У истоков
У истоков
Спросите у горняков, и все вам скажут: человек этот самый уважаемый на шахте. Здесь он на виду у всех прожил большую часть своей нелегкой, но славной трудовой жизни.
Иногда молодые шахтеры по-сыновьи, простосердечно говорят о нем:
— Наш старик…
— Старик! Какой я вам старик? Старики на печах лежат, кости греют!
Не любит Иван Иванович Бридько, когда его, даже с любовью, называют стариком. Правда, ему под шестьдесят. Но что из того? Он не ушел на покой, по сей день трудится в шахте, хотя многие шахтеры — его ровесники уже на пенсии.
И действительно, высокий, с бодрой выправкой, сухощавый, всегда гладко выбритый, И. И. Бридько выглядит совсем молодо.
…На шахте № 5–6 имени Димитрова Иван Иванович прошел все горняцкие профессии и ни от кого не скрывает, что больше всего гордится работой забойщика. Более уважаемой, почетной профессии в то время на шахте не было. Она оказалась очень живучей. Уже были уничтожены тяжелые профессии саночника, газожега, вагонщика, гонявшего вручную груженные углем и породой вагонетки по километровым выработкам. Пришла наконец врубовая машина, а обушок и лопата все еще продолжали жить.
Бывало, каждые две недели забойщик Иван Бридько ладил к своему обушку новую ручку. Он то пробовал ее на взмах в вытянутых руках, то ложился на бок, как в угольной лаве, когда делал зарубную щель в пласте. Он берег и уважал обушок, несмотря на его простоту и древность. Им он за восемь часов работы в забое делал несчетное количество ударов по угольному пласту. Им он добывал уважение и почет передового шахтера.
Но спустя несколько лет, когда Бридько стал десятником, а затем начальником угольной лавы, он уже с чувством грусти смотрел на этот примитивный инструмент: не слишком ли загостил он на шахте? То были годы возникновения стахановского движения, годы освоения новой техники. К тому времени в шахте работали врубовые машины, транспортеры, электровозы. Почти всюду стали появляться машины, механизмы, и рядом со всем этим — обушок, лопата…
Бридько принял лаву от прежнего начальника, когда участок находился в глубоком прорыве: план угледобычи систематически не выполнялся. Он много думал, с чего начать. Иногда часами просиживал в лаве, внимательно наблюдая за работой людей. За две смены отбойщики и навальщики не успевали очистить лаву от подрубанного угля, нагрузить его на рештаки. Когда машинист, он же и партгрупорг врубовой, Степан Безрук приходил в лаву для очередной подрубки пласта, дорога для машины, как правило, была завалена. Тогда он сам брался за лопату. В один из таких дней Бридько подозвал его и спросил:
— Что ж, партгрупорг, может быть, и мне взяться за лопату, скорее дело пойдет?
Уловив в голосе Бридько иронию, Безрук промолчал. На его черном от угольной пыли лице, на широких плечах поблескивали капельки пота.
— Да, надо что-то придумывать, — сказал наконец Безрук, — третий час простаивает машина, не шутка… И так изо дня в день.
И в самом деле, неужели ничего невозможно придумать, чтобы время не пропадало зря? Мыслимо ли перелопатить такое количество угля, погрузить его на конвейер, притом в тесноте, задыхаясь от пыли!
Решили думать всем коллективом…
Производственные совещания проходили оживленно. Чувствовалась заинтересованность людей. Тем более что каждый день в газетах появлялись все новые и новые тревожные вести: заводы, электростанции задыхаются без топлива, требуют угля.
Некоторым казалось, что угледобычу можно и надо поднимать выдающимися рекордами одиночек. Рекорды действительно играли свою положительную роль. Это были искры, от которых подчас разгорался целый костер. Но партия всегда напоминала, что нам нужны не рекорды одиночек, а главным образом налаженная, четко организованная работа всех угольных участков и шахт. За это и решил бороться Бридько.
— Дорогой Иван Иванович, — успокаивали его некоторые, — не сразу Москва строилась! Давайте начнем с рекордов, а потом…
Но начальник лавы ни за что не хотел отступать. Хотел видеть весь свой участок работающим ритмично.
Первый шаг к этому вскоре был найден. Бридько с помощью товарищей, рабочих лавы придумал усовершенствование, позволившее горнякам быстро продвигаться вперед и почти вдвое увеличить угледобычу.
Достигалось это следующим путем. После того как машина подрубит пласт, к груди забоя вплотную переносится конвейерная линия. После выпала бурок по углю большая часть его сама сваливается на рештаки. Теперь не надо было перекидывать уголь на большое расстояние. Это позволило упразднить профессию забойщика. Ее совместил навальщик и стал именоваться навалоотбойщиком. В 90-метровой угольной лаве врубовая машина стала делать один, а иногда и полтора оборота, или, как позже было принято называть, один — полтора цикла. Участок увеличил добычу с 800 до 1300 тонн угля в сутки.
Однако новое не всем пришлось по душе. В бригаде работал Федот Борщев, молчаливый, коренастый человек. Он пришел с другой шахты, коротко объяснив, что не поладил там с начальством. Работал хорошо. И не просто хорошо, а с каким-то веселым задором. Поначалу он даже сумел заразить этим других забойщиков. Но потом заметили, что Борщев всякий раз вымогает для себя пай, где уголь помягче, податливее, и все стали относиться к нему недоверчиво.
Когда на долю Борщева выпадал «трудный кусок», он едва выполнял свою норму: приберегал силы.
Бридько заметил это.
— Лодыря гоняешь? — спросил он однажды сердито.
— А может, мне просто работа не по душе.
— Значит, душа у тебя неважная. А тут люди с советской душой требуются, — к лодырям начальник лавы был беспощаден. — По-моему, ты просто не умеешь работать и боишься работы.
— Это я-то не умею работать? — вскипел Борщев. — Да я у лучших мастеров учился, у самого Никиты Изотова…
— Выходит, учили, да недоучили. Ошибочка вышла, — невозмутимо ответил ему Иван Иванович.
Скуластое, почти квадратное лицо забойщика скривилось, точно от физической боли.
— Может, научишь, как надо рубать, научи меня, грешного, — взмолился он насмешливо.
Работавшие неподалеку навальщики и забойщики с интересом прислушивались к спору. Бридько заметил это и без колебания ответил:
— Добре! Давай-ка сюда обушок!
Голос у него уверенный, но на сердце все же было неспокойно: а вдруг не осилит крепкий уголь, сорвется? Ведь сколько уже прошло лет, как не держал в руках обушок!
От злости, от того, что надо было доказать этому рвачу, что и трудный пай по плечу настоящему, честному забойщику, он взялся за дело. Рубал пять, десять минут, сильными меткими ударами откалывая глыбы угля, не чувствуя усталости. Так до конца смены и не отдал Борщеву обушок. А когда вырубил весь отведенный тому пай дочиста, сказал спокойно:
— Вот как надо!
Борщев молчал. С той поры он уже не требовал у бригадира пай получше, на любом работал до хруста в костях. Никто из забойщиков не мог за ним угнаться. Вскоре имя его появилось в районной газете.
Бридько радовался и за Борщева и за себя. Он, пожалуй, впервые понял, как велика сила личного примера. Потом уж это стало для него жизненным законом…
После того как в лаве была ликвидирована профессия забойщика, Федот Борщев решительно заявил Бридько:
— Как хочешь, Иван Иванович, обушок на лопату я не сменяю, в навалоотбойщики не пойду. Работы для меня, забойщика, кругом хватит.
С тем и ушел.
Бридько даже не успел спросить, куда же он уходит, не успел сказать, что недалеко то время, когда обушок, так же как и лопату, придется сдавать в музей…
В тот день он все думал об этом упрямом человеке: уйдет в самом деле или не уйдет? Может, завтра койка Федота Борщева в общежитии окажется пустой и парторг Николай Семенович Щетинин спросит его, Бридько: «Как вы могли прославлять дезертира в газете?»
Безусловно спросит!
Но Борщев не ушел, а стал работать на другом участке, где в забойщиках все еще была нужда. Иван Иванович успокоился: не придется краснеть перед парторгом.
Парторг Щетинин почти ежедневно бывал на третьем участке и радовался переменам. Участок становился все более подтянутым, опрятным. Подземные пути в штреках не были захламлены, как у других. Вдоль стен, по расчищенной канавке, тускло отсвечивая, спокойно текла вода, нигде не задерживаясь, не образуя луж. Ни одной сломанной стойки, ни одного вывалившегося верхняка. За всем этим стояли люди, их усердный труд, их любовь к своему горняцкому делу.
Когда бы парторг ни появился в лаве, там не умолкал радостный грохот, всегда горел яркий свет и навалоотбойщики размеренными движениями перекидывали уголь в рештаки. Во всем этом Щетинин видел не только организаторский талант молодого руководителя, но и его волевой характер, умение работать с людьми. Недаром о Бридько говорили на участке:
— Крутехонек, но зато справедлив!
Бридько помнит один из разговоров с парторгом. Как-то Щетинин пригласил его к себе. Усадил, а сам принялся вышагивать по небольшому кабинету.
— Выкладывай-ка, Иван Иванович, что будем делать с твоим новшеством.
Спокойный, собранный, он, как всегда, говорил не спеша, взвешивая каждое слово. Взгляд у него чуть улыбающийся, добрый, располагающий. «О чем он? — подумал Бридько. — О переноске рештаков в лаве?»
— Ну какое же это новшество? — ответил он и пожал плечами.
Щетинин чему-то улыбнулся, взял с книжной полки районную газету, подал ее Бридько.
Мы с тобой не видим ничего нового в том, что сделано в вашей третьей восточной лаве, а вот район оценил это.
В газете в самом деле была помещена корреспонденция о работе участка, которым руководил Бридько. В ней говорилось о скоростном продвижении лавы, о дисциплине и высоких заработках горняков…
Иван Иванович вспомнил, что на днях у него на участке действительно был сотрудник газеты. Почти всю смену он неотступно ходил за ним, беседовал с рабочими. Исчез он так же внезапно, как и появился. И вскоре Иван Иванович забыл о нем.
У Бридько было какое-то двойственное отношение к газете. Ему казалось, что корреспондент приукрасил положение дел на участке. Ну а то, что замечено хорошее, радовало.
Парторг понял это.
— Корреспондент откопал главное, новое. Молодец! — сказал Щетинин.
Он сел напротив Бридько и, как бы готовясь к длительному и задушевному разговору, положил ему на плечо руку.
— Вот что, дорогой Иван Иванович, надо по-настоящему начинать пропаганду опыта работы третьего участка. Таково решение партбюро…
Почин коллектива третьей восточной лавы оказался той искрой, от которой постепенно разгорелось большое пламя. Опираясь на опыт участка Бридько, начальник шахты инженер Уманский вместе со своими помощниками разработал график работ по-новому для всех угольных лав. Каждый из, них, в зависимости от геологических условий и других обстоятельств, чем-то отличался от другого, но всех их роднило одно: они утверждали порядок, связывали воедино все производственные операции по добыче угля.
В те дни Иван Иванович по две-три смены сряду не выходил из шахты. Большую часть времени он проводил не на своем, а на других угольных участках. Многие его ждали у себя, к его советам прислушивались с жадным интересом, но кое-где встречали недружелюбно и даже враждебно. Некоторые пытались доказать, что такое быстрое продвижение линии забоя, какое предполагает график, противоречит самой природе горных разработок, что оно неминуемо повлечет за собой катастрофу — обвал в лаве. Однако предвзятость, сомнения этих людей постепенно разбивала сама жизнь: лава, как говорится, ускоряла шаг и умело, добротно закрепленная кровля никому не угрожала.
Теперь ничто не могло заставить Бридько отступить от задуманного. Его радовала горячая поддержка большинства шахтеров, особенно молодых. Они жадно тянулись ко всему новому, охотно изучали технику. От всего этого веяло дерзанием молодости, романтикой, жаром борьбы нового со всем отживающим, одряхлевшим.
Обрадовала и встреча с Борщевым. Бридько не сразу узнал его. Он привык видеть Федота в спецовке, а тут вдруг в новеньком добротном костюме, в свежей рубашке с отложным воротником.
— Где ты теперь? — спросил Иван Иванович.
— Зачислен на курсы механизаторов, осваиваю врубовую. Закончу и к вам на участок. Примете? — ответил, Борщев. Иван Иванович тепло, дружески пожал ему руку…
На шахте все чаще стали появляться незнакомые люди. Они целыми днями толклись в нарядной, небольшими группами и в одиночку приходили в третью восточную лаву. Гости учились работать, и это радовало, придавало людям восточной лавы уверенность и новые силы.
Признали ли его, Бридько, новую организацию труда в лаве начальники участков других шахт?
Никто из них не говорил ему об этом прямо. Некоторые приезжали на шахту предубежденными, но потом, придирчиво приглядевшись ко всему, становились горячими сторонниками цикличного метода.
Так завоевывалось признание.
Каждый день газеты и радио приносили все новые и новые сообщения о том, что в Донбассе ширится движение за цикличную работу в лавах, с новой силой разгоралась борьба за освоение горной техники «подземных заводов», как принято было в то время называть шахты.
Тогда же стало все чаще упоминаться имя начальника участка шахты № 18 Шашацкого: он обогнал Бридько, цикловал 300-метровую лаву. Иван Иванович решил съездить к нему — посмотреть, поучиться. Эта поездка многое ему подсказала. Волевой, технически грамотный руководитель сумел добиться образцовой организации труда, крепкой трудовой дисциплины. Он приучил людей уважать рабочее время, дорожить каждой минутой.
Иван Иванович запомнил один любопытный эпизод. В то время по распоряжению наркома на шахту № 18 была послана бригада ученых горных и научно-исследовательских угольных институтов для изучения и обобщения опыта работы товарища Шашацкого. Как-то подойдя к лаве, академик Терпигорев посмотрел на часы и многозначительно свел брови: часы показывали ровно восемь, но лава еще не начала выдачу угля.
— Вы опаздываете, мой друг, — сказал с сожалением ученый, видя, как с самого начала нарушается график.
— Ваши часы не совсем точны, — возразил Шашацкий, — сейчас без трех минут восемь.
И действительно, ровно через три минуты загремел конвейер.
Поднявшись на поверхность, академик проверил свои часы и убедился, что Шашадкий прав.
— По работе вашей лавы можно сверять время, — улыбаясь, сказал он начальнику участка и пожал ему руку.
Бридько часто вспоминал этот случай, рассказал о нем своим шахтерам. Такой четкости и точности он стремился добиться и в работе на своем участке.
Но для этого нужно было учиться и учиться. А ему, Бридько, далеко до инженера…
За усердный новаторский труд И. И. Бридько наградили орденом Трудового Красного Знамени. Это была большая радость. Но она тоже звала вперед. Надо было учиться. Этого все настойчивее требовала жизнь…
Когда Иван Бридько уезжал в Москву, перед его глазами долго еще стояли высокие, залитые светом надшахтные здания, стройный, гордый копер, новые белокаменные дома поселка, утопающие в золотисто-зеленых деревьях и ярких осенних цветах. Здесь ему был дорог каждый уголок. Здесь оставалась любимая шахта, люди, к которым он прирос душой. И они, видно, полюбили его, иначе бы не избрали в верховный орган власти республики…
Учеба… Сколько раз мечтал о ней Бридько! Иван Иванович снова и снова вспоминал, как на одном из совещаний горняков Донбасса, на котором он рассказал о работе по цикличному графику на своем угольном участке, к нему подошел нарком, седеющий, спокойный с виду человек, задушевно сказал:
— Хорошо работаете, главное — с головой. — И, чуть посуровев, добавил: — Вам надо учиться…
Учиться? Не так это просто! С тремя классами образования небось ни в техникум, ни в институт не поступишь.
После этой встречи прошло несколько месяцев. Бридько постепенно стал забывать о ней, как вдруг пришла телеграмма из наркомата: «Срочно выезжайте Москву учебы промакадемии». Бридько вначале не поверил: ему ли адресован вызов? Пошел в партком. Оказалось, секретарь только что разговаривал с Москвой, и оттуда потребовали, чтобы Бридько, не медля ни одного дня, собирался в дорогу.
Промышленная академия! Он даже мечтать об этом не смел.
После трех лет учебы Бридько успешно защитил диплом горного техника и получил назначение на работу в Караганду. Но отъезду помешала война.
Несколько месяцев прослужил он в боевых рядах грозного ополчения. Здесь он принял первое боевое крещение, почувствовал себя настоящим солдатом…
А в боях на Волге Иван Бридько был ранен. После двух месяцев лечения Бридько был направлен снова на фронт. Здесь и встретил победу.
Домой вернулся осенью 1945 года.