Письмо двадцать четвертое: АШИКИ

Письмо двадцать четвертое:

АШИКИ

Это небольшое письмо — о наших уличных играх — может показаться тебе, да и другим читателям, более уместным для какой-нибудь детской книжки. Но, во-первых, инструкций по тем играм здесь не будет (забыл, а многие толком и не знал), во-вторых я убежден, что именно игры закладывают и развивают в растущем человеке очень многое: не зря теперь в моду вошли компьютерные, логические, экономические и прочие "игры для взрослых", являющиеся, по сути дела, не играми, а важным упражнением для ума.

Игр же "для тела", да и "для души", становится с десятилетиями все меньше и меньше, и в этом я вижу одну из причин физического вырождения поколений…

Так чем же занимались мои сверстники и ребята постарше на симферопольских улицах и в переулках в тридцатые годы? Пацаны лет восьми-двенадцати усердно дулись "в ножичек": в маленькую, но тщательно подготовленную земляную площадочку втыкался лезвием нужное количество раз обычный перочинный ножичек, бросаемый или соскальзываемый из множества нужных положений, каждое из которых имело название, и они следовали в определенной очередности.

Другие подкидывали внутренней частью ноги под лодыжкой "жоску" — самодельный воланчик из пятака, завязанного в тряпочку так, чтобы у нее оставался "хвост". Подлетев на метр, жоска поворачивалась грузом вниз и падала на бок башмака играющего, с которого мгновенно взлетала вверх. Рекордсменом считался тот, кто, не наступив "рабочей" ногой на землю, подкинет ногой жоску в воздух большее число раз; другой вариант — переступать ногами можно сколько угодно, но жоска летает в воздухе наибольшее количество минут (говаривали, некоторые "держали" ее так часа по полтора-два).

Хорошей тренировкой для всего организма было катание всякого рода обручей — от бочек, бричек, ободьев крупных подшипников, других больших колец, с помощью "руля" — толстой метровой проволоки, изогнутой так, что с одной стороны получалась как бы рукоятка, а с другой, что к колесу — глубокая четырехугольная выемка, которая подводилась под задне-нижнюю часть ведомого колеса. Искусство вождения его "рулем" давалось не сразу, зато как слушается обруч малейшего движения "руля" в умелых руках! Повороты, виражи, восьмерки, стрелки — чего только не выделывали юные "водители", подчас вызывая недовольство прохожих, впритирку к которым, громыхая стальным тяжелым ободом и визжа "рулем", проносился под горку такой вот "механизированный" пацан!

Ребята помастеровитей делали "самокаты": два шарикоподшипника на осях — это колеса; остальное — подножка, рулевая колонка, шарниры — из дерева и проволоки. Особенно здорово было лететь на таком "транспортном средстве" под гору…

Если в центральной России в моде были городки, то у нас, на юге России, преобладала другая уличная игра. Заостренная с двух сторон деревяшка клалась на землю, по одному из ее концов били палкой, и она подлетала в воздух; не давая ей упасть, следовало вторично стукнуть по ней, но с размаху и с силой, чтобы послать ее как можно дальше. Название этой игры я забыл, а вариантов ее было несколько; в ряде из них летающая деревяшка клалась концом над специально вырытой ямкой, и, ударенная палкой, сразу летела очень далеко.

В. большом ходу у нас были дзыги — самодельные же волчки размером с рюмку — цилиндрики с заостренным концом. Сделать дзыгу было нелегко: при вращении она должна была стоять как влитая и не испытывать биений. Запускалась она кнутиком: его длинная кожица наматывалась на волчок; отведешь кнут в стороны — дзыга закрутится, завоет. Через некоторое время подхлестнешь ее кнутом — вращение ускорится, звук станет выше. Таким манером ее можно было разогнать до невероятной скорости, когда в определенный момент, вслед за особо громким и сухим хлопаньем бича по ее боку, наступала полнейшая тишина и дзыга крутилась "молча"; лишь через десяток секунд к ней возвращался звеняще-воющий звук; сначала тонкий, а затем постепенно переходящий в более низкие тона. Мастеров "беззвучного" вращения дзыг на улицах было немного; я так и не научился этому мастерству, хотя мои дзыги отличались от других неоспоримым преимуществом и безукоризненной центровкой: я точил их на отцовском токарном станке. Куда же пропадал звук вращающейся деревяшки? Возможно, он и не пропадал, а превращался в ультразвук, недоступный нашему слуху — ведь при особо быстрых ударах конец кнута движется со сверхзвуковой скоростью ("выстрелы" бича циркачей или пастухов), которая сообщалась и волчку. Допускаю также, что при сверхзвуковом вращении предмет, теряя в весе (что известно из физики), мог воспарить над поверхностью тротуара и стать почти невесомым — либо под ним образовывалось нечто вроде уплотненной воздушной подушки. Кстати, от быстро вращающихся дзыг исходило явное тепло (или иллюзия тепла), а если наклонишь к такому волчку голову — резко кислило во рту, как от батарейки, а перед глазами бежали разноцветные узоры — фосфены. Если станешь физиком — очень советую смоделировать это нехитрое устройство и изучить его "аномальные" свойства доскональней.

Тем более, что кое у кого из ребят — "мастеров высшего класса" — иногда получалось нечто совершенно невероятное (существовало уличное название этой "фазы" движения, но я его забыл). Разогнанная бичом (кожа его в основании толще, к концу же — тонким жгутиком) до бесшумности и "дальше", дзыга как-то мгновенно превращалась на глазах у изумленной ребятни в овальный, реже круглый тонкий мутноватый диск, размером со среднее блюдце, сквозь который просвечивал — даже в центре — тротуар. Диск этот секунды две-три висел на высоте сантиметров пяти-семи над тротуаром, совершенно не касаясь его, иногда медленно и бесшумно плыл в сторону, затем моментально "материализовался" в бесшумно вращающийся волчок, а уж затем снова слышался звук. Такое мне довелось видеть четыре раза.

Извини, что отклонился от обещанной тематики, если не в экологию, то в физику…

К сожалению, "приличные" родители относили дзыги к тем же хулигански-неприличным забавам, которыми нежелательно было заниматься их "воспитанным" детям — голубями, воздушными змеями, рогатками, ашиками…

Ашики.

Как, я еще тебе не рассказал об ашиках? Это такие игральные косточки, вероятно, в чем-то заменявшие северороссийские бабки. Ашики в Крыму были в большом ходу. Таранные кости бараньих ног — вот они, на рисунке — тщательно очищались, отбирались по размерам, весу, и ребятня гоняла эти ашики по улицам в играх со множеством вариантов, так и оставшихся мне неведомыми, ибо мне было настрого запрещено даже приближаться к этой "хулиганской" уличной игре. Но я подметил, что в одном варианте ашики выстраивались шеренгой, и игрок издали выбивал их еще одним ашиком, затем у разлетевшихся ашиков учитывалось каждое положение, и этих положений, было, кажется, четыре; помню название лишь одного из них — абдрашик. В какой-то из игр ватага игроков продвигалась вдоль по улице, выбивая ашик за ашиком. Ашики выменивались, продавались-покупались, выигрывались-проигрывались; самые "удачливые" ценились очень высоко и окрашивались в яркий цвет. В некоторых высверливались ямки, заливаемые свинцом; из-за ашиков — а какие-то из игр в них явно азартными — порой случались шумные разбирательства, доходящие до "стукалок"; у злостных нарушителей игр все ашики (или их часть) конфисковывались.

Из великого множества уличных и дворовых игр упомяну еще одну — "отмерного". Это была такая как бы суперчехарда. Один мальчишка нагибался, упершись ладонями в колени, другой издалека разбегался, отталкивался ногами от земли и пролетал, расставив ноги, над первым так, чтобы успеть и суметь руками (и только руками) дополнительно оттолкнуться от его спины, и приземлиться как можно дальше от точки взлета. Замерялось общее расстояние; оно, разумеется, было на много больше, чем при обычном прыжке в длину. "Отмерной" разыгрывался тоже в различных вариантах и комбинациях.

Все эти уличные игры не только укрепляли мышцы, вырабатывали ловкость и смекалку, учили мастерить, но и — самое главное! — воспитывали чувство коллективизма, братства, и величайших достояний человечьего социума — бескорыстной дружбы, честности и взаимовыручки.

Никогда не слушай тех, кто ратует за единоличие и индивидуализм. По своей природе человек — существо социальное (общественное) — иначе, еще в доисторические времена, в тяжелейшей борьбе за выживание, наш вид — Homo sapiens — не уцелел бы. Семьи, стаи, стада, племена, затем таборы, деревни, поселки, города — все это, несмотря на ужаснейшие войны, уцелевало или возрождалось, и никогда никому не отнять у людей веру друг в друга, в справедливость, в бескорыстие, а также в то, что основы и залог всех наших благ земных (а загробной "жизни" нету, можешь мне, старому дотошному естествоиспытателю, поверить) — в упорном созидательном Труде, и, безусловно, в Дружбе.

Но хватит нотаций, вернемся еще ненадолго в мое детство. Лазанье по скалам, и, особенно, по деревьям, великолепно развивало мозг и тело. Взлезть на толстенный, грубокорявый ствол старой акации можно было только босиком, и у скалолазов, и у древолазов должны быть крепкими все мышцы — и рук, и ног; цепкими должны быть и пальцы рук, и подошвы ног, иначе сорвешься, разобьешься…

Что ребята делали на деревьях (не говорю уже о "сборе урожая" в чужих садах)? Прежде всего, с них высоко и далеко было все видно. Кроме того, там можно было найти гнездышко с крохотными яйцами, а то и с птенчиками. На высоких гледичиях росли длинные, широкие как ремни, коричневые стручки: расщепишь его, а внутри — сладкая зеленая мякоть. Однако забирались на это "держи-дерево" лишь немногие спецы — оно, даже по стволу, усажено громадными пучками острейших, как шилья, оранжевых шипов, раны от которых подолгу не заживали.

Проще было лакомиться цветками белой акации: залезешь на дерево, сорвешь гроздь, протащишь ее за стебель сквозь кулак — и в нем полсотни сладковато-ароматных цветков; всю эту пригоршню запихиваешь в рот, и, аппетитно хрустя зубами, тянешься за следующей гроздью.

Однажды во время такого вот "древесного угощения" я вдруг почувствовал в горле острую сильную боль: вместе с акациевым цветком заглотил и медоносную пчелу, успевшую меня "по дороге" ужалить. Кое-как полусвалившись в дерева, я промаялся с этой бедою не менее суток: горло внутри опухло так, что дышалось с большим трудом, дикая боль доводила почти до обморока. С тех пор все цветки акации перед отправкой в желудок я тщательно осматривал…

И, коль речь пошла о растениях, то письмо это закончу описанием давно забытой игры южнороссийских детишек. Каждый из них должен был носить с собою — в кармане, за пазухой, за щекой или еще где — хотя бы крохотный зеленый кусочек живого растения. На требование товарища: "Не рвать, не щипать, вашу зелень показать!" ты должен был немедленно предъявить этот знак принадлежности к ребячьей "зеленой ложе". Иначе — порицания, насмешки, различные "штрафные санкции". Вероятно, это игра, как я сейчас думаю, была очень древней — уж очень наглядно и просто обозначалось в ней единение человека с Природой, как бы полная от нее зависимость. Как далеки от этого даже нынешние "зеленые"!