Николай Тришин1 У истоков

Николай Тришин¹

У истоков

К 55-летию М.А. Шолохова

Послезавтра лауреату Ленинской премии Михаилу Александровичу Шолохову исполняется 55 лет.

Свою работу в советской литературе замечательный художник начал в московских комсомольских изданиях. Первые его очерки и рассказы были напечатаны в газетах «Юношеская правда», «Молодой ленинец» и в «Журнале крестьянской молодежи».

Мы публикуем сегодня очерк бывшего редактора «Журнала крестьянской молодежи», писателя Николая Тришин а, в котором он рассказывает о своих встречах с молодым М.А. Шолоховым.

Это было давно. Москва была еще старой Москвой, какой ее изображали на гравюрах тогдашние журналы. Пожалуй, единственным зданием двадцатого века был в то время дом «Моссельпрома». Правда, рылись уже котлованы под здание Центрального телеграфа на Тверской и еще кое-где, но Москва главным образом пока ремонтировалась после пяти лет разрухи, холода и голода. Исчезали из оконных форточек закопченные железные трубы «буржуек», начинало действовать в домах центральное отопление, голландки, кухонные плиты. Москвичи отогревались. Самым популярным предприятием стал «Москвотоп» со своими дровяными складами и знаменитыми фургонами: «Дрова и уголь с доставкой на дом».

Жизнь явно налаживалась.

Шел январь 1925 года. В эти дни мне довелось быть свидетелем того, как зачиналась удивительная литературная биография одного двадцатилетнего «паренька от сохи» – так фигурально выражались тогда о крестьянской молодежи.

В один из январских дней 1925 года в нашей редакционной комнате на Воздвиженке, 9 (ныне улица Калинина), где помещалось издательство «Крестьянской газеты», было по обыкновению шумно, тесно, дымно. Многочисленные безусые авторы сидели на подоконнике и на столах, спорили, читали вслух стихи и рассказы – готовился очередной, февральский номер «Журнала крестьянской молодежи». Был тут Серафим Огурцов². С лицом засыпающего младенца он под дружный хохот заканчивал чтение «Пожарной кишки», очень характерной для его стиля. Ломовой извозчик, богатырь Иван Трошин-Туляк, парень двадцати лет, демонстрировал свои бицепсы перед дядей Гиляем³, известным королем репортажа старых времен. В синей поддевке на сборах, в серой мерлушковой шапке, с седыми висящими усами, большой и тучный, Гиляровский любил к нам захаживать и рассказывать о своих приключениях. Сидел, помню, Иван Молчанов – поэт-литфаковец, но уже с именем, застенчивый и миловидный Егор Хвастунов, тоже поэт. Из соседней редакции «Лапоть» забрел на шумок вечно веселый и бурный Саша Архангельский⁴ в сопровождении Василия Кумача⁵, который, войдя, тряхнул рыжеватыми волосами, стукнул кулаком в грудь:

– С места не сойти, дам на днях «Комсомолку Дуню!».

Песню эту, кстати, он закончил вскоре, и она долго распевалась в деревнях. Но в тот момент наше внимание было отвлечено еще одним вошедшим – в комнате появился незнакомый паренек в солдатской шинели, видевшей виды серой папахе, слегка сдвинутой набекрень, в простых сапогах. Парень был невысок и очень юн.

Полагая, что это один из юнселькоров, прибывших в Москву, заведующий отделом юнселькоров Василий Кудашов усаживает паренька к столу.

– Садись, товарищ, рассказывай, с чем прибыл.

Не слышал, о чем они говорили, только видел, что парень в шинели поднялся, козырнул Кудашову и вышел⁶.

На следующий день Вася Кудашов принес мне рассказ, написанный от руки четким почерком.

– Читай. По-моему, здорово!

Читаю заголовок: «Пастух». По мере чтения передо мной зримо встают пейзажи Придонья: знойная степь с висящими в небе ястребами, звоном кузнечиков, хутора в вербах и садах… Знакомая картина, которая уже стала тускнеть в памяти за три года городской жизни. Ведь точно, в этих местах, на юге Калачаевского уезда Воронежской губернии, граничащих с казачьими станицами, я провел 1920-й и 1921 годы. Там мы, комсомольцы, работали в комбедах, дрались с бандитами Колесникова, Маруси, Курочкина и прочими. В рассказе поражали цепкий глаз автора, необычайная образность и колоритный язык. Дочитываю рассказ, смотрю на подпись автора: М. Шолохов.

– Ну как! – спрашивает Вася Кудашов.

– Хорошо! Дадим в номер. А кто этот Шолохов?

– Живет в Москве, в Огаревой переулке. Печатал фельетоны в газетах, мостил мостовые, работал грузчиком, счетоводом в жилуправлении. Пишет рассказы. Ты почитай – какие рассказы!

Через день Шолохов зашел узнать о судьбе «Пастуха». Мы разговорились и, к нашему удивлению, выяснили, что уже дважды в жизни наши дороги едва не скрестились. Оказывается, в 1916 году мы одновременно учились в Богучаре Воронежской области – он в гимназии, а я в городском училище, и жили мы на квартирах по одной улице. В 1920-м и 1921 годах я работал в Калачевском укоме комсомола, а он – в Вешенской, агентом волпродкома. Я на левом, а он на правом берегу Дона обеспечивали продразверстку и гонялись за бандами в отрядах ЧОНа.

С этой встречи двадцатилетний Шолохов становится частым посетителем наших редакционных сходок. Одаренный молодой писатель стал желанным автором «Журнала крестьянской молодежи». В течение 1925 года журнал дал несколько его рассказов: «Пастух», «Алешкино сердце», «Калоши», «Кривая стежка», «Жеребенок». На занятиях литературного кружка Виктор Борисович Шкловский, преподававший нам науку творчества, пророчил Михаилу Шолохову незаурядную литературную будущность.

А вскоре у М.А. Шолохова вышел первый сборник «Донских рассказов». В предисловии к сборнику А. Серафимович писал: «Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова. Просто, ярко, и рассказываемое чувствуешь – перед глазами стоит. Образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжато, и эта сжатость полна жизни, напряжения и правды.

Чувство меры в острых моментах, и оттого они пронизывают. Огромное знание того, о чем рассказывает. Тонкий, охватывающий глаз…»

Однажды, было это весной 1926 года, Михаил Александрович рассказал: «Задумал я писать большое полотно, только, брат, условия мои ни к черту: в каморке теснота, скоро жду прибавления семейства, ни жить с ребенком, ни работать тут нельзя. Хочу уехать я в Вешки, в родную хату. Только вот чем жить буду – вопрос».

Я бывал у Шолохова в Огаревой переулке и представлял эти условия. Небольшая мрачная комната, одна треть которой перегорожена тесовой стенкой. В первой половине работают кустари-сапожники, рассевшись вокруг стен и окон на низких чурках. Стучат молотки, кто-то напевает, даже переругиваются, четвертый насвистывает. По вечерам и праздникам у них выпивка, галдеж, вероятно, и драки. За перегородкой узкая комнатушка, где живут Шолохов с женой Марией Петровной. В комнате койка, простой стол и посудная тумбочка. Короче говоря, апартаменты и окружение явно не творческие.

Нам, более года знавшим Шолохова, верилось, что он может сделать большую, значительную вещь, и мы дружно одобрили его решение. В это время было задумано издание книжной серии очерков и рассказов о современной деревне, а подбор авторов поручен мне. Вскоре был подписан договор с Шолоховым на книжку для этой серии; таким образом, на первых порах ему небольшие средства нашлись.

Из Вешенской Михаил Александрович написал мне несколько писем по поводу договорной книжки, но ни одним словом не обмолвился о своей большой вещи, которую писал в это время. Мы только знали, что она будет называться «Тихим Доном» – это он сказал нам еще в Москве. Но ни о теме, ни о времени событий, ни о героях мы не имели понятия. Наконец, в июне 1927 года Михаил Александрович появляется в Москве. По старой дружбе он останавливается у Василия Кудашова, в Художественном проезде, благо у того была холостяцкая квартира.

– Ну вот нагрохал первую часть, – объявил он нам. – А куда нести, не знаю.

– Конечно, в Гослитиздат, – советуем.

Рукопись отнесена в Гослитиздат. Читать там, конечно, будут долго, и мы предложили Михаилу Александровичу стать заведующим литературным отделом журнала. Он согласился и, работая у нас, нетерпеливо ждал судьбы рукописи. Не знаю, какой редактор читал первую часть «Тихого Дона», но только через месяц Михаил Александрович явился оттуда обескураженный. С неизменной улыбкой, похохатывая, докладывает:

– Не проходит! Замахали руками, как черти на ладан: «Восхваление казачества! Идеализация казачьего быта!» И все в этом роде. Куда еще тащить?

Не помню, кто посоветовал в это время дать рукопись Александру Серафимовичу Серафимовичу. Выбор был хорошим. Ведь этот старый донской писатель скорее может оценить достоинства «Тихого Дона», как оценил первые рассказы автора. И действительно, А.С. Серафимович дает восторженный отзыв о рукописи, разглядев в молодом писателе могучий талант. С этим веским подкреплением «Тихий Дон» попал в издательство «Новая Москва», где наконец уже в сентябре 1927 года рукопись была одобрена и рекомендована к изданию.

Примерно числа 20 сентября М.А. Шолохов забегает ко мне в редакцию:

– Уволишь? Думаю опять в Вешки до новых журавлей!..

Отставка, хоть и не слишком охотно, принимается. Мы погуляли потом по Москве. Шагая по Тверской мимо поднявшегося ввысь здания Центрального телеграфа, Шолохов, улыбаясь, заметил:

– В прошлом году в моем Огаревой только фундамент был, а теперь глянь, какая махина выросла!

– Вроде тебя, – говорю. – В прошлом году еще и фундамента не было, а сегодня роман готов. Растешь быстрее этого телеграфа!

– Ох, далеко моему роману до крыши! Ведь только первый этаж сделан, а вдруг разнесут?

В этот вечер мы о многом поговорили. Как о самом сокровенном, Михаил Александрович сказал тогда о своем решении вступить в партию. По уставу тех лет вступающему надо было иметь поручителей не менее чем с пятилетним партийным стажем. У меня такой стаж был, я охотно дал свое согласие. Через несколько дней я и писатель Андрей Никитич Новиков с удовольствием вручили М.А. Шолохову свои рекомендации. А позднее, при вступлении его в члены партии, подтвердили их…

В конце сентября 1927 года М.А. Шолохов уехал в Вешенскую работать над второй частью «Тихого Дона». Опасения автора, что могут «разнести» первую книгу «Тихого Дона», не оправдались. Книга вышла в начале 1928 года. Правда, несколько месяцев о ней нигде не было серьезного критического разговора – не хвалили и не ругали. Было впечатление, что критики всех многочисленных направлений пока примерялись к ней.

Не могу утверждать, но, кажется, первым дал оценку «Тихому Дону» и его автору Анатолий Васильевич Луначарский. Однажды в Доме Герцена, куда А.В. Луначарский заходил, спросили его мнение о «Тихом Доне», Анатолий Васильевич ограничился одним словом:

– Бриллиант⁷.

С того времени в каждый приезд Михаила Александровича из Вешенской в Москву мы обычно встречались. В одну из таких встреч – в 1930 году – мне довелось быть свидетелем нового литературного замысла Михаила Александровича.

Говорили о новых делах в деревне, о перегибах при коллективизации, о расслоении крестьянства, о первых опытах колхозов. Михаил Александрович много и образно рассказывал о ликвидации кулачества на Дону. Особенно волновала его гибель скота.

– Казаки, – говорит он, – сейчас поют: «Вот теперь и попить, погулять, когда нечего на баз загонять!» Надо бы хорошенько разобраться в этом месиве добра и зла. Пожалуй, отложу в сторону третью книгу «Дона» и займусь станичными событиями…

Чувствовалось, что тема эта глубоко захватила Михаила Александровича. И вот меньше чем через год, в 1931 году, он привозит из Вешенской «Поднятую целину».

Как первый том «Тихого Дона», так и «Поднятая целина» были созданы в феноменально короткий срок, если учесть всю социальную и художественную емкость этих книг, глубину их исторической значимости. Поразительно еще и то, что «Тихий Дон» писателем был начат двадцати одного года от роду, а «Поднятая целина» была написана в возрасте двадцати шести лет. Мало мы найдем примеров такого литературного подвига!..

Думаю, что не посетует на меня Михаил Александрович, что в этих беглых заметках я рассказал о первых его шагах в советской литературе. Сам он не охотник вспоминать трудности своей писательской молодости, и мне кажется, что я должен был это сделать сейчас, когда его работа отмечена высочайшей наградой, а его книги полюбились миллионам читателей во всем мире.