Ледяной поход — последний подвиг Корнилова. Кутепов становится крупной фигурой. Деникин против Краснова
Ледяной поход — последний подвиг Корнилова. Кутепов становится крупной фигурой. Деникин против Краснова
Двадцать четвертого декабря Кутепов вступил в Добровольческую армию, прибыв в столицу Донского казачества Новочеркасск.
Здесь со второго ноября сухой старик в очках, с седыми жесткими усами, одетый в штатский костюм, занимался организацией патриотических вооруженных сил. Это был генерал Алексеев, одна из самых значительных фигур злосчастного семнадцатого года. Это он был одним из организаторов давления на императора Николая II в смутные февральские дни, это он разочаровался в руководителях Февраля, это он морально поддерживал Корнилова в августе и тем не менее для спасения армии вступил в соглашение с Керенским, это он арестовал Корнилова в Могилеве. За плечами этого шестидесятилетнего больного человека была, по сути, уже вся жизнь. Он предчувствовал близкую смерть и считал, что сейчас делает "свое последнее дело на земле". Он был не дворянином, а сыном сверхсрочного солдата. Воевал на трех войнах, еще с далекой русско-турецкой, осененной участием Александра II, наследника престола будущего императора Александра III, генералов Скобелева, Драгомирова, Гурко. Алексеев видел и цветущую страну, и разбившуюся державу.
Дон представлялся ему богатой и обеспеченной собственными вооруженными силами базой, опираясь на казачество, он намеревался собрать последнее ополчение — офицеров, юнкеров, добровольцев из всех слоев населения, чтобы восстановить в государстве порядок. По-видимому, Алексеев представлял положение сходным со Смутным временем, когда в Кремле засели иностранцы, поставившие своего царя, а окраинные области России должны были организовать национальное сопротивление. Но положение, как вскоре генерал убедился, было иным: как и в дни корниловского выступления, народная масса, в том числе и казачество, была равнодушна ко всякой патристике, считая ее уделом высшего, находящегося за трещиной слоя.
В добровольцы записывалось на удивление мало!
В Новочеркасске, на окраине, в помещении одного из лазаретов на Барочной улице разместилось помещение для офицерского общежития. В ноябре Алексееву удалось получить пожертвованиями всего четыреста рублей.
Атаман войска Донского был в сложном, двойственном положении. Лично он горячо сочувствовал Алексееву, но в области царили настолько враждебные попыткам вовлечь казачество в новую войну настроения, что Донское правительство надеялось, не принимая участия в борьбе, спасти Дон от нашествия большевистских сил. Поэтому генерал Каледин просил Алексеева не задерживаться в Новочеркасске дольше недели и перебраться со своей кучкой офицеров куда-нибудь за пределы области — на Волгу в Камышин или на Северный Кавказ.
Алексеев же по-прежнему хлопотал, искал провиант, кровати, хоть немного денег.
Каждый день приезжали на всех поездах с севера и юга новые группы офицеров.
Они находили приют у Алексеева. Им приходилось переодеваться в цивильную одежду, днями высиживать в общежитии, чтобы не дразнить казаков появлением своим на улицах, но все же они были там, где им следовало быть.
Долго так не могло продолжаться. Пружина сжималась. Для того чтобы успокоить соглашательские круги, Каледин даже устроил инсценированный "допрос Алексеева", однако старик пришел в негодование и отверг нелепую игру. Вместе с тем Каледин и его жена тайно передавали офицерам деньги. Неопределенность кончилась тогда, когда атаман Каледин не нашел верных войск, чтобы разоружить стоявшие в городе два запасных пробольшевистских полка. И он обратился к Алексееву.
Мерным шагом, строго и сильно шел по улицам Новочеркасска офицерский отряд. Погоны, ремни, винтовки — все было прочно. Шла сила.
Повторялась августовская история. Снова сталкивались две силы — слабое, нерешительное донское правительство, Донской круг, который можно сравнить с Временным правительством, и добровольцы Алексеева. У Каледина не было под рукой не только военной силы, но и законодательной и исполнительной власти. Как свидетельствует Деникин, заседания правительства были похожи на заседания "провинциальной городской думы с нудными, митинговыми, а главное, лишенными практического значения словопрениями".
Храбрый и умный Каледин был словно полупарализован.
К тому же с возникновением государственной власти на местах возник местный сепаратизм, имеющий на Юге и Кавказе значительную базу, который реагировал на государственную идею добровольчества очень холодно.
Двадцать шестого ноября равновесие кончилось, большевики выступили в Ростове и Таганроге, власть там перешла в руки военно-революционных комитетов. Каледин обратился к казакам — казаки отказались навести порядок.
Атаман не хотел начинать военных действий, боялся первым пролить кровь, предчувствуя, что и это положения не спасет. Но отступить перед чуждой ему силой он тоже не мог.
И он пришел к Алексееву за помощью.
Добровольцы взяли Ростов. Их отряд составлял тогда не более пятисот штыков.
Тотчас по прибытии в Новочеркасск Кутепов получил назначение начальником гарнизона в Таганроге и его районе. В городе было юнкерское училище. Кутепову придали Георгиевский батальон в восемьдесят человек под командованием семнадцать раз раненого, опирающегося при ходьбе на палку полковника Тимановского и партизанский отряд Семилетова практически из одних юнкеров и гимназистов.
С севера наступал многотысячный отряд Сиверса.
Стояли сильные морозы, обороняться было тяжело. По железной дороге к Матвееву Кургану подходили составы с красногвардейцами; они рассыпались вдоль полотна и вперевалку шли к станции, стреляя на ходу. Напор был сильный, но бестолковый. Кутепов раз за разом отбивал эти атаки. Бои шли ежедневно. Большевики, получив отпор, митинговали у своих подъездов, силой захватывали их и двигались обратно. Им на смену прибывали новые отряды. Это была тяжелая, давящая на нервы война, без надежды на серьезный успех. Пока что горстка удерживала тьмы. Надолго ли?
Убитых складывали на платформы. Сами жили в товарных вагонах, с печками.
За спиной — рабочий Таганрог, сорок тысяч рабочих. На добровольцев они смотрели мрачно, редкие юнкерские патрули вызывали у них злобу. Четырнадцатого января рабочие восстали. Два дня юнкера отбивались, начальник училища полковник Мостенко собрал их вокруг себя и приказал пробиваться к Кутепову. Он был ранен. Его несли по улице под обстрелом. Мостенко видел, что с ним юнкерам тяжело, и они все тут лягут. Он приказал его оставить, прикрикнул, и молоденькие юнкера, хмурясь и отворачиваясь, побежали вдоль улицы. Он проводил их взглядом и застрелился. Не первый и не последний был полковник Мостенко, царство ему небесное!
Немногие юнкера добрались до Кутепова.
Это не война, этому нет названия.
Под Таганрогом добровольцы не могли долго держаться. Их просто вытесняла накапливающаяся масса, рвала маленькую плотину Кутепова.
Они тогда еще не могли знать, что обречены. Ни ложащиеся лицом в снег фронтовые офицеры, ни четырнадцатилетние кадеты, ни бесстрашные юнкера, ни старые генералы.
В Добровольческой армии было потом все — и жестокость, и воровство, и грабежи. Гражданская война пробуждает в человеке звериное начало. Но тогда, в начале восемнадцатого года, добровольцы были никем иным, как рыцарями Белой идеи.
Когда в Новочеркасском Войсковом соборе отпевали погибших мальчиков, чувства и мысли живых обращались к Господу с немым вопросом: за что они погибают? За чьи грехи?
Это были русские триста спартанцев, перегораживавших в новом Фермопильском ущелье путь полчищам врагов — своих соотечественников.
Разбившаяся волшебная сказка о дворянской империи собрала в январе восемнадцатого года около пяти тысяч добровольцев. По этому поводу возникает множество аналогий. Может ли культурный человек безболезненно изменить исторической традиции, в которой жили еще его отцы и деды и которая, по сути, является духовной оболочкой его физической жизни?
А что было до этого крестьянину, казаку, рабочему?
Тоска по утраченной прекрасной родине была близка далеко не всем.
Корнилов намеревался собрать десять тысяч человек и потом начинать активные боевые действия. Однако, несмотря на внешне бесплановые действия большевиков, они окружали Дон со стороны Украины, Царицына и Северного Кавказа, намереваясь сжать кольцо.
В середине января добровольцы оставили Новочеркасск и перешли в Ростов, покинув негостеприимную донскую столицу, где они были в ловушке. Но и в Ростове они не могли долго держаться.
Добровольческая армия была практически обречена, и спасти ее могло снова только чудо. Оставалась надежда на Кубань, где еще не было такого влияния большевиков.
Двадцать шестого января (восьмого февраля по новому стилю) генерал Каледин позвал телеграммой в Новочеркасск Алексеева и Корнилова, чтобы обсудить план дальнейшей борьбы. Они не приехали, послали генерала Лукомского, который вместо помощи, наоборот, потребовал срочно вернуть офицерский батальон. Защищать Новочеркасск становилось некому. Оставалось уповать, на то, что бронзовый Ермак у Атаманского дворца оживет и пойдет оборонять столицу.
Лукомский предложил Каледину переехать на юг, в район низовых крепких станиц и там продолжать борьбу. Каледин заявил, что не оставит города, ибо атаману недопустимо бежать, — лучше погибнуть.
Двадцать восьмого января (десятого февраля) Корнилов послал Каледину телеграмму, что более оставаться на Дону гибельно и что добровольцы уходят на Кубань.
Каледин свое обещание выполнил. Этот храбрый генерал, герой Брусиловского наступления, собрал последнее заседание правительства и, сообщив, что фронт защищают всего 147 офицеров, юнкеров и гимназистов, сказал на прощание:
— Положение наше безнадежно. Население не только нас не поддерживает, но и настроено к нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития; предлагаю сложить свои полномочия и передать власть в другие руки. Свои полномочия войскового атамана я с себя слагаю.
Начались дебаты, он их оборвал:
— Господа, короче говорите. Время не ждет. Ведь от болтовни Россия погибла!
Дотом он вышел в комнату рядом со своим кабинетом, снял китель, Георгиевский крест, лег на кушетку и выстрелил себе в сердце.
Каледин выбрал свой последний путь.
Между тем положение добровольцев в Ростове с каждым часом становилось все тяжелее. Неожиданным ударом со стороны Ставрополя большевистский отряд пехоты с артиллерией занял Батайск и начал обстреливать Ростов из пушек. На Таганрогском направлении добровольцы под напором Сиверса отступили почти до Ростова, не помогли ни доблесть, ни выучка. И наконец, в самом предместье Ростова Темернике рабочие начали обстреливать вокзал.
Занавес опускался.
Уходить зимой, без запасов, полуодетыми — в никуда?
А оставаться — наверняка погибнуть в неравном бою.
В России было четыреста тысяч офицеров, уходило из Ростова около четырех тысяч.
К вечеру покидают город. Идут в молчании.
Мороз, сухой снег. Каждый переживает про себя и, может быть, еще до конца не верит, что это происходит с ним. Тянется обоз, подводы с чемоданами, узлами, ящиками. Вывозят винтовки, снаряды, патроны, консервы, чай, сахар. Пятьсот комплектов белья, восемь тысяч банок консервов…
Арьергард из восьмидесяти человек ждет, когда все пройдут.
В городе стреляют.
Впереди колонны идет Корнилов. Он в коротком полушубке с генеральскими погонами. Отказывается от лошади.
Вышли к Аксайской станице. Казаки не хотят давать ночлега офицерам, боятся. Что же, усмирять?
Казаков нельзя было обижать и притеснять, на них была вся надежда в будущем. Да и свои это были, как воевать со своими? Еще трудно было к этому привыкнуть.
За Аксайской — станица Ольгинская. Здесь стояли два дня, дожидались отставших. Офицерский полк — генерал Марков, Корниловский — полковник Неженцев, партизанский — генерал Богаевский.
В Офицерском полку — три роты по 250 человек. 3-й ротой командует полковник Кутепов.
У него как будто повторяется молодость, начало службы. Иди впереди и гибни.
Да что там… Вот генерал Деникин — потерял теплое пальто в Батайске, в худых сапогах, кашляет от простуды.
Надежда — на Корнилова. Он выведет!
Нищая жалкая армия вышла из Ольгинской. Провожать ее высыпала вся станица. Стоял весенний голубой день, сияло солнце. Никакой бедой не пахло. Казаки с семьями, улыбаясь, смотрели на тянущуюся по улице пехоту.
— Ну что, станичники, не хотите нам помогать: — готовьте пироги и хлеб-соль большевикам и немцам, — язвительно заметил казачий генерал Богаевский.
— Скоро будут к вам дорогие гости!
— На всех хватит, — ответил пожилой бородатый казак, и вся его семья засмеялась.
Дальше пролег путь на Хомутовскую, Мечетинскую, Егорлыцкую. За Егорлыцкой начиналась Ставропольская губерния, где еще нет советской власти, но есть ушедшая с Кавказского фронта 39-я пехотная дивизия, большевики, местные советы, местный сепаратизм. Впереди — Екатеринодар. Надо спешить, чтобы прорваться туда, опередить противника.
В нескольких верстах за Лежанкой железная дорога, занятая частями 39-й дивизии. Надо ждать боя.
Но к Корнилову в Егорлыцкую прибыла депутация, обещала от имени всех жителей пропустить добровольцев. И слава Богу, что так.
Ясное, чуть морозное утро. Тянется по степи колонна. Впереди Офицерский полк. Во главе широко шагает, опираясь на палку, помощник командира полка полковник Николай Степанович Тимановский: Он гимназистом шестого класса ушел добровольцем на японскую войну, был тяжело ранен, награжден двумя Георгиевскими крестами. Впереди у него очередное ранение, о котором он меланхолически скажет в первую же минуту: "Восемнадцатая дырка", впереди командование Офицерской имени генерала Маркова дивизией и смерть от тифа. А пока он посасывает свою неизменную трубку и идет, несмотря на то, что каждый шаг отдается болью в раненом позвоночнике.
Одну из рот ведет Кутепов.
Первый бой добровольцев! Офицеры шли спокойно, не ложась, прямо на Лежанку. Село опоясано окопами. Речка, мост, у церкви стоит батарея и бьет вдоль дороги. Офицерские роты идут в полный рост, и блестят штыки. Огонь все чаще. Уперлись в реку, залегли. Корниловский полк пошел прямо по пахоте вправо, в обход. Партизанский — влево. Прямо на дороге юнкера полковника Миончинского установили два орудия и начали стрелять. В атаке — заминка. Сколько ждать?
Кутепов лежит на оттаявшей липкой земле и вот приказывает своей роте:
— Броском! В реку.
Рота встает и переходит холодную с илистыми берегами речку вброд. Вода доходит до груди.
— Ура!
На том берегу смятение. Бегут!
И Кутепов, весь мокрый, сухая только фуражка, выскакивает на берег, перехватывая винтовку покрепче.
Добровольческая армия продвигалась к Екатеринодару. Прошли станицы Плоскую, Незамаевскую, Веселую, Новолеушковскую, Старолеушковскую, Ираклиевскую, Березанскую, Журавский хутор, Выселки-первые, Выселки-вторые, Кореновскую… Бои были непрерывные. Потери равнялись четыремстам убитых и раненых. Непрерывное напряжение от боя и "кошмара походного лазарета" изматывало людей.
Взятие Новодмитриевской — это и есть эпопея, потом получившая название Ледяного похода.
Добровольческая армия, осколок Российского государства, только по исторической инерции, может быть, пробивала все преграды. Ледяной поход был наивысшей точкой напряжения сил.
Накануне всю ночь лил дождь. Утром он не прекратился. Полкам пришлось идти прямо по полю, по размякшему вязкому глинистому киселю. Больших дорог в этом направлении не было.
Снова повторялось — надо до предела измучиться, искалечиться, чтобы добиться короткой передышки перед следующим боем.
Уже начинало смеркаться. Погода сделалась еще хуже, ударил с ветром мороз. Запуржило, насквозь [вымокшие под дождем люди стали обрастать льдом, руки застывали в бесчувственные чурки.
Надо пройти и это мучение.
Пушки и пулеметные двуколки не могут переправиться. Значит, с одними винтовками.
Обледенели затворы. Значит, штыками.
Вдобавок кубанцы Покровского, которые должны были штурмовать Новодмитриевскую с юга, не подошли, не захотели выступать по такой непогоде…
Конный дивизион — быстро вправо вдоль берега! Найти переправу! Охватить станицу с фланга!
Не получилось у конницы. Не нашли переправы, вернулись. Все — в белой корке, и всадники, и кони.
Ждать больше нечего. Или взять Новодмитриевскую, или подохнуть в поле!
А в станице, в тепле — тоже люди. Не уступят просто так.
В промокших до нитки, раздувшихся шинелях, скользя и падая в скользкую грязь, офицеры побежали к станице. Всего два десятка человек, два отделения.
Подошли к балочке. Через нее мосток. Перебрались. На бугре — часовой, окопы, орудия. Затаились, окоченевая. Потом подошло еще скудное подкрепление. И ударили!
Начался штыковой бой. Дрались у каждой хаты насмерть. Раскаленные злобой и яростью осколки бывшей России были неостановимы. В их облике не осталось ничего человеческого, это были несчастные полузамерзшие существа.
А те, что были в теплых хатах, не успели ни построиться, ни изготовиться к бою.
Снова меньшая сила переломила большую.
Уже кончался бой. Вот и окраина.
Несколько офицеров забегают в какой-то сарай. Нет, там никого нет. Один шарит в углу, там бочки.
— Господа, да здесь моченые яблоки да помидоры с огурцами!
— Где? А ну, дай-ка попробовать.
Запахло укропом, рассолом. Все вдруг почувствовали страшный голод, стали хрустеть яблоками, отставив в левых руках винтовки с еще незастывшей кровью на штыках.
Снаружи доносились редкие выстрелы. Вдруг раздался мерный топот. Кто? Почему?
Выглянули наружу. Увидели — шагает строем в обледенелых шинелях, в белых бородах и усах рота Кутепова. Сбоку идет командир, блестят сосульки в бороде, он резко командует:
— Ать, два! Ать, два! Как на учении.
— Рота, стой!
Встали, звеня, но нечетко. Кто-то сбился.
— Отставить! — И снова повторяется: — Рота, стой!
На этот раз остановились все разом. Кутепов удовлетворенно сказал:
— Разойдись!
Это была какая-то фантасмагория. Это мог быть только Кутепов. Другому бы никто не стал подчиняться.
Да, это были люди-осколки. Их связывали тысячи нитей с прошлым, с любовью матерей, с молитвой, с книгами.
— Ать, два! — командует полковник Кутепов.
Горит тусклая свеча. Голос раненого читает о похождениях французских дворян.
Не прерывается в душе, тянется нить к столетним заветам.
А вокруг пылает новая пугачевщина. Вешают священников, кастрируют и распинают офицеров, насилуют гимназисток. Там нет ничего, только мрак.
— Рота! — командует Кутепов, и за ним встают герои Шипки, суворовские чудо-богатыри, сияют мраморные доски в Храме Христа Спасителя.
В Новодмитриевской произошло соединение добровольцев с кубанским отрядом, армия переформировалась. Кутепов был назначен помощником командира Офицерского полка.
Впереди был Екатеринодар.
Там Добровольческая армия израсходует силу своего порыва. Там погибнет Корнилов. Там Кутепов сменит убитого командира Корниловского полка Неженцева. Там во главе армии встанет Деникин и поведет ее обратно к Ростову.
А пока — вперед на Екатеринодар!
Риск, самоотверженность, стратегическое мышление — все было здесь.
Легко вышли на окраины города. Эта легкость, подъем духа побудили Корнилова, не дожидаясь развертывания всех сил, начать штурм. Если бы не это решение, исход мог бы быть иным.
Поднимая цепь, убит командир корниловцев тридцатидвухлетний Митрофан Неженцев. Командование временно принял двадцатичетырехлетний капитан Скоблин, измученный и одеревеневший от усталости. Вскоре Корнилов назначит на место погибшего — Кутепова.
Атаки продолжаются, потери добровольцев громадны.
Что делать? Одиннадцатого апреля едва не случилось чудо, в ночь с одиннадцатого на двенадцатое батальон с генералом Казановичем во главе (ранен в плечо, рука на перевязи), преследуя отступающих защитников, дошел почти до центра города. И сорвалось.
Военные привыкают к виду смерти, к страданиям раненых, неудобствам и мучениям боевого быта. Они знают, что каждый день на войне может быть для них последним. Но когда? У Корнилова наверняка было предчувствие близкой смерти. Словно испытывая судьбу, он ходил под обстрелом возле своего штаба и на попытки увести его только отмахивался.
Он погиб быстрой легкой смертью: граната пробила стену в той комнате, где он один сидел за столом, и разорвалась под столом. Его отбросило взрывом, ударило о печку.
Смерть главнокомандующего потрясла всех, люди плакали навзрыд. Кутепов не плакал, не отчаивался. Еще была армия, и надо было воевать.
Начался отход добровольцев.
Отступали с боями, оставляя тяжелораненых, и не знали, что с ними со всеми будет дальше.
Спасли донские казаки. Они недолго терпели разгул новой власти, грабежи, реквизиции, казни, дележ казачьей земли крестьянами. Четырнадцатого апреля восставшие казаки неожиданным ударом захватили Новочеркасск. Бронзовый Ермак на пьедестале перед Атаманским дворцом, казалось, ожил.
Все изменилось вдруг. На Украине были немцы и украинская Центральная Рада во главе с гетманом Скоропадским, они благосклонно отнеслись к казачьему выступлению, образовали заградительный щит с запада. К Ростову на соединение с добровольцами пробился тысячный отряд с Румынского фронта под началом полковника Дроздовского.
В конце апреля Деникин, новый командующий Добровольческой армии, смог направить раненых в вольный Новочеркасск. Их было две тысячи. Ростовское купечество пожертвовало в их пользу по подписке 470 рублей. Это же сколько пришлось на одного раненого?
Начинался новый этап гражданской войны. Уже сорганизовались казачьи станицы, собрался Круг спасения Дона, решивший образовать настоящую регулярную армию взамен партизанских отрядов. Атаманом был избран генерал Краснов.
Краснов вошел в нашу историю в трех ипостасях: как один из доблестных казачьих генералов, как один из руководителей белого движения и как писатель.
Во всем этом он, по сути, повторяет своего постоянного соперника Деникина, которому впоследствии и должен был подчиниться. Повторяет, кроме одного существенного обстоятельства — Краснов считал, что в новых условиях, уже не мировой, а гражданской войны, надо ориентироваться на Германию, чьи геополитические интересы диктуют ей стремиться к сохранению целостности России, но не на страны Антанты (преимущественно на Англию), чьи интересы в разделении России на ряд самостоятельных государств. Эта "германская ориентация" потом была использована Деникиным в сложной борьбе против Краснова, в которой столкнулись еще и два принципа ведения войны: Деникин стоял за "единую и неделимую" Россию, не желая признавать никаких региональных образований, никаких самостийностей, Краснов же — за признание местных интересов и через это — дальнейшее сложение всех сил в единый фронт освобождения России.
Кто из них был прав?
Трудно представить, что генерал Деникин за несколько месяцев смуты может перевернуть свои взгляды. Его идеал — Российская держава, наследница империи. Никаких автономий и независимых новообразований он и знать не хотел.
Все русские генералы, волею судьбы оказавшиеся во главе белых армий на окраинах империи, были за "единую и неделимую", — Миллер в Архангельске, Юденич на западе, адмирал Колчак в Сибири, Деникин на юге. Расплачиваться за военную помощь территорией Польши, Украины, Прибалтики, Финляндии для них было невозможно. В этом вопросе они стояли насмерть, отбрасывая всех возможных союзников. Например, на предложение генерала Маннергейма Колчаку двинуть на Петроград стотысячную армию в обмен на официальное заявление о признании Верховным правителем независимости Финляндии был дан категорический отказ.
Полковник Кутепов ничем не отличался от своих командиров. Он был воспитан преданным России, маневрировать не умел. "Единая и неделимая" как исторический образ прекрасной Родины был неприкасаем. А то, что этот образ исчез из политической реальности и остался только в памяти, он не осознавал.
Генерал Краснов был не только русским, но и казачьим генералом. Последнее обстоятельство делало его большим реалистом, возвращало на грешную донскую землю, где петербургская империя никогда не воспринималась прекрасной Родиной, — он хотел опереться на всех, кто был против большевиков, на казачьих сепаратистов, на украинских "незалежников", на немцев.
Казаки, всегда особо ценившие свои обычаи, отличались от добровольцев весьма заметно.
Что такое было Всевеликое войско Донское для офицера Добровольческой армии? Донская область, Донская губерния и больше ничего…
Тем, кто в сердце своем носил бело-сине-красное знамя великой и неделимой России, претил новый донской флаг. Немногие понимали значение его, как переходного флага. Не понимал его и Деникин…
Но пока у донского атамана на фронте была шестидесятитысячная армия, а у него вместе с кубанцами насчитывалось двенадцать тысяч, пока все снабжение шло через донского атамана, взявшегося быть посредником между Украиной и немцами, с одной стороны, и Добровольческой армией, с другой, Деникин молчал, и только окружающие его готовили грозную кампанию против генерала Денисова, атамана и всех донских патриотов. Они стремились свалить войско Донское, и впоследствии при помощи союзников они свалили его, но в результате погубили последний ресурс в своей борьбе. Как только война перестала быть национальной, народной, она стала классовой и, как таковая, не могла иметь успеха в беднейшем классе.
У добровольцев с казаками с самого начала, еще с конца семнадцатого года, как не заладились отношения, так они и не сложились к лету восемнадцатого.
На Ростовском вокзале, возмущая русские души, висела огромная вывеска на немецком языке — "Кавказ". Немцы поддерживали Краснова и готовы были поддержать Деникина. Ни англичан, ни французов не было и в помине. Добровольческая армия получала через донцов снабжение от немцев, но вела резкую пропаганду против гетмана Скоропадского и германских войск. В конце концов немцы возмутились и запретили Краснову передавать оружие и снаряжение. Атаман был вынужден делать это тайно.
Прошлое, его знамена и победа, договоры и пролитая кровь, диктовало с того берега живым людям, что они должны действовать по законам рассыпавшейся сказки.
Антибольшевистские силы юга России имели возможность весной восемнадцатого года сесть в германский поезд и к осени доехать до Москвы. Атаман Краснов предлагал Деникину совместное наступление в направлении Царицына и Воронежа.
Горько ехать в германском поезде по России?
Лучше было подождать англо-французского? Но будет ли он? Поступят ли от союзников войска? На это надеялись.
А пока Краснов договаривается с гетманом Скоропадским о совместных действиях против большевиков и привлечении самостоятельной Грузии, автономных Кубани, Крыма, Северного Кавказа, Добровольческой армии. О "единой и неделимой" ни слова. Ее судьба будет решаться после победы.
Но Добровольческая армия отворачивается от "сепаратистов", начинает борьбу за освобождение Кубани, чтобы иметь на юге широкую базу; поход на север ее не интересует.
Что ждет столь разных союзников?