Ким Закалюк ОТВАЖНЕЙШИЕ ИЗ ОТВАЖНЕЙШИХ

Ким Закалюк

ОТВАЖНЕЙШИЕ ИЗ ОТВАЖНЕЙШИХ

Если бы у меня спросили, кого я считаю самой сильной

и привлекательной личностью среди плеяды борцов

против фашизма, я бы без колебаний ответил: Николая

Ивановича Кузнецова, великого гуманиста, уничтожавшего

тех, кто хотел уничтожить человечество.

Фредерик Жолио-Кюри

О Мечиславе Стефанском я был наслышан давно. Как о каждой легендарной личности, о нем рассказывают множество самых невероятных историй. Но повстречаться с Мечиславом за все послевоенные годы никому из его товарищей по оружию не удавалось. Ждали как-то ко Дню Победы – не приехал. Приглашение пришло слишком поздно, да к тому же по другому адресу. Позже собрался было ехать – с братом стряслась беда…

Но вот повстречал меня приятель-журналист.

– Слыхали: Стефанский в Ровно. Скорее к телефону.

– Мечислав Стефанский?!

– Так есть. Договариваюсь о встрече.

Из настежь открытых окон в гостиничный номер доносится благоухание роз, буйно цветущих в скверике. Мечислав смотрит задумчиво на площадь, а я тем временем стараюсь незаметно его разглядеть. Внешне в нем нет ничего примечательного. Невысокий, худощавый. Левый глаз немного косит. Видимо, перехватив мой взгляд, Мечислав говорит:

– Это досталось мне от «своих». Немцы не зацепили, а вот дома прошили. После войны вел борьбу с бандами, так с тех пор и хожу с этой отметиной. Теперь уже ничего, раньше хуже было. Несколько раз оперировали.

Но тут же, видимо желая прервать неприятные воспоминания, говорит:

– А как здорово изменилось Ровно. Когда я покидал его, на этом месте лежали груды развалин. Тогда трудно было представить, что через каких-нибудь несколько лет из пепла поднимется вот такой цветущий красавец.

Вечером мы с Мечиславом отправились в школу к моей дочери на выпускной бал. Потом долго гуляли по городу. В этот свой приезд Мечислав Стефанский посещал заводы и общежития, парки и клубы, встречался после многолетней разлуки со своими товарищами, выступал перед молодежью. Я старался все запомнить, не пропустить ни одного слова, ни малейшего события.

…Когда после инспирированного эсэсовской бандой «польского налета» на радиостанцию Глейвиц Гитлер обрушился на Польшу, Стефанский взялся за оружие. Но вскоре трагическая судьба страны была решена. И вот в те дни под Сокалем, что на Львовщине, в расположение советских войск вышло четыре польских солдата. Они бежали из немецкого плена. Когда в штабе нашей части капрала Стефанского спросили, что он намерен дальше делать, Мечислав не колеблясь ответил:

– Сражаться с фашизмом!

В тот трудный час Мечислав Стефанский стал бойцом тайного фронта.

Не раз среди ночи к берегу реки, за которой проходили немецкие окопы, подъезжала видавшая виды «эмка». Из машины выходили люди в военном и напряженно вглядывались в ночную мглу. Они были обеспокоены возней гитлеровцев по ту сторону границы. Советскому командованию важно было знать о замыслах врага. А то, что гитлеровцы затевают что-то недоброе, было очевидным. К границе тайно стягивались войска.

И Стефанский уходил в глубь оккупированной гитлеровцами Польши. Из города в город, из дома в дом он шел по заранее известным адресам на встречу с патриотами, верными людьми. Передавал шифровки, держал в своей цепкой памяти номера воинских соединений, направление их движения, считал стволы орудий, танки, самолеты.

– Это были самые разные люди, – рассказывал Мечислав, – мастеровые и юристы, врачи и железнодорожники. Были среди них и наши товарищи, которые по заданию советской разведки работали в варшавском гестапо. Всех нас объединила одна цель: ненависть к фашизму, к войне.

Восемь раз уходил Мечислав на связь, восемь раз, рискуя жизнью, переходил границу. Последний раз он переплыл Буг с наступлением сумерек 21 июня. Вслед ему свистели пули – шла погоня. Обессиленный, он упал на руки подхвативших его советских пограничников и смог только прохрипеть им одно страшное слово: война!

Ему, разведчику, приказали отправиться в Ровно, где находилась его семья и многочисленная родня, бежавшая из оккупированной Гитлером Польши, и ждать, когда подадут сигнал «Привет из Варшавы». Привыкший к дисциплине, Стефанский ждал, но не думал, что продлится это так долго. Ожидал, что к нему придут, когда шли бои на подступах к Ровно, ждал, когда улицы города уже заполнили фашисты. Ждал в томительно долго тянувшиеся дни, месяцы оккупации. Но о нем словно забыли.

И тут случилось непредвиденное. Полицейский вручил ему повестку о мобилизации на работу в Германию. Стефанский понял, что ждать дальше становится опасным. При более тщательном знакомстве гитлеровцы могли докопаться до его прошлого, но солдатский долг повелевал не покидать город, оставаться на посту. Тогда с помощью верных друзей Мечислав устроился истопником в гебитс-комиссариате, а Чеслава, его жена, чернорабочей на колбасной фабрике.

Однажды вечером у дома остановился черный «оппель», и из машины не спеша вышел обер-лейтенант.

– Хайль Гитлер! – гаркнул светловолосый обер, едва переступив порог, и по всей форме щеголевато пристукнул каблуками. Снял перчатку и подал руку. Мечислав волновался. Видимо, почувствовав это, Пауль Зиберт (так гость представился) даже не подал вида, его лицо застыло в непроницаемой маске безразличия и высокомерия немецкого офицера. Удобно усевшись на стуле, не снимая фуражки с высокой тульей, Зиберт стал расспрашивать на ломаном польском языке о житейских мелочах. Стефанский отвечал, а сам все думал, к чему бы это. Однако долго строить догадки не пришлось. Гость вдруг будто весь преобразился, глаза его потеплели, и он дружески обратился к Стефанскому:

– Дорогой Мечислав, мы свои. Привет вам из Варшавы. Не надо бояться. Я советский разведчик. Называйте меня Грачев. В Москве вас помнят. Центр рекомендует привлечь вас к работе.

Под именем Николая Васильевича Грачева в составе оперативной группы отряда специального назначения «Победители» действовал советский разведчик-чекист, впоследствии удостоенный звания Героя Советского Союза, Николай Иванович Кузнецов. Выдавая себя за немецкого офицера Пауля Зиберта, владея в совершенстве немецким языком, Кузнецов проникал во вражеские штабы и учреждения, добывал ценную разведывательную информацию, осуществил ряд актов возмездия над высшими чинами фашистской администрации в Ровно, Луцке и Львове.

Мечислав Стефанский и Николай Кузнецов в тот ноябрьский вечер 1943 года долго сидели, уединившись за зашторенными окнами, и вели вполголоса неторопливую беседу. Кузнецова интересовали связи Мечислава, его наблюдения, положение в городском комиссариате, люди, на которых можно положиться. Стефанский отвечал односложно. Он никак не мог преодолеть растерянность, так и не поверив в тот вечер, что Пауль Зиберт – советский разведчик или хотя бы связан с подпольным движением: уж слишком все в нем – от внешнего облика до манеры поведения – было немецким, арийским.

Ночью в доме Стефанских не спали. Всех терзала одна страшная мысль: а что, если это провокация? К новому визиту Грачева-Зиберта Мечислав отнесся так же сдержанно и осторожно.

Через некоторое время Мечислава переправили в отряд. Стефанский видел партизанский лагерь, имел долгий разговор с Дмитрием Николаевичем Медведевым и его помощником по разведке А. А. Лукиным. Из этих бесед Мечислав понял, что перед ним действительно люди с Большой земли. По радио Стефанского связали с его прежним руководством. Он получил приказ отныне выполнять все указания Медведева.

Домой Мечислав ехал в приподнятом настроении. Наконец настало долгожданное время действовать. А навстречу выбежала с красными от слез глазами испуганная Чеслава. Приходили из комиссариата и ругались, почему он так долго не является на работу. Объяснила: мол, стряслось несчастье у родственников и надо было срочно помочь им. Но весь ужас в другом. На фабрике неожиданно появился тот высокий офицер, который приходил к ним домой. Зашел на территорию и приказал охраннику найти ему красивую польскую пани Чеславу. Хозяин смертельно перепугался визиту такого важного гостя, а Зиберт вел себя независимо. Галантно и сдержанно поклонился Чеславе, как старый знакомый, взяв под руку, прошелся по двору. За это время он успел сказать, что в столе хозяина хранятся очень ценные проездные документы, и попросил достать для него несколько бланков.

Помня об опасениях мужа, она не дала определенного ответа. Но хозяин как бы невольно сам помог ей в выполнении поручения Зиберта. Он был в восторге от близкого знакомства его работницы с таким важным немцем и пригласил Чеславу заходить к нему в кабинет. На другой день, воспользовавшись приглашением, она зашла к хозяину, а когда его позвали на минуту из кабинета, взяла нужные бланки.

Стефанские оказались в гуще борьбы. Мечислав собирал различные сведения, связывал партизан с военнопленными, работавшими в городе, и как зеницу ока оберегал явочную квартиру, куда в особых случаях приходил Кузнецов.

Помогала подполью и Чеслава.

– Николай Кузнецов – вроде бы крестный отец Чеславы, – говорит Стефанский. – Он дал ей партизанское имя Мура, под которым Чеслава была известна разведчикам.

В то время Николай Кузнецов и его боевые товарищи готовились к одной из самых дерзких и смелых операций нашей разведки в глубоком тылу врага.

В состав оккупационных войск на Украине, кроме немецких соединений, входили и так называемые «остентруппен». Они включали в себя части РОА («Русской освободительной армии», так пышно именовали себя предатели-власовцы), украинских националистов и разных легионеров, набранных из уроженцев Кавказа и Средней Азии. Командовал ими генерал Ильген. Основной контингент «остентруппен» состоял из бывших белогвардейцев, вернувшихся из-за кордона вместе с оккупантами, предателей Родины, изменивших воинской присяге, уголовников, а также всякого рода антисоветских элементов, выжидавших своего часа. Достаточно сказать, что одним из заместителей Ильгена был петлюровский генерал Омельянович-Павленко, сменивший теперь смушковую папаху на немецкую генеральскую фуражку. Его преступления в годы гражданской войны еще не забыла Украина.

План настоящей операции был тщательно разработан и утвержден в Центре. Небольшой группе разведчиков во главе с Кузнецовым поручалось уничтожить генерала-карателя Ингеля. Учитывалось при этом то обстоятельство, что в его доме – длинном одноэтажном особняке на Млынарской, 3,– работала экономкой Лидия Ивановна Лисовская, советская разведчица.

Нападение Германии на Польшу сразу же принесло ей горькую весть – пропал без вести ее муж, офицер польской армии. В ту пору Лисовской было тридцать лет. Осенью 1941 года Лида возвратилась в родное Ровно из Львова. Ей удалось устроиться помощницей повара на кухне офицерской столовой в лагере для советских военнопленных.

Здесь Лида познакомилась с военнопленным Владимиром Грязных. Вместе они устраивали побеги пленных к партизанам. С одной из групп беглецов пришел в отряд «Победители» и Грязных. От него здесь, а затем и в Центре узнали о Лисовской. После тщательной проверки было решено привлечь Лидию Лисовскую к подпольной работе.

К этому времени «пани Леля», как называли Лисовскую в кругу ее знакомых, уже стала старшей официанткой ресторана «Дойчегоф». Ей удалось завести знакомство с высшими гитлеровскими чинами, среди которых у молодой, обаятельной женщины было немало поклонников. Ведь в тридцатые годы Лида была «мисс Полония» – победительницей конкурса красоты в Варшаве. Она увлекалась музыкой, живописью, училась в балетной школе и даже приглашалась на работу в Голливуд. Именно от своих «поклонников» разведчица Лисовская добывала много ценной информации. В частности, от знакомого летчика она узнала о том, что спецшколу, находившуюся под Ленинградом, в 30 километрах от Ораниенбаума, собираются перебросить в Иран для проведения террористических актов против англичан. От него же Лисовская получила сведения о разрабатываемом и утвержденном плане химической войны против СССР. Естествено, вся информация немедленно передавалась советскому командованию.

Вместе со своей кузиной Майей Макаровной Микотой, которую Лисовская привлекла к разведывательной работе, они помогли Н. И. Кузнецову нейтрализовать сотрудника рейхскомиссариата «Украина» Геттеля, заподозрившего в Кузнецове разведчика.

Большая заслуга Лидии Ивановны и Майи Микоты в создании условий для похищения генерала Ильгена. Дело в том, что генерал сам предложил Лисовской сменить сомнительное для молодой женщины положение официантки на вполне респектабельную и более выгодную материально должность экономки.

«Это был, должно быть, единственный случай, – пишет в книге «Николай Кузнецов» заместитель командира отряда «Победители» по разведке А. А. Лукин, – за всю войну, когда полностью совпадали интересы гитлеровского генерала, фашистской службы безопасности и советской разведки!».

И вот день «акции Ильген» настал. Это было 15 ноября 1943 года.

– В этот день Николай Кузнецов подъехал к нашему дому и зашел, в квартиру, неся с собой офицерский вещмешок и чемоданчик. Он был какой-то замкнутый, сосредоточенный. Сразу после приветствия перешел к делу, – вспоминает Стефанский.

– Мечислав, мы предлагаем принять участие в одной операции. Должен предупредить: дело весьма опасное и может случиться, что не выйдем из него живыми. Так что прежде чем дать ответ, хорошенько подумайте.

Стефанский не раздумывал – он готов был выполнить любое задание. Беспокоила только судьба сыновей и жены. Что случится, если он попадет в лапы немцев? Тогда они, установив его личность, расправятся и с четырьмя его мальчиками, и с Чеславой, и со всей многочисленной родней, проживающей в Ровно. Эта мысль тревожила его. Но вместе с тем он понимал: раз к нему обратились, значит, верят, значит, он нужен.

– Я прежде всего солдат. И долг для меня превыше всего.

– Тогда быстро переодевайся. – С этими словами Кузнецов открыл чемодан и выложил из него мундир лейтенанта, а из вещмешка – ботинки.

– И все как на меня шито, даже ботинки пришлись по ноге. Это тоже, если хотите, своего рода разведка, – улыбаясь, вспоминает Мечислав. – Куда и зачем мы едем, я еще не знал. Только в машине, когда мы въехали в ту часть города, где жили немцы, Николай Иванович спросил:

– Мечислав, вам приходилось когда-нибудь красть?

– Нет, не приходилось.

– А мне вспомнилось, как в школе я подрался с мальчишкой, который утащил из класса чернильницу. Ох и драчка была тогда… – Он обвел смеющимися глазами всех сидящих в машине. – А сейчас мы с вами будем не чернильницу… генерала красть. Ну да ничего, не робейте, друзья. Думаю, все обойдется как надо.

…Улица Млынарская, 3. Особняк генерала, обнесенный двумя рядами колючей проволоки, напоминал крепость. У ворот – часовой. Мимо особняка промчался раз, другой, с небольшими промежутками серый «адлер». Рядом с шофером непринужденно полулежал на сидении Пауль Зиберт. Заднее сидение занимали Мечислав Стефанский и Ян Каминский. Оба также в немецкой форме.

– Ян Каминский, по профессии пекарь, был богатырского сложения. Когда он вошел в дом, я подумал: настоящий медведь из зоопарка, – смеется Стефанский.

Каминский состоял в действовавшей в Ровно подпольной антифашистской организации и, когда ему представилась возможность, начал с готовностью помогать медведевцам. Кузнецов привлек этого смелого, самоотверженного человека к разведывательной работе, брал на самые опасные операции.

– Его дома нет, – невозмутимо сказал Кузнецов. – Штора опущена.

Поднять штору должна была Лидия Лисовская. Это сигнал к началу операции. К тому времени очаровательная «пани Леля» уже прочно обосновалась в генеральском особняке.

Обеспечивая себе алиби, экономка генерала сходила на базар. Здесь можно было встретить многих знакомых, перекинуться с ними словом, о чем они, конечно, запомнят. Запомнить их «встречу» должен и мануфактурщик, которого красивая пани ненароком толкнула и, брезгливо поморщившись, стала журить за плохое мыло:

– Фи! Что, пан делает его из навоза? Такой мерзкий запах. Обратила на себя внимание в мясной лавке и у зеленщика, отбирая для генерала лучшие продукты.

– Ну, кажется, ничего не забыла. Скорее отнесу покупки и домой, – бросила она повстречавшейся знакомой. – Что? У пани болен ребенок? Я постараюсь достать для него лекарства. Сегодня генерал дал мне выходной. Вчера у него было много гостей. Страшно устала. Надо отдохнуть. Сходить в кино. Говорят, идет прекрасный фильм с участием Марики Рокк. Там такие песенки! – беззаботно болтала Лида с приятельницей по гимназии.

Из особняка она позвонила Ильгену:

– Простите, господин генерал. Когда вас ждать к обеду? Я готовлю сегодня ваши любимые картофельные блинчики, а их надо подавать к столу прямо со сковородки.

– Надеюсь, управлюсь со всеми делами к четырем. Правда, у меня небольшое совещание, но я постараюсь не задерживаться, – услышала в ответ.

Не забыла Лисовская еще об одном звонке. Связалась со своим знакомым из СД и сообщила, что она свободна и можно вместе скоротать сегодняшний вечер.

И вот на часах – четыре, а Ильгена все нет. Лисовская стоит у окна, нервно теребит конец занавески.

– Дальше маячить на глазах у охраны рискованно! – сказал Кузнецов совсем спокойно, словно собирался в гости к приятелю.

Машина плавно подкатила к особняку. Из нее вышел стройный, подтянутый обер-лейтенант с Железным крестом. Уверенным шагом кадрового служаки направился в дом.

– Герр генераль ист цу хаузе?[12] – небрежно бросил Зиберт часовому.

– Господин офицер, я из РОА, по-немецки не понимаю…

– Я из Житомира, у меня срочный пакет генералу Ильгену.

Обер-лейтенант направился к двери мимо опешившего власовца. Следом за ним – два офицера и солдат. Через несколько минут денщик и казак, охранявший особняк, были обезоружены. Гости терпеливо ожидали генерала, но воемени зря не теряли. С помощью Лисовской тщательно обследовали все места, где генерал хранил документы, фотографии, карты, извлекли парадный мундир при всех регалиях.

– Во сколько нахапал! А ведь на каждом этом кресте – кровь и слезы людей, – со злостью молвил Стефанский, заталкивая мундир в мешок вместе с другими вещами.

Раздался телефонный звонок. Лисовская взяла трубку. Ильген предупреждал, что задерживается, но скоро будет.

– Обед давно готов, я жду вас.

Все заняли места согласно разработанному плану. Стефанский – за шкафом, Каминский – за буфетом, Кузнецов стал за дверью, открывающейся в комнату.

Денщик и часовой испуганно посматривали на прибывших, они уже, видимо, сообразили что к чему.

– Мы советские разведчики! Поможете – будете жить, а иначе… – обер-лейтенант сделал выразительный жест рукой.

– Нас насильно мобилизовали… Мы рады бы податься к партизанам. Приказывайте – сделаем все, что надо.

Казак сразу предложил:

– Генерал знает меня в лицо. Дозвольте мне снова стать на пост.

Кузнецов разрешил. Это был риск, но другого выхода не было.

В начале шестого черный «мерседес» остановился у крыльца. Как только Ильген переступил порог, «пани Леля» точно разыграла роль, отведенную ей в этом «спектакле». Она бросилась к генералу, помогая ему снять шинель, и в то же мгновение его руки оказались связанными за спиной.

– Привет, генерал, – из-за двери вышел Кузнецов, – вы, кажется, желали повидаться с Медведевым. Прошу в машину…

– Изменник! – рявкнул ошарашенный генерал и стал бросаться, пытаясь высвободить руки из пут. Здоровенный детина лет сорока пяти с бычьей шеей борца, он навалился на Кузнецова. С пленником пришлось повозиться. Взбешенный, он яростно сопротивлялся.

На «помощь» генералу поспешил его денщик Мясников, и, наконец, Ильгена скрутили.

– Мы партизаны, советские разведчики, – объявил поверженному генералу Кузнецов. Генерал в ответ замычал и зло посмотрел на Кузнецова. – Будешь молчать, – продолжал Николай Иванович, извлекая из заднего кармана генеральских брюк «вальтер», о котором заранее предупредила Лисовская, – через два дня приземлишься в Москве. Небось мечтал прошагать с парадом по ее улицам. А нет, – Кузнецов поднес к лицу Ильгена зажатый в руке пистолет, – пристрелю!

Генерал перевел взгляд на молоденького солдата в немецкой форме и прочел в суровых глазах парня приговор…

Первыми вышли из особняка Стефанский и Каминский с портфелем, в который сложили особо важные документы. Перед этим денщик оставил в кабинете написанную под диктовку Кузнецова записку: «Спасибо за кашу. Ухожу к партизанам и забираю с собой генерала».

Вот появился в дверях генерал. Обер-лейтенант его крепко поддерживал под руку. Нужно еще одно мгновение – несколько шагов до машины. Только бы не появился кто на улице…

– Скорее, смена идет! – крикнул часовой.

Это словно подстегнуло Ильгена. Сделав резкое движение, он сумел освободить одну руку, вырвал кляп изо рта и завопил:

– Хильфе! Хильфе!..[13]

Руки у генерала теперь развязаны. Он остервенело нанес удар кулаком в лицо Кузнецову, да так, что сбил его с ног. Каминского сильно пнул ногой. Сбил с ног Стефанского. Вскочив на ноги, Кузнецов вместе с денщиком навалились на генерала. Но тот все еще яростно сопротивлялся. Стефанский ткнул ему в рот кляп. Немец озверело схватил Мечислава за палец… Пришлось Кузнецову рукояткой пистолета «утихомирить» генерала. К месту происшествия, привлеченные криками, стали сбегаться офицеры. Выручили присущие Кузнецову самообладание и умение выходить победителем из любого положения.

– Прошу остановиться, господа! – крикнул обер-лейтенант. – Я из СД. – В подтверждение в его руках блеснул жетон, предоставляющий владельцу широкие полномочия. – Нами задержан советский бандит, который пытался проникнуть в особняк генерала Ильгена. Вы также находитесь в зоне преступления. Прошу предъявить документы.

Быстро пробежав глазами офицерские удостоверения и убедившись, что перед ним в основном мелкая рыбешка, Кузнецов остановил свой выбор на гауптмане Гранау – личном шофере рейхскомиссара.

– Господин гауптман, вы поедете с нами. Остальных прошу, не задерживаясь, проходить.

Вначале, как и предполагалось, поехали на Пекарскую к Стефанским, где намеревались спрятать Ильгена до отправки в отряд. Но, увидев, что генерал не пришел в себя, развернулись и поехали на Новый Двор. Машина остановилась на хуторе у дома Валентина Тайхмана. Огромный сад закрывал дом от дороги. Когда генерала развязали, то увидели, что он мертв.

А тем временем в восемь вечера к Ильгену пришла по обыкновению его землячка и приятельница Эттхен, работавшая секретаршей в фельджандармерии. Не застав никого дома, она повторила визит в десять, а затем в двенадцать. Эттхен подняла панику.

Гестапо, СД, фельджандармерия подняли на ноги всю агентуру, пытаясь разыскать следы похищенного генерала. Службам государственной безопасности было передано срочное сообщение: «Следует иметь в виду, что похищенный бандитами в Ровно 15.11.43 г. генерал войск оккупированных территорий «Ост» генерал-майор Ильген увезен далее, по всей вероятности, в автомашине. Необходимо немедленно установить контроль над автотранспортом во всем районе дислокации армии. Комендантам населенных пунктов следует дать указания о проведении контроля в их участках с помощью местной охраны».

Сразу после похищения Ильгена Стефанский скрылся в отряде. Но через две недели возвратился в город. На службе объяснил, что ездил в Варшаву искать родственников. В городском комиссариате поругали, однако к работе допустили. И снова потянулись полные опасности будни разведчика. Когда же гитлеровцы напали на след Пауля Зиберта, Кузнецов первым делом позаботился, чтобы Стефанские ушли в лес к партизанам. Мечислав вошел в группу разведчиков, потом командовал автоматчиками, ходил на боевые операции.

17 ноября в 23 часа гитлеровцы вломились в комнату Лисовской. Подняли женщину с постели в ночной сорочке и, даже не разрешив одеться (Лида едва успела набросить шубку на плечи), увезли на допрос. Лида стояла на своем: ее не было дома, она была в гостях у приятеля. Он сотрудник СД и может это подтвердить. Алиби сработало. Лисовскую отпустили домой.

Буквально на другой день после исчезновения Ильгена город всколыхнула новая сенсация: в здании верховного суда застрелен Альфред Функ. На смерть одного из ближайших сподвижников фюрера некрологом «Судебный президент страны убит» откликнулся сам Кох. На похоронах обер-палача выступал Даргель. Сам чудом избежавший возмездия, штатс-президент курил фимиам Функу. Прикрепив к подушке орден, которым посмертно его удостоил Гитлер, Даргель расточал угрозы против тех, кто «посмел» поднять руку на такого «доброго человека», каким был верховный судья.

До нас дошел рассказ самого Кузнецова в том виде, в каком его сохранила память В. Ступина, присутствовавшего на «маяке» – секретном посту партизан в лесу – в то время, когда Кузнецов, возвратившись из Ровно, делился с боевыми товарищами подробностями «акции Функ».

Расправа с фаворитом Гитлера, обер-фюрером СА Альфредом Функом, как рассказывал Николай Кузнецов, готовилась долго и тщательно. Изучали подходы к расположенной напротив суда парикмахерской, в которой Функ по утрам брился, Янек Каминский подружился с личным парикмахером генерала, бывшим польским офицером Анчаком и посвятил его в замысел Кузнецова. Сам же Николай Иванович, следуя пословице: «Прежде чем войти, подумай, как выйти», – пытался проникнуть в здание суда, чтобы загодя изучить его внутреннюю планировку.

По вечерам разведчики разрабатывали варианты плана действий, чертили схемы, спорили. Темпераментный Янек торопил события и предлагал пристрелить палача польского и украинского народов в парикмахерской. Это был самый простой из возможных вариантов. Думали повторить летнее удачное нападение на генерала Геля и ликвидировать Функа прямо на улице.

Но от обоих вариантов Кузнецов отказался. План Янека таил в себе опасность для жизни парикмахера Анчака, его жены и малюток-близнецов. Словом, решили уничтожить Функа в его служебном помещении.

Дня за два до операции Кузнецову наконец удалось с помощью гестаповского жетона пройти в здание суда и побродить по всем его трем этажам. Он запоминал входы, выходы, лестницы и коридоры.

Утром, в половине девятого, 16 ноября «адлер» остановился в ближайшем к зданию суда переулке. Янек занял наблюдательный пост у парикмахерской, а Кузнецов в форме гитлеровского офицера стал прохаживаться перед парадным подъездом суда.

– Скажите, а что вы чувствовали, что думали в эти минуты? – спросил находившийся в тот день на «маяке» врач Цессарский, которого особенно занимали вопросы психологии подвига.

– Чувствовал я почти то же, что и толстовский Пьер Безухов, когда с пистолетом под полой кафтана бродил по улицам горящей Москвы с намерением убить Наполеона: потребность личной мести при сознании общего несчастья. Вспомните это место из «Войны и мира»: «Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть!». Но Пьеру акт возмездия представлялся неотделимым от акта самопожертвования: дескать, ну что же, берите, казните меня. Отсюда слабость в решительную минуту…

Тут Кузнецов смущенно оговорился, что, пожалуй, увлекся в своем сопоставлении. Исторические параллели, как известно, рискованны. Слишком уж различны были у толстовского Пьера и у него, Кузнецова, объекты возмездия. Ведь Наполеон, хотя и был оккупантом, все же представлялся русской дворянской молодежи в ореоле романтического героя, овеянного мировой славой. А Гитлер и его приближенные вроде этого Функа – какая уж тут, к черту, романтика!.. Не-ет! Выслеживая Функа, мы и не собирались жертвовать собой.

– А дальше? Дальше-то что было там, в суде?

И Кузнецов рассказал. Парикмахер, заканчивая брить генерала, поднял угол занавески на окне, Каминский на улице снял фуражку, давая понять этим сигналом Кузнецову, что Функ вот-вот выйдет. Не спеша, с достоинством офицера Николай Иванович открыл тяжелую дверь парадного входа судебной палаты, взбежал по лестнице на второй этаж. Тут он, опять уже чинно, прошел в приемную «верховного судьи Украины», осведомился у секретарши, у себя ли генерал. Это на тот случай, чтобы не обознаться, как раньше получилось, когда он вместо генерала Даргеля пристрелил генерала Геля.

Одновременно с ответом секретарши Кузнецов услышал, как ухнула тяжелая дверь внизу. Выйдя из приемной, он устремился вниз по лестнице. На последней площадке чуть не налетел на генерала, поднимавшегося медленно, с одышкой. Кузнецов подобострастно отпрянул в сторону – проходите, мол, – и нажал на спуск. Перепрыгнув через рухнувшую тушу палача, он в три прыжка миновал нижний марш лестницы, на мгновение задержался у дверей и спокойно вышел.

У подъезда стояла тюремная машина, из которой эсэсовцы выволакивали подсудимых – разжалованных, в мундирах без погон «изменников фатерланда». Позади разгружалась машина охраны. На пути у Кузнецова стояли три или четыре офицера и в недоумении смотрели на окно второго этажа. Они спрашивали Кузнецова, слышал ли он выстрелы там, наверху. Николай Иванович вместе с ними поднял голову, потом пожал плечами, взглянул на часы и деловито зашагал вдоль фасада.

Вот и угол дома! Не оглядываясь, свернул на безлюдную Школьную и бросился бежать. Скорей бы через каменную ограду, а она, проклятая, около двух метров высотой… Не помнит, как перемахнул через нее пригибаясь, пробежал проходным двором, выскочил в переулок, где подрагивал на полуоборотах «адлер». Как только Кузнецов ввалился в распахнутую дверцу, машина рванула с места.

Когда «адлер» на бешеной скорости промчался через контрольный пункт на выезде из Ровно, часовые едва успели вскинуть в приветствии руки – в подобных лимузинах и на такой скорости ездило крупное фашистское начальство.

– А через какой-нибудь час, – весело заканчивал рассказ Кузнецов, – мы были уже на нашем оржевском «маяке», с которого нас, как высоких гостей, эскорт разведчиков препроводил в этот лесной санаторий.

– Ваше счастье, что вы опоздали в наш «санаторий» к празднику, – пошутил В. Ступин, показывая на свою перевязанную руку. – Восьмого ноября тут у нас было веселье!

– Слышал, слышал, как же! – подхватил Кузнецов. – И даже видел в городе остатки разбитого вами карательного полка эсэсовцев. А смертельнораненый их командир генерал Пиппер, именовавший себя «мастер тодт» («мастер смерти»), говорят, сам сыграл в ящик. Все ровенское подполье в неописуемом восторге от этой победы медведевцев. В городе только и разговору об этом.

Кузнецов, конечно, тоже поздравил ребят из отряда с важной победой. Но они понимали, что их схватки с врагом не идут ни в какое сравнение с подвигом Николая Ивановича.

Однако даже не подвиги Кузнецова, не его буквально артистическое умение мгновенно перевоплощаться в надменного и холодного прусского офицера, а то, что оставалось за этим перевоплощением, что, видимо, составляло его душу, больше всего поражало людей, близко знавших Николая Ивановича. В отряде Кузнецов был постоянно сдержан, немногословен, сосредоточен. Складывалось впечатление, что его постоянно что-то тяготит. Поначалу друзья считали это чертой его характера. И только изредка прорывалось в нем нечто такое, что не вязалось с этим его обликом. Случалось, его видели на привалах читающим стихи.

Валентина Константиновна Довгер, почетный гражданин города Ровно, рассказывает:

– После напряженного дня, когда приходилось много раз смотреть в глаза смерти, Николай Иванович очень любил помечтать о будущем. Несмотря на сильное перенапряжение, мы могли просидеть всю ночь у печки, в которой теплился огонек, и говорить до зари. Да, жизнь в то время была сложной. И те несколько часов, когда мы могли сбросить маску, были для нас большим счастьем. Кузнецов не раз повторял: «Пусть даже не все будет так, как мы мечтаем, но как хорошо помечтать…»

Иногда у костра Николай Иванович вдруг затягивал протяжную уральскую песню, внезапно обрывал, хмурился и после этого был особенно молчалив и замкнут.

Только однажды в доверительной беседе с А. В. Цессарским он дал выход обуревавшим его чувствам.

– Разведка – нечеловеческое дело, она калечит душу…

«И только тогда понял я главный подвиг этого человека, – пишет Альберт Вениаминович. – Два года на наших глазах он сдавливал себе горло, а мы не догадывались. Рожденный любить, петь, смеяться, сажать лес, он изо дня в день подавлял в себе все человеческие побуждения, всю нежность, которая светлой бурей бушевала у него в груди».

…Из своих новых знакомых в Ровно Кузнецов особенно заинтересовался фон Ортелем. Никто не знал, что делает в городе этот внешне невозмутимый, незаурядного ума эсэсовец. Не занимая вроде бы никакого высокого поста, Ульрих Ортель пользовался огромным влиянием. Известно было лишь, что Ортель числился шефом какой-то лечебницы или лаборатории, находившейся на Дойче-штрассе.

Центр ставил задачу: найти ключ к разгадке тайны матерого разведчика. А что Ортель был именно таковым, свидетельствовало и его звание – штурмбанфюрер СС, соответствующее чину майора в армии. В двадцать восемь лет так высоко подняться в СС можно было исключительно за какие-то особые заслуги.

Впервые они встретились у знакомой «пани Лели». Он вошел в комнату, стройный, в черном мундире, на котором тускло поблескивало серебряное шитье эсэсовских знаков. Галантно раскланявшись с присутствующими, гость представился:

– Ульрих Ортель.

Зиберт на правах хозяина дома вышел навстречу и с приветливой улыбкой протянул ему сильную руку. Их взгляды встретились. Небольшие серые глаза Ортеля смотрели умно и настороженно.

«Так вот ты какой, загадочный штурмбанфюрер», – подумал Кузнецов и, громко приветствуя гостя, пригласил его к столу.

За годы чекистской работы Кузнецов научился довольно быстро разбираться в людях, нащупывая слабые стороны каждого. Но на этот раз случай был исключительный, и разведчик чувствовал, что игра будет не из легких. Надо мобилизовать всю свою волю, действовать предельно осторожно, чтобы разгадать настоящее лицо врага. Кузнецов понимал, что опытный разведчик Ортель не оставит без внимания ни одного неверного жеста или слова. За этим вечером последовали другие, и вскоре Кузнецов почувствовал, что и он сам чем-то заинтересовал штурмбанфюрера.

Ортель стал приглашать Зиберта в компании. Казалось бы, все шло нормально. В их беседах не затрагивалось никаких служебных тайн, равно как и не было нескромных вопросов – ничего такого, что могло бы насторожить опытного, видавшего виды эсэсовца. Это были ни к чему не обязывающие разговоры о жизни, о женщинах, даже об искусстве, и все же какое-то чувство настороженности, словно идешь по краю крутого обрыва, все время не оставляло Кузнецова.

Однажды в ресторане Ортель подозвал к себе какого-то человека и заговорил с ним на чистейшем… русском языке. Говорили они недолго и о каких-то пустяках, но Кузнецов, весь внутренне напрягшись, боялся пропустить хотя бы одно слово.

– Вы знаете русский? – задавая этот первый за все время их знакомства вопрос, Кузнецов ничем не рисковал. Его любопытство было естественным в создавшейся ситуации.

– Давно им занимаюсь, дорогой Зиберт. А вы что-нибудь поняли?

– Так, пару слов. Я знаю всего лишь несколько фраз по военному разговорнику.

– Могу похвастаться, что говорю по-русски совершенно свободно. Имел возможность не раз убедиться, что ни один Иван не отличит меня от своего соседа. Разумеется, если на мне не будет этой формы…

Ортель расхохотался, но в его смехе слышалось затаенное злорадство.

– Пауль, вы производите впечатление человека, который умеет хранить чужие тайны, – внезапно став серьезным, продолжал Ортель, – так знайте, перед войной я какое-то время жил в Москве.

– Что же занесло вас туда? – небрежно бросил Зиберт.

– О, не подумайте, что желание помогать большевикам строить коммунизм, – улыбнулся эсэсовец…

Так первая завеса над тайной «лечебницы» доктора Ортеля была приоткрыта. Москва требовала не спускать глаз с «лечебницы на Дойчештрассе» и ее хозяина.

С каждым днем Кузнецов все больше убеждался, что внешне невозмутимый фон Ортель – очень коварный и хитрый враг. С откровенным цинизмом говорил Ортель за рюмкой коньяка о верховодах рейха. Подслушай кто-нибудь из соглядатаев, которыми кишело все вокруг, этот разговор – обоим не миновать петли.

Это, конечно, было проявлением расположения эсэсовца к несколько наивному и доверчивому офицеру-фронтовику. Но Кузнецов по-прежнему был очень осторожен с штурмбанфюрером. Он чувствовал, что если Ортель действительно заинтересован в привлечении боевого офицера к каким-то своим темным делам, то он первым должен как-то проявить свое расположение. И не ошибся.

На одной из встреч Ортель обратил внимание Зиберта на то, что его невесту Валентину подозрительно «обхаживает» майор Геттель. При этом Ортель доверительно сказал Зиберту:

– Я встречал этого парня в «доме Гиммлера» на Принц-Альбрехтштрассе. Видимо, вам не нужны дальнейшие разъяснения.

О том, что Зибертом заинтересовался «рыжий майор» (так называли за глаза Геттеля сослуживцы), сообщила и Лидия Лисовская. Майор учинил ей форменный допрос. При этом он интересовался, не употребляет ли Зиберт английских слов.

Кузнецов стал догадываться: «Видимо, Геттель заподозрил во мне английского шпиона».

Запросил Центр и получил приказ: «Пойти на встречу с Геттелем и попытаться использовать свидание на пользу советской разведке». Во время этого «рандеву» гестаповец был ликвидирован. Но до этого Кузнецову удалось выяснить, что Геттель, заподозрив в Зиберте агента «Интеллидженс сервис» (английской секретной службы), попытался «навести мосты», чтобы переметнуться с тонущего корабля к новым хозяевам. Он также «уточнил» настоящую роль

Ортеля, представляющего в Ровно высшие круги гитлеровской разведки. А Ортель вдруг исчез из Ровно. Исчез так же загадочно, как появился и как жил в этом городе, окутанный туманом неизвестности. Ходили слухи, что штурмбанфюрер застрелился, но трупа его никто не видел.

Позднее в одном из донесений Кузнецова командованию отряда появятся такие строки о фон Ортеле: «…Лик (Лисовская. – К. 3.) получила от него сведения, о достоверности которых судить не берусь. Фон Ортель рассказывал, что в Германии изобретена какая-то летающая бомба вроде самолета, которая будет с большой быстротой покрывать расстояние до четырехсот километров и производить огромные разрушения. Я хотел лично «поговорить» с ним, а при случае предоставить эту возможность и вам, но оказалось, что Ортель неожиданно исчез».

Эти сведения о самолетах-снарядах, которые гитлеровцы стали применять только несколько месяцев спустя, были срочно переданы в Центр.

Николай Иванович сообщал в этом донесении и о переброске штабов с востока на запад в связи с приближением Красной Армии, о минировании фашистами ряда крупных зданий в Ровно.

…Кузнецова неотступно преследовала мысль о загадочном исчезновении Ортеля. Но ничего вразумительного не могла сообщить на этот счет даже Майя Микота, которая ближе всех была к Ортелю.

– Да, он был очень доволен чем-то, говорил, что ему оказана большая честь, что дело очень крупное…

– Но куда, куда он поехал? – допытывался Николай Иванович. Майя пожала плечами:

– Не сказал…

– Майя, постарайтесь восстановить в памяти все наименьшие подробности разговора, все детали, намеки. Поймите, это очень важно для нас!

Девушка и сама это понимала, но только качала головой:

– Я спрашивала, не говорит. Вот только разве что… Нет, вряд ли это имеет значение: обещал мне, когда вернется, привезти персидские ковры.

– Персидские ковры?

Кузнецов встревожился не на шутку. Интуицией разведчика он чувствовал в этом какую-то разгадку внезапного исчезновения Ортеля. Персидские ковры? Вряд ли это случайно. И вдруг Николая Ивановича осенила догадка: значит, он собирается куда-то на Восток. О своих соображениях Кузнецов сообщил в Центр.

Потом из сообщения нашей агентуры в Швейцарии Центру стало известно о происках немецких разведчиков в Иране. Так факт за фактом вырисовывалась картина, истинный смысл которой стал понятным после того, как в Ровенских лесах получили запоздавшие московские газеты. Одна из них – «Правда» от 19 декабря

1943 года – попала к Кузнецову. С волнением читал Николай Иванович напечатанное в ней сообщение:

«Заявление Рузвельта на пресс-конференции. Лондон. 17 декабря (ТАСС). По сообщению вашингтонского корреспондента агентства Рейтер, президент Рузвельт на пресс-конференции сообщил, что он остановился в русском посольстве в Тегеране, а не в американском, потому что Сталину стало известно о германском заговоре.

Маршал Сталин, добавил Рузвельт, сообщил, что, возможно, будет организован заговор на жизнь всех участников конференции. Он просил президента Рузвельта остановиться в советском посольстве, с тем чтобы избежать необходимости поездок по городу. Черчилль находился в британском посольстве, примыкающем к советскому посольству.

Президент заявил, что вокруг Тегерана находилась, возможно, сотня германских шпионов. Для немцев было бы довольно выгодным делом, добавил Рузвельт, если бы они могли разделаться с маршалом Сталиным, Черчиллем и со мной в то время, когда мы проезжали бы по улицам Тегерана. Советское и американское посольства отделены друг от друга расстоянием примерно в полтора километра…»

Лицо Кузнецова сияло счастливой улыбкой. Да, он имел право гордиться. Он стал одним из тех, кто разрушил планы гитлеровцев.

В 1964 году проживающий в Мадриде бывший начальник секретной службы СС Отто Скорцени в беседе с корреспондентом парижской газеты «Экспресс» заявил, в частности, следующее: «Из всех забавных (!) историй, которые рассказывают обо мне, самые забавные – это те, что написаны историками. Они утверждают, что я должен был со своей командой похитить Рузвельта во время Ялтинской конференции. Это глупость: никогда мне Гитлер не приказывал этого. Сейчас я вам скажу правду по поводу этой истории: в действительности Гитлер приказал мне похитить Рузвельта во время предыдущей конференции – той, что проходила в Тегеране… Но бац! (смеется)… из-за ряда причин это дело не удалось обделать с достаточным успехом…»

Одной из этих «различных причин», сорвавших у Скорцени «Дальний прыжок» (таким было кодовое название покушения на «большую тройку»), стало, как рассказывает В. Н. Бережков, бывший на Тегеранской встрече личным переводчиком Сталина, предупреждение полученное из Ровенских лесов…

«В то время в Тегеране мало кто знал, – пишет Валентин Николаевич в книге «Тегеран, 1943», – что важные сведения о готовящейся диверсии против глав трех держав поступили из далеких Ровенских лесов, где в тылу врага действовала специальная группа под командованием опытных чекистов Дмитрия Медведева и Александра Лукина. В эту группу входил и легендарный разведчик Николай Кузнецов, осуществивший немало смелых операций в районе оккупированного нацистами Ровно».

…В 1943 году у села Великие Телковичи, что во Владимирецком районе, в отряд прибыл секретарь Ровенского подпольного обкома Компартии Украины В. А. Бегма.

Радостной была встреча. Бегме был представлен разведчик, который действует в Ровно под видом гитлеровского офицера.

Василий Андреевич подошел к Кузнецову и обнял его.

– Бесконечно рад познакомиться. Как же, как же, слыхал. О ваших подвигах в народе ходят настоящие легенды, – и к Медведеву: – Вот это сюрприз! Спасибо, Дмитрий Николаевич.

Кузнецов улыбнулся и смущенно ответил:

– Работаем, товарищ секретарь обкома, но до главного еще не добрались…

– Вы имеете в виду уничтожение Эриха Коха? – спросил Бегма.

– И Коха, и добычу таких разведывательных данных, которые бы особенно пригодились нашему командованию, Ставке…

– Кузнецов был приятным собеседником, – вспоминал Бегма. – Говорил он не торопясь, спокойно. Время от времени повторял: «А мы еще мало сделали, Василий Андреевич». И тогда его задумчивые серые глаза смотрели куда-то вдаль. О чем он думал в эти минуты? О той большой, еще не сделанной работе? Или, может, о семье, о родных, о жизни после войны?.. Мы все любовались Кузнецовым. Высокий, стройный, в каждом движении его чувствовалась большая энергия, сила.

– Когда вы так прекрасно изучили немецкий язык? – поинтересовался я.

– Еще в детстве… Я вообще люблю изучать языки. Вот уже неплохо владею украинским, пою украинские песни. В селах и хуторах считают меня своим, украинцем.

– И они не ошибаются, – говорили мы. – Вы действительно свой и русским, и украинцам, всем народам нашей страны.

– Да, все мы – за одно правое дело. Среди моих побратимов-разведчиков больше всего украинцев, есть и поляк. Крепко дружат у нас люди. С такими не пропадешь!..

…Из Центра пришла радиограмма. Москва сообщала, что Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 декабря 1943 года за образцовое выполнение специальных боевых заданий в тылу немецко-фашистских захватчиков и проявленные при этом отвагу и мужество Н. И. Кузнецов награжден орденом Ленина.

– Теперь я в еще большем долгу перед Родиной, – отвечал Николай Иванович Кузнецов на горячие поздравления товарищей.