Глава вторая. Рукописи «Тихого Дона»

Глава вторая. Рукописи «Тихого Дона»

Рукописи не горят.

М. Булгаков

Глава вторая, где начинается анализ рукописей «Тихого Дона», первого варианта романа, появившегося осенью 1925 года. В этом варианте главный герой носил имя Абрама Ермакова, поскольку прообразом его послужил реальный казак Харлампий Ермаков, расстрелянный органами ГПУ, когда сочинялся роман, что и побудило автора отказаться от первоначального замысла. Объясняется также, почему писатель зашел в тупик и бросил начатую работу, использовав ее впоследствии частично в четвертой части будущего «Тихого Дона», начатого год спустя. Эта рукопись доказывает, что если у кого и списывал Шолохов, то у самого себя.

В истории русской литературы есть рукописи, судьба которых сложилась драматично и волнует до слез. Всем известно со школьной парты, что Александр Пушкин сжег десятую главу стихотворного романа «Евгений Онегин», опасаясь цензуры. В ней рассказывалось о декабристах. В бумагах поэта нашли текст начальных четверостиший первых шестнадцати строф, причем в зашифрованном виде, а также черновой текст трех строф. Пушкинистами шифр разгадан, и мы имеем возможность читать, хотя и в отрывках, с пропусками, семнадцать строф сожженной главы.

По другой причине бросил в топку камина рукопись второго тома «Мертвых душ» Николай Гоголь. В собраниях его сочинений публикуются чудом уцелевшие отрывки из второго тома романа. Однако ищут по сей день гоголевские рукописи. «На проблему дальнейших поисков черновиков этого произведения можно смотреть оптимистически», – утверждал московский писатель Василий Осокин, автор статьи о судьбе рукописей «Мертвых душ», скончавшийся вскоре после этой публикации, не успев осуществить заветную мечту: прочесть сгоревшую рукопись.

Бросил в огонь первоначальный вариант романа «Мастер и Маргарита» Михаил Булгаков, не раз, как Гоголь, швырявший в печку сочинения, которые ему казались неудачными. Тем не менее, именно Булгакову принадлежат ставшие крылатыми слова: «Рукописи не горят…».

Хочу напомнить читателям эпизод из романа «Мастер и Маргарита», где на просьбу Воланда показать роман Мастер отвечает:

«– Я, к сожалению, не могу этого сделать, потому что я сжег его в печке.

– Простите, не поверю, – заметил Воланд, – этого быть не может. Рукописи не горят. – Он повернулся к Бегемоту и сказал: – Ну-ка, Бегемот, дай сюда роман.

Кот моментально вскочил со стула, и все увидели, что он сидел на толстой пачке рукописей. Верхний экземпляр кот с поклоном подал Воланду. Маргарита задрожала и закричала, волнуясь до слез:

– Вот она, рукопись! Вот она!».

Такие счастливые находки происходят, к сожалению, только в фантастических романах. Требуются годы жизни, долгие, мучительные поиски, чтобы обнаружить утраченный отрывок главы, черновик, несколько строк… Однако розыски не прекращаются. Поколения литературоведов, историков, краеведов занимаются поисками исчезнувших автографов, пропавших рукописей, книг, надеясь найти и копию десятой главы «Евгения Онегина», и черновики второго тома «Мертвых душ», и рукописные книги библиотеки Ивана Грозного, некогда хранившиеся в Кремле…

Как видим, великие писатели нередко уничтожают рукописи.

В процессе работы у Михаила Шолохова скапливались кипы бумаг: он имел обыкновение переписывать сочинения нескольку раз, добиваясь совершенства.

«Черновики не храню ни для себя, ни для истории», – говорил М. А. Шолохов. Из этого признания литературовед П. Бекедин, автор статьи «Судьба рукописей М. А. Шолохова» (Молодая гвардия, 1983, № 10), заключает: «…автор «Тихого Дона» был недостаточно внимателен к себе – он начисто обделен творческим эгоизмом, корыстью и честолюбиво-рачительной предупредительностью, от чего страдает он сам и его многочисленные исследователи». Из шолоховского признания делает Бекедин ряд далеко идущих выводов, над которыми, по-видимому, сам писатель, попадись эти «выводы» ему на глаза, посмеялся бы в усы.

Действительно, черновики Михаил Шолохов не особенно хранил, мог выбросить рукописи первоначальных вариантов. Но последний вариант оставался у автора, иначе и быть не могло, потому что такая рукопись, такой автограф – не черновик, а беловик…

К таким рукописям отношение было иное, во всяком случае, окончательно переписанные главы не выбрасывались и после того, как с них снимались машинописные копии…

На этом важном уточнении хочется заострить внимание по той причине, что если бы действительно Михаил Александрович Шолохов не берег рукописей, если бы он действительно их все выбрасывал, рвал, жег и так далее, то не было никакого смысла заниматься поисками его рукописного наследия. А поиск этот ведется, и время от времени случаются удачи, то большие, то маленькие.

К числу утраченных рукописей, которые особенно волнуют историков литературы, да и всех почитателей русской словесности, принадлежат рукописи первых двух томов «Тихого Дона», написанные автором в двадцать три года.

Работа над романом началась раньше. Михаил Шолохов не раз, давая интервью, говорил, что первоначально засел за роман осенью 1925 года.

Чем дальше продвигалось действие романа образца 1925 года, тем больше возрастали трудности: писатель остро почувствовал, что не с того начал… Наиболее подробно он поведал об этом в 1965 году, будучи в гостях у студентов факультета славистики Упсальского университета в Швеции. Опубликована запись беседы 5 июня 1985 года «Литературной газетой». Цитирую:

«Поначалу, заинтересованный трагической историей русской революции, я обратил внимание на генерала Корнилова. Он возглавлял известный мятеж 1917 года. И по его поручению генерал Крымов шел на Петроград, чтобы свергнуть Временное правительство Керенского. За два или полтора года я написал шесть-восемь печатных листов… Потом я почувствовал: что– то у меня не получается. Читатель, даже русский читатель, по сути дела не знал, кто такие донские казаки. Была повесть Толстого «Казаки», но она имела сюжетным основанием жизнь терских казаков.

Быт донских казаков резко отличался даже от быта кубанских казаков, не говоря уже про терских, и мне показалось, что надо было начать с описания вот этого семейного уклада жизни донских казаков…

Таким образом я, оставив начатую в 1925 году работу, начал сюжетно с предвоенных лет, с описания семьи Мелеховых, а затем так оно и потянулось…».

Потянулось с первой фразы: «Мелеховский двор – на самом краю станицы». Над той первой страницей рукописи не нависали слова двух эпиграфов из старинных казачьих песен, где поется о «батюшке Тихом Доне»…

Первую фразу романа о мелеховском дворе Михаил Шолохов написал на листе, датированном 15 ноября 1926 года. Застопорившаяся было в 1925 году работа после принятия нового решения – начать повествование с описания жизни донских казаков – быстро продвигалась вперед, прерываемая время от времени встречами с участниками недавних событий, поездками в архивы, библиотеки.

Сам Шолохов об этом рассказывал в 1934 году так:

«Работа по сбору материалов для «Тихого Дона» шла по двум линиям: во-первых, собирание воспоминаний, рассказов, фактов, деталей от живых участников империалистической и гражданской войн, беседы, расспросы, проверки своих замыслов и представлений; во-вторых, кропотливое изучение специальной военной литературы, разборки военных операций, многочисленных мемуаров, ознакомление с зарубежными, даже белогвардейскими источниками».

В общем, это путь, обычный для каждого писателя, если он желает создать реалистический роман.

Исследователями творчества писателя установлено, что Шолоховым использованы факты, названия, наименования, цифры, фамилии исторических лиц из разных источников: сборника «Пролетарская революция на Дону», выходившего в Ростове в 1922 году, книг А. А. Френкеля «Орлы революции», «Русская Вандея», вышедших в Ростове в 1920 году, книги Дана Деллерта «Дон в огне» 1927 года… Использовались выходившие в те годы мемуары белых генералов Краснова, Лукомского, Деникина, газетные, журнальные, архивные источники. Но главное взято из самой жизни, из виденного Михаилом Шолоховым, из слышанного от земляков, казаков.

Идя по следам недавних событий, описывая родной край, Михаил Шолохов, естественно, в первую очередь использовал колоссальные богатства собственной феноменальной памяти, вобравшей впечатления и переживания детства и юности, памяти, не подверженной порче временем.

Память эта позволяла обходиться без записных книжек, держать все необходимое в голове, память эта, по словам очевидцев, позволяла в пятьдесят пять лет диктовать на машинку целые главы, не заглядывая в текст рукописи, читать наизусть отрывки из «Войны и мира», стихи, собственные сочинения, в частности, неизданные рассказы. Такая память бывает у гениев.

Михаил Шолохов меньше всего нуждался в «бытописательском» материале. Черпать его из чьих-либо произведений, будь то Льва Толстого, Александра Серафимовича, Константина Тренева, тоже писавшего о донских казаках, или Федора Крюкова ему не было никакой нужды, потому что впитал он с молоком матери соки тихого Дона.

Передо мной в годы «частного расследования» версии о плагиате встал вопрос: кто в Москве, кроме друзей-сверстников, знал о работе над романом в 1926–1927 годах?

Знал ли о работе над «Тихим Доном» Александр Серафимович?

Отношения с Александром Серафимовичем поначалу из-за разницы лет и места, занимаемого им в литературе, складывались как младшего со старшим, начинающего – с мастером.

Письмо в Москву из Вешенской, направленное в декабре 1926 года, в разгар работы над романом, начинается словами полуофициальными, полудружескими:

«Уважаемый и дорогой т. Серафимович!

Посылаю Вам книгу моих рассказов «Лазоревая степь». Примите эту памятку от земляка и одного из глубоко и искренне любящих Ваше творчество… Прошу Вас, если можно, напишите мне Ваше мнение о последних моих рассказах: «Чужая кровь», «Семейный человек» и «Лазоревая степь». Ваше мнение для меня особенно дорого и полноценно».

И ни слова о том, что день и ночь работает над «Тихим Доном».

Проходит два с половиной месяца, 22 февраля 1927 года, не получив ответа от Серафимовича, Михаил Шолохов шлет ему другое письмо, напоминает о посланной книге:

«…Месяца два назад я послал Вам свою книгу «Лазоревая степь». Если найдете время, очень прошу Вас, черкните мне о недостатках и изъянах. А то ведь мне тут в станице не от кого услышать слово обличения, а Ваше слово мне особенно ценно…».

Это пишет автор «Тихого Дона»: на его столе тогда лежал черновик двух частей романа.

Прошло еще полгода, и Михаил Шолохов, радостный и полный надежд, привозит в Москву рукопись, заявляется с ней к друзьям.

«– Ну вот, приехал, нагрохал первую часть. А куда девать, не знаю», – так описывает в воспоминаниях эпизод появления в Москве в 1927 году Михаила Шолохова редактор «Журнала крестьянской молодежи» писатель Николай Тришин.

Рукопись Государственное издательство отвергло.

«Не проходит! Замахали руками, как черт на ладан: восхваление казачества. Идеализация казачьего быта. И все в таком роде. Куда еще тащить?» – это сцена из воспоминаний Николая Гришина. Тогда-то и попала рукопись в редакцию журнала «Октябрь». И там она не вызвала восторга: рукопись предложили намного сократить, членам редколлегии роман показался «бытописательским», без политической остроты. Чтобы решить вопрос окончательно, редколлегия решила дать на заключение рукопись «почетному редактору» Александру Серафимовичу. Вот так еще раз он оказался причастным к судьбе молодого Михаила Шолохова.

Обычно во многих книгах дело изображается так, что Александр Серафамович, прочитав рукопись, распорядился тотчас ее напечатать.

«– Эка беда, что номер сверстан! – якобы решительно отвел он возражения. – Что у нас в номере, напомните… Отрывок из моей «Борьбы»… Снять…»

И так далее в том же духе.

Все происходило не столь просто – ведь Александр Серафимович являлся не главным редактором, а «почетным редактором», не мог отдавать распоряжения, ему приходилось убеждать, советовать.

Гораздо больше правды в записи, сделанной самим Александром Серафимовичем.

«С Лузгиным (заместитель редактора журнала. – Л.К.) сидим в ресторане Дома Герцена, говорим о редакционных делах. Уговариваю печатать Шолохова ««Тихий Дон». Упирается».

В конце концов Александр Серафимович настоял на своем. И, как известно, первый том был напечатан в январе – апреле 1928 года в «Октябре», без сокращений. В апреле появилась в газете «Правда» восторженная рецензия Александра Серафимовича:

«Да, из яйца маленьких недурных, «подающих надежды» рассказов вылупился писатель, особенный, ни на кого не похожий, со своим собственным лицом, таящий огромные возможности».

Спустя менее чем год пришлось снова Александру Серафимовичу браться за перо и обращаться в «Правду». Вместе с другими писателями, как мы знаем, он подписывает открытое письмо, защищающее честь автора «Тихого Дона»…

* * *

Кого-кого, а Александра Серафимовича, всякое повидавшего за долгие годы работы в литературе, такой поворот дела не обескуражил. Он хорошо помнил случай из собственной практики. Его первые рассказы, напечатанные в газете «Русское слово», вызвали такую реакцию у одного из приятелей:

«– Верно, здорово ты написал. Но зачем ты у Короленко все лупишь?

– Как?

– Вот у тебя страница, а вот у Короленко, до чего же похоже…».

Русская литература велика, кроме известных классиков, прославленных писателей, творят ее сотни и тысячи «второстепенных», малоизвестных и совсем не известных литераторов. Всегда при желании можно найти между великим и малоизвестным писателем нечто общее, причем не только в темах, сюжетах, но и в названиях, именах… Кто не знает поэмы Твардовского «Василий Теркин»? Но ведь до него, как выяснилось, существовал в русской литературе другой, никому не известный, забытый герой Василий Теркин, неведомый в свое время нашему замечательному поэту.

Не знал и Михаил Шолохов, что до него за четверть с лишним века на страницах журнала «Русское богатство» печатались очерки под названием «На тихом Дону»…

* * *

Что известно мне было известно о судьбе «Тихого Дона»?

Роман-эпопея «Тихий Дон» общепризнан как выдающееся произведение русской литературы, да и всей мировой литературы. Его ставят рядом с «Войной и миром» Льва Толстого. С момента выхода в свет первых двух томов шолоховского романа, а именно они служили объектом главных нападок, прошло много лет. За эти годы «Тихий Дон» прочли миллионы людей. Роман публиковался многократно в Советском Союзе и за рубежом. Постоянно появляются новые издания, как на русском языке, так и переводные. Время над романом не властно. Но рукописей первых двух томов в государственных архивах нет. И это обстоятельство породило множество домыслов, бороться с которыми пришлось с помощью ЭВМ, да и их выводы пытаются оспаривать…

– Знаете, – предостерегал меня опытный литературовед, – дело, за которое вы беретесь, столь же сложное, как вопрос об авторстве «Слова о полку Игореве».

Рукопись «Слова о полку Игореве» сгорела в войне 1812 года. С тех пор литературоведы спорят о подлинности великого творения древности.

Не раз писали, что рукописи «Тихого Дона» сгорели в войне 1941–1945 годов…

Неужели только в романах они не горят?

Шолоховский роман-эпопея состоит из четырех томов.

««Тихий Дон» имеет около девяноста печатных листов, – рассказывал писатель до войны корреспонденту «Известий» Исааку Экслеру, одному из первых приоткрывая завесу над историей создания романа. – Всего же мною написано около ста листов. Удалить пришлось листов десять… А вообще материала было так много, что одно время я подумывал о пятой книге романа».

Что это именно так, подтверждает четвертый том «Тихого Дона», наиболее объемистый: в нем печатных страниц на сто больше, чем в ранее вышедших томах.

Произведем несложный подсчет. В собрании сочинений М. А. Шолохова (изд-во «Правда», 1980) четыре книги романа составляют свыше 1800 страниц печатного текста. Поскольку его восемь частей переписывались по нескольку раз, в свое время у автора хранились тысячи рукописных страниц, не считая машинописных.

В Пушкинский Дом поступила из архива М.А. Шолохова всего одна папка с автографами романа – рукописными и машинописными.

Вот что пишет К.И. Прийма, у которого эта папка несколько лет находилась, после чего в июне 1975 года по воле писателя поступила в Пушкинский Дом.

«Ветхая, оранжевого полукартона, папка с надписью, сделанной красивым шолоховским почерком: «Черновики «Тихого Дона».

В ней – сто сорок три страницы автографов Михаила Шолохова. Они написаны чернилами черными, фиолетовыми, красными, синими и даже простым черным карандашом. На двух из них есть пометки, тоже сделанные рукой Шолохова. На одной – дата: 14.11.29 г., и тут же написано: «Скупой пейзаж»; на другой стоит только дата: 17 декабря 1938 г. Кроме них, еще сто десять страниц машинописных, правленых рукой Шолохова».

Трагическая история довоенного архива Михаила Шолохова не раз описывалась с его слов писателем Анатолием Софроновым на страницах журнала «Огонек», затем в книгах. Рассказывали об этом другие авторы.

«Никогда раньше не видел я рукописных страниц шолоховского романа, – писал Анатолий Софронов в очерке «Над бесценными рукописями «Тихого Дона», – а сейчас вот держу их перед собой: черные, красные, синие, фиолетовые чернила, страницы, написанные карандашом, и страницы, отпечатанные на машинке. Все они с авторской правкой. Вот они, пожелтевшие, исписанные густо с двух сторон, некоторые – примятые и разорванные кое-где, с расплывшимися чернилами… А среди них страница, на которой Шолохов описал гибель Аксиньи. Откуда же взялась эта страница? Разве нашлась рукопись «Тихого Дона»? И все ли они нашлись? Ведь известно, что во время войны пропал весь литературный архив Шолохова, находившийся в станице Вешенской».

Некоторые страницы рукописи романа Анатолий Софронов изучил, сделал текстологический анализ, называет он первую рукописную страницу третьей главы восьмой части, описал страницу из главы первой восьмой части, датированную 17 декабря 1938 года, более раннюю страницу, датированную 14 февраля 1929 года с пометкой Шолохова: «Скупой пейзаж». Сохранилась страница с заключительными строками романа: «Это было все, что осталось у него в жизни…».

Перечитав все попавшие к нему в руки листы рукописи, писатель делает с горьким чувством вывод, что сохранилась незначительная часть архива. Цитирую: «В папке, которую вернул писателю в ноябре 1945 года неизвестный командир танковой бригады, нет рукописей большого количества страниц и целых глав из третьей и четвертой книг…».

По-видимому, у Анатолия Софронова не хватило духа написать, что не оказалось в этой папке НИ ОДНОЙ страницы рукописей первой и второй книг, то есть тех томов «Тихого Дона», вокруг которых бушуют страсти.

После опубликования очерка в «Огоньке» пришли в журнал письма очевидцев, бывших защитников Дона. Станица Вешенская пережила тяжелые дни войны, она оказалась на линии фронта. Фашистские дивизии вышли к Дону, и от дома Шолохова их отделяло русло реки. На станицу обрушился артиллерийский огонь, ее бомбила авиация. Одна из бомб взорвалась у порога дома Шолохова, убив его мать. Дом служил наблюдательным пунктом артиллеристов…

Наиболее ценную часть архива, в том числе рукописи романов «Тихий Дон», «Поднятая целина», а также другие рукописи законченных и начатых произведений, письмо и телеграммы И. В. Сталина, письма Александра Серафимовича и другие документы, уложив в цинковый ящик, нечто вроде сейфа, Михаил Шолохов осенью 1941 года сдал на хранение в местное отделение НКВД, ошибочно полагая, что милиция сбережет архив.

Фашисты были тогда сравнительно далеко от Дона, когда же в 1942 году, во время летнего наступления, германские дивизии, рвавшиеся на Кавказ и Волгу, вышли стремительно к Дону, местные организации поспешно отступили, бросив на произвол судьбы ящик с архивом М. А. Шолохова.

Очевидцы в письмах в журнал сообщали, что рукописи Шолохова после взрыва бомбы устилали улицу, их гнал по станице ветер, они шли на курево солдатам… Одним словом, автографы попали под молот войны, не щадившей ни жизней, ни городов и сел, ни рукописей.

Командиры пытались спасти бумаги, приказывали солдатам их собрать, передавали в штабы частей. Но в руки писателя вернулась одна папка, которую пронес через всю войну командир танковой бригады, в дни войны оборонявший Вешенскую.

Анатолий Софронов, естественно, обратился к читателям с просьбой помочь разыскать утерянные рукописи, сообщить все, что запомнилось людям о рукописях «Тихого Дона».

Нашлись очевидцы, которые видели в Вешенской грузовую машину, чей кузов был наполнен рукописями «Тихого Дона» и «Поднятой целины»…

Однако в руки Шолохова вернулись разрозненные листы из третьей и четвертой книг, рукописных и машинописных. Им литературовед П. Бекедин посвятил статью, напечатанную в «Молодой гвардии» № 10 за 1983 год.

В отличие от К. Приймы, автор статьи в журнале ведет счет не на страницы, а на листы, и по поводу поступивших рукописей пишет:

«Летом 1975 года, вскоре после своего семидесятилетнего юбилея, писатель пригласил к себе в гости ростовского литературоведа и изъявил желание, чтобы тот отвез все 137 рукописных и машинописных листов «Тихого Дона» в Институт русской литературы на вечное хранение…».

В 1976 году обнаружился и поступил в архив 138-й лист из последней главы четвертой книги, лист, которым заканчивается «Тихий Дон».

Дело в том, что Михаил Шолохов, как правило, писал с двух сторон листа, поэтому и возможен такой двойной счет рукописей… Хотелось бы, чтобы читатели запомнили это обстоятельство.

Излагая подробно, какие рукописи находились в сейфе, сданном милиции, наиболее ценной части архива, П. Бекедин утверждал следующее: «В железный ящик, оказавшийся роковым, писатель сложил АБСОЛЮТНО ВСЕ АВТОГРАФЫ ЧЕТЫРЕХ ТОМОВ «ТИХОГО ДОНА» (выделено мною. – Л.К.).

Автор этой статьи, хотя его не покидала надежда, что в будущем обнаружится еще какая-нибудь часть писательского архива, обладающего исключительной ценностью, высказал, однако, и пессимистические мысли, пришел к выводам, мимо которых пройти нельзя.

«Не исключено, – пишет П. Бекедин, – что утраченное в годы лихолетья больше никогда не порадует нас, что к 138 листам «Тихого Дона» уже ничто не присоединится. Но шолоховские шедевры и без того навсегда останутся шедеврами – они СТОКРАТ ДОРОЖЕ РУКОПИСЕЙ (выделено мной. – Л.К.), главное, стократ нужнее человечеству… Рукописи изданных произведений имеют относительную ценность, абсолютной же ценностью обладают книги, пришедшие к читателю, и черновики неопубликованных сочинений…»

Если это так, то зачем было так торжественно, как описывает автор статьи, проводить в Институте русской литературы АН СССР – Пушкинском Доме церемонию передачи сохранившихся рукописей, называть их «бесценными», «драгоценными»? Зачем строить здания архивов, содержать штат, насчитывающий множество хранителей, чтобы беречь для потомков то, что, как полагает автор, имеет «относительную ценность»?

Нет, конечно, рукописи Михаила Шолохова имеют ценность абсолютную, непреходящую. Что о них говорил он сам?

Из статьи «Над страницами автографов «Тихого Дона»» К. И. Приймы мы узнаем:

«Однажды в беседе с Михаилом Александровичем Шолоховым я спросил, много ли раз он переписывал страницы и главы «Тихого Дона» и какие сцены – бытовые или батальные, лирические или драматические – писать легче?

Шолохов ответил:

– Работал я всегда с подъемом, упорно преодолевая великое множество трудностей. Бывало – по-разному. Случалось, что легко выливавшиеся страницы позже, при более строгом их критическом анализе, исправлялись и перерабатывались, а главы, которые писались медленно, трудно, оставались уже навсегда завершенными… Бывали страницы, написанные на едином дыхании столь хорошо, что в них я мог сдвинуть или убрать – добавить лишь некоторые слова…

– А пейзажи? – не унимался я. – А ваши лирико-философские раздумья?..».

Много других вопросов задавал дотошный литературовед, узнав следующее:

«– Право же, я этого уже не помню, – ответил Шолохов. – Чтобы тебе ответить, надо держать в руках автографы-черновики, наброски, варианты и правленый машинописный текст. А весь мой архив пропал в годы войны. Кое-что случайно уцелело из автографов «Тихого Дона», ПРИМЕРНО ОДНА ДЕСЯТАЯ ЧАСТЬ (подчеркнуто мною. – Л.К.). Но эти странички находятся в Москве. Как-нибудь при случае я тебе их дам посмотреть-почитать…

И вот эти бесценные страницы-автографы и машинописные листочки «Тихого Дона», собранные в оранжевой папке, у меня в руках… Михаил Александрович сидит в своем небольшом кабинете на Сивцевом Вражке, в Москве, и грустно рассказывает об утрате рукописей «Тихого Дона», «Поднятой целины» и многих других ценнейших документов его архива…».

Что следует из слов Михаила Шолохова?

Одни страницы им исправлялись и перерабатывались, сочинялись разные варианты глав.

Другие – писались на едином дыхании и не переписывались.

В рукописном архиве писатель выделяет:

1. Автографы-черновики.

2. Наброски.

3. Варианты.

4. Правленый машинописный текст.

И вот, разобравшись в особенностях рукописного хозяйства автора романа, мы можем усомниться в сказанном К. Приймой. Получив в руки оранжевую папку, шолоховед испытал большую радость, понятную каждому исследователю, но, пересчитав рукописные и машинописные страницы, он на радостях решил, что в его руках та самая «десятая часть» автографов, что хранилась в Москве, которую писатель обещал при случае показать.

«И вот эти бесценные страницы-автографы и машинописные листочки «Тихого Дона», собранные в оранжевой папке, у меня в руках», – полагает шолоховед.

Да, в руках у него были автографы «Тихого Дона», но совсем не «десятая часть».

110 машинописных страниц составляют менее 5 печатных листов романа, а это только менее двадцатой части машинописного оригинала.

Рукописные страницы Михаила Шолохова, судя по опубликованным фотографиям, в объеме несколько превышали машинописные. 138 страниц рукописи составляют примерно шесть печатных листов. Мы знаем, что Михаил Шолохов написал сто печатных листов, и кроме автографов-черновиков, у него имелись рукописные наброски, рукописные варианты глав. Выходит, что 138 страниц оранжевой папки не составляют и тридцатой части написанного.

Какой вывод напрашивается?

В руки К. Приймы не попала «десятая часть» автографов «Тихого Дона», не попали «странички», которые, по словам писателя, «находятся в Москве». Случай, о котором упоминал он, не состоялся. Михаил Шолохов говорил об одном, шолоховед пишет о другом… Так бывало не раз с теми, кого писатель удостаивал внимания, не один Константин Иванович Прийма полагал, что вошел в творческую лабораторию писателя, на самом же деле он только к ней приблизился, но порог не перешагнул.

Подхожу к главному, к тому, ради чего написана эта книга. Потому что «странички», о которых говорил Шолохов, попали в руки мне.