Теодор Гладков, Александр Федрицкий ПОЕДИНОК

Теодор Гладков, Александр Федрицкий

ПОЕДИНОК

Утреннее солнце уже румянило верхушки сосен, когда неподалеку от бункера разорвали тишину автоматные очереди, а затем громыхнул взрыв гранаты. Медленно закружились срезанные пулями листья, и между кустами мелькнула темная фигура, спешившая в спасительный лесной полумрак. Беглец еще не знал, что вся местность взята в надежное кольцо, которое неумолимо сжимается…

А когда погасла последняя надежда и за плечами явственно почувствовалось ледяное дыхание смерти, он срывающимся голосом крикнул:

– Не стреляйте! Передайте начальству: я – Далекий.

Подбежав к болоту, преследователи увидели долговязого человека, полулежавшего в вязкой жиже. Он мог и не называть себя. Слишком уж хорошо, до малейших подробностей были известны его приметы чекистам. Да, это действительно был Далекий.

Корней – высокий, могучего сложения детина, вытащив бандита из зловонной тины, устало вытер вспотевший лоб:

– Конец!

И улыбнулся. Так улыбаются люди после нелегкой, но как следует, на совесть выполненной работы. Еще раз вглядевшись в ненавистное, забрызганное грязью лицо, он снова – в который раз – вспомнил убитого оуновцами отца. Вот и еще одно возмездие за эту мученическую смерть. И за сотни, тысячи других.

– Обыскать и перевязать! – приказал командир группы. – Уложите поосторожнее на телегу и не спускайте с него глаз. Других пленных к нему ни в коем случае не подсаживать. Лучше, чтобы они вообще его даже не видели.

Опустив автомат, лейтенант зашагал к лазу. Этот бункер ему предстояло осмотреть с особой тщательностью. Еще бы! Ведь здесь укрывался главарь диверсионно-террористического подполья на Ровенщине, руководитель так называемого краевого провода ОУН «Одесса», известный под бандитскими кличками Далекий, Тома, Юрий и… Богослов. Ровенские чекисты искали его уже два года.

Так была перевернута последняя страница в длительной, сложной и опасной операции по обезвреживанию этого «зверхныка». А впереди ждала не менее кропотливая работа по расследованию всех его преступлений, поиск и изучение доказательств, чтобы предъявить ему полный счет за все содеянное…

К моменту задержания Далекому было тридцать четыре года. Он родился в зажиточной семье в Станиславской области. Его характер – вероломный, коварный, жестокий – формировался в Станиславской духовной семинарии, где Степан Янишевский проучился три года после окончания гимназии в Перемышле. Именно так: убийца, на совести которого смерть многих советских граждан, когда-то всерьез готовился стать священником. Отсюда и одна из его кличек – Богослов.

Воссоединение западноукраинских областей с УССР разрушило все расчеты Степана Янишевского на блестящую духовную карьеру. Мечтал же он о епископской митре, а вовсе не о потертой скуфье скромного сельского священника, и крушение своих надежд никогда не мог простить Советской власти.

Перед войной Янишевский, человек достаточно образованный, никак внешне не высказывая свои антисоветские взгляды, преподавал школьникам в родном селе историю. И все эти два года убежденный националист ждал своего часа, связывая его с военной мощью фашистской Германии.

Дождавшись прихода оккупантов, Янишевский направился во Львов и здесь получил от оуновского руководства распоряжение поступить на службу к гитлеровцам – помогать им в наведении на захваченной советской земле «нового порядка». Как известно, этот «порядок» должен был начинаться с физического истребления десятков миллионов советских граждан нашей страны, в том числе украинцев.

Так он появился в Виннице – вскоре после того, как сюда пришли гитлеровские войска. Притих, затаился еще недавно оживленный город, и на его опустевших улицах раздавался мерный стук кованых сапог патрулей. С воем проносились закрытые машины, возившие людей в гестапо и к месту казни – на муки и смерть.

В те дни Степан Янишевский был полон оптимизма и радужных надежд на будущее: казалось, «новый порядок» открывает широкие возможности перед такими цепкими и предприимчивыми людьми, как он.

Как и до войны, бывший учитель с Прикарпатья не упускал малейшего повода, чтобы выдать себя за «щирого» украинца. Любил щеголять безукоризненным произношением – как-никак сказывалась многолетняя педагогическая практика.

Но стоило Янишевскому переступить порог дома, где размещался штаб «Украинского охранного полицейского батальона», как от этой маски не оставалось и следа. «Патриот» становился тем, кем он был на самом деле, – жестоким и властолюбивым пособником оккупантов, не знавшим ни милосердия, ни угрызений совести.

И впрямь, даже самое буйное воображение не смогло бы связать его службу со спасением неньки-Украины. Возглавляемый Омельяновичем-Павленко, недобитым петлюровцем, полицейский батальон записал на свой счет столько страшных дел, что ими могли бы гордиться и самые квалифицированные мастера гестаповских подвалов.

Позднее, давая показания о своей деятельности в тот период, Янишевский попытается представить себя и своих коллег по батальону этакими преданными делу и не рассуждавшими служаками, которые не досыпали ночей и рисковали жизнью в борьбе со спекуляцией, ограблениями базарных ларьков и другими преступлениями сугубо криминального характера. Захлебываясь словами, он еще не будет знать, что чекисты располагают подробнейшими сведениями о структуре и функциях батальона, а также созданной на его основе уголовной полиции города Винницы. Особенно не хотелось ему признавать, в частности, тот факт, что на так называемый первый отдел были возложены исключительно карательные функции – выявление партизан и подпольщиков, партийного и советского актива с последующей передачей их в гестапо и СД, которым с декабря 1941 года был подчинен батальон.

Но это было потом. А пока Степан Янишевский тесно сотрудничает с хозяевами, носящими на фуражках черепа и эсэсовские руны в петлицах. Он твердо верит в незыблемость «нового порядка» и, как карьерист до мозга костей, боится лишь одного – медленного продвижения по службе.

Однако опасения оказались напрасными. Грамотный, энергичный, жестокий, ненавидящий все советское, Янишевский хорошо зарекомендовал себя в глазах гитлеровского начальства. Он быстро выдвинулся и после реорганизации батальона в криминальную полицию занял пост заместителя начальника, на котором прослужил свыше года. Теперь многое зависит уже и от него. К примеру, достаточно устной рекомендации господина заместителя начальника, чтобы очередной кандидат в предатели без лишних формальностей надел полицейский мундир и был зачислен на гестаповское довольствие. К Янишевскому стекались доносы изменников и полицаев об оставшихся в городе коммунистах и комсомольцах, советских активистах, семьях командиров Красной Армии, лицах, подозреваемых в связях с подпольем и партизанами. Под его руководством и при личном участии винницкие полицаи выявляли, хватали и передавали фашистам евреев.

Компания вокруг Янишевского собралась подходящая. Ближайшим его коллегой был Богдан Козак, занимавший пост инспектора (мы еще встретим его в роли душегуба под псевдо Смок). Столь же рьяно служил фашистам и человек с невыразительной внешностью, откликающийся на имя Левко. И конечно, достойное место в этом букете занимал Иван Смерека – редактор продажного листка «Вінницькі Biстi». Под стать своему супругу-мельниковцу была и Зоя Смерека – агент гитлеровской разведки.

Впоследствии, не замечая убийственной иронии в своих же собственных словах, Янишевский подтвердит, что члены ОУН составляли большую часть личного состава охранного батальона и винницкой полиции. Еще одно убедительное доказательство истинной роли «борцов за самостийну Украину» в годы гитлеровской оккупации!

Рабочими буднями этого разношерстного сброда было участие в борьбе с партизанским подпольным движением, аресты и допросы, участие в облавах на мирное население. Особенно по душе им пришлись разного рода «акции», в ходе которых удавалось пронюхать, у кого еще остались ценности. Сфабриковать «дело» против их обладателя для полиции не составляло труда. Он попадал в гестапо, а ценности – в фонд ОУН, пополнение которого было поручено Смоку и Левку. Причем, как мы вскоре убедимся, щедро вознаграждались и личные труды участников акций.

И они старались. Они лезли вон из шкуры, чтобы, с одной стороны, доказать преданность третьему рейху, а с другой – не обидеть самих себя. Например, Янишевский выезжал в поселки Погребище и Ситковцы, где лично участвовал в искоренении непокорности со стороны местного населения. А проще говоря, бил, арестовывал, грабил.

Как и раньше, шефы из гестапо были довольны его работой. Единственным, что омрачало настроение, были вести с восточного фронта. Из них явствовало, что считавшаяся безотказной и несокрушимой машина вермахта все чаще начинала работать с перебоями, а затем включала и задний ход. Завоеватели, которые еще недавно с радостной дрожью пытались рассмотреть в бинокли московские окраины, навсегда остались в заснеженных полях. Те же, кому посчастливилось избежать пули или штыка, откатывались обратно и, несмотря на все приказы и инструкции, доносили в глубокий тыл слухи о том, что удары советских войск оказались куда ощутимее, чем это изображала геббельсовская пропаганда. Пожар на востоке разгорался все сильнее, и в нем бесследно исчезали эшелоны с живой силой и техникой оккупантов, следовавшие через Винницу.

Это заметно охладило пыл Янишевского и компании. К тому же и гестапо начало искоса посматривать на их комбинации с ценностями: лакеи брали явно больше, чем им полагалось.

Масла в огонь подлила катастрофа Паулюса под Сталинградом. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнения, что «новый порядок» дышит на ладан. В предчувствии близких и весьма неприятных перемен оуновские заправилы начали ломать головы над поисками более или менее правдоподобного алиби. Иначе трудновато пришлось бы им объяснять рядовым членам своей организации причины, по которым они преданно служили Гитлеру, багровевшему от злости при одном лишь упоминании об украинской государственности.

Не стала исключением и компания националистов в Виннице. В один прекрасный день зимой 1943 года здешняя уголовная полиция не досчиталась в своих и без того поредевших рядах Степана Янишевского и Богдана Козака. Они бесследно исчезли, не забыв предусмотрительно прихватить с собой чемоданы и узлы с золотыми монетами, часами, браслетами, вырванными золотыми зубами. Не оставлять же было гестаповцам это вознаграждение за свою старательную службу!

…СБ. Эти две буквы нагоняли страх даже на самих оуновцев, проливавших реки крови. По примеру такой же службы в фашистской Германии, боевики эсбистов формировались из самых отпетых головорезов после тщательной их проверки. И если Степан Янишевский вскоре после своего появления на Ровенщине был назначен руководителем провода СБ «Пивнич», то это свидетельствует о должной оценке его опыта и способностей. С одной стороны, он прошел солидную выучку в гестаповских застенках, а с другой – сотрудничество с гитлеровцами послужило первой и наиболее внушительной рекомендацией. Вынужденное бегство из Винницы роли не играло. Наоборот, такие факты были лишним козырем для главного провода ОУН, игравшего в оппозицию к оккупационному режиму.

Новое амплуа Янишевского мало чем отличалось от предыдущего. То, что в бандеровских документах громко именовалось разведывательной и контрразведывательной функциями, на практике сводилось все к тому же – неудержимому террору. А так же, как и раньше, к всемерной помощи гитлеровцам, фронт которых трещал и рушился под натиском Красной Армии. Плата за эти услуги была одна – снисходительность фашистов и оружие, которое обращалось против наступающих войск и мирного населения.

Никчемные людишки, всплывшие на мутном гребне военного лихолетья, они упивались безнаказанностью, неограниченной властью над жизнью и смертью стариков, женщин и детей. Эсбисты твердо усвоили один из основных гестаповских принципов и неизменно придерживались его на практике: лучше уничтожить десять невиновных, чем оставить в живых одного виновного – разумеется, с их точки зрения. Приговор у них был один: смерть. За то, что радуешься освобождению из-под фашистского сапога. За то, что вышел с плугом на весеннее поле. За то, что подал заявление в колхоз и послал детей в школу. За то, что ты человек, что не идешь в лес обрастать коростой грязи и ненависти, поднимать руку на отца и брата.

Давайте же вчитаемся в эти «протоколы» СБ.

…Палащук Галина Кирилловна из села Малая Любаша Костопольского района. Простая крестьянка. «Застрелена при попытке к бегству».

…Тывончук Федор Григорьевич из села Головин этого же района. Портной, просиживавший долгие вечера над шитьем, чтобы прокормить большую семью. Расстрелян.

…Нарольская Марина. Семнадцатилетний почтальон из села Казимирка тогдашнего Степанского района. Единственная дочь у матери-полесянки. Расстреляна.

Встаньте, люди! Склоните головы перед этим скорбным списком, в котором еще немало других имен, перед светлой памятью тех, кто недожил и недолюбил, не успел порадоваться мирному небу и чистому солнцу. Они пали от средневековых «закруток» и ножей, от бандитских пуль. Те пули летели и в сегодняшний наш день, и в наше грядущее, убивая еще не родившееся поколение.

Знайте: то дело рук Далекого-Янишевского, Дибровы, Днепра, Омелька. И других черных душ, которые потом будут пытаться правдами и неправдами скрыть свое прошлое. Лишь загнанные в угол неопровержимыми доказательствами, они неохотно признавали свое участие в этой каиновой работе. Именно работе, потому даже самое изощренное убийство не считалось в их среде преступлением. Вот как обыденно говорит о деяниях своих головорезов сам Янишевский: «Назвать количество советских людей, погибших от рук оуновцев в 1944 году, я не могу, потому что не вел такого учета. Но знаю, что этих жертв было много».

Позднее Далекий все-таки назовет точные, хотя и явно приуменьшенные цифры, рожденные стараниями надрайонных и подрайонных «провидников» и их подчиненных. Агонизируя вместе с «тысячелетним рейхом», его верные слуги старались унести с собой в могилу как можно больше невинных людей.

Янишевский продолжал играть не последнюю скрипку в этой кровавой возне. С апреля 1944 года он стал командующим северной группой УПА. Чаще стали его встречи со старым приятелем Смоком, который возглавлял провод «Пивдэнь», с подчиненными-эсбистами.

После каждой из таких встреч гремят из-за угла предательские выстрелы и очереди – по партийному и советскому активу, по людям, начавшим восстанавливать разрушенное войной. Пылают хаты, чудом уцелевшие после боев и фашистских карательных акций. Бандиты пытаются – правда, без особого успеха – нападать на истребительные батальоны и части, охраняющие и обслуживающие железнодорожные магистрали. Далекий действует…

Согласно оуновской терминологии, Ровенщина сначала входила в состав территории, на которой действовал так называемый центральный провод ОУН. Во второй половине 1944 года было принято решение реорганизовать структуру управления националистическим подпольем. Образовался новый провод северо-западных украинских земель (ПСУЗ), который в свою очередь разделился на два провода под шифрованными названиями «Одесса» и «Москва».

Эта реорганизация объясняется не только стремлением националистических руководителей придать горстке своих боевиков видимость солидной и хорошо законспирированной организации. В этот период крах гитлеровского режима уже был очевиден, и в лагере оуновцев началась спешная переоценка ценностей. Но при этом возникли существенные и вполне понятные трудности. ОУН уже настолько скомпрометировала себя сотрудничеством с фашистами, что напрасно было надеяться на поддержку «нового курса» со стороны многих рядовых членов организации, не говоря уже о местном населении. Не заявлять же открытым текстом, что для Украины найден более надежный и щедрый патрон, чем гитлеровская Германия!

Так родилась идея ПСУЗ – ширмы, которая должна была прикрыть настоящие намерения оуновской верхушки. Это, дескать, организация не только националистов, но и всех, кому не по душе перемены, которые принесла на западноукраинские земли Советская власть. Следовательно, о сотрудничестве с гитлеровцами, даже если в прошлом такие «эпизоды» и имели место, теперь не может быть и речи. В августе 1944 года этот не слишком хитроумный замысел был реализован во время встречи оуновских руководителей, состоявшейся между селами Павловка и Соломка Александрийского, а ныне Ровенского района. Итак, вывеска изменилась, спектакль был продолжен под другим названием. Но режиссеры и действующие лица остались прежние. Краевой провод «Одесса» возглавил Верещака, уже давно набивший руку на террористических актах. А референтом СБ здесь стал Янишевский – вернулся, так сказать, к прежней специальности. В помощники ему определили другого профессионального головореза – Омелька.

Однако Далекий сразу же недвусмысленно дал понять, что вполне может обойтись без помощников. В первом же выступлении в новом качестве он выразил самые теплые чувства к подчиненной ему службе безопасности и призвал каждого быть решительным борцом за «самостийну и соборну».

В подобных призывах недостатка не было, однако практические их результаты равнялись нулю. Проваливались самые надежные связи и явки, из банд исчезало все больше людей – одни выходили с повинной, другие просто бежали куда глаза глядят. Над оуновскими «вождями» всех рангов нависла вполне реальная угроза полной изоляции.

С нечеловеческой жестокостью вымещали бандиты свою злобу за постоянные неудачи и поражения на мирных, ни в чем не повинных людях. Они вырезали целые семьи за то, что кто-то из родных служил в это время в Советской Армии и добивал фашистов. В одном лишь селе Салище Сарненского района по этой причине было уничтожено шесть семей – всего 26 человек, включая грудных детей и стариков.

Не надеялся Янишевский, что когда-нибудь ему придется восстанавливать в памяти эту страшную статистику, всеми силами стараясь снизить количество жертв. А оно огромно. Только с декабря 1944-го по март 1945 года по приказам Далекого было замучено около семисот советских граждан. Это признал на следствии он сам.

Тогда его не тревожила невинно пролитая кровь. Тревожило другое – растущая активность эсбистов, подчиненных ему лично и коллеге Смоку из соседнего провода. Усиливая репрессии против мирного населения, они беспощадно расправлялись и с боевиками, заподозренными в предательстве интересов «вызвольного руху». Психоз страха – так довольно точно назовет Янишевский атмосферу, царившую среди бандеровцев.

Не обременяя себя тонкостями юриспруденции, «следователи» эффективно использовали устройство, придуманное большим знатоком таких дел Смоком. Принцип его действия был предельно прост: подследственного подвешивали за руки и ноги к жерди на специальных козлах и отмеривали ему ровно столько ударов палками по пяткам и другим чувствительным местам, сколько требовалось для признания в «сотрудничестве с чекистами», подготовке покушения на руководство ОУН и всем прочем, что от него требовалось.

Дальнейшая судьба подозреваемого зависела от фантазии не менее квалифицированных судей – пуля, петля, «закрутка» или продолжение допроса до тех пор, пока жертва при всем своем желании уже ничего не могла сказать.

Изобретение действовало безотказно. Увидев его в действии, член центрального провода ОУН Лемиш имел все основания заявить, что если бы его самого допросили таким способом, то он признал бы себя не только чекистским агентом, но абиссинским негусом.

Как бы там ни было, а эсбисты продолжали все успешнее уничтожать своих вчерашних коллег, и лесных резунов охватила паника. Их страх рос прямо пропорционально увеличению числа смертных приговоров рядовым и нерядовым бандитам.

Вот это и беспокоило Далекого. Он, разумеется, не сочувствовал обреченным. Просто, рассуждая более трезво, чем сторонники продолжения «чистки», понимал, чем она может кончиться. При таких темпах возникала реальная опасность остаться и без того немногочисленного воинства, которому удалось уцелеть в операциях чекистов, «ястребков» и широкого круга активистов. К тому же, хорошо зная чудодейственные свойства сконструированного Смоком станка, Янишевский совсем не был уверен, что вскоре и ему самому не придется сознаваться в «предательстве» под аккомпанемент палочных ударов.

И он выступил против «чистки», радикально настроив против себя недавних приятелей и единомышленников. Они не скупились на взаимные обвинения и угрозы. На хуторе Круки Верещака даже попытался задержать и задушить Янишевского. Но тот хорошо знал, с кем имеет дело, и сумел выпрыгнуть через окно во двор, где ждали предусмотрительно подготовленные кони. Причем, как и когда-то, не забыл прихватить в критический момент заветный узел с золотом, награбленным за время службы в винницкой полиции.

Не исключая возможности повторения подобных демаршей, Янишевский передал узел бандиту по кличке Донец с приказом надежнее его спрятать. И тот постарался на славу. Когда год спустя шеф решил забрать свое добро, у Донца начисто отняло память. Не помог даже знаменитый смоковский станок. То ли перестарались допрашивающие, то ли любовь к благородному металлу оказалась сильнее боли и почтения к начальству, но Донца сняли со станка уже мертвым.

А «зверхники» все не унимались. Они переманывали друг у друга людей, убивали несговорчивых и колебавшихся. Они грызлись между собой, как пауки в банке, и не хотели верить, что это уже начало конца, что под их ногами горит сама земля, а перед гневом и ненавистью людей бессильны угрозы и террор. И предпринимали отчаянные попытки изменить положение.

В декабре 1945 года Далекий выходит из подчинения центральному проводу и создает свой самостоятельный провод. Теперь у него осталась одна цель – отомстить населению, которое не поддержало и прокляло оуновцев.

Кредо вновь созданного провода сформировал не кто иной, как Днепро, диверсант и террорист, который уже давно разучился делать все, кроме одного – убивать и жечь. О своих планах он выразился кратко: во-первых, террористические акции, во-вторых, грабить и уничтожать имущество колхозов и не допускать создания новых.

Его поняли и поддержали с полуслова. А Далекий, считавший себя незаурядным идеологом, развил эту мысль дальше: необходимо всеми средствами сеять страх и неуверенность среди населения, сдерживать темпы восстановления хозяйства, верить в перемены, надежды на которые вселяет Запад.

От слов они перешли к делу. Раздался плач над селом Деревянное, что в Клеванском районе, – здесь из глубокого колодца подняли тела работников райпотребсоюза Александра Исаева, Ивана Немировского, Ивана Волкова – их зверски убила банда Пьявки. Пошла по Жобринскому лесу, натыкаясь на стволы деревьев, крестьянка Мокрена Чирук – ей выкололи глаза, а затем задушили за то, что муж был бойцом отряда самообороны. С потемневшими от гнева и боли лицами стояли у распахнутых настежь амбара и сараев хлеборобы из села Сторожев Корецкого района. Боевики Днепра забрали с собой весь колхозный посевной материал и скот.

На следствии Далекому напомнят о многих подобных делах. Не раз услышит он и такое, о чем могли знать, казалось бы, лишь он да еще один-два ближайших помощника. И не раз еще придется ему ошалело заморгать глазами и зажать между колен дрожащие руки…

А тогда, меняя убежища и тайники, переходя из леса в лес, из района в район, он все более ощущал себя в положении зверя, которого неуклонно и уверенно загоняют в западню. Понимал, что расплата уже не за горами, что и сотой части содеянного им за эти годы достаточно для смертного приговора. И как загнанный зверь, огрызался или выжидал: авось удастся пересидеть в надежном месте, а потом уйти на Запад – там он еще будет нужен.

Таким был этот враг, с которым вступили в поединок чекисты, – коварным и опасным, готовым на все.

В ночь на 27 мая 1947 года за несколько километров от Пустомытовского леса остановилась автомашина. Вышедшие из нее люди не потревожили весеннюю тишину ни лязгом оружия, ни громким словом. Быстро, без суеты разобрали снаряжение и растаяли в темноте, посеребренной лунным светом.

Семь человек ступали след в след, легко и неслышно, и младший лейтенант госбезопасности Владимир Ильяш еще раз мысленно отметил отличную подготовку своих подчиненных. Каждый из них знал: от этой подготовки зависит все – не только твоя собственная жизнь и существование группы, но и успех операции. А он-то и был тем главным, ради чего прибыли сюда чекисты.

Ильяш с удовольствием задержал взгляд на худощавой, подтянутой фигуре Виталия Коханюка. Не много людей ведало, сколько отчаянно смелых дел было на счету этого совсем молодого парня, лишь недавно вернувшегося с фронта. Время было такое: не писали еще о чекистах в газетах, и даже между собой они говорили лишь о самом необходимом. Все письменные свидетельства их трудных и славных дел пока хранились за семью печатями в сейфах и ждали своего часа, чтобы рассказать сухим и четким языком об этих необыкновенных людях.

Вот и о Коханюке можно было рассказать лишь спустя десятилетие – о том, как он ходил по лезвию бритвы, внедряясь в банду одного из самых жестоких и осторожных главарей – Сирко, и как вязал его, воющего от бессилия и злобы, в глухом промороженном лесу. И еще о многом, что поставило этого простого с виду сельского хлопца в ряд настоящих бойцов невидимого фронта.

Да и для самого командира группы судьба не поскупилась на испытания. В войну он был сапером, а саперам, как известно, ошибаться не положено. Рядовой Ильяш никогда не забывал этой мудрой пословицы. Даже тогда, когда буквально из-под гусениц нашего танка отбрасывал вражескую мину. Она взорвалась рядом, но десятки осколков обошли солдата. Попал лишь один – крохотный, так что сразу и не заметишь. Но попал прямо в сердце.

Придя в себя после операции, он спросил о своем спасителе. Ему ответили: Борис Васильевич Петровский. Впоследствии этот фронтовой хирург стал министром здравоохранения СССР.

Заживали раны, оставляя на память солдатам багровые рубцы. Забывалась одна боль, но терзала сердце другая – за невинные жертвы, сожженные села, за все, что принесли полесскому краю лесовики с трезубами на шапках.

По следу одного из них и шел сейчас Владимир Ильяш со своими товарищами.

Одновременно на задание вышли еще две поисково-разведывательные группы, возглавляемые Павлом Распутиным и Андреем Голубцовым. Зоной их деятельности также был Пустомытовский лес.

О том, что Степан Янишевский не ушел с гитлеровцами на Запад, а скрывается на территории Ровенщины, органам госбезопасности стало известно еще в 1946 году. У ряда захваченных или ликвидированных террористов были обнаружены грипсы и другие документы, из которых следовало, что свои бандитские акции они совершали по приказу Далекого. Руководствуясь принципами гуманизма и в соответствии с законом чекисты передали Далекому предложение явиться с повинной. Он это предложение отверг и более того, ответил на него несколькими террористическими актами над мирным населением.

Чекисты понимали, что на быстрый и легкий успех рассчитывать не приходится. В памяти еще свежо было все, что предшествовало захвату Верещаки, Зинька, обезврежению Днепра. Чувствуя близкий конец, бандиты временно прекращали активную деятельность, закапывались в землю и не давали о себе знать целые месяцы. Если же кто-либо из местных жителей случайно нападал на их след, он бесследно исчезал.

Не приходилось сомневаться, что еще осторожнее ведет себя Далекий. План действий против него был выработан после скрупулезного анализа всех предыдущих операций.

Как и всегда в таких случаях, бойцы из поисковых групп обратились к населению. Делалось это незаметно и под различными отвлекающими предлогами – нельзя было навлекать опасность на мирных людей, да и бандитский пособник мог попасться. По крупице накапливались необходимые данные, и ночами тихонько попискивала рация: «В квадрате таком-то обнаружен след пребывания банды. Поиск продолжаем».

Впервые район местонахождения Далекого обозначился, хотя еще и довольно смутно, после ареста Верещаки. Тот не проминул отомстить своему недругу и конкуренту, рассказав на следствии все, что о нем знал.

А в начале 1947 года в руки чекистов попала записка частного содержания, адресованная одному из связных Далекого – Круку его невестой Галей. В конце письма она передавала Круку привет от отца, мамы и сестры Марийки. По некоторым деталям можно было предположить, что эта девушка живет где-то в Костопольском районе.

Для того, чтобы найти автора записки, пришлось целый месяц объезжать сельсовет за сельсоветом. И Галя, у которой были живы отец и мать, а также имелась младшая сестра Мария, нашлась! Более того, удалось получить надежное подтверждение тому, что это невеста Крука: заявление, поданное ею в сельсовет с какой-то мелкой просьбой, было написано тем же почерком, что и перехваченная записка. За Галей установили наблюдение, и, в конце концов, Крук угодил в засаду, возвращаясь со свидания в свое убежище. А от него ниточка потянулась к Пустомытовскому лесу…

Группа Ильяша записала на свой счет еще одну крупную удачу. Расположившись на привал, бойцы, несмотря на усталость, не забыли тщательно осмотреть месность. Вот тут и понадобилась напряженная, без скидок, предварительная подготовка и внимание к сущим, казалось бы, мелочам. Сначала заметили потревоженную хвою, затем умело замаскированные объедки. Особенно же острый глаз потребовался для того, чтобы найти небольшой, не шире носового платка, клочок земли, которого явно касались чьи-то руки.

Эти следы и привели к входу в бункер. Обыскав его, чекисты не поверили собственным глазам: здесь находилась часть весьма объемистого архива Далекого! Потом эти документы во весь голос заговорят на следствии и судебном процессе…

Чувствовалось, что бандиты где-то рядом. И первая встреча с ними произошла 26 июня возле хутора Круки – того самого, где Верещака предпринял неудачную попытку расправиться с Далеким.

…Они лежали в кустах, не спуская глаз с хутора. Немалая пасека, добротные сараи, откуда доносилось мычанье коров, – все свидетельствовало о том, что живет здесь «крепкий» хозяин. Такие кулацкие усадьбы остались к тому времени единственными островками, где бандиты еще могли отсидеться, зализать раны или пополнить запасы продовольствия.

Поэтому группа уже много часов провела в засаде, терпеливо снося и надоедливое комарье, и пронзительный, несмотря на лето, ветерок-утренник. Не намного лучше стало и после рассвета – вовсю жгло солнце, быстро опустели наполненные с вечера фляги.

Стеклянно звенел раскаленный воздух, казалось, не будет конца этому жаркому дню, наполненному монотонным стрекотанием кузнечиков. Но вот Ильяш поднял руку: «Внимание!» Из хутора к лесу направилась девушка, погоняя перед собой корову. В руках у нее был узел.

Она остановилась в нескольких шагах от засады – на чекистов повеяло парным запахом от коровы – и, приложив руку ко рту, крикнула в зеленую чащу:

– Ганю! Ганю!

Это был пароль. Шевельнулись ветки, и между кустами появился здоровенный детина с немецким автоматом на груди. Настороженно оглядевшись во все стороны, он взял узел с провизией, что-то сказал девушке – слова заглушил порыв ветра – и двинулся обратно.

Сначала Ильяш решил было взять его живым. Но для этого Коханюку и Михаилу Козлишину надо было выйти на просеку и этим обнаружить себя. Правда, бандит мог принять их за своих или по крайней мере за сельских хлопцев, что значительно облегчило бы дело.

Но верзила оказался не из доверчивых. Испуганно забегали маленькие глазки на заросшем лице, а в сторону чекистов развернулся ствол «шмайсера». Однако перед засадой был отработан и такой вариант. Опередив бандеровца, негромко треснул пистолетный выстрел, и он свалился навзничь, ломая густой лесной подрост. А невдалеке затрещали сухие сучья под чьими-то ногами.

Убитый оказался Калиной – командиром личной охраны Далекого. Сам же его шеф в это время сломя голову мчался по лесу – полуодетый, теряя оружие, сумку и другое снаряжение.

Он бежал, тяжело дыша, проваливаясь длинными ногами в ямы и муравейники, не чувствуя боли от веток, хлеставших по лицу. Сзади уже не слышно было погони, но Янишевскому все казалось, что в затылок смотрит леденящий зрачок автоматного дула.

В тот день ему удалось уйти, но именно тогда он окончательно убедился, что уже не найдет покоя и безопасности в самом глухом лесу и на самом далеком хуторе и что поимка его – лишь вопрос времени. Это подтверждали и панические грипсы – шифрованные донесения от подчиненных. К примеру, член возглавляемого Янишевским провода Роман жаловался: «Выкурили меня из одного гнезда, а через неделю из другого. Я уже, избегая всякого зла, перебрался в такое место, что, казалось, невозможно даже додуматься. Однако и туда наехало каких-то лесорубов, которые лазят целыми днями по всему терену, так что удержаться невозможно. Я уже абсолютно потерял спокойное место…»

Ему вторил Павло-Микола: «…блокируют переправы, и нет возможности доставить продовольствие и все необходимое…»

Да, Янишевскому еще удалось на какое-то время продержаться на свободе. Но первую часть своего задания все три чекистские группы могли считать выполненной: деятельность бандитов в этом обширном районе была надежно скована. К окончательной развязке приближалось и все дело Далекого.

Давалась борьба нелегко. У невидимого фронта не было тыла и флангов. Смерть могла в любую минуту прогреметь предательской очередью в спину, взвиться огненным клубом гранатного взрыва или выпрыгнуть из-под ног немецкой «шпринг-миной» – этого добра вдоволь оставалось в лесах и спустя годы после войны.

Но чекисты готовили себя к этой опасной работе и действовали как профессионалы, мгновенно реагировавшие на любую неожиданность и предусматривавшие любую из возможных ситуаций.

Чаще всего приходилось опасаться нападения сзади, особенно ночью. На этот случай замыкающие держали автоматы стволом назад, не снимая пальца со спускового крючка. Шагая друг за другом по росистой траве, обязательно волокли за собой ветку, чтобы уничтожить следы. Приходилось и вырезать специальные деревянные подставки к сапогам в форме кабаньих копыт – это не раз сбивало бандитов с толку. Целые дни и ночи просиживали в засадах, неделями были оторваны от остального мира. Что касается нехватки продовольствия, ночлегов на голой земле под открытым небом, многокилометровых переходов в зной и в холод, под проливными дождями, то на это никто не обращал внимания. Все три группы постоянно оставались туго сжатой пружиной, готовой распрямиться и ударить при первой же возможности.

Так было и в ту лунную ночь, когда четверо бойцов шли дорогой вдоль опушки, чтобы не оставлять следов на траве. Залитый призрачно-голубым светом простор поляны как бы подчеркивал зловещую черноту леса. И время – глухая предрассветная пора, и место – затаившись за деревьями, бандиты получили бы значительное преимущество – как нельзя более подходили для засады.

Едва Ильяш успел подумать об этом, как именно оттуда рванулась пестрая россыпь трассирующих пуль, а звуки ночного леса заглушила трескучая пулеметная очередь. Бандиты не жалели патронов, на их стороне были внезапность нападения и выгодная позиция. И все-таки победителями в короткой и яростной схватке вышли не они.

Едва раздались первые выстрелы, группа залегла в придорожном кювете, еще раньше примеченном натренированным взглядом командира. Кювет был неглубоким – так, скорее обычная выемка. Но и этого оказалось достаточно, чтобы укрыться от огня, а затем, вжимаясь в землю, рассредоточиться и умело, рассчитанно ударить по вспышкам, трепетавшим в угольно-черной темени.

Бандиты ушли, даже не попытавшись забрать с собой два трупа. Один из них удалось опознать. В перестрелке был убит телохранитель Далекого Скорый.

Вскоре группа Ильяша захватила в селе Друхов Сосновского района известных бандеровских вожаков Индуса и Хмеля, а группа Распутина – двух связных. Всего за это время все три группы обезвредили около двадцати оуновцев и окончательно лишили покоя Далекого, который после стычки на хуторе Ведмедевка вынужден был отправиться в соседнюю Житомирскую область. Но спустя некоторое время был выкурен оттуда и вернулся в Ведмедевский лес, который и стал его последним прибежищем.

Лесной массив был окружен в ночь на 23 августа. Чекисты уже более или менее точно знали, где находится схрон, и спешили, чтобы действовать наверняка. Операцию решено было начать с утра.

На рассвете послышались голоса, доносившиеся из-под земли. Через минуту открылся замаскированный люк, и из отверстия высунулась чья-то рука.

После короткой перестрелки все было кончено. В бункере обнаружили убитого бандита и личные вещи Далекого. Сам он ушел через запасной лаз. Но недалеко и ненадолго.

Что было дальше, читателю уже известно – вплоть до того испуганного крика, который чекисты услышали с болота:

– Не стреляйте! Передайте начальству: я – Далекий.

Когда-то он учил своих подчиненных не сдаваться, отстреливаться до конца, оставляя только один патрон – для себя. До него доходили советские газеты с обращениями раскаявшихся бывших оуновцев, был радиоприемник, по которому он слушал призывы к тем, кто еще укрывался по схронам, сдать оружие. И Далекий приказывал мучительными способами убивать каждого, кто мог явиться с повинной, беспощадно уничтожать их семьи. Эти чудовищные зверства преследовали одну мысль: до смерти запугать рядовых оуновцев, связать их кровавой круговой порукой, пресечь мысли даже о малейшем неповиновении проводникам.

А вот у самого Янишевского соблюсти собственные же требования не хватило духу. Он сдался, лелея надежду, что властям, возможно, не все известно и удастся выторговать жизнь.

Три года вели ровенские чекисты следствие по делу Далекого. Тысячи документов, скрупулезно проверенных, проанализированных, аккуратно подшитых, бесстрастно и неопровержимо свидетельствовали о безграничной глубине человеческого падения. В них отражена еще одна грань предательства своего народа.

Вот как сказал об этом сам Янишевский: «Препятствуя Красной Армии в ее борьбе против немцев, участники оуновского подполья являлись предателями украинского народа и своей деятельностью помогали только немцам».

Но, как выяснилось, не только немцам. Еще до того, как в поверженном Берлине был подписан Акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии, оуновские атаманы уже поглядывали в сторону США и Англии. Они уповали на военный конфликт между союзниками по антигитлеровской коалиции. Так появилась директива Далекого подчиненным ему боевикам: «Нам нужно делать все, чтобы ослабить Советский Союз, и в случае, если советские и англоамериканские войска выступят друг против друга, то ОУН-УПА организует вооруженное восстание в советском тылу».

Чекисты обнаружили еще одну директиву подобного рода. Предписывая бандитам ориентироваться на скорое начало третьей мировой войны, она предлагала усилить диверсионную работу и террор. В случае боевых действий – срывать мобилизацию и т. п.

Лист за листом подписывая многие тома материалов следствия, Янишевский поймет тщетность своих надежд на снисхождение. И животный ужас мелькнет в глазах его, когда в обвинительном заключении он увидит одну из многих цифр, подводящих итог его деятельности на Ровенщине, – две с половиной тысячи террористических актов против мирного населения. Бандита испугала не сама цифра, а сознание того, что ему не хватило бы и ста жизней, чтобы оплатить этот страшный счет.

Дело Янишевского случалось в Ровно. Обвиняемый полностью признал себя виновным по всем предъявленным ему обвинениям. Вина его была подтверждена также вещественными доказательствами и показаниями свидетелей.

На суде Янишевский сделал такое признание:

– Мы сами, оуновцы, не в силах подорвать Советскую власть, для этой цели мы ожидали войны Англии и Америки против Советского Союза. Эта война дала бы нам возможность взять власть в свои руки. Во время войны мы рассчитывали создать большую сеть диверсионных групп на советской территории…

Не вышло. Ставка далеких оказалась битой.