Глава 5. Последний поход

Глава 5. Последний поход

1

10 января 1944 года, как раз в тот день, когда адмирал Кога приказал перенести штаб-квартиру Объединенного флота с Трука в Палау, я приступил к обязанностям старшего преподавателя Минно-торпедной школы в Сасебо. К этому времени школа главным образом занималась подготовкой экипажей торпедных катеров, которыми ранее пренебрегали, а сейчас, по чрезвычайной программе военного времени, решили построить чуть ли не 500 единиц. На командование произвела глубокое впечатление эффективность действий американских торпедных катеров в районе Соломоновых островов.

Новости с фронта приходили с большим опозданием, и я иногда ездил в штаб базы, чтобы ознакомиться с последними секретными сводками. Конечно, прежде всего меня интересовала судьба моих бывших кораблей.

Эсминец «Амацукадзе» эскортировал весь 1943 год транспорты между Японией и юго-западной частью Тихого океана. Вскоре после начала моей преподавательской деятельности я был потрясен известием, что «Амацукадзе» был торпедирован в 250 милях севернее острова Спратли. При этом около восьмидесяти его моряков были убиты. Тяжело поврежденный эсминец добрался до Сайгона, а затем перешел в Сингапур, где его ремонт продолжался до марта 1945 года.

«Сигуре» также использовался на эскортной службе после того как он покинул Сасебо с новым командиром. 17 февраля 1944 года он получил попадание авиабомбой.

Повреждения были легкими, но погиб двадцать один человек. Самым шокирующим обстоятельством был тот факт, что это случилось на Труке, который я привык считать тихой тыловой базой.

Затем тревожные новости хлынули водопадом. 30 марта американское оперативное соединение под командованием адмирала Раймонда Спрюэнса нанесло удар по Каролинским островам, смешав с землей всю оборону Палау. Адмирал Кога вылетел в тот же вечер из Бабельтхуапа, чтобы перенести свой штаб в Давао на Филиппинах, и пропал без вести. (Офицеры штаба Объединенного флота вылетели на двух летающих лодках и попали в грозу над Филиппинами. Второй самолет, на котором летел вице-адмирал Фукудоме, попал в пограничную зону тайфуна и сумел совершить вынужденную посадку у острова Себу. Этот тайфун, видимо, и погубил самолет главкома. О гибели адмирала Кога официально было объявлено лишь 5 мая, и на его место назначен адмирал Тойода).

Узнав о назначении Тойоды на должность главкома Объединенным флотом, я только пожал плечами. С моей точки зрения, он совершенно не годился на эту должность. До последнего времени он командовал военно-морской базой в Йокосуке, а до этого был членом Высшего Военного Совета. Он и сам забыл, когда последний раз выходил в море. А уж в боях, разумеется, не участвовал никогда. Я до сих пор не понимаю, чем вообще руководствовалось верховное командование, выбирая главкомов?

Мой скептицизм по поводу способностей адмирала Тойода, к сожалению, скоро подтвердился. 19-20 июня 1944 года авианосное соединение адмирала Одзава потерпело сокрушительное поражение в сражении у Марианских островов, названном американцами «Охотой на куропаток над Марианами». Адмиралы, планируя операцию, совершенно не приняли во внимание возросшее мастерство американских летчиков, новые радары противника и низкую боевую подготовку собственных пилотов. В результате Одзава потерял три авианосца и 500 самолетов. Через четыре месяца Одзава выполнял у Филиппин с тремя авианосцами задачу по «приманке» противника, потеряв все три авианосца и не достигнув ничего.

10 июля я узнал о падении острова Сайпан и гибели на нем адмирала Нагумо.

К этому времени я был назначен начальником новой Торпедной школы в Каватане, недалеко от Сасебо. Мною было получено секретное указание готовить курсантов «к боям у побережья Японии».

Я не знаю, что случилось со мной, но я неожиданно сел и начал писать послание Императору Хирохито. Это было, конечно, глупо, но, видимо, я уже не мог себя контролировать.

Я написал, что Япония уже проиграла войну, призывая Императора взглянуть на ситуацию реалистически. Я отметил, что высшие посты в Армии и Флоте занимают офицеры, не знакомые с методами ведения современной войны, и что продолжающееся соперничество между Армией и Флотом не дают возможности успешного проведения операций. Я призывал Императора закончить войну и в качестве первого шага выгнать со службы всех некомпетентных адмиралов и генералов.

От этого моего поступка веяло не просто вопиющей недисциплинированностью, но и государственной изменой. Я вполне мог угодить под военный суд в соответствии с Военно-Морским Уставом. Но я совсем об этом не думал. Я думал только о том, что вся страна катится к катастрофе.

Закончив свою петицию, я первым же поездом отправился в Токио.

12 июля я, страшно волнуясь, вошел в здание Военно-Морского Министерства. Первым, кого я там увидел, был контр-адмирал принц Такамацу — младший брат Императора. Я бросился к нему:

— Ваше Высочество, могу ли я поговорить с вами наедине?

Брови принца взметнулись от подобной наглости. Вероятно он решил, что я немного свихнулся, но кивнул и повел меня к себе в кабинет. Там я передал ему свое послание, попросив представить его Императору.

— Можно мне его предварительно прочесть? — спросил принц.

— Конечно, Ваше Высочество, — поклонился я. Принц медленно развернул бумагу и пробежал текст глазами. По нервному движению его бровей я понял, насколько неприятно ему было читать мое послание. Он снова взглянул на меня, видимо, соображая: сумасшедший я или нет, а затем сложил письмо и положил к себе в карман.

— Хорошо, Хара, — сказал принц, вставая, — ни о чем не волнуйтесь.

Мне так и не удалось узнать, что сделал принц Такамацу с моим посланием на имя Его Величества. Во всяком случае, в военно-морских кругах о нем никому не стало известно. Узнай о нем морской министр или главком, мне бы не поздоровилось...

Между тем, высадка американцев 20 октября в заливе Лейте привела к серии морских сражений, в которых с нашим флотом было практически покончено. 27 октября было передано беспрецедентное коммюнике о формировании «Корпуса Камикадзе» — добровольных смертников.

А затем в школе появился мой старый друг капитан 1-го ранга Мияцаки. Он привез новые методики подготовки курсантов. В них шла речь о формировании отрядов «Шиньо» («Океанские Акулы») и «Фукуруи» («Подводные драконы»). Фактически это были морские аналоги корпуса камикадзе. «Океанские акулы» являлись водителями деревянных катеров, начиненных взрывчаткой, на которых они должны были врезаться в корабли противника. «Подводные драконы» были боевыми пловцами, которые в легководолазном снаряжении должны были ожидать подхода противника к местам высадки, находясь в заранее выставленных воздушных колоколах, а затем взрываться под днищем вражеских кораблей.

Во всех боях для меня самым важным было сохранить людей, а потому я категорически отказался обучать курсантов по подобным методикам.

Мияцаки не согласился со мной.

— Я долго и мучительно думал обо всем этом, Хара. И я хочу все честно объяснить курсантам. Я расскажу им, как погибли моряки на моем эсминце, несмотря на все их мастерство и долгие годы боевого опыта. Теперь мы истекаем кровью на Филиппинах. Любого вступающего в бой ждет смерть. Преимущество противника таково, что простыми методами его уже не остановить. Летчики пошли добровольцами в камикадзе, когда узнали, что 500 их товарищей с сотнями часов боевого опыта воздушных боев были перешлепаны, подобно мухам, в сражении у Марианских островов. Вы знаете, как гибнут наши корабли один за другим. Боевой «Самидаре» потоплен подводной лодкой! Вы понимаете — лодка топит эсминец! Мышь съедает кота! «Сирацуи» столкнулся с танкером и затонул со всем экипажем. Ваш старый «Сигуре», хотя и уцелел в Лейте, став единственным спасшимся кораблем из всего отряда Нисимуры, но его час скоро настанет... Разве это война? Это уже бойня. Если мы хотим остановить американцев, мы должны сознательно идти на гибель, ценой каждой своей жизни уничтожая сотни врагов.

На следующее утро я собрал всю школу и объявил курсантам о формировании отрядов морских смертников. Я напомнил им, что они поступили в школу, чтобы стать членами экипажей торпедных катеров. Никто не может принудить их стать смертниками. Они сами должны добровольно решить этот вопрос без какого-либо давления. Я предупредил их, что буду находиться у себя в кабинете всю ночь и принимать их заявления. Никто не будет задавать вопросов, почему вы сделали свой выбор так, а не иначе.

В школе обучалось 400 курсантов. Все они до четырех часов ночи прошли через мой кабинет, принося листок бумаги со своей фамилией и выбором. 200 человек решили остаться на торпедных катерах, 150 добровольно вызвались стать катерниками-смертниками, а 50 — «Подводными драконами».

Несмотря на свое грозное название, «Океанские акулы» оказались совершенно неэффективным оружием. Еще более бесполезными стали «Подводные драконы». Столь первобытными методами невозможно было бороться с противником, оснащенным по последнему слову науки и техники для ведения современной войны.

Все это просто разрывало мое сердце. Я впал в хроническую депрессию, из которой был единственный выход — запой. Я не знаю, чем бы вообще это кончилось для меня, если бы 20 декабря 1944 года не был получен приказ сдать командование школой Мияцаки, а самому вступить в командование легким крейсером «Яхаги».

Это был мой самый счастливый день в этом ужасном году.

Мне трудно передать свое ликование, когда 22 декабря 1944 года я поднялся по трапу легкого крейсера «Яхаги», стоявшего в гавани Сасебо. Я возвращался в родную стихию, имея шанс снова сражаться с врагом, забыв все разочарования и интриги береговой службы.

Старшие офицеры корабля собрались в салоне, чтобы представиться мне.

Старший помощник, капитан 2-го ранга Шиничи Учино, взволнованным голосом сказал:

— Экипаж «Яхаги» просто ликует от счастья иметь вас своим новым командиром. Даже самые молодые новобранцы и те с гордостью говорят о нашем «Чудо-командире».

Я ответил, что очень благодарен своей счастливой судьбе, вручившей мне командование над «Яхаги» и добавил:

— Я еще никогда не командовал таким большим кораблем. Мне еще от каждого из вас придется многому научиться.

Мое замечание было принято с вежливым молчанием, и я чувствовал, что все действительно взбодрены моим прибытием на борт. Если сам факт моего прибытия на корабль мог поднять настроение экипажа, это было отлично, так как команда «Яхаги» очень в этом нуждалась.

Крейсер только что вернулся из катастрофического по своим последствиям для нас боя в заливе Лейте, где был флагманским кораблем группы поддержки 2-го флота вице-адмирала Такео Курита. Подробности этого боя были пока что неизвестны даже его участникам. Но многие уже знали, что японский флот был разбит, и Соединенные Штаты снова захватили Филиппинский архипелаг.

Когда 25 октября адмирал Курита, нанеся тяжелые повреждения соединению эскортных авианосцев противника, неожиданно начал свое знаменитое отступление, не сумев сорвать высадку американцев в заливе Лейте, «Яхаги» с тремя эсминцами были примерно в 10 милях от места боя.

Контр-адмирал Сусуму Кимура, командир 10-й эскадры эсминцев, в которую входил «Яхаги» и шесть эскадренных миноносцев, после боя был смещен со своего поста.

Он был прекрасным моряком, но не бойцом. Нежелание Кимуры сражаться было ясно продемонстрировано еще в ноябре 1942 года у Гуадалканала, когда его легкий крейсер «Нагара», хитро маневрируя, никак не мог сблизиться с противником, в то время как остальные корабли сражались с американцами на дистанции прямой наводки. Использование Кимуры после этого в таком важном сражении, как Лейте, прекрасно иллюстрирует, хотя и не объясняет, таинственные процессы мышления нашего высшего командования.

Но еще более серьезной ошибкой было оставление на командных постах адмиралов Куриты и Одзавы. Оба адмирала пережили войну и живы до сих пор. Мне бы не хотелось критиковать этих безусловно честных и мужественных людей, но я убежден, что назначение на высокие командные посты этих двух пожилых и уставших адмиралов явилось главным фактором нашего катастрофического поражения в заливе Лейте.

Курита показал свою вопиющую некомпетентность еще когда повел свой 2-й флот в Рабаул, чтобы подставить его там под удар американской авиации. Но, несмотря на это, он, подобно Одзаве, удержался на своей должности. В результате оба адмирала командовали силами нашего флота в сражении у Марианских островов 19 июня 1944 года, еще раз продемонстрировав свою бездарность. Но по причинам, которые я так и не понял до сих пор, оба остались на своих должностях и после поражения у Мариан.

Огромная ответственность лежит и на главнокомандующем Объединенным флотом адмирале Соему Тойода. Прибыв 18 октября в Японию с Формозы, он управлял боем сначала из Иокосуки, а затем переехал на 30 миль от побережья в курортное местечко Хиеши, откуда продолжал выполнять свои обязанности главкома. Таким образом, эта фантастическая операция была запланирована и управлялась с суши адмиралом, который никогда в жизни не участвовал ни в одном морском бою.

С потерей острова Сайпан Япония фактически уже проиграла войну. После этого наши линкоры и тяжелые крейсеры были просто брошены на заклание в заливе Лейте.

В тот день, когда я прибыл на «Яхаги», Курита был, наконец, снят со своего поста и заменен вице-адмиралом Сейичи Ито. Подобно многим другим решениям, принимаемым в то время на высшем уровне, это также ошеломило меня. С самого начала войны Ито постоянно служил в Морском Генеральном Штабе, ни одного дня не проведя в море и не имея никакого боевого опыта.

Мне казалось, что все спятили в Управлении кадров. Курита, несмотря ни на что, был назначен начальником Военно-морской академии. А Одзава был произведен в адмиралы и в мае 1945 года занял должность Главнокомандующего Объединенным флотом. Вообще это очень показательно, что большинство старших офицеров, участвовавших в сражении у Лейте, были повышены в чине.

Занятый по горло своими новыми обязанностями на «Яхаги», я с болью в сердце наблюдал, какие из эсминцев моего старого дивизиона, уцелев в филиппинской мясорубке, прибывают на базу. «Сигуре» входил в соединение адмирала Нисимура, когда тот с двумя линкорами, крейсером и четырьмя эсминцами пробирался 25 октября к заливу Лейте через пролив Суригао. Все корабли, исключая «Сигуре» были потоплены противником. Уцелевший эсминец стал объектом суровой критики и зловещих слухов, в которые я никак не мог поверить. Мне очень хотелось лично поговорить с экипажем эсминца и выяснить правду. Я долго ждал возвращения эсминца, пока не пришло сообщение, что «Сигуре» был торпедирован и потоплен 24 января подводной лодкой противника севернее Сингапура. Просто позор, что такой прекрасный корабль мог стать жертвой подводной лодки! Немного позднее пришло сообщение, что «Амацукадзе» останется в китайских водах и также не сможет присоединиться к остаткам 2-го флота.

Но не все новости были плохими. Почти ежедневно на «Яхаги» прибывало новое вооружение и оборудование. Это были радиовзрыватели, самонаводящиеся торпеды и, что наиболее важно, эффективные радиолокационные станции. Комендоры начали обучаться вести огонь из орудий с радиолокационным наведением. Конечно, многие образцы новой техники были еще в экспериментальной стадии, но само их появление говорило о том, что японская наука и техника продвинулась далеко вперед. И хотя все понимали, что уже поздно, что в этом отношении нам еще далеко до противника, образцы нового оружия внесли огромный вклад в подъем боевого духа личного состава в эти дни бесконечных бедствий.

Все наши учения, однако, были ограничены тесной акваторией Внутреннего моря. На мой вопрос, почему нас не выпускают в открытое море, чтобы провести учения в условиях, приближенных к реальной боевой обстановке, мне было сказано, что этого не позволяют наши ограниченные запасы топлива. Я знал, что у нас вечная нехватка топлива, но был потрясен, узнав, что мазута не хватает даже для проведения полного цикла учений для повышения боевой подготовки экипажа.

19 февраля 1945 года, после мощной предварительной бомбардировки, американцы начали вторжение на остров Иводзима. Ни один японский корабль не был послан, чтобы отразить десант противника всего в 700 милях от острова метрополии.

В ставке Императора в течение многих дней шли яростные споры о том, что делать с остатками Объединенного флота. 1 марта адмирал Ито доложил в ставку, что учения завершены, и его соединение в составе одного линкора, одного крейсера и десяти эсминцев готовы к бою. Но высшее командование еще не приняло решения о том, использовать ли остатки флота прямо сейчас для сдерживания наступления противника или сохранить их для обороны островов метрополии от предстоящего вторжения.

Пока в Токио продолжались жаркие споры, 2-й флот перешел в Куре, поближе к последним запасам мазута. Командование флотом предлагало сохранить остатки военно-морских сил для будущего. Армейское командование, напротив, ссылаясь на печальный опыт в заливе Лейте доказывало, что было бы большой глупостью сохранять корабли до тех пор, пока они не станут легкой добычей для авиации противника.

19 марта подтвердило опасение армейского командования. В этот день мощное соединение американских авианосцев приблизилось к берегам Японии и выпустило сотни самолетов для удара по остаткам японского флота в Куре и Кобе.

Ни одного корабля потоплено не было, но семнадцать боевых кораблей получили повреждения. В их число вошли шесть авианосцев и три линкора, включая «Изе» и «Хьюга», которые уцелели в Лейте только для того, чтобы получить бомбовые попадания в доках военно-морской базы Куре.

Армейские генералы, отстаивая свою точку зрения, указывали на эти повреждения кораблей, которых стало еще больше после повторного удара авианосцев по нашим базам 20 марта. Созданный в феврале 1945 года 5-й воздушный флот ВМС обрушился на американские соединения сотнями самолетов-камикадзе. Командующий 5-м воздушным флотом вице-адмирал Матоме Угаки, бывший когда-то начальником штаба у Ямамото, представил доклад, в котором говорилось: «Наши самолеты особого назначения утопили или тяжело повредили семь авианосцев, два линкора и один крейсер противника». Этот, мягко говоря, сильно преувеличенный рапорт помог восстановить сильно пошатнувшиеся позиции флота в Императорской ставке, но имел и обратные результаты. Высшие стратеги в Токио, наивно поверившие в доклад Угаки, внушили себе, что после такого удара авианосное соединение противника должно отойти на Улити для продолжительного ремонта. Так что скоро ожидать каких-то новых активных действий противника не приходится.

Через три дня, 23 марта, сотни американских палубных самолетов начали наносить ежедневные удары по Окинаве. Затем остров подвергся массированной бомбардировке с американских кораблей с последующей, как обычно, высадкой десанта вторжения. Ставка Императора была потрясена, но ничего не предпринимала. Ведь штабные аналитики предсказывали, что американцы не в состоянии осуществить в настоящее время крупной десантной операции. Но на этот раз американский флот не просто совершил рейд в воды острова Окинава. Он пришел, чтобы остаться.

26 марта Императорская ставка, опомнившись от шока, отдала приказ о массированном воздушном налете на корабли противника. Американские орды высадились на берег Окинавы, фактически не встретив сопротивления. Командующий обороной Окинавы (32-я армия) генерал-лейтенант Мицуру Усидзима мудро решил, что оборона в глубине острова, вне досягаемости огня тяжелых орудий американских кораблей, будет более эффективной. По этому поводу Флот немедленно поднял крик: «Почему Армия не оказывает сопротивления?» На что Армия отвечала: «А почему Флот не перетопил корабли противника на подходе к острову?»

Конечно, подобного рода ругань ни к чему положительному привести не могла, но адмирал Тойода, терпевший в течение пяти месяцев пинки армейских генералов, наконец, 5 апреля сдался, и через четверо суток после начала американской высадки на Окинаву решил ввести в дело 2-й флот.

Этот день, 5 апреля, был памятен еще двумя важными событиями в истории Японии: премьер-министр страны генерал Куниаки Койсо ушел со своего поста и был заменен отставным адмиралом Кантаро Судзуки. В тот же день Советский Союз уведомил Японию, что не собирается продлевать договор о ненападении.

Я не знал ничего обо всех этих закулисных делах. В это хмурое утро 2-й флот находился вблизи Токуямы во Внутреннем море. С мостика «Яхаги» я мрачно наблюдал за стоявшими на якоре гигантом «Ямато» и нашими восемью эсминцами (два эсминца доковались в Куре из-за аварий в машине).

Наши немногочисленные корабли были организованы следующим образом:

Второй Флот, вице-адмирала Сейичи Ито+.

Линейный корабль «Ямато»+, контр-адмирал Косаку Арига+.

2-я эскадра эсминцев, контр-адмирал Кейцо Комура на «Яхаги»+.

17-й дивизион эскадренных миноносцев, капитан 1-го ранга Киичи Синтани.

«Исокадзе»+, капитан 2-го ранга Санео Маеда.

«Хамакадзе»+, капитан 2-го ранга Исами Мукой.

«Юкикадзе», капитан 2-го ранга Масамичи Тераучи.

21-й дивизион эскадренных миноносцев, капитан 1-го ранга Хисао Котаки+.

«Асасимо»+, капитан 2-го ранга Иоширо Сугихара.

«Касуми»+, капитан 2-го ранга Хироо Ямана.

«Хатсушимо», капитан 2-го ранга Масацо Сато.

41-й дивизион эскадренных миноносцев, капитан 1-го ранга Масаеши Иошид.

«Фуютсуки», капитан 2-го ранга Хидечика Сакума.

«Суцутсуки», капитан 2-го ранга СигеТака Амано.

(Крестиком отмечены потопленные корабли и погибшие люди.)

Это все, что осталось от некогда огромного 2-го флота. Мои невеселые мысли о былой славе и нынешнем жалком состоянии 2-го флота были прерваны появлением с юго-восточного направления гидросамолета.

Гидросамолет лихо совершил посадку в бухте и подрулил к самому борту «Ямато». С мостика «Яхаги» я видел, как несколько человек поднялись по трапу на палубу гигантского линкора. Пока я размышлял, кто бы это мог быть, поднятый на «Ямато» флажной сигнал объявил: «Начать операцию Тен-го!»

На всех кораблях зазвучали сирены и горны боевой тревоги, ибо операция «Тен-го» означала, что флот всеми силами нанесет удар по противнику у Окинавы. Контр-адмирал Кейцо Комура, который заменил Кимуру и держал свой флаг на «Яхаги», деля со мной мостик, был вызван на «Ямато».

Он поспешил на ожидавший его катер и отправился на линкор. Я понял, что гидросамолет доставил к нам какое-то большое начальство с весьма важной информацией.

Я не отрывал глаз от линкора и уже начал терять терпение, когда в 11:30 с «Ямато» просигналили: «От адмирала Комура всем командирам дивизионов и командирам кораблей. Прибыть в полдень на «Яхаги» на совещание».

Совещание началось ровно в полдень. Адмирал Комура обратился к группе командиров кораблей:

— Господа, вы все видели сигнал о начале операции «Тен-го». Начальник штаба Объединенного флота вице-адмирал Руйносуке Кусака только что прибыл из Ка-нойи на совещание с флагманами нашего флота.

Слушая адмирала, мы — четыре капитана 1-го ранга и восемь капитанов 2-го ранга — хранили мертвое молчание. После короткой паузы Комура продолжал:

— Оперативная формула, предложенная адмиралом Кусака, настолько экстраординарна, что я даже не знаю, что сказать. Высшее командование хочет, чтобы 2-й флот вышел к Окинаве без прикрытия с воздуха, с запасом топлива, достаточным только для похода к Окинаве, то есть на один конец. Другими словами, командование хочет использовать нас как камикадзе. Даже не как камикадзе, а хуже, поскольку у летчиков-камикадзе все-таки есть хороший шанс поразить стоящую цель. Я сказал адмиралу Кусака, что наш маленький флот не имеет вообще никаких шансов против мощных соединений противника, так что предложенная им операция просто является самоубийственной. Аруга и Моришита согласились со мной. Адмирал Ито не сказал ничего, так что я не знаю его мнения. Как вам известно, я был начальником штаба у Одзавы, когда мы выполняли роль приманки у Филиппин и потеряли четыре авианосца. Я достаточно в этой войне водил наших моряков фактически на верную смерть. Но до сих пор это было все-таки во имя чего-то. А тут мне предлагают просто со всей эскадрой совершить самоубийство. Я не очень боюсь смерти, но вести на совершенно бессмысленную гибель своих моряков не хочу. В итоге, я попросил адмирала Кусака отсрочить приказ, пока я не узнаю мнение моих командиров.

С этими словами Комура замолчал, сжав зубы и закрыв наполненные слезами глаза. Наступило напряженное молчание, которое я хотел уж было прервать, как поднялся капитан 1-го ранга Ейичи Синтани, который за год до этого сменил моего друга Миязаки на посту командира 17-го дивизиона эсминцев. Он спросил:

— Кусака хочет навязать нам этот приказ? Комура покачал головой:

— Никто не может приказать другому убить себя. Кусака вообще ни о каком приказе не говорил. Даже если у него и есть приказ, он о нем не упоминал. Он только высказал свое мнение и попросил высказать наши идеи и замечания.

Синтани побагровел, сделал глубокий вдох и заявил:

— Я отправился вместе с Куритой к Лейте на другой день после высадки американцев. Все это выглядит так, словно высшее командование снова собирается прибегнуть к этой фатальной схеме действий, предусматривающей прорыв с боем к захваченным противником плацдармам. Курита еще мог надеяться на успех, поскольку он имел Одзаву в качестве приманки. А мы без эскадры-приманки, которая бы отвлекла на себя основные силы противника, вообще не имеем ни единого шанса на успех. То, что предлагает Кусака, просто смешно. Если мы попытаемся осуществить его план, То просто погибнем без всякой пользы, а кто тогда будет защищать родные острова? Я против.

— Я согласен с Синтани, — высказал свое мнение капитан 1-го ранга Хисао Кодаки, командир 21-го дивизиона эскадренных миноносцев. — Высшее командование уже много месяцев ничем другим не занимается, как плодит и нагромождает ошибку за ошибкой. Почему мы, прошедшие через столько сражений, должны слепо следовать, как стадо баранов, за некомпетентным и неопытным руководством?

Командиры кораблей, подчиненных Синтани и Кодаки, одобрительным гулом и репликами дали понять, что они полностью солидарны с мнением своих Командиров дивизионов. Но адмирал Комура, не произнося ни слова, продолжал сидеть с закрытыми глазами.

Я счел своим долгом тоже высказать мнение по этому вопросу:

— Учитывая наши нынешние боевые возможности, единственной реальной вещью для нас остается нападение на чрезвычайно растянутые линии обеспечения американского флота. Я был бы рад, если бы получил разрешение действовать в океане в качестве одинокого волка. «Яхаги» теперь оборудован радаром и сонаром, так что вполне способен действовать в качестве одинокого рейдера, и мне кажется, что мы смогли бы пустить на дно минимум с полдюжины кораблей и судов противника, прежде чем нас бы накрыли.

Я перевел дух и продолжал.

— Выполнение подобной задачи мне представляется очень стоящим делом, а предложенный поход всем флотом к Окинаве мне кажется похожим на бомбардировку скалы куриными яйцами.

Совещание было прервано появлением вестовых с обедом, который мы съели без всякого аппетита. Во время обеда командиры эсминцев продолжали убеждать адмирала в нашей точке зрения. В 13:00 Комура отправился обратно на «Ямато». Мы остались ждать его в салоне «Яхаги», мрачно поглядывая на еле ползущие стрелки часов. В 16:00 адмирал наконец вернулся. Когда он вошел в салон, его лицо было измученным и осунувшимся. Адмирал медленно подошел к своему креслу, сел и сказал усталым, хриплым голосом:

— Я получил приказ, который вошел в силу в 15:30. Казалось, что сказав это, Комура сбросил гору со своих плеч. Затем, оглядев нас одного за другим, адмирал рассказал подробности этого рокового совещания.

— Я целый час докладывал ваше и мое мнение. Кусака и все остальные слушали меня внимательно, не перебивая. Когда я закончил. Кусака разъяснил, что наш поход не является просто самоубийством, а как раз и является приманкой для противника. Он подчеркнул, что это не его план. План был разработан, когда он находился в Канойе. И весь план построен на том, что когда авианосцы противника выпустят свои самолеты для удара по нашему флоту, на них обрушатся сотни самолетов-камикадзе, вылетевших с южных аэродромов острова Кюсю. Кусака заверил меня, что эта операция-приманка не закончится также безрезультатно, как та, в которой я недавно принимал участие. Затем Кусака обратился к Моришите и рассказал, что высшее командование, особенно армейское, очень разочаровано действиями «Ямато» в Лейте, когда линкор так неожиданно прервал бой. Кусака понимает, что это не вина Моришиты. К нему как раз никаких претензий нет. Напротив, всех восхитило мастерство, с которым Моришита управлял кораблем, уклонившись от такого количества торпед, чего «Мусаси» сделать не удалось. Однако, продолжал адмирал Кусака, в Токио очень недовольны, что линкор вернулся домой, не сделав ни выстрела из своих восемнадцатидюймовок по врагу. Моришита очень тяжело воспринял эти замечания. Кусака затем обратился к Ариге, сказав, что вся нация, весь наш народ возненавидит флот, если такой линкор как «Ямато» уцелеет в этой войне. Это, конечно, не вина Ариги, но можно вспомнить, что три года до боя в заливе Лейте, «Ямато» фактически в войне не участвовал и о нем уже стали говорить как о «плавучем отделе для больных и придурковатых адмиралов». Тут адмирал Ито прервал свое долгое молчание и сказал: «Я думаю, что нам предоставляется прекрасный шанс прилично умереть. А самурай должен жить так, чтобы всегда быть готовым умереть». Это заявление Ито закончило все споры. Когда Моришита, а затем Арига согласились с Кусакой, я поступил также.

При последних словах Комура виновато покачал головой, как бы извиняясь перед нами. Мы продолжали сидеть в напряженном молчании, ошеломленные рассказом адмирала Комуры. Когда первое впечатление от слов Комуры прошло, я решил в этой совершенно нереальной ситуации вернуться к реальности.

— Мы ценим ту стойкость, которую вы проявили от нашего имени, адмирал Комура, — сказал я. — Но приказ есть приказ. Теперь нам нужно наилучшим образом его выполнить.

Адмирал Комура с благодарностью посмотрел на меня и сказал:

— Спасибо, Хара.

Три командира дивизионов — Кодаки, Синтани и Иосида — объявили о том, что они принимают приказ и обратились к командирам своих эсминцев.

Те хором заявили о своем полном согласии с приказом.

Такое резкое изменение мнений возможно будет не очень понятно европейскому читателю. Кусака сам старался побудить адмиралов узнать точку зрения своих офицеров. Но поскольку приказ был беспрецедентным, он мог быть выполнен только если бы был принят. Но независимо от всего, все мы отлично знали, что приказ в Императорском флоте является безоговорочным и не подлежит обсуждению.

Вернувшись на «Яхаги», я собрал на баке всех офицеров и старшин. Я объяснил им суть полученного приказа, внимательно вглядываясь в лица каждого из них. В воздухе, конечно, чувствовалась напряженность, но к моему удивлению и облегчению, ни на одном лице я не заметил признаков страха или отчаяния. В заключение я сказал:

— Как вы понимаете, полученный нами приказ, мягко говоря, не совсем обычен. Поэтому я хочу вам разъяснить следующее. Если кто-нибудь из вас считает, что для него будет лучше пропустить этот поход, вы можете покинуть корабль вместе с курсантами, больными и прочими, кого мы посчитаем негодными для выполнения предстоящей задачи. Поэтому немедленно представьте мне в каюту списки всех, кого предстоит списать с корабля.

В каюте я со вздохом взглянул на фотографию моей семьи и, вспомнив, что большинство моряков «Яхаги» являются людьми семейными, подумал, сколько же их воспользуются случаем, чтобы списаться с корабля. Мне не доставляла ни малейшего удовольствия перспектива вести на верную смерть почти 1000 человек. Я искренне ждал списка списанных и хотел, чтобы он был побольше, а потому был удивлен, когда, войдя ко мне в каюту, мой старпом капитан 2-го ранга Учино доложил:

— Командир, вот список. Здесь 22 курсанта и 15 больных.

— И это все, Учино? — спросил я. — И никто из экипажа не захотел оставить корабль?

— Нет, командир. Все хотят остаться и разделить судьбу друг друга.

Я поднялся на палубу, где были построены тридцать семь человек, списанных с корабля.

— Вам приказано, — объявил я, — оставить корабль немедленно. Я уверен, что все вы еще получите шанс сражаться за дело нашей страны. Прощайте!

Когда я повернулся, чтобы уйти, совсем еще юный курсант выскочил из строя с криком:

— Господин капитан 1-го ранга, пожалуйста, разрешите мне остаться. Я не буду для вас обузой. Я сделаю все, что мне прикажут.

Другой курсант плакал навзрыд.

— Вы нас гоните, потому что думаете, что курсанты не умеют ничего. Оставьте меня хотя бы чистить гальюны.

И тут уже весь строй взорвался аналогичными просьбами. Чтобы прекратить это, я железным голосом объявил:

— Есть приказ сохранить ваши жизни, жизни командиров будущего флота. Марш на берег!

Вечером мы пригласили на борт крейсера трех командиров дивизионов и восемь командиров эсминцев на прощальную пирушку.

Адмирал Комура, став в данном случае гостеприимном хозяином, забыв печали и волнения, выставил из казенных запасов огромное количество саке. Он лично наполнял всем бокалы, и наша пирушка быстро превратилась в пьянку, где каждый старался расслабиться и от души повеселиться. Мы громко хохотали над старыми, заезженными анекдотами, пели песни, показывали фокусы, демонстрируя незаурядную ловкость рук. Все это сопровождалось криками восторга и аплодисментами. Между тем запасы саке истощались, а пьяным никто не был. Алкоголь не брал никого. Веселье было какое-то неестественное. В итоге, уже где-то к 22:00 стали расходиться, оставив на столе 30 больших пустых бутылок из-под саке. Все были до противного трезвы, когда спускались по трапу на ожидавшие их шлюпки, чтобы разъехаться по своим кораблям.

Когда гости уехали, капитан 2-го ранга Учино пригласил адмирала Комуру и меня в кают-компанию, где на свою пирушку собрались старшие офицеры корабля, которых было примерно двадцать человек. Мы взаимно поднимали тосты друг за друга, поглотив еще несколько литров саке. Мы пели флотские песни и весело смеялись с корабельными офицерами, которые были более подвержены алкоголю, чем старые морские волки — командиры эсминцев.

Затем адмирал, Учино и я отправились в кают-компанию к младшим офицерам, где тоже шумела прощальная пирушка. Мы спели с ними несколько песен и обменялись тостами. К 23:30 все закончилось, и офицеры разошлись по каютам. Когда Комура, Учино и я наконец остались одни, я узнал, что они разделяют мое беспокойство по поводу того, как экипаж «Яхаги» поведет себя в том кровавом кошмаре, который ожидал нас впереди.

Офицеры, казалось, были готовы ко всему. А матросы? Мы решили пройти по кубрикам. Тесные помещения, освещенные тусклым светом синих ночных ламп, были заполнены сотнями подвесных коек. Не было слышно ни звука, кроме похрапывания мирно спящих моряков.

Буквально на цыпочках, чтобы никого не потревожить, мы поднялись обратно на верхнюю палубу. Учино сказал мне:

— С матросами все в порядке. Они спят как дети с полной надеждой и уверенностью в вас. Они знают, что как бы не страшна была наша миссия, вы сделаете все возможное, чтобы позаботиться о них.

Какое-то непонятное чувство счастья и восторга охватило меня. Огромное количество выпитого алкоголя начало действовать, я почувствовал головокружение, покачнулся и внезапно стал совершенно пьяным. Слезы потекли по моим щекам, я прильнул к надстройке и закричал:

— Ниппон Банзай! «Яхаги» Банзай! Ниппон Банзай! «Яхаги» Банзай!

Это было последнее, что я запомнил из этой незабываемой ночи. Учино дотащил меня до каюты, где я рухнул на койку.

На следующий день была пятница, 6 апреля, я проснулся в 06:00. Погода была прекрасной, когда я вышел на палубу и глубоко вдохнул освежающий морской воздух.

К моему удивлению, никаких следов похмелья не было. Голова была чистая и ясная.

На всех кораблях кипела работа. С «Яхаги» еще необходимо было снять много совсем ненужного нам в последнем походе груза. К борту постоянно подходили баржи и лихтеры.

— Доброе утро, командир, — приветствовал меня подошедший Учино.

— Доброе утро, Учино. Прекрасный день, не правда ли?

— Даже слишком прекрасный, командир. В 01:00 над базой пролетал «Б-29», а в 04:00 — еще два. Противник внимательно следит за нашим соединением.

Я молча кивнул. Это было как раз то, чего я и ожидал. Постояв на палубе несколько минут, глядя на берег, я спустился в каюту. День обещал быть очень загруженным и времени терять было нельзя. Корабль жил по обычному распорядку. После утренней уборки экипаж выстроился на палубе, приветствуя флаг Восходящего Солнца, поднятый на гафеле крейсера.

В 10:00 пришел мой вестовой и доложил:

— Господин капитан 1-го ранга Хара, через 15 минут на берег уходит последняя шлюпка. Не хотите ли вы что-нибудь отправить с ней?

— Мне нечего отправлять, сынок, — ответил я. — Совсем нечего.

Когда вестовой вышел, я неожиданно подумал, что надо бы отправить прощальное письмо своей семье. Мне так много хотелось им сказать, а время летело так быстро, что я поспешно написал несколько строк, которые моя жена сохранила до сегодняшнего дня:

«За прошедшие два года Объединенный флот уменьшился до невероятных размеров. Я готовлюсь выйти в бой в качестве командира единственного оставшегося в строю крейсера «Яхаги» водоизмещением 8500 тонн.

Со мной мой старый добрый друг контр-адмирал Кейцо Комура, вместе с которым мы будем сражаться в отряде надводных кораблей особого назначения. Это налагает большую ответственность и является огромной честью для меня — быть командиром корабля в этом походе к Окинаве.

Я счастлив и горд этой возможностью. Гордись мною. Прощай».

Я запечатав письмо и бегом бросился по трапу к отходящей уже шлюпке.

Вернувшись в каюту, я понял, что все волнения и страхи куда-то улетучились. Я уже не думал о нашем походе как о самоубийственной акции, а был полон решимости сражаться до последнего. В иллюминатор моей каюты были видны стоящие неподалеку эсминцы нашего отряда. Я глядел на них, вспоминая, через какой огонь и ад прошли эти еще уцелевшие корабли.

«Юкикадзе» (Снежный ветер) выходил невредимым из многих ожесточенных боев. Он соперничал с моим «Сигуре» за прозвище «Неповреждаемого и Непотопляемого». Я вспомнил песню, которая была так популярна на Труке и в Рабауле:

«Из Сасебо «Сигуре», «Юкикадзе» на Куре,

Два бессмертных эсминца у нас.

Под военной грозою возвращались из боя

Без потерь-повреждений не раз!»

Эта песня в свое время очень повышала боевое настроение моих матросов. Теперь «Сигуре» уже погиб, так что совершать чудеса остается одному «Юкикадзе».

В 16:00 был дан сигнал сниматься с якоря и десять кораблей Второго флота начали свой знаменитый поход «в одном направлении». Впереди отряда шел «Яхаги», за ним три эсминца типа «Ветер» — «Исокадзе», «Хамакадзе», «Юкикадзе». За «ветрами» следовал «Ямато» между двух «лун» — «Фуютсуки» и «Суцутсуки». Арьергард составляли «Асасимо», «Касуми» и «Хатсушимо».

Когда мы медленно следовали по проливу со скоростью 12 узлов, чтобы избежать мин, я оглядел с мостика «Яхаги» нашу маленькую колонну — колонну кораблей, и вдруг осознал, что это последний выход в море кораблей Императорского флота. И меня охватила гордость, что я следую впереди всех.

Пройдя узкий пролив, мы увеличили скорость. Минная опасность миновала, но тут же появилась новая. Два бомбардировщика «Б-29», идя на большой высоте вне дальности огня наших зениток, сбросили на наш отряд несколько бомб. Попаданий они не добились, но эта бомбежка служила зловещим предостережением о том, что нас ждет впереди. Я с тревогой вспомнил, что из наших десяти кораблей, только «Ямато» и два эсминца имеют радиолокаторы обнаружения воздушных целей. Аппаратура, установленная на «Яхаги», могла обнаруживать только надводные корабли.

На всех кораблях экипажи были вызваны на верхнюю палубу. Более тысячи человек построились на просторной палубе «Яхаги», чтобы выслушать полученный по радио приказ адмирала Тойода:

«Императорский флот начинает генеральное наступление на противника у Окинавы, чтобы, взаимодействуя со всеми воздушными, морскими и сухопутными силами Японии, превратить эту операцию в поворотный пункт войны. Ожидается, что каждое подразделение и каждый воин, мужественно сражаясь, уничтожит врага и обеспечит дальнейшее славное существование нашей Вечной Империи. Судьба нашей нации зависит от этой операции».

Стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь рокотом корабельных машин, плеском волн и хлопаньем на ветру нашего боевого флага Восходящего Солнца, поднятого на гафеле. Зачитав приказ, я обратился к экипажу:

— Вы знаете, что сотни наших товарищей уже отдали свои жизни, вылетая на противника на нагруженных взрывчаткой самолетах с горючим на один конец. Тысячи других находятся сейчас в готовности на аэродромах, чтобы последовать за ними. Сотни наших товарищей занимают места на подводных лодках в человеко-торпедах. Тысячи других ведут в бой взрывающиеся катера или сидят в колоколах на дне моря, готовые взорваться, когда над ними пройдет корабль противника. В этом походе нам предстоит то же самое. Возложенная на нас задача выглядит самоубийственной, да и не буду от вас скрывать, такой и является. Но, я хочу подчеркнуть самое главное: целью является не наше самоубийство. Целью является победа. Вы не бараны, которых волокут на жертвенный алтарь. Мы львы, которых выпустили на арену, чтобы разорвать гладиаторов противника. Вас не ведут на бойню, а просят у вас жертвы во имя нации. А потому ничего постыдного не будет, если вы вернетесь обратно живыми. Если наш корабль погибнет, постарайтесь спасти себя для грядущих боев. Их еще будет много. И помните, что наша цель не самоубийство, а разгром врага!

Бледная весенняя луна, пробиваясь между туч, бросала призрачный свет на стоявший без движения и в молчании строй моряков, делая их похожими на статуи. Почти видимое напряжение витало над строем и было неожиданно прерванным тройным «Банзай!» за Императора и «Яхаги»...

Идя на смерть, мы продолжали тем не менее наши ежедневные учения. Условным противником был «Ямато», и все корабли его эскорта выходили в «торпедную» атаку против него, репетируя то, что мы собирались делать с американскими кораблями на следующий день. Я впервые получил возможность испытать «Яхаги» в режиме полного боевого хода, разогнав крейсер, правда на короткое время, до 35 узлов.

Вскоре наши радисты перехватили работу вражеской радиостанции, находящейся, судя по четкости приема, где-то вблизи от нас. Не было сомнения, что за нами следует подводная лодка противника, а может быть и не одна. С «Ямато» поступил приказ построиться в противолодочный ордер и держаться ближе к острову Кюсю под защитой его восточного побережья. Сигнальщики напряженно всматривались в темноту, но не видели ничего. Все находились в готовности на боевых постах, но атаки подводной лодки так и не последовало.

В ту ночь я еще не знал, что в Восточно-Китайском море американские самолеты утопили мой старый славный эсминец «Амацукадзе», как бы в прелюдии той катастрофы, которая ожидала нас. Но, даже если бы я и знал об этом, гибель «Амацукадзе» не послужила бы для меня зловещим предзнаменованием. Все мои мысли были направлены на обеспечение успеха в предстоящей операции...

Прижимаясь к юго-восточному берегу острова Кюсю, мы шли кильватерной колонной на зигзаге со скоростью 20 узлов. 7 апреля в 07:00 мы изменили курс на 210 градусов, как будто направлялись в Сасебо на северо-западной оконечности Кюсю. При изменении курса все корабли перестроились в круговой ордер вокруг «Ямато» радиусом в 2000 метров.

«Яхаги» шел непосредственно впереди линкора. Считая от нас по часовой стрелке на циферблате часов, эсминцы располагались следующим образом: «Асасимо» — 7,5 минут, «Касуми» — 15 минут, «Фуютсуки» — 21 минута, «Хатсушимо» — 27 минут, «Юкикадзе» — 33 минуты, «Суцутсуки» — 39 минут, «Хамакадзе» — 45 минут и «Исокадзе» — 52,5 минуты.

Сформировав круговой ордер, корабли увеличили скорость до 24 узлов и перешли на зигзаг. Первый «зиг» предусматривал поворот 45 градусов вправо и выводил «Асасимо» в ведущую позицию. Последующий «заг» при повороте на 90 градусов выводил в лидеры «Исокадзе». Движение круговым ордером требовало исключительной точности при маневрировании, но обеспечивало хорошую защиту от атак подводных лодок. Но движение круговым ордером на зигзаге было не очень эффективным от ударов авиации, так как самолеты могут быстро изменять угол сближения с целью, используя свое большое превосходство в скорости.

Идти круговым ордером на зигзаге было решено в ходе совещания у адмирала Ито сразу же после принятия приказа. Вскоре нам предстояло убедиться, что это решение было неверным.

После поворота на юг, в Восточно-Китайское море, за кормой быстро растаяли берега острова Кюсю. Первый раз с момента нашего выхода с базы меня охватило чувство тревоги. Устанавливалась наиболее худшая погода для боя надводных кораблей, который мы планировали.

Видимость в 20 000 метров давала большое преимущество противнику с его превосходными радарами. Конечно, ливневый шквал мог бы и нам очень помочь, но я знал, что вряд ли его можно ожидать на этой широте.