У истоков «Тихого Дона»

У истоков «Тихого Дона»

I

Есть ли на Дону хутор Татарский, в котором разыгралась трагедия семьи Мелеховых? Кто послужил прототипами прекраснейших образов романа «Тихий Дон»?

В своих поездках по Верхнему Дону мне пришлось слышать много различных толков на эту тему.

Подобно тому как в Древней Греции семь городов оспаривали право именоваться родиной Гомера, так и на Дону станицы Вешенская, Базковская, Еланская, Букановская, Каргинская, хутора Калиновский и Лебяжий спорят между собою: какое из этих селений изобразил Шолохов в «Тихом Доне» под именем хутора Татарского?

Особенно отстаивают свое право быть «станичниками» героев «Тихого Дона» жители Базков. Ведь именно там, в Базках, жил Харлампий Ермаков, которого считают прототипом Григория Мелехова. И дочь его, Пелагея Харлампиевна, живет в Базках, учительствует в школе…

Я поехал в Базки. До революции это был хутор, а теперь – большая красивая станица, раскинувшаяся на крутом правом берегу Дона.

Нахожу среднюю школу и учительницу Пелагею Харлампиевну Ермакову-Шевченко. Это невысокая, лет пятидесяти, полная, черноглазая, еще не утратившая своей былой красоты женщина.

Знакомлюсь с нею и говорю о цели моего приезда.

– Известный литературовед Исай Григорьевич Лежнев опубликовал большой труд – книгу «Путь Шолохова». В ней он указывает, что казак хутора Базки Ермаков является прототипом главного героя романа «Тихий Дон» Григория Мелехова. Лежнев ссылается на вас, на свою с вами беседу. Хотелось бы и мне слышать от вас лично, в какой же степени жизнь вашего отца похожа на жизнь Григория Мелехова?

– Что я могу сказать, – отвечает Пелагея Харлампиевна. – Мне говорить об этом трудно, хоть и много уже воды утекло в Дону с тех пор… Трудно, но скажу кратко – кое в чем похож. Но это же роман, и автор рисует образ своего героя, как его душе угодно, не считаясь с прототипом. Вы с этим вопросом лучше обратитесь к самому Шолохову.

– А как звали вашего отца?

– Харлампий Васильевич, – отвечает учительница.

– Дело в том, – говорю, – что в книге Лежнева «Путь Шолохова», видимо, вкрались неточности. Вот послушайте: на 344-й странице своей книги он пишет: «В хуторе Базки, расположенном против станицы Вешенской, на правой стороне Дона, живет дочь Евлампия

Васильевича Ермакова – Пелагея Евлампиевна. Она учительница хуторской школы, депутат Базковского райсовета, беспартийная…» Это же о вашем отце и о вас идет речь?

– Да, – говорит Пелагея Харлампиевна. – Но только, как я вам уже говорила, моего отца звали Харлампий Васильевич. Лежнев был у меня. Видимо, он неточно записал имя отца.

– Далее Лежнев пишет, что Ермаков в Базках был председателем хуторского Совета. Верно ли это?

– Нет, – говорит Пелагея Харлампиевна, – после демобилизации из Красной армии (это было в 1924 году) мой отец работал в Базках в комитете взаимопомощи, а председателем хуторского Совета не был.

Поблагодарив Пелагею Харлампиевну за эти уточнения, я прошу ее все же рассказать, каков был ее отец и что ей известно о нем.

– Давнее это дело, – сказала она раздумчиво. – Уж все быль-ем-полынем поросло. Прадед наш по отцу привез себе жену из Туретчины. С войны. Какой нации она была – не знаю, но в хуторе Антиповом прадеда и деда за это прозвали «цыганами». От нее и пошли в хуторе чернявые, горбоносые Ермаковы. Дед мой, Василий, рассказывают, был косорукий и, кажется, хромой.

– Все эти детали, подробности, – говорю я ей, – очень интересны. Рассказывайте подробнее.

– Отец мой, – продолжала Пелагея Харлампиевна, – был высокий, стройный, смуглый на лицо, с черным чубом, горбоносый. Взгляд черных глаз в гневе был страшен. Семейная жизнь его сложилась неудачно. Мать наша любила его одного, а он все отбивался от дома. И тут я вам ничего более не скажу… Это их дело.

Пелагея Харлампиевна умолкла. Черные глаза ее заблестели. Видимо, боль нахлынувших воспоминаний и по сию пору дает себя знать.

– Простите за нескромность вопроса. А что, Харлампий Васильевич оставлял свою семью, уходил к помещику в батраки с другой женщиной до призыва на царскую службу, подобно Григорию Мелехову в «Тихом Доне»?

– Нет, этого не было, – ответила Пелагея Харлампиевна. – С германского фронта отец вернулся с полным бантом георгиевских крестов, в чине хорунжего. Выслужился на фронте. Рискованный и геройский он был казак. Примкнул к красным в 1918 году, а потом его окрутили офицеры и стал он у белых командиром. Тут восстание началось. А мать наша умерла в 1918 году. От простуды, будучи беременной. Отца не было дома. Воевал – тут же, на Дону. Приехал, когда мать уже похоронили. Худой. Исчерна-мрачный. И ни слезинки на ресницах. Только черная тоска в глазах. А вот когда коня потерял – заплакал. Помню, это было в дороге. У отца был конь Орел – белолобый красавец. С ним отец ходил на службу, воевал на нем против немцев. И вот уже после смерти матери, при отступлении нашем из Базков в Вешки, конь Орел был ранен. И когда конь, упав наземь, стал биться, кончался уже, как же ужасно отец переживал его гибель. Кинулся к нему на шею, в гриву уткнулся головой. «Орел мой, крылатик! – воскликнул отец, – не уберег я тебя, прости, не уберег!» – Поднял голову, и покатились у него по лицу слезы… Отступал отец с белыми до Новороссийска. А там сдался Красной армии и служил у Буденного. В командирах был.

– А нет ли у вас фотографии отца?

– Есть, но очень старая, – сказала Пелагея Харлампиевна и показала мне обветшавшую за пятьдесят лет фотокарточку.

На ней я увидел чубатого, в форменной фуражке и шинели, горбоносого, с волевым, острым взглядом казака. В нем было удивительное внешнее сходство с Григорием Мелеховым в исполнении артиста Глебова в киноэпопее «Тихий Дон».

– Была еще у нас фотография, – продолжала Ермакова-Шевченко, – где отец заснят с командирами, и среди них командарм С.М. Буденный. Но где-то затерялась. В 1924 году отец был демобилизован. Жил тут же, в Базках. В 1926 году Михаил Александрович Шолохов – молодой, чубатый, голубоглазый – приезжал в Базки несколько раз к отцу. Встречались они в Заготпункте у Харламова. Бывало, мы с дочерью Харламова, Верочкой, играем или учим уроки, а Михаил Александрович приедет и говорит мне: «А ну, чернявая, на одной ноге смотайся за отцом». Отец приходил к Шолохову, и они гутарили у раскрытого окна перед Доном – до самой зари. А о чем – уж не знаю. Это вы у Михаила Александровича спросите.

II

«…Вешенская, как окружная станица, стала центром восстания, – пишет Шолохов в XXXII главе третьей книги «Тихого Дона». – Суярова на должности командующего объединенными повстанческими силами сменил молодой двадцативосьмилетний хорунжий Кудинов Павел, георгиевский кавалер всех четырех степеней, краснобай и умница. Отличался он слабохарактерностью, и не ему бы править мятежным округом в такое буревое время, но тянулись к нему казаки за простоту и обходительность. А, главное, глубоко уходил корнями Кудинов в толщу казачества, откуда шел родом, и был лишен высокомерия и офицерской заносчивости, обычно свойственной выскочкам. Он всегда скромно одевался, носил длинные, в кружок подрезанные волосы, был сутуловат и скороговорист. Сухощавое длинноносое лицо его казалось мужиковатым, не отличимым ничем…»

И еще в десяти главах романа Шолохов обстоятельно пишет о Кудинове, показывая его таким, каким он был в то буревое, мятежное время. Кудинов не алкал крови, не лез по трупам к жезлу командующего, и, будучи избран на этот пост, видимо, пытался, подобно Григорию Мелехову, найти какой-то третий путь в жизни, чтобы и советы были и слово «товарищ» осталось в обиходе вместо «их благородия», но чтобы жить «без коммунистов и коммунии». Как и Григорий, не мог он понять, что третьего пути в этой кровавой борьбе не дано и что, подняв меч «За Советы без коммунистов», Кудинов, Григорий Мелехов и все повстанцы сразу же волей-неволей оказались в одном стане с белогвардейщиной.

Кто же он, этот командующий вешенским восстанием?

Давно волновал меня этот вопрос. Я думал, что все это в романе – художественный вымысел. Вряд ли, казалось мне, Шолохов в «Тихом Доне» поставил имена и фамилии настоящих участников событий.

И вот на провесне 1955 года ехал я в Вешки. Стоял февраль. Распутица. От железнодорожной станции Миллерово до Вешек я добирался несколько дней.

В пути мне встретился шофер Петро Плешаков – невысокий, черноусый, лет за сорок, который поразил меня удивительным знанием «Тихого Дона». От него я впервые узнал о смерти лубочного героя Козьмы Крючкова, в свое время обласканного царским домом, о приезде генерала Краснова на Дон с фашистами и, наконец, о Павле Кудинове.

– А что, – спросил шофер, – в статьях о «Тихом Доне» мало пишут правды о Павле Кудинове?.. Он, Кудинов-то, палачом не был.

– Разве Павел Кудинов – это историческая личность? Разве жил у вас тут такой хорунжий?

– Не только жил, но и сейчас еще жив.

– Командующий восстанием Кудинов жив? – с удивлением спросил я.

А я-то думал, что последний в живых оставался только лакей Вильгельма и Гитлера, бывший атаман Войска Донского генерал Петр Краснов, захваченный нашими войсками в конце Отечественной войны где-то в Австрии, а затем по суду расстрелянный за вероломство и реки пролитой им крови. И вдруг я узнаю, что верховод вешенского восстания Кудинов, о котором пишет Шолохов, действительное лицо и жив.

Тронув плечо шофера, я спросил:

– Где же он?

– Далече, – пыхнул цигаркой шофер. – В Сибири замаливает свои грехи.

Шофер достал из нагрудного кармана конвертик и подал мне. Это было письмо Павла Кудинова. Письмо к своему полчанину, из которого мне запали в память последние строки: «…А я – благодарение царю небесному, еще жив, молюсь богу, рубаю лес и смиренно несу свой крест по сибирской тайге на Голгофу и на бога не роптаю…»

– Кто же этот полчанин?

– Дядя Анисим, – с грустью ответил шофер. – Родич мой. В 1942 году генерал Краснов вкупе с фашистами повесили его тут за отказ служить Гитлеру. Верой и правдой когда-то служил Анисим генералу Краснову. Отступал с ним, а в 1922 году вернулся домой. И принес оттуда, из эмиграции, от Павла Кудинова его отцу и матери, в Вешки, письмо-раскаяние.

– Да неужели! Откуда вы это знаете?

– Знаю, – дымя цигаркой, продолжал Петро. – Видишь ли, письмо тогда же было напечатано в Вешках. В газете. Кажется, в двадцать втором году. Батя мой долго хранил газету с письмом Кудинова.

– А как называлась эта газета?

– Не помню, – ответил шофер. – Так в этом письме Кудинов пишет, как в эмиграции, когда жареный кочет клюнул его в зад, снял он с себя полковничьи погоны, вышел на положение беженца и проклял Деникина, барона Врангеля и всех прочих интервентов.

Кудинов и его письмо меня очень заинтересовали. Тогда же в хуторе Базки старый коммунист Лосев подтвердил мне, что и он в двадцать втором году читал это письмо. А в какой газете – позабыл, так как в Вешках в те годы издавалась вначале «Верхнедонская правда», а затем – свои «Известия».

Мои розыски этих газет в музеях и архивах Ростова и Новочеркасска ничего не дали. Позже побывал я как-то в станице Боковской. В свое время в ней жил есаул Сенин – прообраз Половцева из «Поднятой целины» Шолохова.

Так вот там, в Боковской, на чердаке в доме есаула, среди книжного хлама я обнаружил несколько номеров вешенских «Известий» за 1922 год. С большим интересом я вчитывался в эти ветхие страницы. В газете от 2 августа 1922 года вместо передовой стоял приказ № 51 о борьбе с холерой. Рядом была статья «Из стана белых», в которой цитировались отрывки из какого-то письма. Я обрадовался, полагая, что это и есть письмо Кудинова, но ошибся. Подвалом на первой полосе было заверстано обращение какого-то казака к населению Верхнего Дона под заголовком «Как живут за границей отступившие казаки». Но само обращение кто-то оборвал.

Возвратясь в Ростов, я с еще большей энергией стал искать вешенские «Известия» и, наконец, в госархиве обнаружил далеко не полный комплект этой газеты и в нем целехонький номер от 2 августа 1922 года, в котором на первой странице я и нашел письмо Павла Кудинова.

«…Русский народ, – писал Павел Кудинов из-за границы в 1922 году, – изголодавшись, исхолодавшись без обуви и одежды, наверно, частенько подумывает: «Кабы был Врангель, так был бы и хлеб, и обувь, и одежда». По-моему, это просто ваша отчаянная галлюцинация. Вспомните времена Врангеля! Что он дал вам полезного в экономической жизни? Ровно – нуль… Я откровенно говорю не только вам, но и каждому русскому труженику, пусть выбросит грязные мысли из головы о том, что здесь где-то на полях чужбины Врангель для вас готовит баржи с хлебом и жирами. Нет! Кроме намыленных веревок, огня, меча, суда, смерти и потоков крови, – ничего! И вы, русский народ, напрягите все силы там, в стране, для возрождения. Может, многим еще хочется блеснуть погонами и плюнуть кому-то в лицо, но это не служит доказательством несостоятельности Советской власти… Наши казаки, за исключением немногих, покинули лагери и вышли на беженское положение…

Ваш сын и брат П. Кудинов».

Сотрудники ростовского госархива любезно сделали мне фотокопии этого номера вешенских «Известий» с письмом Кудинова. Но все мои попытки установить, где же точно живет Кудинов, были безуспешны: следы его в Сибири затерялись.

Спустя несколько лет я снова приехал в Вешки по делам газеты и встретил там на улице высокого седого старика. Болгарский акцент его речи привлек мое внимание. Познакомились. Разговорились. Это был казак-вешенец Никита Васильевич Лапченков, недавно вернувшийся из Болгарии, где он прожил сорок лет в эмиграции. Старик Лапченков нес Шолохову какой-то ящичек и пояснил мне следующее:

– Болгары – рабочие завода «Млекоцентрал» в городе Кула, узнав, что я еду в Россию, в Вешенскую, поручили передать Шолохову подарок. Вот я его и несу Михаилу Александровичу.

Вечером старик Лапченков зашел ко мне в гостиницу.

– Уезжая в Россию, – рассказывал Лапченков, – я виделся с Кудиновым в Михайловграде.

– А вы не ошибаетесь? – робко спросил я деда. – Кудинов-то, кажется, у нас в Сибири?

– Был в Сибири, – пояснил Никита Васильевич. – Одиннадцать лет рубил лес в тайге. А потом Советская власть сделала ему скидку и в 1956 году освободила. Заезжал он в Вешки. Но тут – пусто, вся родня его вымерла. Наведался к Шолохову, а писатель куда-то выехал. Пожурился Кудинов на берегу Дона, помолился богу в соборе и поехал в Болгарию. Там у него семья, жена, княгиня Севская, учительствует. Русскому языку учит болгарских детишек. Сам он работает в колхозе, в стопанстве по-ихнему, садовником.

Старик дал мне адрес Кудинова.

– Хотите послать ему письмо? О, он будет рад письму из Вешек. Не забудьте вложить ему в конверт цветок бессмертника, а его княгине – чабреца.

В тот же день я послал в колхоз, где работает Кудинов, фотокопию вешеиских «Известий» и цветы…

Не скоро, но все же пришел мне ответ из Болгарии. Это было письмо председателя Михайловградского стопанства Ненчо Найденова, который писал: «Ваш донской из Вешек казак – полковник Павел Назарьевич Кудинов живьет и робит у нас добре. Робит в садах, огородах стопанства с 1956 годины. Имея уже преклонный возраст, а паки падкий до работы, як ударник, и ниякой оплоши за ним нема. И другарка его – учителька Севская – до работы дуже падкая. А письмо ваше я получих и Павлу Кудинову передадох. А вен осветлени исторически събития он крепко помнит и скоро ден вам напишет…»

Затем пришло письмо от самого Кудинова. На мой вопрос, где, когда и при каких обстоятельствах Кудинов прочел роман «Тихий Дон» и какое впечатление тот произвел на него, он ответил мне так:

«Роман М. Шолохова «Тихий Дон» – есть великое сотворение истинно русского духа и сердца. Впервые я пробовал читать его по-болгарски, но плохо понимал. Позже выписал себе из Белграда русское издание. Читал я «Тихий Дон» взахлеб, рыдал-горевал над ним и радовался – до чего же красиво и влюбленно все описано, и страдал-казнился – до чего же полынно горька правда о нашем восстании. И знали бы вы, видели бы, как на чужбине казаки – батраки-поденщики – собирались по вечерам у меня в сарае и зачитывались «Тихим Доном» до слез и пели старинные донские песни, проклиная Деникина, барона Врангеля, Черчилля и всю Антанту. И многие рядовые и офицеры допытывались у меня: «Ну, до чего же все точно Шолохов про восстание написал. Скажите, Павел Назарьевич, не припомните, кем он у вас служил в штабе, энтот Шолохов, что так досконально все мыслию превзошел и изобразил». И я, зная, что автор «Тихого Дона» о ту пору был еще отроком, отвечал полчанам: «То все, други мои, талант, такое ему от Бога дано видение человеческих сердец и талант!» Скажу вам, как на духу, – «Тихий Дон» потряс наши души и заставил все передумать заново, и тоска наша по России стала еще острее, а в головах – посветлело. Поверьте, что те казаки, кто читал роман М. Шолохова «Тихий Дон», как откровение Иоанна, кто рыдал над его страницами и рвал свои седые волосы (а таких были тысячи!) – эти люди в 1941 году воевать против Советской России не могли и не пошли. И зов Гитлера – Дранг нах Остен – был для них гласом вопиющего сумасшедшего в пустыне. И вот за это прозрение на чужбине тысяч темных казаков благодаря «Тихому Дону» и передайте Шолохову мой чистосердечный казачий земной поклон…»

На мой вопрос о вешенском восстании 1919 года – с чего и как загорелся сыр-бор в станицах Верхнего Дона и как вспыхнул мятеж, – П. Кудинов ответил:

«…Дело было так. Донские полки белых держали фронт под Балашовой против красных. Штаб белых находился в Вешках. Командовал нами спесивый генерал Иванов. Всем нам начертела война, господа генералы и помещики. Вот наши казаки и мы офицеры из народа (я – вешенец, Ермаков из Базков, Медведев из Казанской, сотник Ушаков и Богатырев и другие) пошли на замирение с красными, с Советской властью. Мы открыли перед Инзенской дивизией фронт белых… А потом пришел приказ красных сдать оружие. Казаки заартачились: «А где же уговор-договор?» А тут на улицах новые приказы расклеили: «Кто не сдаст оружие – расстрел». На следующий день подперла реквизиция хлеба, скота и обложение денежной данью. Казаки всхомянулись: «То цари триста лет в узде мордовали, потом белые генералы давай гнуть нас в бараний рог, а теперь и красные треногой вяжут. А где же уговор-договор?» И пошло. Казаки-фронтовики – народ смелый и гордый. Вот гордость эта в народе казачьем заговорила и выпрямилась. Помните, эти слова Шолохов в тридцать восьмой главе «Тихого Дона» (третья книга) вложил мне в уста в разговоре с Григорием Мелеховым. Очень точные слова! Не видели мы со своего донского база всей нужды и горя России в ту пору, не привыкли к такому разговору, не знали, кто повинен в перегибах, а слепая гордость в нас заговорила, закипела на сердце, и потянулись мы к оружию, пока его у нас еще не отняли. Тут, конечно, контры всех мастей – монархисты, атаманы-богатеи, эсеры – возликовали и давай подливать казакоманского масла в огонек, давай раздувать его со всех сторон – пламя и полыхнуло. У нас не было тайного центра, не было заговора против Советов. Восстание вспыхнуло, как пожар под ветром, – стихийно…»

И снова полетели мои письма с вопросами к Кудинову в Болгарию, а оттуда его пространные, интересные ответы. Однажды я вызвал Кудинова к телефону.

Долго телефонистки настраивали нам линию, усиливали звук, и вот, словно из-за моря, донеслись дыхание, кашель и русский голос:

– Россия! Москва! У телефона вешенский казак Павел Назарьевич Кудинов.

– С вами говорит Ростов-Дон, – сказал я в ответ и назвал себя. – Привет вам с берегов тихого Дона. Вы получили мои письма и фотокопию вешенских «Известий» 1922 года с вашим письмом?

– Да, получил, – ответил Кудинов дрогнувшим голосом. – Благодарю вас. Я не знал, что мои родные тогда получили это письмо и что оно было опубликовано. Благодарствую…

– Как ваше здоровье?

– Тружусь с мотыгой. – Голос Кудинова посуровел. – Топчу землю. Тружусь в стопанстве – колхозе. Скажу правду: горек хлеб на чужбине. Но вот потянуло меня сюда, к семье. И тоскую я тут по тихому Дону, ругаю себя, что не остался в Вешках.

– Скажите, пожалуйста, Павел Назарьевич, как вы попали в командующие восстанием?

– Я и сам не знаю, – ответил Кудинов. – Тогда, в 1919 году, в Вешках, на военном совете от восставших частей были выдвинуты две фигуры: сотник Илья Сафонов, не знавший фронта, и ордена Станислава с мечами, георгиевский кавалер четырех степеней, фронтовик-вешенец, ваш покорный слуга хорунжий Кудинов. В полках открытым голосованием по большинству и избрали меня в командующие.

– Насколько текст «Тихого Дона» близок к действительным событиям?

– В романе много святой правды, – говорит Кудинов. – Верно указаны причины восстания, его размах и то, что мы гражданскую власть оставили в лице окружного исполкома Совета, а не атамана, и что вместо слов «господа» и «ваше благородие» мы оставили слово «товарищ»… Почти в каждой главе «Тихого Дона» повествуется

о событиях и фактах, которые были в жизни. Вот, скажем, урядник Фомин действительно был избран командиром Вешенского полка, открыл фронт красным. На телеграфный приказ генерала Краснова «образумиться» Фомин из Вешек послал генерала в тартарары матерной бранью по телеграфу. Точно описаны перегибы комиссара Малкина, мятеж в Сердобском полку, который привел к нам и поставил на колени монархист командир Врановский. В романе есть кое-что, с чем я и не согласен, чего со мною или вокруг меня не было. Скажем, у меня при штабе не было монархиста Георгадзе. Но Шолохов, как писатель, видимо, имеет право на свой художественный домысел…

– Что вы скажете о главном герое «Тихого Дона» Мелехове?

– Среди моих командиров дивизий Григория Мелехова не было, – отвечал Кудинов. – Это вымышленное лицо. Во главе первой (в романе – мелеховской) дивизии стоял хорунжий, георгиевский кавалер из хутора Базки Харлампий Васильевич Ермаков. В романе он у Григория Мелехова командует полком. Ермаков был храбрый командир, забурунный казак. Многие его приметы, поступки и выходки Шолохов передал Григорию Мелехову.

– Что вы имеете в виду?

– Да то, что бабка Харлампия – турчанка, – ответил Кудинов. – И то, что он хорунжий с полным бантом крестов Георгия, что немножко был с Подтелковым. Я Харлампия знал хорошо. Мы с ним однополчане. И его семейную драму я знал. Его жена трагически умерла в восемнадцатом году, оставив ему двоих детишек. А его заполонила новая любовь. Тут такие бои, земля горит под ногами, а Харлампия любовь крутит-мутит. Возле Мигулинки порубил Харлампий матросов в бою, а потом бился у меня головой в стенку. И эти его вечные вопросы: «Куда мы идем. И за что мы воюем?» В романе все это звучит на высоких нотах, краски сгущены, трагедия, одним словом. Так в этом же и сила, и глубина, и пленительность таланта Шолохова…

Мы долго еще говорили и тепло распрощались.

…Вот так я и познакомился с вешенским хорунжим Павлом Кудиновым – одним из живых персонажей шолоховской эпопеи…

III

Старый коммунист Яков Фатеевич Лосев, показывая мне курень над Доном, сказал:

– Помнишь начало «Тихого Дона»: «Мелеховский двор – на самом краю хутора. Воротца со скотиньего база ведут на север, к Дону. Крутой восьмисаженный спуск меж замшелых впрозелени меловых глыб… С юга – хребтина горы…» Посмотри на все эти приметы хутора Базки, и ты узнаешь в них хутор Татарский. Да, здесь жил казак Харлампий Васильевич Ермаков.

– Вообще-то Ермаковы жили не в Базках, а в хуторе Антипове, – продолжал Лосев. – У Василия-турка детей была куча. И вот Харлампия трех лет от роду отдали на воспитание родичу в Базки, бездетному казаку Солдатову. Отсюда ушел он на службу. В войну заслужил четыре Георгия, получил погоны хорунжего. В революцию было примкнул к Подтелкову, его даже в Базках избрали в ревком. А потом переметнулся к белым. Присутствовал при казни Подтелкова. Затем, когда в Вешках вспыхнул мятеж белых, Харлампий Ермаков подался к повстанцам и командовал у них дивизией. У него умерла жена. Он приголубил себе сестру милосердия и отступал с нею на Кубань. В Новороссийске сдался красным, скрыв свои вешенские грехи. На Польском фронте в Конармии выслужился – командовал эскадроном, а затем полком. Как видишь, кое-что из биографии Ермакова совпадает с контурами портрета Григория Мелехова.

– С внешней стороны, – заметил я Лосеву.

– В том-то и дело, что только с внешней, – продолжал Лосев, – а той драмы, что возникла у Григория в «Тихом Доне», Харлампий не знал и не ведал. Не было у Харлампия распрей ни с родным отцом, ни с приемным. И не бросал он родной дом, не уходил батрачить к пану. Не было у Харлампия Натальи и Аксиньи, не было и того, что Шолохов вдохнул в душу Григория, – страсти, обаяния, мучительного искания правды.

– Все это интересно, – говорю я Лосеву. – Видимо, не случайно Шолохов в «Тихом Доне» рядом с Григорием Мелеховым показал нам вашего Харлампия Ермакова полной натурой, назвав его по имени и фамилии. Вы же помните, что Шолохов в третьей книге романа упоминает Ермакова несколько раз?

– Как же, помню, – горячо заговорил Лосев. – И в четвертой книге «Тихого Дона» Ермаков упоминается.

Мы с Лосевым быстро находим эти главы в четвертой книге «Тихого Дона». В седьмой части романа, в главе XV рассказывается о том, как комдив Григорий Мелехов отчитывает командира полка Харлампия Ермакова за грабеж и раздевание донага пленных красноармейцев. В XXVIII главе мы видим пьяного Ермакова возле больного Григория Мелехова уже в Екатеринодаре и в Новороссийске, где они за бутылью спирта ведут разговор о сдаче в плен Красной армии.

– Вот таким и был Харлампий Ермаков в жизни, – горячо заговорил Лосев. – Тут Михаил Александрович до точности верно изобразил нам дела и душу бесшабашного рубаки, любящего выпить и не особенно задумывающегося над жизнью. Дистанция между Григорием и Харлампием – колоссальна!

– Скажите, а не было ли такого случая в жизни Ермакова, чтобы он в Вешках выпустил из тюрьмы около ста арестованных красных? Шолохов в третьей книге рассказывает нам это о Григории Мелехове.

– С Ермаковым такого случая не было и не могло быть, – сказал Лосев. – Он, скорее всего, расстрелял бы их.

– А в бандах Ермаков был?

– Нет, – заверил Лосев. – За ним этого греха не было. На Польском фронте он здорово отличился у Буденного и с 1921 года по 1924 год был начальником кавшколы в городе Майкопе. После демобилизации Ермаков вернулся в Базки, недолгое время был председателем комитета взаимопомощи. А при выборах в Советы Ермаков сколотил группу своих однополчан, подпоил их самогоном, и они на районном съезде Советов, в Вешках, хотели протащить Харлампия в председатели РИКа. Он такую бучу устроил, что пришлось его лишить делегатского мандата. Затем вдовы и партизаны потребовали у Харлампия ответа за его черные дела в дни вешенского восстания. В 1927 году Ермаков был изъят органами ГПУ и, кажется, сослан на Соловки или даже расстрелян… Такова биография Ермакова, таковы действительные факты.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.