ГЛАВА VII. БОРЬБА И СЛАВА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА VII. БОРЬБА И СЛАВА

Известность Роберта Оуэна. – Начало общей деятельности по улучшению быта рабочих. – Луддитскиебунты. – Адрес глазговским фабрикантам. – Борьба в парламенте. – Фабричный закон 1819 года. – Деятельность Оуэна в Лондоне. – Замечания Оуэна о влиянии фабричной системы. – Доклад Оуэна комитету по пересмотру законов о бедных. – План промышленно-земледельческих колоний. – Восторженные отзывы печати. – Публичные митинги. – Сущность речей Оуэна. – Поездка на континент. – Адреса о положении рабочих. – Возвращение в Англию

Вскоре после издания очерков Оуэна слух о достигнутых в Нью-Ланарке результатах распространился не только по Англии, но и по всей Европе. Имя Оуэна связывалось теперь со всеми реформами по улучшению быта рабочих классов; его Нью-Ланаркская колония считалась образцом, достойным подражания. при введении государственных мер, направленных к этой цели; слово его получило громадный авторитет, и Роберт Оуэн пользовался славою благороднейшего из филантропов того времени. Его Нью-Ланаркская колония сделалась достопримечательностью, чудом, которое стекались посмотреть не только аристократы, члены парламента, филантропы, общественные и политические деятели Англии, но и множество лиц из Европы и Америки, в том числе иностранные посланники и принцы. Его сын, Роберт Дейл Оуэн, рассказывает, что в Нью-Ланарке перебывало с 1815 по 1825 год около 20 тысяч человек и что бывали дни, когда для осмотра школы и других учреждений там собиралось более 70 посетителей. Когда в английском парламенте поднимался вопрос о положении бедных и рабочих классов, всегда упоминалось имя Роберта Оуэна и его нью-ланаркский опыт приводился как аргумент в пользу реформы. Король Саксонский прислал ему золотую медаль. Король Прусский, прочтя “Очерки об образовании характера”, почтил его собственноручным письмом. Покойный император Николай I (в то время великий князь) в свою бытность в Англии посетил Нью-Ланарк и провел там два дня, подробно знакомясь со всеми учреждениями. Осмотр Нью-Ланаркской колонии произвел такое сильное впечатление на молодого великого князя, что он предложил Оуэну переселиться с известным числом рабочих в Россию и устроить там фабричную колонию по образцу Нью-Ланаркской, предоставляя в его распоряжение землю и все необходимые средства. Герцог Кентский (отец английской королевы Виктории) сделался одним из его друзей и последователей. Глава англиканской церкви, архиепископ Кентербюри, и другие епископы, многие из членов высшей английской аристократии также осматривали Нью-Ланарк и сочувственно отнеслись к идеям и деятельности Роберта Оуэна. Американский путешественник Гриском, бывший в Нью-Ланарке в 1819 году, описывает колонию в самых восторженных красках и говорит, что ничего подобного не существует в целом мире. Около этого же времени Нью-Ланарк посетила депутация от города Лидса, чтобы познакомиться с системой Оуэна ввиду применения ее в разных учреждениях для бедных. “Во всей Англии, – говорят члены депутации в своем отчете, – не существует ничего, что бы могло сравниться по своему благодетельному влиянию с этими учреждениями… М-ра Оуэна здесь все считают идеалом доброты и великодушия”. В Лондоне возникло Филантропическое общество, главною целью которого было применение планов Оуэна и деятельность которого должна была обнять не только Англию, но и Европу. В числе его вице-президентов насчитывалось 10 посланников иностранных государств, а в распорядительном комитете участвовало 15 выдающихся членов парламента.

Кроме ближайшей деятельности в Нью-Ланарке и по вопросам воспитания, внимание Роберта Оуэна уже с начала 1800-х годов было занято улучшением быта фабричных рабочих вообще и введением правительственного контроля над теми ужасными порядками, которые царили на фабриках.

Как было сказано в третьей главе, первый фабричный закон 1802 года, урезанный и изуродованный, почти не достигал своей цели. Система ученичества, с набором детей из приютов и рабочих домов, умерла естественной смертью. В ней более не нуждались. Теперь уже почти все население, дети, подростки и женщины в том числе, было занято на фабрике. Среди массы рабочего населения семейная жизнь быстро исчезала. Родители торговали своими детьми, нисколько не заботясь об их воспитании и нравственном развитии и стараясь только выгоднее эксплуатировать их труд. Понятно, что при таких условиях всякие семейные связи порывались; дети платили тем же и с полным равнодушием относились к своим родителям, когда те в свою очередь, вследствие старости или болезни, нуждались в их помощи. Всякого вида пороки, эгоизм, болезни и преждевременная старость с ужасающею быстротой распространялись среди рабочих. Высокая пошлина на хлопок, введенная с 1808 года, отражалась крайне гибельно не только на прядильной промышленности, составлявшей главный источник богатства страны, но – вследствие понижения заработной платы – и на положении рабочего населения, жизнь которого сделалась невыносимой. Машина, по существу своему первый друг и помощник человека, стала теперь, благодаря фатально сложившимся историческим условиям, его злейшим врагом. В 1811 году разразились так называемые Луддитскиебунты. Рабочие начали войну с машиной. “Она поедает наш хлеб”, – говорили они. Толпы рабочих по ночам нападали на фабрики и мастерские, ломали машины и производили всякие насилия. Волнения эти распространились по всей стране, но вскоре были подавлены военною силой; однако затаенное недовольство осталось, и народ в мануфактурных округах был готов к мятежу при первом толчке. В этот промежуток помимо своей реформаторской деятельности в Нью-Ланарке Роберт Оуэн был занят выработкой такого плана ведения фабричного дела, который совмещал бы удовлетворение человеческих потребностей рабочих с определенным доходом на помещенный в деле капитал. Одним словом, опираясь на свой блестящий опыт в Нью-Ланарке, он стремился создать такую систему, при которой были бы соединены интересы капитала и труда. Здесь не место распространяться, насколько осуществима эта задача, до сих пор составляющая один из жгучих вопросов; но во всяком случае тогда наступило время серьезно подумать об этом, так как все худшие ожидания в связи с воцарением нового фабричного строя в течение каких-нибудь 15 лет стали фактами и то, что предсказывалось несколькими дальновидными и честными людьми, делалось теперь у всех на глазах.

Гаскель в своей книге “Фабричное население Англии” описывает в живых красках жизнь фабричной семьи этого времени. Семейная жизнь почти совершенно исчезла. Отец, мать, дети – все круглый год вставали в четыре часа и, утомленные еще работой предыдущего дня, спешили на фабрику, захватив с собою еду. В восемь часов полагалось полчаса для завтрака, но часто машина продолжала работать, и завтрак съедали, стоя у станка. В 12 наступал перерыв на час для обеда, и паровую машину останавливали. Все бросались скорее домой и спешили проглотить обед, состоявший большею частью из вареного картофеля, причем только более состоятельные добавляли к нему немного мяса. Так как времени было мало, особенно у тех, кто жил далеко от фабрики, и о стряпне дома часто позаботиться было некому, то какая-нибудь старуха по соседству приготовляла еду, и вся семья, наскоро проглотив полухолодный обед, спешила без отдыха на фабрику, занимая свои места у разных станков. Весь промежуток с половины пятого до восьми или девяти вечера проходил в душной, жаркой мастерской, наполненной пылью хлопка, среди грохота колес и приводов, с небольшим перерывом, уходившим на беготню и глотание холодной, полусырой пищи. Правда, в четыре часа еще давалось двадцать минут, чтобы выпить чаю. Так вертелась изо дня в день эта поистине адская мельница, перемалывая под своими жерновами и старого, и малого.

Трудно предположить, чтобы при таких условиях могло сохраниться какое-нибудь нравственное чувство; среди рабочих властвовали разврат, животный разгул и скрытое ожесточение. Хозяева, и особенно молодежь, по образованию и вкусам не сильно отличались от своих рабочих; вся разница была в том, что они тратили больше денег на себя. Сыновья коттон-лордов выделялись в то время грубостью и циничным развратом. В этой среде жила только одна мысль о скорой наживе во что бы то ни стало, всякие другие соображения были ей совершенно чужды, и трудно было предполагать, чтобы Роберт Оуэн мог найти тут поддержку своим планам, проникнутым самым гуманным стремлением поднять нравственный уровень фабричного рабочего.

Роберт Оуэн был хорошо известен в деловом мире прядильного округа не только по его реформам в Нью-Ланарке, но и как один из выдающихся бумагопрядильных фабрикантов. Все фабрики были открыты для него. “Я объездил большинство их, – говорит он в своих записках, – и мог составить правильное понятие о положении фабричных детей и рабочих. Признавая важность введения машин и их постоянного усовершенствования, я в то же время ясно вижу, сколько косвенного вреда принесли эти машины порабощенным ими детям и рабочим”. Он добавляет далее, что положение невольников в Вест-Индии и Соединенных Штатах было лучше, чем положение рабочих в Англии, особенно в отношении пищи и одежды.

В начале 1815 года Роберт Оуэн решился публично обратить внимание фабрикантов на состояние бумагопрядильной промышленности и на ужасное положение рабочих. В Глазго, под председательством городского мэра, собрался митинг фабрикантов, на котором он читал свой доклад. Его первое предложение, касавшееся уничтожения пошлины на сырье, было принято единогласно; в пользу второго – относительно улучшения положения работника – среди многочисленного собрания не раздалось ни одного голоса. Возмущенный таким отношением к излюбленному им делу, Роберт Оуэн ушел, не дождавшись конца собрания, убежденный, что со стороны его товарищей нельзя ожидать никакой поддержки, он решил повести дело иначе. Копию своего адреса, кроме глазговского лорда Правоста, он послал каждому из членов парламента, а также напечатал его в провинциальных и лондонских газетах.

В этом замечательном адресе, указывая на то громадное значение, которое получила теперь для государства бумагопрядильная промышленность, он говорит по поводу связанных с нею бедствий рабочего:

“Только один опыт мог выяснить нам эти печальные результаты, но теперь уже поздно возвращаться назад. Даже если б мы хотели того, отступление невозможно, потому что без этой промышленности мы не в состоянии прокормить увеличившееся народонаселение страны, ни платить процентов государственного долга, ни содержать армию и флот. К моему глубокому сожалению, я должен сознаться, что даже наше самостоятельное существование как нации во многом зависит от развития этой промышленности, и нам ее нечем заменить. В то же время пред нами горькая правда, что производство, лежащее в основании политического могущества и процветания нашей страны, способствует разрушению здоровья, счастья и благосостояния большинства занятых им работников”.

“Но разве невозможно бороться с этим злом? – спрашивает он далее. – Многие не думали близко об этом предмете, другие – мало заботятся о страданиях окружающих их, если только им самим хорошо. Если находятся такие лица в числе присутствующих, то я не обращаюсь к ним. Я хочу остановить на этом вопросе внимание только тех, которые смотрят далее преходящей минуты, которые могут предвидеть будущие последствия существующих причин, – тех, которые интересуются судьбою себе подобных, которые открыли, что счастие и богатство не одно и то же и что государственное могущество, основанное на бедствиях народа, – только один призрак величия и обман”.

“Только с введением теперешней системы производства, – продолжает он далее, – маленькие, ничему не обученные дети стали попадать на фабрику, часто представляющую скопище живых трупов, почти лишенных всякого человеческого сознания… Только с введением этой системы взрослые и даже дети принуждены были работать более двенадцати часов в сутки, не включая сюда перерывов для еды. Только с учреждением ее кабак и пивная сделались единственным местом развлечения рабочего. Только с установлением этой пагубной системы нищета, порок и горе стали так быстро распространяться по всей стране”.

В заключение он обращается к своим сотоварищам с таким благородным воззванием, полным искреннего чувства и истинного красноречия:

“Неужели мы можем не краснея ходатайствовать перед законодателями страны об издании новых законов для облегчения и расширения нашего дела – и в то же время не похлопочем о противодействии порождаемому им злу? Если таково будет ваше намерение, я ни за что не присоединюсь к этому ходатайству и всеми своими силами буду противиться расширению той промышленности, Которая в сущности является источником большего зла для занятых в ней людей, чем рабство для несчастных негров Вест-Индии. Как ни глубоко я заинтересован в фабричном деле, как я ни преклоняюсь пред политическим могуществом моей родины, но, зная по собственному опыту, сколько вреда и горя порождает это дело, при настоящих порядках, среди его работников, я не поколеблюсь сказать: пусть лучше погибает это дело! Пусть лучше погибает вместе с ним и политическое могущество нашей страны, если только оно покупается ценою всего, что дорого в жизни!”

Вскоре после того как этот адрес получил достаточную известность, Роберт Оуэн отправился в Лондон для переговоров с членами правительства о возможности принятия мер по защите рабочих и особенно детей на фабриках. В своем глазговском адресе он наметил несколько главных пунктов, которые следовало осуществить для улучшения условий детской работы. Он настаивал, чтобы дети не принимались на бумагопрядильные или другие фабрики раньше 12-летнего возраста (в то время они обыкновенно поступали в работу с шести и семи лет); чтобы работа, включая полтора часа для еды, не продолжалась долее двенадцати часов (тогда как взрослые, так и дети работали по четырнадцать часов в сутки, включая час для обеда); чтобы с известного срока на фабрики принимались только дети, обученные читать, писать и знающие четыре правила арифметики; кроме того, девочки должны были уметь шить. Для наблюдения за исполнением этих правил предполагалось учредить инспекцию более действенную, чем та, что существовала до тех пор. Все эти основные правила, более подробно развитые и мотивированные, были оформлены в виде парламентского билля.

Когда Оуэн приехал в Лондон, за ним не стояло сильной партии; рабочие, интересы которых нашли себе в нем первого защитника, были до того подавлены существующей системой, что не могли оказать ему никакой поддержки; против него были почти все фабриканты, обладавшие громадными состояниями и потому пользовавшиеся влиянием не только в своих округах, но и в парламенте. Правда, в Лондоне Оуэн был известен по своей нью-ланаркской деятельности многим из влиятельных людей, и правительство также относилось сочувственно к его предложению о дальнейшем ограничении фабричного детского труда; но тем не менее ему предстояла большая борьба и его ожидало противодействие на каждом шагу. Впрочем, Роберт Оуэн был не из тех людей, что боятся препятствий.

“Я посетил, – говорит он, – всех выдающихся членов парламента и объяснял каждому из них мою цель – добиться защиты самой угнетенной и наиболее достойной поддержки части населения страны. Меня везде принимали хорошо и многие обещали поддержку, особенно среди вожаков разных партий”.

На митинге лиц, поддерживавших Оуэна, решено было просить Роберта Пиля-старшего взять на себя проведение в парламенте нового билля о фабричных рабочих. Будущий упразднитель только что введенных хлебных законов обещал представить и поддерживать новую меру в парламенте; но у Оуэна уже с самого начала появилось сомнение, что обещание это было искренно и что Пиль вполне разделял те взгляды, которые он взялся отстаивать в палате. Пиль сам являлся значительным фабрикантом; сокращение рабочих часов было совсем не в его интересах, и, конечно, он не мог избежать давления других фабрикантов, имевших сильную партию в парламенте и решившихся всеми способами противодействовать новому закону.

Только по прошествии четырех лет, в 1819 году, этот билль, сильно изувеченный, сделался законом; но во все время этой томительной борьбы Роберт Оуэн не пропускал ни одной парламентской сессии.

“В течение четырех лет, пока этот билль подвергался обсуждению обеих палат, – говорит Оуэн, – я имел возможность близко познакомиться со всеми парламентскими порядками и увидел, как ведут себя государственные люди и до какой грубой низости, не пренебрегающей никакими средствами, доходят иногда в своем эгоизме коммерческие люди, пользующиеся всеобщим уважением. Все средства были испробованы ими, чтобы провалить этот билль на первой сессии и в продолжение четырех лет, когда под тем или другим призрачным предлогом его старались задержать в нижней палате”.

Каждая статья нового закона была направлена против самых вопиющих несправедливостей; и хорошо зная это, фабриканты в своем стремлении подорвать авторитет Оуэна даже не постыдились послать депутацию в Шотландию, чтобы путем расспросов местных жителей и пасторов найти какие-нибудь данные, которые могли бы бросить тень на личность Оуэна, скомпрометировав его с нравственной и религиозной сторон. Но, конечно, все эти гнусные попытки не имели успеха; несмотря на все противодействие, новый закон прошел обе палаты; и хотя, как уже упоминалось, он был сильно искалечен, тем не менее, закон этот навсегда изменил отношения между хозяевами и рабочими, сперва на бумагопрядильных фабриках, а потом и в других отраслях промышленности. Фабричный акт 1802 года касался только работы так называемых учеников, набиравшихся из приютов и рабочих домов. Закон 1819 года в первый раз установил право правительства вмешиваться в отношения между хозяином и рабочими, защищая интересы последних, и с этой стороны он имел громадное значение в дальнейшем развитии фабричного законодательства, прекратив систему laisserfaire,[5] господствовавшую до тех пор во всех отраслях английской промышленности и предоставлявшую рабочего в полное и бесконтрольное распоряжение хозяина.

Несмотря на войны, следовавшие почти непрерывно с 1802 по 1815 год, фабричная промышленность Англии получила необычайное развитие и в стране произошло громадное накопление богатств; Англия покрылась фабриками и заводами, ценность земли удвоилась. Но все эти богатства, как уже было сказано, достались на долю одних купцов, фабрикантов и землевладельцев, между тем как масса народа была разорена и находилась в нищете. Беспристрастные английские историки считают именно этот несчастный период, – с Амьенского мира, завершившего борьбу с Республикой, до сражения при Ватерлоо, – временем возникновения пролетариата и той острой розни между богатым и бедным, между хозяином и рабочим, которая до сих пор составляет самое больное место английской жизни.

Роберт Оуэн был именно одним из тех лучших людей тогдашнего времени, которые стояли в первых рядах бойцов и одни вели почти непосильную борьбу с твердо укоренившимся уже злом.

В 1815 году Оуэн издал свои “Замечания о влиянии фабричной системы”, где указывал, что под влиянием быстрого распространения мануфактурной промышленности в стране в массе населения слагается новый тип человека, основные черты которого никоим образом не могут способствовать индивидуальному или общественному счастью, но только сделаются источником постоянного зла, если это влияние не встретит разумного противодействия со стороны закона.

В 1817 году Роберт Оуэн представил свой доклад комитету по пересмотру законов о бедных. Это тщательно составленный обширный доклад, включающий в себя также проект колоний для бедных, взамен существующих рабочих домов, с приложением подробных смет и чертежей, необходимых для их устройства. Хорошо известно, что каждый человек может произвести продуктов больше, чем нужно для него самого; при помощи машины эта способность удваивается. В Англии довольно пустующих земель и капитал существует в избытке. От общества зависит воспользоваться этими двумя составляющими в такой комбинации, при которой если и не совсем прекратится, то будет значительно уменьшена бедность и будет положен предел ее дальнейшему распространению. Существующий закон только увеличивает зло, нисколько не ослабляя его. В некоторых местах налоги доходят до нормы, близкой к конфискации обложенного ими имущества. Бедность не исчезнет, пока не будет установлена разумная система воспитания для всех и пока правительство не позаботится о том, чтобы предоставить нуждающимся возможность производительно трудиться.

“Громадные суммы, – говорит Оуэн, – ежегодно собираемые в виде налога для бедных, при настоящих порядках являются как бы поощрением порока и праздности…”

Так называемые рабочие дома того времени представляли из себя род тюрем, где здоровые люди, не имеющие заработка, получали кров и пищу и проводили время в невольной праздности или занимаясь какой-нибудь непроизводительной работой. Деморализующее влияние их было ужасно.

С 1784 по 1830 год рядом с поразительным развитием фабричной промышленности и того, что называют государственным благосостоянием, быстрыми шагами шло увеличение налога для бедных, выросшего с 20 до 70 миллионов рублей в год. Во многих графствах Англии этот налог составлял одну треть земельной ренты. Неудивительно, что при таком порядке вещей такой человек, каким был Роберт Оуэн, не переставал взывать к обществу и правительству, чтобы они разумно применили те производительные силы, которые пропадали теперь даром, и чтобы хоть какое-нибудь начало справедливости было внесено в существующую систему распределения богатств.

Роберт Оуэн в своем докладе предлагал общественные учреждения для бедных (рабочие дома городских приходов и графств), содержание которых тяжким бременем ложилось на плательщиков налогов и которые способствовали только развращению целых поколений, превратить в образцовые колонии, которые стали бы рассадниками лучших идей воспитания и залогом разумного устройства жизни трудящихся масс. Каждое графство или городской приход, по его плану, должны были, чтобы обеспечить своих бедных работой, устроить ферму, а если позволяли средства, то рядом с нею и фабрику или мастерские. При таких условиях эти учреждения могли бы сами содержать себя и капитал понадобился бы только на покупку земли и первоначальное обзаведение. По его расчетам, каждому графству достаточно было затратить миллион рублей на покупку земли и на все устройство, причем страна избавилась бы от тяготившего ее страшного бремени; земля и постройки гарантировали бы затраченный капитал, а из доходов фермы и мастерских уплачивались бы причитающиеся на него проценты. К докладу Оуэна прилагались подробные планы и проекты построек такой образцовой колонии для бедных. Предполагалось занять от 300 до 500 десятин земли; постройки были рассчитаны на 1200 человек; они располагались в виде замкнутого четырехугольника с обширной внутренней площадью; три стороны его занимали квартиры членов колонии, размер которых соответствовал величине семьи, – четвертая сторона отводилась детям, которые уже с трехлетнего возраста начинали посещать школу и спали отдельно от родителей. Целью такой системы было воспитание детей вне вредных влияний и образование их характера уже с самого раннего возраста, причем за образец принимались воспитательные учреждения, уже действовавшие с таким успехом в Нью-Ланарке. Дети не допускались к работе, пока они не получали хорошего элементарного образования и не развивались физически. Взрослые работники, для сохранения их здоровья, должны были работать не на одной только фабрике, но часть времени – на ферме и в полях. Женщины занимались домашними делами, стиркой, работали в огороде и в саду, а также по очереди стряпали в общественной кухне и наблюдали за порядком и чистотой в столовой и детских спальнях. Посредине обширного внутреннего двора находилось большое здание, в котором помещались общественная кухня, столовая, школы, библиотека и зал для лекций. Все жизненные удобства были доступны беднейшим людям благодаря принципу ассоциации, когда один очаг, одна крыша, одна кухня служили для многих. Круг симпатий, ограниченных прежде пределами одной семьи, должен был расшириться, распространяясь на целое общество людей, и члены колонии, трудясь на пользу общины, в процветании и выгодах которой они были участниками, вряд ли могли обнаружить менее усердия, чем при работе на хозяина фабрики, в барышах которого они вовсе не были заинтересованы.

Таков в общих чертах план помощи беднейшему населению Англии, предложенный Робертом Оуэном, который развил его подробнее в нескольких письмах, опубликованных в главных газетах, где между прочим он отвечает на возражения последователей учения Мальтуса,[6] утверждающих, что народонаселение возрастает быстрее, чем количество производимого продовольствия, и потому – не поведут ли такие учреждения к чрезмерному увеличению населения, что может гибельно отразиться на благосостоянии страны.

“Насчет этого у меня нет никаких опасений, – говорит Оуэн. – Каждый сельский хозяин знает, что земледельческий рабочий может выработать своим трудом в пять или шесть раз больше продуктов, чем ему нужно для прокормления, и потому не может быть никаких естественных причин, чтобы прирост населения перегнал увеличение средств питания, пока вполне не обработана вся земная поверхность… Всякий, сколько-нибудь практически знакомый с предметом, не может ни на минуту сомневаться, что даже в периоды, предшествовавшие самому тяжкому голоду, в стране всегда было достаточно средств. При надлежащем умении пользоваться ими и при разумном руководстве само население могло бы наготовить такие запасы пищевых продуктов, которые значительно превзошли бы действительную потребность… Что бы ни писали по этому предмету … нам известно, что крайний предел увеличения народонаселения составляет арифметическую пропорцию; между тем каждый вновь рождающийся в мире человек вносит с собою, благодаря современным успехам знания и при надлежащем направлении, способность к производству количества пищи, в десять раз превышающего его потребности. Поэтому всякие опасения о вреде чрезмерного населения, пока вся поверхность земли не будет обращена в один цветущий сад, – принадлежат к призракам воображения”.

Предложения Оуэна всколыхнули образованное общество Англии и вызвали самые восторженные отзывы в печати. Газета “Times” обращала на Оуэна внимание своих читателей как на деятеля, “проникнутого самыми просвещенными стремлениями для пользы человечества”. “Morning Post” отзывалась о нем как о “знаменитом нью-ланаркском филантропе, воззвания которого не останутся без успеха… Грядущие поколения будут чтить его как одного из достойнейших благодетелей рода человеческого…” В том же 1817 году помимо печати Роберт Оуэн изложил свои взгляды о мерах помощи бедным классам общества на двух больших митингах, собравшихся в зале “Лондонской таверны”. На втором из них стечение публики было так громадно, что большая толпа не могла попасть в зал за неимением места. Речи Оуэна были напечатаны во всех лондонских газетах; кроме того, он сам скупил тридцать тысяч экземпляров газет и разослал их по всей Англии членам обеих палат, приходским священникам, выдающимся горожанам и другим лицам. Вдобавок к этому он за свой счет отпечатал в виде отдельных листков сорок тысяч экземпляров подробного отчета об этих митингах, которые были разобраны в три дня.

Главнейшие его тезисы заключались в следующем:

1) Богатство страны не доказывает ее благоденствия, пока значительная часть ее работников содержится на счет государства в невольной праздности или занята непроизводительным трудом.

2) Нищета и невежество должны неминуемо способствовать развращению народа.

3) Развращенное таким способом население, окруженное кабаками, пивными и разными соблазнами к игре и азарту, впадает в умственное отупение и делается бесполезным бременем для страны или наполняет собою ряды преступников.

4) За этим неизбежно следуют разные репрессивные меры и жестокие, в сущности бесполезные, наказания.

5) Все это должно породить озлобление против правящих классов, увеличить число преступлений и в конце концов – грозить спокойствию и благосостоянию всего общества.

6) Пока такой развращающий порядок вещей существует и само правительство поддерживает и поощряет его, до тех пор всякие разговоры о нравственном воздействии и религиозном влияния являются насмешкой.

7) Продолжать такие разговоры, оставаясь при старых порядках, значит осуществлять жалкую попытку обмануть общество, которое более уже не поверит этой болтовне.

8) Ожидать какого-либо нравственного улучшения народа, пока остается в силе такой порядок вещей, все равно что ждать, что высохнет океан, в то время как реки продолжают вливать в него свои воды.

Хотя многие из узких сектантов, ранее поддерживавших Оуэна, а также людей, зараженных религиозною нетерпимостью, и отшатнулись от него после речи, произнесенной им на втором из этих митингов, в которой он смело высказал свои широкие религиозные взгляды и свою преданность идее свободы совести, но популярность его быстро росла и имя его гремело повсюду.

Вскоре после того в обществе известного швейцарского ученого и писателя Пикте и находившегося в то время в Англии знаменитого Кювье он предпринял путешествие на континент. Оуэн провел шесть недель в Париже, где был чрезвычайно хорошо принят представителями правительства и высшего общества. Первое отнеслось весьма сочувственно к его идеям, но находило их преждевременными. Отсюда Оуэн направился в Швейцарию, где осматривал разные учебные заведения. Особенное его внимание обратила на себя школа Фелленберга в Гофвиле, куда он потом поместил двух своих старших сыновей. Во Франкфурте он написал свои адреса европейским государям, собравшимся на Аахенском конгрессе. Один из адресов носил название “Мемория правительствам Европы и Америки по поводу рабочих классов”. Адреса эти через лорда Кэстельри были представлены конгрессу.

В одном из них Оуэн говорит, что после многих лет, посвященных наблюдению и практической деятельности, он остается совершенно чужд всяких пристрастий или предрассудков по отношению к известной партии, секте, национальности или к известному общественному классу. Все люди родятся с одними и теми же общими свойствами, хотя потом, под влиянием обстоятельств и воспитания, научаются ненавидеть друг друга, вместо того чтобы жить в мире и братской любви. Он доказывает, что введение машин, увеличившее в двенадцать раз промышленную производительность Англии, для рабочего класса имело одно последствие – страшное увеличение бедности. Машина до того уменьшила ценность труда, что скоро уже значительная часть рабочего населения лишена будет возможности самого жалкого заработка для поддержания своего существования, и ей предстоит голодная смерть. Пролетариат усиливается с каждым годом, ему не помогут никакие частные меры. По поводу существовавшего в Англии налога для бедных Оуэн повторяет здесь уже ранее высказанное им мнение, что налог этот должен увеличиваться с каждым годом, так что общество будет поставлено перед необходимостью отнять у бедных значительную часть прежней помощи (предсказание это оправдалось потом). Единственный выход из такого положения: отказаться от поддержания громадных мануфактурных центров, служащих местом спекуляции и способствующих только полному обнищанию и развращению рабочих масс. Вместо них Оуэн предлагает развернуть в стране промышленно-земледельческие общины или колонии на основании тех начал, которые уже были выработаны им в его обширном докладе, представленном парламентскому комитету по вопросу о бедных.

Собравшиеся в Аахене монархи отнеслись весьма сочувственно[7] к записке Оуэна; но они были слишком заняты неотлагательными государственными вопросами и потому не могли войти в подробное рассмотрение его планов по облегчению участи рабочих. Тем не менее, многие из государственных сановников того времени были заинтересованы идеями Оуэна, и даже сам всемогущий Меттерних отозвался о нем с похвалою.

В конце 1818 года Роберт Оуэн возвратился в Англию, где перед ним открывался период новой борьбы. Времена наступали смутные… Луддитских бунтовщиков вешали десятками, а через несколько месяцев должна была произойти так называемая Манчестерская бойня.