ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Познавая лес, можно развить в себе чувство, которое, наверное, было у всех первобытных людей. Я бы назвал его инстинктом джунглей. Он может выработаться, если только ты постоянно соприкасаешься с дикой природой, и она, воздействуя на твое подсознание, вырабатывает обостренное ощущение опасности.

Не раз мне удавалось избежать беды, действуя совершенно бессознательно, руководствуясь непонятно откуда взявшимся наитием, которое предупреждало меня о грозящей опасности. Это предчувствие отвращало меня от прогулки по улице, где через минуту взрывалась бомба; оно заставляло меня отойти от угла здания, которому было суждено через секунду рассыпаться на куски, или выйти из-под кроны дерева, в которое в следующую же минуту ударяла молния. Какова бы ни была опасность, избежать ее человеку помогал инстинкт, который позволял как бы предчувствовать беду.

Правда, это были ситуации, когда человек был настроен на то, что ему предстоит встретиться с неожиданным. В истории о тигре-людоеде из Чоугара я уже приводил два таких примера. Тогда меня тоже спас инстинкт. Но все же мое внимание с самого начала уже было сконцентрировано на необходимости не быть застигнутым врасплох. Я понимал, что тигр подкарауливает меня, инстинкт только подсказал мне, что он устроил засаду над скалой, под которой мне предстояло пройти. Теперь я хочу рассказать о случае, когда инстинкт джунглей позволил избежать случайной опасности, о существовании которой я даже не мог подозревать.

Обычно зимой я охотился на замбаров и читалов для жителей нашей деревни. Однажды днем к моему дому явилась делегация индийцев, которые напомнили мне, что я уже очень давно не позволял им полакомиться дичиной, и попросили добыть им оленью тушу к какому-то местному празднику, который они собирались отметить на следующее утро.

Погода стояла сухая, и подобраться к дичи было не просто. Поэтому я выследил и подстрелил оленя, только когда уже стало темнеть. Решив, что время позднее и тащить его в деревню не стоит, я прикрыл тушу ветками, чтобы ее не уволок леопард, медведь или кабан, и пошел домой, намереваясь вернуться наутро с носильщиками.

В деревне был слышен мой выстрел, и когда я подошел к своему дому, перед ним уже стояло десять или двенадцать мужчин с веревками и бамбуковыми шестами. Я сказал им, что убил оленя, и предложил встретиться наутро у окраины деревни, чтобы пойти за ним в лес. Но люди горели желанием принести оленя немедленно. Они сказали, что готовы пойти за ним сами, если я объясню поточнее, где спрятана туша. Обычно, если я выслеживал оленя для деревни, а не для себя, я делал по дороге заметки, по которым потом можно было найти тушу. Жители деревни прекрасно знали лес, и стоило мне только назвать им место на просеке или на звериной тропе, как они отправлялись по следу и находили мясо. Эта система не подводила меня никогда. Однако именно в этот раз, оттого что ночь была темной и безлунной, я поленился оставить вешки. Люди же мечтали разделать тушу еще сегодня, чтобы к утру приготовить угощение для праздника, и мне не хотелось их обижать. Поэтому я велел им идти к просеке Повальгар в двух с половиной милях от деревни и ждать меня у подножия старого дерева, служившего всем известным ориентиром. Мужчины вышли из моего двора, а я присел выпить приготовленную Мэгги чашку кофе.

Когда идешь по лесу один, двигаешься гораздо быстрее, чем в компании. Поэтому я не очень торопился, и когда взялся за ружье снова, было уже совсем темно. В тот день я уже успел «намотать» несколько миль по лесу, но уставшим себя не чувствовал и был готов пройти еще миль пять или шесть. Мужчины из нашей деревни шли быстро, но все же я догнал их еще до того, как они дошли до старого дерева. Найти оленя труда не составило; его подвесили на шесты, и я повел всю партию кратчайшим путем, надеясь сократить полмили. Домой я вернулся только к ужину. Я попросил Мэгги сразу же накрыть на стол, решив, что приму ванну перед самым сном.

Раздеваясь для купания, я страшно удивился, обнаружив, что мои легкие прорезиненные ботинки, так же как и ноги, перемазаны красной грязью. Я слежу за ногами, поэтому было ясно, что поранить их и не заметить этого я не мог. Мелочи имеют свойство иногда оседать в памяти, не будучи осознанными, а память, в свою очередь, сигналит нервам и мозгу, в котором хранится информация. Поэтому в самый неожиданный момент нужная информация, повинуясь какому-то бессознательному усилию с нашей стороны, вдруг всплывает — имя какого-то человека, название населенного пункта или, как в этом вот случае, объяснение того, где я испачкал ноги.

В те дни, когда железная дорога до станции Катгодам еще не была построена, главный путь к горам проходил по проселочной дороге мимо нашего дома и через мост над рекой Боар. В трехстах ярдах выше моста дорога сворачивала влево. А справа от поворота в то время, которое я описываю, на этот проселок выходила просека Повальгар. Еще через несколько сотен ярдов проселок выходил на линию, по которой сегодня проложено Повальгарское шоссе. В пятидесяти ярдах от моста вправо от проселка уходила тропа, поднимавшаяся к северу в сторону Кота. Участок проселка между поворотом и развилкой пролегал по низинке. Тяжелые повозки разъездили колею в этом месте так сильно, что она буквально утопала дюймов на шесть в красной глиняной жиже. Чтобы не идти по грязи, пешеходы протоптали слева от проселка, между колеей и лесом, тропинку. На протяжении тридцати ярдов дорога и тропинка проходят над водопропускной трубой — кульвертом — частью старого канала. Для того чтобы повозки не свалились с дороги в канал, проселок в этом месте огорожен небольшим парапетом шириной один фут и высотой восемнадцать дюймов. Канал давно уже не используется по назначению, а у нижнего его края, который ближе к узкой пешеходной тропинке, имеется ровный песчаный участок в восемь — десять квадратных футов, расположенный на одном уровне с дорогой.

Я вспомнил, что, догоняя мужчин из нашей деревни, я, как обычно, стал обходить грязный участок по тропинке. Однако, дойдя до канала, почему-то сошел с нее, пересек дорогу слева направо, шлепая по жидкой грязи, взобрался на правый край проселка и двинулся по нему. Пройдя канал, я пересек дорогу еще раз и вернулся на тропинку. Почему я так маневрировал? С момента выхода со двора и до самой встречи с нашими людьми возле дерева я не слышал ничего, что давало хоть малейшее основание подозревать что-то неладное. Видеть я тоже ничего не мог, так как было темно. Но почему я все-таки обошел канал справа, а не слева, по тропинке?

Я уже писал выше, что с тех пор, как мне удалось обнаружить источник страшных звуков, которые так пугали в лесу Дансая, я взял за правило доискиваться до причин всего, что кажется мне в джунглях таинственным и непонятным. Здесь было явно что-то не так, и я решил отыскать разгадку. Поэтому рано утром, еще до того, как по дороге снова двинулись повозки, я отправился к каналу.

Отправляясь вчера без меня за оленем, мужчины шли по дороге толпой. У окраины деревни к ним присоединилось еще трое. Тогда их стало четырнадцать. Дальше они пошли гуськом через мост над рекой Боар до грязного участка. Они обошли его по тропинке, пройдя мимо канала, и сошли с проселочной дороги у поворота, направляясь к просеке. Вскоре вслед за тем на тропе, идущей со стороны Кота, появился тигр, разрывший землю у кустов рядом с развилкой. Он пересек проселок и пошел по тропинке. В этом месте следы тигра накладывались на следы людей. Когда тигр подходил к каналу, я как раз вступил на мост. Мост был железным, и тигр не мог не слышать моих шагов: шел я быстро и шаги гулко разносились в округе. Когда тигр убедился, что я не сворачиваю на дорогу к Кота, а догоняю его, он ускорил ход, свернул с тропинки и залег на песчаном участке у нижнего края канала слева от него всего в одном ярде от тропы. Я двигался прямо по следам тигра, и всего в пяти ярдах от того места, где залег зверь, мне вдруг пришло в голову перейти по грязи на правую сторону проселка и по ней пересечь канал. Затем я опять вернулся на тропинку. И все эти манипуляции я проделал совершенно бессознательно, даже не подозревая, что ухожу от опасности оказаться всего в ярде от его носа.

Правда, я думаю, что, если бы я и продолжал идти по левой стороне, я вполне мог бы пройти мимо зверя целым и невредимым. Тигр видел, что: 1) я уверенно шел своей дорогой; 2) я не подавал звуковых сигналов; 3) я не делал угрожающих движений. А сам тигр не имел намерения на меня нападать. Но если бы, проходя мимо, я остановился, чтобы прислушаться к лесным шорохам, кашлянул бы или чихнул, высморкался или перебросил ружье с одного плеча на другое, тигр мог бы не удержаться и броситься вперед. Мое подсознание не было готово рисковать, и, повинуясь инстинкту джунглей, я избежал встречи с опасностью.

Не могу сказать точно, сколько раз этот инстинкт спасал меня. Но, судя по тому, что за все годы, что я провел в джунглях, мне пришлось лишь однажды столкнуться со зверем лоб в лоб, полагаю, что инстинкт джунглей всякий раз срабатывал вовремя, чтобы обеспечить мою безопасность, или, скажем, мой ангел-хранитель всегда был со мной.