ВСТРЕЧА НА УНТЕР-ДЕН-ЛИНДЕН
ВСТРЕЧА НА УНТЕР-ДЕН-ЛИНДЕН
Летом 1949 года в райотдел государственной безопасности города Дубровицы пришла только что вернувшаяся на Родину после долгих лет пребывания на чужбине местная жительница, дочь погибшего на фронте красноармейца Текля Семенюк. Во время оккупации ее вместе с десятками других девушек и молодых женщин вывезли на работу в Германию. После войны территория, где Текля по шестнадцать часов в день работала на зажиточного бауэра, оказалась в американской оккупационной зоне, и исстрадавшейся женщине пришлось еще несколько лет помыкаться по лагерям для перемещенных лиц, прежде чем ей удалось добиться возвращения в СССР. Но в органы госбезопасности Теклю привело вовсе не желание поделиться пережитым или попросить какой-либо помощи. Она устроилась на работу, поселилась в своем старом, уцелевшем во время войны доме, нашла оставшихся в живых мать и брата. Словом, дальнейшая жизнь у нее сложилась неплохо.
Волнуясь, а оттого сбиваясь и путаясь, Текля рассказала, что в последний день своего пребывания в Берлине, накануне отъезда в Киев, она встретила человека, поразительно похожего на коменданта дубровицкой полиции Кирилла Сыголенко.
– Я увидела его на станции Фридрихштрассебанхоф. Он приехал из западного сектора. Сначала мне показалось, что это точно он, а потом засомневалась. Ведь сколько лет прошло, да и одет он, как немцы, – в плаще…
Текли пошла за маленьким, круглолицым очень подвижным человеком. В руке он держал большой, туго набитый портфель из желтой свиной кожи. Человек дошел по Фридрихштрассе до Унтер-ден-Линден, пересек ее и свернул налево. В кафе у Оперного театра он задержался на несколько минут, чтобы выпить чашку кофе и переговорить о чем-то тихо с кельнером. Здесь Текля смогла рассмотреть его поближе – вроде Сыголенко… Расплатившись, человек с желтым портфелем энергично зашагал к Александерплац, здесь спустился на станцию подземки и затерялся в толпе пассажиров.
– А вы часто видели коменданта полиции в Дубровице? – спросил Теклю беседовавший с нею оперработник.
– Да, на неделе два-три раза встречала! Только одевался он тогда иначе, носил полувоенную форму, фуражку-мазепинку с длинным козырьком. Зверь был, а не человек. Люди говорили, что евреев самолично расстреливал…
Фамилия Сыголенко уже встречалась ровенским чекистам.
При разгроме в 1948 году одной из бандгрупп в Дубровицком районе в бункере была обнаружена групповая фотография: несколько мужчин в полицейской форме, в мазепинках с трезубами. Фотографию предъявляли для опознания местным жителям. Среди других изменников они указали на коменданта местной полиции Кирилла Сыголенко.
Показали фотографию и Текле Семенюк. Женщина безошибочно указала на Сыголенко, на этот раз она твердо заявила, что видела в Берлине именно его, а не просто похожего человека. Лейтенант Георгий Федорович Петренко, которому поручили во всем этом разобраться, вспомнил, что фамилия Сыголенко будто-бы упоминалась в документах, связанных с изменнической деятельностью атамана так называемой УПА «Полесская сечь» Тараса Боровца по кличке Бульба. Точно! На некоторых документах, запрошенных из архива, в протоколах, в приказах Петренко нашел фамилию Сыголенко, занимавшего одно время должность атаманского адъютанта и редактора газетенки «Гайдамака». Нашлась и отдельная фотография Сыголенко. На ней, без сомнения, был изображен тот самый человек, который под этим же именем и фамилией был позднее комендантом полиции в Дубровице. Разница лишь в том, что Сыголенко был снят на ней не в мазепинке, а в смушковой шапке с трезубом, какие носили в «Полесской сечи». Текля Семенюк опознала Сыголенко и на этой фотографии.
Оба снимка направили в ГДР. Через несколько недель из Берлина пришел ответ. Сотрудники народной полиции установили человека, изображенного на обеих фотографиях. По их данным, это был проживающий в Западном Берлине спекулянт Карл Ковальский. В те годы темные личности зарабатывали большие деньги на контрабандном вывозе продовольствия из столицы ГДР в западные секторы города, где оно стоило значительно дороже.
При явном попустительстве западных оккупационных властей активно занимался этим неблаговидным промыслом и Ковальский. Он промышлял кофе – разница в ценах на этот столь любимый немцами напиток была особенно велика. Ковальского неоднократно задерживали власти ГДР за нарушение законов республики, несколько раз штрафовали, однажды даже осудили на два года. После освобождения, однако, занятия своего он не оставил, но стал гораздо осторожнее и больше не попадался, хотя по-прежнему наведывался в столицу ГДР. Видимо, теперь он только руководил какими-то спекулятивными махинациями, а непосредственно контрабандным вывозом кофе из ГДР занимались его наемные агенты.
Между тем чекисты в Ровно уже шли по следам Кирилла Сыголенко. Они выяснили, что в 1943 году полицейский участок в Дубровице подвергался нападению партизан и был разгромлен. Но Сыголенко удалось бежать. Позже его видели в Сарнах – там он служил оккупантам уже не в полиции, а в СД. Для изменника это было изрядным повышением. Но на этом след оуновца обрывался.
При очередном визите в Берлин Карл Ковальский был задержан и по обвинению в том, что он является военным преступником. В соответствии с существующими международными соглашениями его передали советским властям, поскольку преступления свои совершил он на территории СССР. Его препроводили в Ровно. Вести следствие по делу Карла Ковальского (задержанный настаивал, что это его настоящее имя) было поручено следователю майору Николаю Михайловичу Дюкареву.
Просматривая список вещей, изъятых у арестованного, Дюкарев обратил внимание на одну строчку: «Портфель кожаный, желтого цвета». Невольно улыбнулся – этот портфель упоминался во всех показаниях Текли Семенюк.
В конце мая 1951 года майор впервые встретился в своем кабинете с Ковальским. Перед ним на табурете сидел маленького роста человек лет сорока пяти, большелобый, лысый, с глубоко посаженными серыми глазами под густыми дугообразными бровями, большим мясистым носом и скошенным подбородком. Держался он напряженно, но собой вполне владел.
О себе заявил – Карл Николаевич Ковальский, родился на Львовщине, образование получил в Вене и Кельне. Работал агентом по сбыту мануфактуры в фирме «Шлехтер». Учился на юридическом факультете университета в Кельне, откуда был исключен после прихода Гитлера к власти. В 1936 году переехал в Польшу, до 1939 года работал продавцом в магазине. В сентябре 1942 года был арестован немцами в Варшаве и отправлен в Германию, где до самого конца войны содержался в различных концлагерях, в том числе в лагере смерти Дахау. После освобождения обосновался в Западном Берлине, где получил пособие как лицо еврейской национальности, пострадавшее от фашизма.
Последнее обстоятельство не могло не смутить следователя. В самом деле, дикой могла показаться сама мысль, что мелкий еврейский торговец, пускай и осужденный за спекуляцию, мог быть начальником полиции у гитлеровцев и сотником украинского буржуазного националиста атамана Тараса Бульбы! Быть может, Текля Семенюк все же ошиблась? Вот и документ у Ковальского убедительный – членский билет западноберлинской еврейской общины… Впору извиниться перед арестованным и отправить обратно.
Но следователь этого не сделал – неоднократно повторенная экспертиза трех фотографий неопровержимо свидетельствовала: комендант полиции Сыголенко, сотник УПА «Полесская сечь» с той же фамилией и спекулянт из Западного Берлина Карл Ковальский – одно и то же лицо.
Между тем, пока следователь Дюкарев методично и настойчиво работал с подследственным, в который раз повторяя одни и те же вопросы (в ответах накапливались расхождения), лейтенант Петренко активно занимался розыском лиц, которые могли иметь дело с Сыголенко как с комендантом полиции.
Тут надо отметить одно существенное обстоятельство. Работник органов госбезопасности или милиции, ведущий розыск, в отличие от следователя не осуществляет процессуальной функции. Он может с достоверностью выяснить тысячу фактов, установить все самые мелкие обстоятельства совершения преступления, но они не будут иметь доказательной силы. Суд даже не примет их к рассмотрению. Законную силу приобретают только те вещественные доказательства и свидетельства очевидцев, которые скрупулезно зафиксированы в точном соответствии с уголовно-процессуальным кодексом той или иной союзной республики, в данном случае – УССР. Как это всегда бывает, далеко не каждый факт, обнаруженный усилиями Петренко и других помогавших ему чекистов, мог быть использован следователем.
Страшная, опустошительная война пронеслась над этими местами. Тысячи людей погибли. Сгорели, исчезли и многие документы. Но все же нашлись и живые свидетели, отыскались и некоторые уцелевшие бумаги. Установлены и бывшие дубровицкие полицейские, отбывавшие теперь заслуженное наказание в местах заключения, и бывшие бульбаши, помнившие сотника Сыголенко.
Местные жители показали, что неоднократно видели Сыголенко, когда осенью 1941 года он разъезжал вместе с атаманом Бульбой по окрестным селам, выступал на насильственно собираемых митингах, уговаривал – посулами и угрозами – молодых парней вступать в УПА «Полесская сечь», чтобы вместе с немецкими войсками воевать до победного конца с большевиками.
Нашелся и приказ № 19 от 10 сентября 1941 года, по которому «за боевую и отличную организацию работы в боевых операциях за г. Олевск и за ликвидацию всех московско-большевистских и регулярных банд на Олевщине» повышается и утверждается в звании сотника Сыголенко Кирилл Николаевич.
Приказ подписали атаман Бульба, начальник штаба бывший петлюровский полковник и агент немецкой разведки Петр Смородский, адъютант атамана хорунжий Юрий Круглый-Дорошенко. Вскоре Круглого-Дорошенко настигнут пули советских партизан, и штабные документы УПА в качестве адъютанта будет подписывать уже свежеиспеченный сотник Сыголенко. А потом атаман поручит своему любимцу по совместительству еще и редактировать газетку «Гайдамака». Выходит, Сыголенко был не просто одним из «сечовиков», нет, он входил в число особо доверенных лиц, отличившихся перед немцами и националистами в боях с окруженными подразделениями Красной Армии в районе Олевска, а также в последующих схватках с местными партизанскими отрядами.
Разыскали чекисты еще один примечательный документ: протокол совещания старшин УПА «Полесская сечь» от 18 ноября 1941 года, на котором председательствовал сам атаман, присвоивший себе к тому времени чин генерал-хорунжего. На этом совещании сотник Сыголенко докладывал, что прибывший к ним капитан ваффен-СС Гичке запросил у бульбашей помощи в поголовном расстреле к 19 ноября евреев Олевска.
Следователь Дюкарев имел на руках и другой документ. Из него было ясно, что в точно указанный эсэсовцем срок шестьдесят бульбовских «казаков» под командованием двух старшин расстреляли 535 советских граждан еврейской национальности в городе Олевске.
Под давлением неопровержимых улик подследственный, наконец, сознался, что он действительно Кирилл Сыголенко, бывший сотник УПА «Полесская сечь». Ни в Вене, ни в Кельне он никогда не учился, в фашистском лагере смерти не сидел. Документы на имя Карла Ковальского попали к нему в руки в конце войны совершенно случайно. По ним он и зарегистрировался в еврейской общине Западного Берлина, чтобы получить пособие и открыть на него какое-нибудь дело.
И опять следователь усомнился: и в том, что документы еврейского мелкого торговца случайно попали к сотнику Бульбы, и в том, что тот обратился в общину лишь с целью получить пособие. Документы на чужое имя, но с твоими приметами так просто на улице не валяются. Да и пособие не было настолько большим, чтобы Ковальский мог приобрести на него в Западном Берлине собственный дом, как он это сделал. Очевидно, регистрация в общине нужна была Сыголенко прежде всего для того, чтобы надежно укрыться от правосудия. Ну кому, в самом деле, придет в голову мысль искать сотника УПА, впоследствии коменданта полиции, в еврее, чудом выжившем в лагере смерти Дахау?
Между тем лейтенант Петренко продолжал уточнять факты бурной биографии Сыголенко. Оказалось, что с Бульбой Сыголенко расстался при невыясненных обстоятельствах в декабре 1941 года и сразу занял должность переводчика в жандармерии в Сарнах. Видимо, сей «идейный националист» служил оккупантам верой и правдой, иначе просто немыслимо последующее, летом 1942 года, его назначение на пост коменданта полиции в Дубровице.
Майор Дюкарев был опытным и квалифицированным следователем, но и ему стоило больших трудов держать себя в руках. Он уже понял, что его подследственный – человек малообразованный, но от природы достаточно умный, хваткий, из тех, про которых говорят, что им пальца в рот не клади. Сыголенко владел несколькими языками почти в равной степени – это было характерно для жителей городов, местечек и сел Западной Украины, где на протяжении многих десятков лет жили бок-о-бок украинцы, русские, поляки, евреи, немцы, чехи, венгры. Это затрудняло установление его национальности и подлинного места рождения. Лгал он совершенно беззастенчиво, громоздил одну версию на другую, вовсе не задумываясь о логике, не смущаясь явных противоречий. Когда его уличали, не терялся, а с необычайной легкостью выдумывал что-нибудь новенькое.
Майор прекрасно понимал, что Сыголенко явно чего-то боится, и боится смертельно, что эта кажущаяся наивной ложь на каждом шагу далеко не наивна. Сыголенко борется за жизнь, пытаясь взять следователя измором, заставить его остановиться на сравнительно безопасном варианте обвинительного заключения. Таковым, по-видимому, для Сыголенко было признание, что он некоторое время находился при штабе Бульбы. Если следователь ограничился бы только этим периодом его биографии, сотнику грозило бы лишение свободы всего на несколько лет. Сыголенко не знал, что следствие располагало уже точными данными о его куда более тяжких преступлениях.
…Начальник дубровицкой полиции Кирилл Сыголенко дотошно следил за исполнением местными жителями всех приказов и распоряжений фашистских властей, изымал у населения продовольствие, скот, теплые вещи, выискивал коммунистов и комсомольцев, лиц, помогавших или сочувствовавших партизанам. В середине лета он получил от немцев указание особой важности, которое выполнил оперативно и без колебаний: как уже упоминалось, согнал в гетто около тысячи советских граждан еврейской национальности, проживающих в самой Дубровице и окрестностях. Подтвердились и показания местных жителей, что именно Сыголенко отправил обреченных под конвоем в Сарны, где все они были почти сразу расстреляны.
Свидетели рассказывали, что летом 1942 года полицаи обнаружили в городке девятнадцать скрывающихся у добрых людей евреев, в том числе детей. Их не стали отправлять в Сарны, а расстреляли тут же, на еврейском кладбище. Командовал акцией и лично в ней участвовал комендант Сыголенко. Через несколько дней полицаи схватили еще около пятидесяти евреев. Нашлись очевидцы, в том числе и бывшие полицаи, которые показали, что видели, как Сыголенко выхватывал у матерей детей и стрелял в них из пистолета.
– Что вы на это все скажете? – спросил следователь, предъявив Сыголенко эти показания.
Подследственный все категорически отрицал. Да, евреев собирали по приказу немцев и отправляли в Сарны. Но он и не подозревал, что там их убьют.
– Как не подозревали? – снова задал вопрос следователь. – Вы разве забыли, что сделали оккупанты с евреями в Олевске?
Сыголенко не нашелся что ответить. Но категорически отверг обвинение в причастности к расстрелам в Дубровице. Таковых вообще не было, он не припоминает. Свидетели что-то путают.
И вот уже весной 1952 года в Дубровицу выезжают чекисты И. Т. Семикоз и С. Ф. Силецкий. В составе большой и представительной комиссии они участвуют во вскрытии двух могил в тех местах еврейского кладбища, где, по показаниям свидетелей, происходили в 1942 году массовые расстрелы. Из земли извлекают свыше семидесяти трупов…
Под давлением неопровержимого документа – официального акта комиссии – Сыголенко признает, что расстрелы происходили, но отрицает, что в числе жертв имелись дети. Не возражая, следователь протягивает ему несколько фотографий: останки извлеченных из ям детей…
Лишь на секунду теряется подследственный, и вот он уже признает, что среди убитых были, как он теперь припоминает, дети, но лично он их не убивал.
Ему предъявляется еще один документ: все дети были убиты выстрелами из пистолета. Между тем полицейские, участники «акции», были вооружены винтовками. Пистолет имел только комендант полиции, то есть он, Сыголенко…
Признав, в конце концов, свое участие в массовом истреблении советских граждан, Сыголенко счел, что дальнейшее запирательство уже ничего ему не даст, и подробно рассказал о своей дальнейшей службе в гитлеровских карательных и разведывательных органах.
В октябре 1944 года его перевели вначале в Кенигсберг, а затем в Потсдам. Теперь он уже являлся штатным сотрудником фашистской службы безопасности СД. Специализация Сыголенко была из самых мерзких – он вынюхивал по лагерям военнопленных подпольные организации движения Сопротивления. В 1945 году, почуяв скорый конец третьего рейха, Сыголенко изготовил себе, пользуясь возможностями СД, документы на имя Карла Ковальского, сумел забиться в какую-то щель, отсидеться в ней, а затем вынырнуть уже в западных секторах Берлина в качестве «жертвы нацизма».
Примечательно, что в Потсдаме он встретил своего бывшего атамана. Правда, Бульба к этому времени уже и не вспоминал о своем атаманстве, не кичился и опереточным званием «генерал-хорунжего», как и бывший сотник, он стал заурядным сотрудником все той же фашистской разведки.
Таким образом, следствие располагало уже достаточными основаниями, чтобы предъявить Ковальскому-Сыголенко аргументированное тяжкое обвинение в измене, участии в вооруженной борьбе против Красной Армии, службе в фашистской полиции, а затем СД, участии в массовых убийствах советских граждан. Удалось выяснить также, откуда взялись у Ковальского деньги, на которые он приобрел в Западном Берлине дом. Он попросту грабил свои жертвы, в первую очередь присваивал изделия из золота. Были такие случаи, когда он вымогал у обреченных людей драгоценности, обещая им сохранить жизнь. А потом все же убивал… Невзрачный маленький человечек сумел сберечь награбленный желтый металл вопреки всем превратностям войны.
В биографии Сыголенко, однако, долгое время сохранялось значительное белое пятно – первые сорок лет его жизни. Следствие сумело прояснить и это. Изменник и убийца родом был из Львова. Настоящее его имя и фамилия – Хаим Сыгал. Оказавшись после оккупации гитлеровскими войсками западных областей Украины в Новограде-Волынском, он связался здесь с украинским националистом Крыжановским, занимавшим пост бургомистра города Корца, и через его посредничество был под видом «щирого украинца Кирилла Сыголенко» направлен к атаману УПА «Полесская сечь» Бульбе.
К сожалению, во время следствия не удалось установить, каким образом опытные оуновцы Крыжанонский и Бульба поверили в украинское происхождение Сыгала-Сыголенко, каким образом поверили в это же не менее опытные сотрудники гитлеровской жандармерии и СД, почему молниеносно, без малейшей проверки выдали ему членский билет достаточно умудренные жизнью руководители еврейской общины Западного Берлина, почему столь снисходительно относились к его похождениям американские оккупационные власти…
Сегодня этому есть объяснение. Но тридцать лет назад еще многое не было известно о тайных связях служителей «звезды Давида» с приверженцами свастики, трезуба и американского орла…