американского века" отличается неясностью, и я не уверен, что понимаю ее, но, грубо говоря, идея ее, на мой взгляд, заключается в том, что в двадцатом веке мы должны занять место Великобритании в качестве хозяина мира. Я против такой попытки. Это полярная противоположность той идее, что мы должны быть слугой мира. Но почему мы должны быть чем угодно, только не самими собой — зрелой нацией среди зрелых наций, с правом на собственное мнение и с обязательством разделять ответственность за управление миром?

В конечном счете, единое всемирное правительство неизбежно и было неизбежным задолго до атомной бомбы. Оно стало неизбежным, когда средства транспорта и связи сократили мир так, что идея всемирного правительства стала осуществимой. Проблема сейчас не в том, должно ли существовать всемирное правительство, но в том, как создать его. Люди моего поколения помнят, сколько бесплодных разговоров было о всемирном правительстве, которое именовалось тогда Лигой наций. Из болтовни оно не родится. И не из добрых намерений. Но единое правительство для всего мира есть логическая необходимость, и я верю, — эволюция принесет нам его, при условии, если человечеству позволено будет эволюционировать мирно. А это — сегодня решаем мы.

Есть и короткий путь к всемирному правительству — тот самый, против которого я возражаю. Это — третья мировая война, война с целью уничтожения той или другой из спорящих сторон. Я против нее потому, что ненавижу войну, и потому, что профессиональное убийство представляется мне противоестественным, дурным делом. Тем, кто склонен считать его хирургической операцией, я отвечу, что, на мой взгляд, — это слишком радикальная операция, чтобы возлагать на нее надежды. И она представляется мне ненужной.

Из опыта второй мировой войны я вынес, в качестве убеждений, во-первых, тот взгляд, что третья мировая война — весьма реальная возможность, а во-вторых, не менее твердую уверенность, что ее можно избежать путем авторитетного проявления воли Соединенных Штатов, направленной к миру. Но если у нас, американцев, не будет осведомленной и единой мировой политики, и если мы не будем применять ее агрессивно, мир поплывет по течению, а в плывущем по течению мире сильные воли британского и русского государств могут так углубить конфликт, что его способна будет разрешить только война на уничтожение одного из противников, подобно тому как война, которую мы только что пережили, была войной на уничтожение врага или нас самих. По-моему, эту третью войну уже ложно изображают как нашу войну.

Я считаю, что мы можем предотвратить ее, если усвоим урок, который должны были извлечь из событий последних трех лет, — урок, гласящий, что мы достаточно сильны и искусны, чтобы навязать нашу волю к миру, если мы знаем, что делаем.

В этом отношении, дело сейчас обстоит как нельзя хуже. Опять, как и после прошлой войны, нас интересует только счастливое настоящеевозвращение домой с войны, возобновление мирной жизни. Экономисты твердят нам, что мы вступаем в новый период небывалого процветания: все, о ком стоит говорить, разбогатеют, и мы можем позволить себе роскошь — какое это должно быть для них утешение! — терпеть у себя неизбежные восемь — десять миллионов безработных. После немногих лет процветания, в течение которых мы оборудуем электрохолодильниками кухни наших средних классов и даже построим несколько домов, доступных по цене только горсточке избранных, — мы, говорят нам те же самые экономисты, можем ждать нового краха, подобного краху 1929 года, пришедшему на смену последнему послевоенному буму, только на этот раз "крах наступит раньше" потому что мир сейчас «подгоняют».

Насколько я могу судить, мы, американцы, верим нашим экономистам в обоих случаях, но, как погода у Марка Твена, это никого не расстраивает. Мы так рады, что война кончилась, что нас по-настоящему даже не тревожат разрушительные возможности атома, о которых мы так много говорим, — по крайней мере это ни из чего не видно. Психологически действие атома свелось, по-видимому, к приятной щекотке наших национальных нервов. Получилось нечто вроде космического детективного романа, но и только, ибо иначе политические организации, особенно тесно связанные у нас с народом, должны были бы больше говорить и делать по этому вопросу. Вместо этого рабочие союзы поглощены стараниями предохранить своих членов от последствий грядущей безработицы, фермеры набивают карманы, пока имеется еще нехватка продовольствия, а ветераны войны думают только о том, как бы вернуться в родные места и найти работу и жилище.

Никто, очевидно, не принимает всерьез авторов передовиц и ученых. Сравнительно не многие американцы, — а говорят, что нас сейчас 130 миллионов, — на себе испытали, пагубное и разрушительное действие войны, причиненное хотя бы такими устарелыми орудиями пытки и разрушения, как те, что применялись нами во второй мировой войне. Для девяноста процентов американцев, — а девяносто процентов — это солидное большинство, — война есть нечто такое, что доставляет каждому работу — и кое-какие неприятности — с вознаграждением, какое ему и не снилось, независимо от того, кто он миллионер, фермер, фабричный рабочий, девушка-служанка или проститутка. Мертвые погребены, а могильные кресты, — если на их могилах действительно есть кресты, — не голосуют. Мнение ничтожного меньшинства, состоящего из солдат, видавших виды в бою, тоже в счет не идет. Все, что они говорят, мир готов приписать результатам военного невроза.

Откуда же придет руководство, необходимое нам, чтобы выиграть мир? Я не буду предаваться гаданию, так как вернулся всего лишь полгода назад и большую часть времени был занят писанием этой книги. Но бодрость духа поддерживают во мне следующие мысли.

В 1937 году, когда вторая мировая война по существу уже началась, перечень наших интеллектуальных и моральных ресурсов, с помощью которых мы должны были выиграть войну, был еще более неутешителен. И все же мы ее выиграли. Прошло всего лишь несколько лет, которые промчались, как несколько часов, и мы нашли в себе достаточно здравого смысла, чтобы вступить в войну за спасение собственной жизни. И тогда, буквально в течение нескольких месяцев, мы заложили основы самых могущественных вооруженных сил, какие знает история человечества. Не гений создал и повел за собой эти непобедимые силы — в том смысле, как Наполеон создал и вел армии, с которыми некогда завоевал Европу. Непобедимость американского оружия — это детище всего американского народа, его мускулов, его мозга, его души.

Никто не мог бы предсказать все это в 1937 году. И точно так же, я думаю, никто не предскажет, как американский народ встретит кризисы, которые развернутся в течение ближайшего десятилетия. Но мы знаем теперь, что мы способны возвыситься до великих достижений. Мы умеем брать себя в руки, и мы не преминем это сделать, если только, освободившись от похмелья после второй мировой войны, поймем, что делают с нами и что можем сделать мы.