Последний поход «Безупречного»

Последний поход «Безупречного»

В первой половине дня 26 июня вышел из Новороссийска и эскадренный миноносец «Безупречный». Это был его шестой поход: трижды эсминец прорывался в уже блокированный Севастополь и теперь третий раз — с 23 июня — шел в Камышевую бухту. Последний прорыв в Южную бухту Севастополя эсминец совершил в ночь с 20 на 21 июня под огнем немецких батарей, установленных в районе Бартеньевки и Братского кладбища Северной стороны.

«Безупречный» в ту ночь доставил пополнение, боеприпасы, бензин и продовольствие. На эсминец было принято 640 раненых и 158 жителей Севастополя. На обратном пути самолеты противника трижды налетали на корабль, но все атаки были успешно отбиты.

26 июня, когда я прибыл на причал, на борт «Безупречного» уже погрузили боеприпасы, продовольствие и приняли около 400 бойцов и командиров из 142-й стрелковой бригады.

С командиром корабля капитан-лейтенантом Петром Максимовичем Буряком я не раз встречался еще в осажденной Одессе и знал его хорошо. В боях под Одессой Буряк проявил себя смелым и решительным командиром корабля. Доводилось мне тогда бывать и на эсминце, и всегда краснофлотцы и старшины интересовались положением дел в осажденной Одессе — расспрашивали, как воюют в морской пехоте под Одессой посланцы эсминца: около 25 краснофлотцев и старшин с «Безупречного» добровольно ушли в отряды морской пехоты.

Петр Максимович Буряк встретил меня, как всегда, приветливо глядя добрыми глазами из-под нависших бровей, доложил:

— Товарищ член Военного совета, все принято на борт эсминца. Батальонный комиссар Усачев заканчивает беседу с прибывшими красноармейцами и командирами сто сорок второй стрелковой бригады.

Василия Ксенофонтовича Усачева я знал с первых дней войны. Он был в числе тех, кто в канун войны готовился к сдаче государственных экзаменов в Военно-политической академии имени В. И. Ленина. Но держать экзамен в академии не пришлось. Вместе другими его послали на флот, многие из выпускников академии были назначены комиссарами на корабли в части морской пехоты.

И уже в трудные первые месяцы войны они выдержали экзамен политической зрелости, оправдывая личной смелостью, убежденностью в нашей победе звание комиссара ленинской закалки.

Многих я запомнил в те трудные дни войны. Прошло немало лет. Но образы славных и верных сынов нашей партии, большинство из которых отдало свою жизнь в борьбе с фашизмом, всегда встают перед моими глазами, когда вспоминаются военные годы…

Василии Ксенофонтович Усачев умел находить контакт с людьми, чутко улавливать настроение окружающих. Однажды мне довелось быть на эсминце «Шаумян», где он был комиссаром — на «Безупречный» его назначили незадолго до описываемых событий. Я выслушал тогда его доклад. Усачев обстоятельно сообщил о делах, нуждах, настроениях, думах не только личного состава корабля, но и бойцов и командиров из пополнения, отправляемого на кораблях в осажденный Севастополь. Помню, что внимательно слушал рассказ Василия Ксенофонтовича о тяготах, которые выпадают на долю раненых, ожидающих эвакуации из блокированного Севастополя. Удивила его память. Подробный доклад он делал по небольшим заметкам в блокноте. Отдельные положения, вопросы, выдвинутые Усачевым, были учтены в работе Политуправления и тыла флота и помогли мне как члену Военного совета флота познать и понять то, что не всегда мог увидеть и узнать сам.

Усачев умел вселить бодрость в тех, кто поддавался порой унынию. Краснофлотцы и старшины любили его, а командиры уважали за прямоту, принципиальность и справедливость. Особенно сроднили комиссара с экипажем последние походы в осажденный Севастополь.

Батальонный комиссар в беседах с личным составом и с красноармейцами и командирами, идущими в Севастополь, ничего не скрывал, говорил правду об обстановке в базе. Многие из нас в те трудные дни считали, что только суровая правда поможет бойцам успешно выполнить стоявшие перед ними задачи.

Только ночью «Безупречный» вернулся в Новороссийск из Камышевой бухты, доставив около 600 раненых и более 100 жителей Севастополя.

Раненые, эвакуированные женщины и дети, как всегда, были размещены по кубрикам и в каютах. Свободные от вахт краснофлотцы и старшины ухаживали во время перехода за ранеными. В часы затишья разносили обессиленным людям горячий чай.

С приходом в Новороссийск члены команды эсминца становились санитарами, выносили раненых с корабля. Времени для отдыха в последние дни у них не было. Часть личного состава сразу же приступала к приемке топлива, снарядов для зенитных орудий, продовольствия. Так было и на этот раз.

— Вся усталость проходит, как вспомним, что видели в Камышевой бухте, — рассказывал Буряк. — Раненые лежат на берегу, ждут, когда придут корабли. Артобстрел не прекращается ни днем, ни ночью, а днем еще фашистские самолеты на бреющем поливают свинцом…

На верхней палубной надстройке среди ладных и крепких краснофлотцев артиллерийского расчета я увидел юношу-подростка в чуть мешковатой, просторной для него парусиновой рубахе-голландке. Это был семнадцатилетний сын командира эсминца Володя.

Я спросил у Буряка, почему он не оставил сына в Новороссийске.

— С ним трудно теперь разговаривать, а заставить уйти с корабля невозможно. Володя за последние походы повзрослел. И ни при каких обстоятельствах он не останется… И, посмотрев на меня пристально, добавил:

— Не беспокойтесь, товарищ дивизионный комиссар, мы вернемся, все будет в порядке.

После небольшой паузы, как бы рассуждая с самим собой, он продолжил:

— Если я оставлю Володю на берегу, то на корабле могут подумать, что командир побаивается нового похода, опасается, что не вернемся. Я хочу, чтобы ни у кого не было сомнений и все верили, все были убеждены, что мы и на этот раз прорвемся в Камышевую бухту, выполним задание Военного совета флота, доставим, как всегда, все необходимое в родной Севастополь, возьмем раненых, женщин, детей и вернемся в Новороссийск.

Я слушал и ничего не мог возразить против правильных, как мне тогда казалось, доводов командира корабля.

На корабль Володя попал следующим образом. Как-то он сказал отцу, что ребята собираются идти добровольцами на фронт. Отец знал, что Володя исполнит задуманное, и попросил у командира дивизиона разрешение принять сына к себе на корабль юнгой. Комдив Г. П. Негода разрешил. Володя с радостью служил под командованием отца. Юноша плавал уже несколько месяцев и выполнял обязанности второго наводчика 37-миллиметрового автомата. Свои обязанности юнга выполнял безупречно, службу нес наравне со всеми, скидок отец не делал ему никаких… Володя был трудолюбивым, сообразительным и неунывающим пареньком и всем пришелся по душе. Ровное отношение Петра Максимовича к сыну, как к каждому краснофлотцу, еще больше укрепило уважение и любовь экипажа к требовательному и справедливому командиру корабля.

Истекали последние минуты до ухода эсминца в море. Подошел комиссар. Он был обеспокоен отсутствием газет и почты, которую должен доставить «Безупречный» в Севастополь. Усачев досадовал так, будто по его вине не пришла машина из Сочи, где печатался «Красный черноморец».

Узнав, что почту и газеты доставит «Ташкент», который выйдет несколько позднее, он облегченно вздохнул.

— Ну, тогда все в порядке!

Вид у Усачева был усталый. Он доложил, что командир и комиссар 142-й стрелковой бригады обратились к нему с просьбой рассказать о положении в Севастополе. Усачев поведал им о том, что знал, что видел накануне, сказал, что в Севастополь входить уже нельзя — корабль войдет в прилегающую к нему Камышевую бухту. Говорил о том, что Верховный Главнокомандующий в своей телеграмме севастопольцам поставил их борьбу в пример для всей Красной Армии и советского народа. Усачева спрашивали и о том, где можно прочитать телеграмму, посланную севастопольцам.

Комиссар показал бойцам флотскую газету с помещенной в ней телеграммой, прочел и передовую «Правды».

«Весь советский народ, — писала „Правда“, — народы свободолюбивых стран следят за ожесточенным сражением, которое ведет севастопольский гарнизон, отражая бешеные атаки врага. Фашистские разбойники делают отчаянную попытку сломить боевой дух защитников города. Военные моряки, морские летчики в тесном взаимодействии и содружестве, бок о бок с доблестной Красной Армией отражают бесчисленные атаки врага, его авиации, танков, пехоты. Стойкость защитников Севастополя, их мужество, их доблесть — бессмертны. На подобный героизм способны только люди, которым свобода, честь, независимость и процветание своей Родины превыше жизни.

Бок о бок стоят здесь и держат оборону моряк, красноармеец и летчик. Взаимная выручка, помощь, поддержка, совместный удар по врагу делают их непобедимыми. Самоотверженная борьба севастопольцев — это пример героизма для всей Красной Армии, для всего советского народа»[6].

Когда статья была прочитана, раздались голоса бойцов:

— Тяжело им. Не зря их борьбу поставили в пример армии и народу.

— Будем выручать севастопольцев.

Мы все знали, что поход эсминца будет трудным, и никто не питал никаких иллюзий. Однако все были уверены, что экипаж «Безупречного» и на этот раз выполнит свой долг и благополучно вернется.

Я не смог и подумать в ту минуту, что в последний раз вижу жизнерадостных отважных моряков, в последний раз жму руку замечательным людям — командиру эсминца Буряку и комиссару Усачеву…

А к вечеру 26 июня, возвратившись в Новороссийск, из радиограммы командира лидера «Ташкент» я узнал о гибели «Безупречного»…

Спустя два дня в кают-компании «Ташкента» встретился я с комендором Иваном Чередниченко и сигнальщиком Гавриилом Сушко — единственными, кого подобрала подводная лодка недалеко от места гибели «Безупречного».

Чередниченко, заметно волнуясь, сразу же спросил меня:

— Товарищ член Военного совета, кого из наших еще спасли?

Он ждал от меня добрых вестей, но я не мог порадовать его, так как с момента ухода «Безупречного» из Новороссийска о судьбе экипажа мне было известно только, что эсминец погиб. Я ответил, что он и Сушко первые, кого удалось спасти.

— А разве до нас никого не подобрали?

— Насколько мне известно — нет…

Чередниченко изменился в лице. Руки его, лежавшие на столе, нервно подрагивали. Прошло несколько минут в молчании. Успокоившись, Чередниченко стал медленно рассказывать:

— Двадцать шестого июня утром наш корабль вышел из Новороссийска с боеприпасом и пополнением для Севастополя. С нами были бойцы-сибиряки, около четырехсот человек, и пятнадцать медицинских сестер вместе с врачом. Утром шли хорошо, до обеда даже не было разведчика. Пока было возможно, нас прикрывали истребители. А после полудня налетели бомбардировщики. Атаку мы отбили, бомбы фашистские самолеты сбросили далеко от корабля. Но мы все время были в боевой готовности. После ужина нас снова атаковала группа самолетов, и эту атаку мы отбили. Один «юнкерс» не вышел из пике и врезался в воду. А через несколько минут мы увидели, что на нас со всех сторон идут самолеты. Это был звездный налет большой группы «юнкерсов». Огонь мы открыли вовремя. Но вражеским самолетам все же удалось сбросить бомбы на корабль. Одна бомба упала между ходовым мостиком и трубой, вторая попала в кормовой мостик… После первых двух эсминец переломился, корма стала погружаться в воду… И в это время в корабль попала третья бомба…

Чередниченко умолк, видно было, как трудно ему рассказывать. Мне стало понятно, почему мы не получили от «Безупречного» радиограммы: все было выведено из строя одновременно.

— Вместе с другими матросами, — продолжал Чередниченко, — я очутился под щитом носовой пушки, кое-как вынырнул из-под него. Когда всплыл, носовая часть эсминца уже скрылась под водой, а кормовая, полузатопленная, еще плавала. Я ухватился за плавающий рядом аварийный брус, чтобы не попасть в водоворот. Дым почти не рассеивался и держался большой шапкой над нами… В мазуте плавали краснофлотцы, красноармейцы, командиры. Шлюпки были разбиты… Чередниченко снова замолк.

— Может быть, вы отдохнете, а потом продолжите? — предложил я.

— Нет, нет, — торопливо ответил он, — мне будет легче, если я сразу расскажу все, как было.

…После того как под водой скрылась корма корабля, Чередниченко увидел несколько самолетов, летевших на бреющем полете. Они пронеслись над местом гибели корабля, расстреливая плававших людей. При виде огненных следов от трассирующих пуль Чередниченко невольно прятал голову под аварийный брус. Наглотавшись морской воды, перестал прятаться. Все старались держаться ближе друг к другу. Многие были ранены, просили о помощи. Они не могли ни плавать, ни держаться на воде…

— Не помню по времени точно, но, наверное, минут через тридцать-сорок после гибели нашего корабля мы увидели идущий к нам полным ходом лидер. Это всех обрадовало. Мы подбадривали друг друга, но радость была недолгой. Когда «Ташкент» стал подходить к нам, снова налетели фашистские самолеты и стали его бомбить. Бомбы взрывались недалеко от корабля, — там, где плавали люди. От взрывов многие гибли. Всем стало ясно, что и «Ташкент» может быть потоплен. Вместе с нами плавал комиссар Усачев. Военком, держась на воде, говорил нам: «Надо „Ташкенту“ уходить в Севастополь, а то и его потопят». Все с комиссаром согласились. Мы начали кричать и показывать руками на запад: «На „Ташкенте“! Уходите скорее в Севастополь!» Кричали Сушко, я и другие краснофлотцы. А старший краснофлотец Александр Пирожков, киевлянин, дальномерщик, выпрыгивал из воды, взмахивал руками и кричал: «Отходите! Отходите!». «Ташкент» маневрировал, потом отошел от нас, а через некоторое время возвратился, но его опять стали бомбить. С лидера нам сбросили спасательные плоты, пояса и круги, и «Ташкент» полным ходом ушел в Севастополь…

Чередниченко плавал вместе с комиссаром и матросами до рассвета. Утром на воде держалась небольшая группа: комиссар Усачев, помощник командира старший лейтенант Алексей Кисель, командир БЧ-2 старший лейтенант Тимофей Стебловский, сын командира корабля Володя Буряк, старшина Белокобыльский и Гавриил Сушко. Володя все время искал и звал отца и долго не терял надежды, что увидит его среди плававших.

— Мы и сами перекликались с другими группами, спрашивали, где командир, — рассказывал Чередниченко. — Но его не было среди нас. Видимо, он утонул. Мы держались за аварийный лес, разбитые шлюпки, койки, спасательные пояса и круги, которые нам сбросили с лидера. Но были они не у всех… На вторые сутки стала заметнее сказываться усталость. С большим трудом держались вместе, помогая друг другу. Старший лейтенант Стебловский все время подбадривал: «Держитесь, товарищи, „Ташкент“ на обратном пути подберет нас». Он также надеялся, что тральщики будут проходить этим же курсом. Но нас все больше и больше относило друг от друга. В конце концов мы остались втроем: я, Сушко и старшина второй статьи Николай Белокобыльский. После полудня в сорока метрах от нас неожиданно всплыла подводная лодка. Я сразу определил, что это наша «Малютка». Нас заметили. Меня и Сушко подобрали, а Николай Белокобыльский решил, что это фашистская лодка, и бросился в противоположную сторону-

Сигнальщик Гавриил Сушко во время последнего налета находился на сигнальном мостике. Командир корабля Буряк не был ни ранен, ни убит при попадании двух бомб. Он оставался все время на мостике и отдал приказание всему личному составу покинуть корабль.

Володю выбросило за борт взрывной волной. Когда носовая часть корабля погружалась под воду, командир стоял на мостике, и Сушко видел его до самого последнего момента. Краснофлотцы всплыли, но командира уже среди них не было. Со всех сторон слышались голоса: «Где командир?», «Где комиссар?» — «Комиссар здесь, плавает, ищите командира».

Но командира не нашли — он так и не сошел с мостика.

А 29 июня в Новороссийск прибыла подводная лодка «M-118» — Она, как и все лодки, доставила в Стрелецкую бухту авиационный бензин, боеприпасы и приняла раненых. На обратном переходе лодка подобрала мичмана И. Ф. Миронова — секретаря парторганизации «Безупречного».

В тот же день я встретился с мичманом. Этот мужественный моряк продержался на воде более 50 часов.

О гибели эсминца Миронов рассказал примерно то же, что Чередниченко и Сушко.

Во время налета пикировщиков Ю-87 мичман находился на мостике вместе с командиром. После прямых попаданий корабль стал погружаться.

— Командир не был ранен, — дважды повторил Миронов. — Это я хорошо помню. Он мне что-то говорил, но ничего не было слышно в грохоте рвущихся бомб. В последнюю ночь я слышал издалека крики моряков о помощи. Ночь выдалась тихая, было слышно, как кто-то звал: «Плывите сюда, товарищи, помогите комиссару, он тонет». Трудно было нашему комиссару. Его контузило взрывной волной, он плохо слышал. Но все-таки он все время нас подбадривал, заставлял надеяться, что нас спасут. Я долго плавал с помощником командира корабля старшим лейтенантом Алексеем Киселем. Он видел, как «Малютка» кого-то подобрала. Но в это время появился самолет, лодка погрузилась и больше не поднималась. Алексей все беспокоился, не потопили ли лодку…

Утром 29 июня Миронов стал терять сознание. В один из моментов, очнувшись, он увидел, что остался один. Миронов рассказывал, что ему удалось из плававших спасательных кругов и поясов соорудить подобие плота, на котором он и держался. Всплывшая подводная лодка «М-118» подобрала и его.

В июле 1960 года я побывал в Севастополе. Капитан 1 ранга А. И. Малов сказал мне, что комендор с «Безупречного» Иван Григорьевич Чередниченко живет в городе-герое. Я сразу же направился по указанному мне адресу. На окраине Севастополя нашел небольшой домик, только что отстроенный руками Ивана Григорьевича и его семьи. Дом утопал в зелени, комнаты еще пахли краской.

Мы узнали друг друга, хотя после трагических дней июня 1942 года прошло 18 лет.

— Спасибо, что навестили, — обрадовался Чередниченко.

Иван Григорьевич много рассказывал о командире П. M. Буряке — Чередниченко был у него вестовым. Я узнал от него, что жена П. М. Буряка Елена Тихоновна живет в Новороссийске, не раз виделась с Иваном Григорьевичем и всегда просила рассказать о последних часах жизни мужа и сына.

Летом 1962 года в Севастополе я встретился и с мичманом запаса Иваном Федоровичем Мироновым. Он тоже многое сохранил в памяти. Слушая его, я снова и снова вспоминал погибших отважных моряков, с которыми не раз встречался на борту «Безупречного».

Во время работы над книгой «Прорыв» я получил письмо из Одессы. Писал главный редактор издательства «Маяк» Г. Д. Зленко. Он прочитал мою заметку в «Литературной России», где я рассказывал о «Безупречном». В письме были следующие строки:

«В первые послевоенные годы был я двенадцатилетним мальчишкой и весьма интересовался рассказами бывалых людей. Тут как раз вернулся на нашу улицу статный моряк: бескозырка, походочка вразвалку и вся грудь в орденах. Однажды вечером на завалинке он рассказал нам, подросткам, как погиб его корабль. Моряк двадцать восемь часов плавал в море, покуда не был подобран нашими. За это его наградили орденом Красного Знамени. В подтверждение своих слов он показал журнал „Украина“, в котором была напечатана его фотография и рассказывалось о случае с моим земляком.

Позже моряк-коммунист несколько лет работал председателем сельского совета. Нынче он — бригадир комплексной бригады».

Этот рассказ — о бывшем сигнальщике «Безупречного» Гаврииле Тимофеевиче Сушко, первая весточка о нем. Узнал я и его адрес: Киевская область, Мироновский район, село Потоки.

Не скрою: велика была моя радость, когда довелось узнать, это этот мужественный человек жив, здоров и по-прежнему стойко несет трудовую вахту…

У нас установилась переписка. Я получил от Гавриила Тимофеевича несколько писем. Сушко написал, что все время, как вышли из Новороссийска, он находился на мостике. Во время последнего налета он насчитал 63 самолета. Налетали они группами. Среди них были Ю-87 и Ю-88. Взрывной волной Сушко выбросило с мостика метров на 10 от места гибели корабля. Многие из плававших держались за аварийный лес, койки и ящики.

К вечеру поднялась мертвая зыбь, спасавшихся отнесло друг от друга. Трудная была ночь. К утру зыбь утихла. Некоторые были уже настолько ослаблены, что едва держались на воде. Кто еще был посильнее, в том числе и Сушко, вытягивали из державшихся на воде коек простыни и привязывали ими совсем ослабевших людей к бревнам. Но и это не помогало.

«Утром я заметил среди плававших знакомое лицо, — писал Гавриил Тимофеевич. — Вообще трудно было узнать кого-либо: лица у всех покрылись густым слоем мазута. Подплыл поближе и узнал старшину сигнальщиков Трофимова. Я стал звать его, но он продолжал куда-то плыть. Потом он крикнул мне, что выполняет задание командира корабля. Я понял, что Трофимов потерял рассудок…

Прошло еще несколько часов. Я стал терять силы. Нас все меньше и меньше оставалось на плаву. Вдруг услышал крик:

— Подводная лодка!

И я увидел в стороне, метрах в 150, „Малютку“. Обрадовался, бросил бревно и поплыл к лодке. Кричал, но голос был слабым. Проплыв метров 15–20, я почувствовал, меня потянуло ко дну. Всплыл, вернулся к бревну и опять ухватился за него. Но с подводной лодки меня заметили. Ко мне подошли, втащили на палубу. Я был так слаб, что не мог стоять, ноги еле держали…

Появились самолеты, лодка срочно погрузилась. В отсеках были женщины, они оттерли меня от мазута. Я был в одних трусах, меня обмундировали. Тут я увидел Ивана Чередниченко. Он уже спал».

Позже Г. Т. Сушко добровольно ушел в морскую пехоту, был командиром отделения противотанковых ружей. После ранения и контузии, подлечившись, вернулся на Черноморский флот, где прослужил до 1947 года.

В своих письмах Гавриил Тимофеевич пишет, что продолжает трудиться. Вырастил двух дочерей и трех сыновей — все они уже взрослые…

И еще об одном факте хочу я рассказать читателям. Во время работы над рукописью «Прорыв» редактор книги рассказала ребятам московской школы № 664, с которой Издательство ДОСААФ поддерживает тесную связь, о некоторых страницах будущей книги, в частности о трагической гибели «Безупречного». Ребят — тогда они были шестиклассниками — очень тронула судьба Володи Буряка, и они решили присвоить своему пионерскому отряду имя этого отважного юноши.

Я не один раз был у ребят, рассказывал им о подробностях тех незабываемых дней. Юноши и девушки класса имени Володи Буряка с любовью чтут память моряка-комсомольца. На красочно оформленном стенде с фотографией Володи значатся имена лучших учащихся, рассказывается об успехах класса. Ребята под руководством своей учительницы Т. М. Бакшевниковой борются за право быть лучшим в классе имени Володи Буряка. Елена Тихоновна Буряк часто получает письма из школы и отвечает ученикам, называя их: «Мои сыны и доченьки»…

Скоро ребята этого класса закончат школу, и тогда они торжественно передадут имя Володи Буряка первоклассникам.

Так живет память о мужественном юнге в сердцах детей.