ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1.

Неподалеку от восточной части поселка равнину перерезал угрюмый лог, который издавна получил название Сухого. От него, говорят, и сам поселок стали звать Сухим Логом, хотя стоит он на Пышме-реке.

Не очень быстра Пышма, однако пробила русло в твердых породах, берега ее высоки и живописны. Километрах в пятнадцати на запад от районного центра у деревни Глядены (одно название чего стоит!) выступают обнажения каменных пластов и нависают над водой почти отвесно. Швейцария — не меньше! И на восток от Сухого Лога есть примечательное местечко, где еще в прошлом веке возник Курьинский курорт. И тут на равнинной, казалось бы, местности вышел на показ Урал-Камень, будто какой великан забавы ради выложил левый берег гранитными плитами. В Гляденах одно загляденье, и в Курьях — тоже, и еще кое-где, стоит лишь присмотреться.

В воскресенье середины июня сорок первого года Рая с подружкой Нинкой Шевелевой пошли в лес проверить, не поспела ли земляника-ягода. Возвращались домой поздно, когда потянуло с севера, от Алтыная, вечерней прохладой, распелись и услышали, что кто-то на окраине поселка тоже выводит на баяне «Спят курганы темные». Переглянулись, пошли быстрее и у одного дома, в палисаднике, увидели русоволосого в темных очках парня.

«Санька Камаев!» — узнала Рая. Она помнила Саньку босоногим и чумазым, а теперь — брюки наглажены, рубашка чистая и сам весь будто только из бани вывалился. Кто это так следит за ним? Неужели сам?

Саша оборвал мелодию, поднялся:

— Здравствуйте, девушки!

— Здравствуйте! — голос Раи был едва слышен.

— Так хорошо вы пели…

— А ты хорошо играешь, — отозвалась Нинка.

— Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит тот кукушку? — напряженно улыбнулся Саша.

— Точно, — подхватила Нинка, и все рассмеялись. Первая скованность прошла. — Сыграй еще что-нибудь.

— Заходите.

«Какой несмелый стал Санька! Раньше никого не стеснялся. А улыбка та же — до ушей, и все зубы на воле».

Девушки прошли в палисадник, сели на скамейку. Саша играл долго и охотно, а Рае все хотелось спросить, помнит ли он ее, но неловко как-то, и Нинке почему-то не сказала, что давно и хорошо знает Сашу Камаева.

В следующую субботу подружки пошли на танцы, но в клубе куражился баянист Иван Журавлев, шумели его хмельные дружки, и хотели было девушки уходить домой, да Нинка вспомнила о Саше — не хуже Ивана поиграет. А Рае и танцевать расхотелось, и совсем не прельщала встреча с Сашей — как объяснить ему, почему не напомнила о себе в то воскресенье? Но Нинка настойчивая — захочет чего, так вынь и положь. Пришлось уступить и пойти вместе с ней за новым баянистом.

Появление Саши у танцоров восторга не вызвало. Скорее наоборот: переглядывание, жидкие хлопки, осторожный смех и громкий свист. От всего этого Раю в жар бросило.

Саша заиграл вальс «На сопках Маньчжурии». Это понравилось. Быстро образовался круг. Рая не пошла танцевать и увидела, как Степан Шевелев, Нинкин брат и друг Ивана Журавлева, вразвалочку пошел к Саше, сказал что-то на ухо. Саша продолжал играть. Степан наклонился к нему и заговорил снова. Саша отрицательно покачал головой, и тогда не привыкший к возражениям Степан рванул ремень. Баян всхлипнул и свалился с коленей, но Саша успел удержать его левой рукой, а правой оттолкнул Степана, да так сильно, что тот, хватая руками воздух, полетел со сцены. В зале стало тихо. Все замерли, ожидая драки. Пискнул баян — Саша встал, удобно пристроил его на груди и остался на ногах. Лицо его покраснело и напряглось — он ждал нападения.

Степан тоже поднялся и снова не торопясь пошел на сцену. «Изобьет, а может, и порежет!» — пронеслось в голове Ран. Она бросилась за ним:

— Не смей! Не лезь!

Каким-то образом оказалась между Сашей и Степаном, совсем рядом увидела бешеные глаза Степана, потом гримасу боли и удивления на его лице — какой-то парень завернул Степану руки. На помощь подоспели ребята с электростанции и вытолкали Степана вместе с Журавлевым на улицу.

Саша, будто ничего не случилось, продолжил начатый вальс, а закончив его, запел не очень громким, чуть глуховатым голосом: «В далекий край товарищ улетает…» Это было неожиданно. Песню подхватили. Он повел вторую…

Ох и попели в тот вечер, и потанцевали, и даже поплясали. Приглянувшегося баяниста проводили домой на рассвете, а когда занялся день, по радио объявили о войне…

2.

Война едва ли не через месяц ополовинила Сухой Лог. Каждый день, даже по воскресеньям, играли духовые оркестры, надрывались пьяные гармошки, тренькали балалайки. Мобилизованные нестройными шеренгами отмеривали короткий путь от военкомата до станции, под многоголосый бабий рев садились в солдатские теплушки и уже на ходу, под стук колес, отдавали последние распоряжения по дому, выполнение которых далеко не каждому суждено было проверить.

Вскоре стали прибывать эшелоны с эвакуированными. Сухой Лог снова пополнился людьми и стал более тесным, чем ранее.

Саша приехал на летние каникулы погостить у сестры отца, Натальи Ивановны, и пока задержался. С первого дня войны муж тетки — Евдоким Иванович, приходя с работы, первым делом спрашивал районную газету, выходил на крыльцо, усаживался поудобнее и читал вслух, чтобы мог слышать Саша, сводку Совинформбюро. Присоединялась к ним и Наталья Ивановна.

На фронте творилось что-то непонятное: немцы наступали от моря и до моря и проходили в сутки до двадцати — двадцати пяти километров. Это обескураживало даже дядю Дошо.

— Выдохнутся, — обещал он, — потопай-ка каждый день столько.

Однако немцы почему-то не уставали и уже были на подходе к Москве и Ленинграду, а наши войска «под давлением превосходящих сил противника» оставляли город за городом. Тревожное наступило время, неуверенное.

Однажды к вечернему чтению подошла и тетка Анна, Погоревали вместе и понадеялись тоже, Евдоким Иванович скрутил очередную цигарку, высек обломком напильника из камня искру, поджег фитиль — со спичками стало плохо, — прикурил и, утянув фитиль в трубочку, сказал:

— Хорошо, что зашла, Анна, надо посоветоваться, как с Сашей быть!

— А сам-то он что решает?

— В Шадринск метит, а я думаю, что ему там делать нечего. На карточки не протянет — в одну неделю их изжует, а тут и картошка своя, и все другое…

— Я же там работаю, дядя Доня, и учусь, — неожиданно для себя перебил Саша Евдокима Ивановича, — Оставаться в Сухом Логу ему не хотелось.

— Пионервожатого вместо тебя найдут, а учиться и здесь можно, — отрезал Евдоким Иванович. Он был тихим и покладистым человеком, однако толочь воду в ступе не любил. — Так и порешим, — тут же подвел итог короткому на этот раз семейному совету.

Возражать было трудно. Тем более что работа была и в Сухом Логу. В июле Сашу вызвал первый секретарь райкома комсомола Игнатий Суханов. Саша с Сухановым еще не встречался. Говорили, что ростом он невелик, однако силу имеет недюжинную, а характер задиристый. Говорили также, что дел у Суханова великое множество и потому, когда он их успевает проворачивать, ест и спит, неизвестно — всегда вроде бы на ногах, свет в кабинете горит за полночь, если же окно темное, то все равно искать Суханова в Сухом Логу бесполезно, мотается где-нибудь по деревням и селам.

— До меня дошел слух, что ты здорово отличился в клубе. Верно это? — начал Суханов без предисловий, едва успев поздороваться и усадить Сашу.

— Как отличился? — насторожился Саша.

— Да так, что молодежь до сих пор тот вечер не забыла. Понравилось, как ты поешь и на баяне играешь.

— А, вон вы о чем, — вспомнил он последний предвоенный вечер. — Попросили — поиграл.

— Так вот какое дело, Камаев, почему я тебя вызвал. Баяниста Ивана Журавлева призвали в армию. Были у нас еще двое в запасе — ушли туда же. Но война войной, а повеселиться молодым все равно хочется. Понял, куда я клоню?

— Понял.

— Вот и хорошо. Продкарточки выдадим. Зарплата — по ставке. Договорились?

— Согласен.

— Ходить тебе далеко… Ты вот что, найди какого-нибудь мальчишку-провожатого, и делу конец, — посоветовал на прощание секретарь.

И Саша стал работать баянистом. Мальчишку же искать не стал, решил сам освоить дорогу. А она была трудной. Тротуаров нет, чуть дождь пройдет, грязи по колено. Не раз падал и набивал синяки.

— Саша, давай я тебя водить буду — сломаешь шею на наших горах, — предлагала Наталья Ивановна.

— Спасибо! Я сам, — отговаривался он.

— Ой, смотри, не долго и до беды.

— Я осторожно.

Ходил без провожатого, и дорога с каждым днем становилась «ровнее»: запомнил количество шагов до пересечения улиц, врезались в память опасные места и ямы, лежащие близ домов бревна. Ходил медленно, словно прогуливаясь, но суд и магазин старался пройти быстро — там всегда толпились женщины и то удивлялись, то обсуждали, как он идет, тяжело ему или привык. Наиболее сердобольные предлагали довести до клуба.

— Спасибо! Я сам, — заученно отказывался и ускорял шаг. Охи и ахи мешали «слушать» дорогу.

Как-то на улице встретилась Рая.

— Ты куда, Саша?

— На работу.

— Я провожу тебя.

— Не надо, Рая… Я сам, — замялся он.

— Ладно, «сам», идем.

— Идем, если не боишься, что люди скажут, — не очень охотно согласился Саша. Он знал, что быть провожатым многие стесняются, и боялся, чтобы это чувство не испытала и Рая.

— На каждый роток не накинешь платок, — ответила беспечно Рая.

Еще несколько раз проводила его до клуба, и пошли разговоры. Мать Нинки Шевелевой — Шевелиха, как звали ее в поселке, — поделилась новостью с матерью Раи: «Слыхала? Райка-то твоя спуталась с баянистом. Кажинный божий день гуляют под ручку — в открытую и без всякого стеснения! Эка-то девка и нашла кого?..»— «Подожди городить-то! О Саньке Камаеве, что ли, толкуешь?» — «О нем, о нем, бабонька!» — «Фу ты, а я думала… Он же наш, сергуловский. Они росли вместе…» — «Э, не говори! Эки-то дела с малых лет и начинаются. Не веришь? Ну, мое дело предупредить, а ты смекай, что к чему, да смотри за девкой-то, смотри!»

Мать Раи наговору не поверила, но сомнение в душу закралось. Потаила его несколько дней и попрекнула. «Виновнице» бы отшутиться, мать успокоить — Рая же на дыбки. Ответила резче, чем надо бы: «А если это правда?» Мать покачнулась от ее слов и закричала: «Так он же слепой! Слепой! Ты что, не знаешь этого!»

Вскоре Рая стала замечать, как косятся на нее прохожие, как оглядываются и перешептываются — пущенный Шевелихой слух пошел гулять по поселку. Наверное, на Раю косились и раньше, но тогда, не задетая обывательской сплетней, она не замечала этого. Теперь же нарочно сдерживала шаг: «Не торопись, Саша, что это мы как мыши шмыгаем?» — и выше поднимала голову.

Мать Раи не погрешила против истины, сказав Шевелихе, что они росли вместе. Дом деда Саши — Ивана Даниловича — стоял по одну сторону оврага, дом Раи — напротив. Но Санька Камаев почему-то терпеть не мог свою сверстницу. Едва услышит, что Рая на улице, сразу за камни, палки и давай швырять на ее голос. Рая тоже постоянно следила за ним. Она боялась Саньки — сколько раз спасали резвость да быстрые ноги, — и еще больше боялась за него, замирала в страхе, когда Санька несся с горы на лыжах, высоко, выше всех ребят, залезал на деревья. Те чувствуют высоту и остерегаются, а ему хоть бы хны. Взбирается, пока не начинают под ним гнуться уже совсем тонкие ветки. Убегала с улицы, чтобы не видеть такого, но долго не могла оставаться в неведении, боязливо выглядывала из-за угла дома и снова пряталась, как будто Санька мог ее заметить.

3.

Саша дал дяде Доне согласие остаться в Сухом Логу. Но его тянуло в Шадринск еще больше, чем в те первые летние каникулы, проведенные в Сергуловке. И тлела в душе надежда: если не станут принимать в здешнюю школу, настаивать не будет и в районо не пойдет, а припрет родственников к стенке и уедет. С этой маленькой и единственной надеждой он и пошел в конце августа в школу. Директор долго шелестел документами, Саша ждал, что вот-вот он произнесет привычное: «Ты не можешь учиться в обыкновенной школе, тебе надо…» А вместо этого услышал: «Хорошо, мы принимаем тебя в восьмой класс. В восьмой „В“». Все рухнуло, Саша даже пожалел, что закончил седьмой с отличием.

В здании школы разместился госпиталь, и ее перевели в другое место. Дорога до школы стала едва ли не в два раза длиннее. Первое время выручал соседский парнишка Коля Мосеев. Он же внес и «рационализаторское предложение»: «Саша, давай до реки по железке ходить будем — и ближе и ровнее». Саше оставалось лишь удивляться, как такая простая мысль не пришла ему самому. Позднее нашелся и более надежный помощник — Миша Хорьков. Миша учился в параллельном классе и снимал квартиру недалеко от реки — родители его жили в Алтынае. Однажды, когда Саша возвращался из школы один, Миша догнал его, проводил до железной дороги, показал, где живет сам, и предупредил: «Перед занятиями будешь заходить за мной, а после школы жди меня — стану провожать». И ни разу не забыл о своем обещании, ни разу Мише не помешали свои неотложные дела. Они и уроки часто вместе учили (Саша заходил в таких случаях к Мише пораньше), и карту изучали — Миша каждый день переставлял на ней флажки, обозначая линию фронта. А дела там все еще шли так плохо, что «глаза бы не смотрели», как говорил Миша.

…Утро началось обычно. Саша наносил воды и дров, подмел двор, накормил корову и сел готовить уроки. В полдень пошел в школу. На улице встретилась соседка Екатерина Александровна Топорищева.

— Саша, посидел бы ты сегодня дома — погода портится, похоже, буран будет, — предупредила.

— Февраль на дворе, Екатерина Александровна, а в феврале всегда бураны, — разъяснил он соседке.

А ветер уже бросал в лицо пригоршни снега, телеграфные провода гудели тревожно. Ничего, утешал он себя, за полчаса пути не забьет, пойдет поезд — услышу.

Обычно, когда поезда догоняли его, Саша слышал их далеко — они шли лесом гулко. Звук встречных заглушала выемка у реки, но, наверное, поэтому при выходе из нее машинисты давали предупреждающий гудок. Да и без него всегда можно успеть сойти с полотна — на мосту через Пышму поезда давали о себе знать особенно четким перестуком колес.

Настоящий буран, однако, налетел так внезапно, что в одно мгновение лишил всех привычных ориентиров. Ветер, до того сдерживаемый чем-то, словно сокрушил это препятствие и, вырвавшись на простор, ошалело заметался во все стороны, не зная, куда мчаться и что сокрушать еще.

В недалеком лесу на разные голоса застонали сосны, снег забил рельсы, и дорогу все время приходилось нащупывать палкой. Вернуться? Нет, надо вперед. Пошел быстрее. Еще немного — и можно сходить с полотна…

В гул бурана вдруг ворвались какие-то новые звуки! Что-то похожее на шипение… Показалось, что дрогнули шпалы… Но гудка не было! Если бы приближался поезд, полотно подрагивало сильнее. Только успокоил себя этим, резко нанесло гарью, и тут же послышался явственный звук работающих колес. Почему? Откуда? В ужасе метнулся с насыпи вправо. Что-то коротко и грозно прогрохотало над головой. Сильный толчок в спину свалил с ног. Снег набился в рот, уши, за воротник, в валенки, слетела шапка. Что произошло? Не мог же ветер в одно мгновение похоронить его под сугробом. Стал выкарабкиваться и услышал хриплый, сорванный голос Миши Хорькова:

— Санька, дьявол! — Миша всегда ругался так. — Ты чуть под снегочист не попал!

Вот оно что! Потому и гудка не было, потому и снегом занесло.

— Пошел тебя встречать — боялся, что ты не там свернешь, — кричал Миша. — Смотрю, идешь, а снегочист на тебя. Я орать — ты не слышишь. Машу машинисту, чтобы остановился — не видит. Ну, думаю, все! А глаза открыл — ты вот он! Живой! Вставай, держись за руку!

4.

Летом сорок первого года часто шли ливни.

Это потому, говорили старики, что перемешали на войне воздух снарядами и бомбами, перепутали с дымами от пожарищ, и заметались по белу свету сырые тучи. В сорок втором война еще ширилась, и, казалось бы, дождям лить да лить, однако небо все время было прозрачно-голубым, облака лишь изредка показывались на горизонте, а солнце палило нещадно. Видно, приспособилась природа, как и люди, к новому положению, отстояла данное ей равновесие. В скорое окончание битвы уже никто не верил, уже свыклись с мыслью, что победы придется ждать долго и поработать на нее немало.

В ожидании второй голодной зимы Наталья Ивановна засадила огород плотно и поливать не ленилась. Для этого Саша каждое утро наполнял бочку водой.

Он стоял у колодца, крутил валок, подхватывал полное ведро и выливал в бездонную бочку. Работа однообразная, но она не казалась ему тяжелой и нудной, потому как полезна и необходима. И весела, если разобраться: гремит цепь, слышно, как ударяется ведро о воду, как плещется она в глубине, потом цепь резко натягивается — можно крутить валок в обратную сторону. Снова плещется вода, на этот раз в ведре, а потом, когда он поднимет его над бочкой и опрокинет, хлынет вниз упругой волной, и звук тут будет разный: звонкий, ясный, если бочка пуста, и глухой, близкий, если она полна. Любая работа не в тягость, если по душе.

Во дворе было тихо. Лишь на черемухе гомонили воробьи да соседский петух время от времени созывал кур на лакомый кусочек, и те с кудахтаньем неслись к нему. На железной дороге прогрохотал товарняк — шел пустой на Егоршино. Как много поездов стало ходить за углем и лесом! Полчаса не пройдет, а уже новый мчится… Кто-то легкий и торопливый пробежал по улице, стукнула соседская калитка, скрипнула дверь в дом, и сразу раздался истошный крик Ефимьи Валовой:

— Да что же он опять наделал! Да нет больше моих силушек! И как это ему в башку взбрело?

Еще одна калитка проскрипела. На улицу выбежала другая соседка — Екатерина Топорищева:

— Что у тебя, Ефимья?

— Ой, не спрашивай! Ой, лучше не жить мне на белом свете — мой Ванька Федора убил!

— Что говоришь-то? Как убил? Зарезал, что ли?

— Ладно хоть не зарезал. Попросил у Федора закурить. Тот не дал. Ванька в него камнем и бросил с насыпи. Ой, с утра успел нажраться, окаянный. Петяшка вот прибежал: Ваньку в милицию забрали, а Федора в больницу повезли. Умер Федор-то, умер!

Событие это взбудоражило всех. До вечера гомонили на улице бабы и винили Ефимью: не следила за парнем, много воли давала, вот и получилось: отец на фронте фашистов бьет, а Ванька в тылу своих губит.

Расплата настигла Ваньку через месяц. Пошли на суд всей улицей, пошел и Саша Камаев. Недолго посидели в зале, и раздался знакомый перестук каблучков.

Рая!

— Встать! Суд идет!

Ее голос, но как изменился! Какой требовательный и торжественный!

Саша пришел в суд впервые, и все для него было ново и неожиданно: судебное заседание, оказывается, совсем не похоже на собрание, где часто говорят одновременно, спорят, смеются. Здесь все беспрекословно подчинялись одному человеку, судье Кропотину. Адвокат и даже прокурор (всегда думал, что прокурор самый главный, он все вершит) обращались к судье подчеркнуто вежливо, если нужно было задать кому-то вопрос, спрашивали разрешение.

Окончился суд быстро. Допросили Валова, нескольких свидетелей, потом были прения сторон и последнее слово подсудимого.

Прокурор говорил коротко и требовательно. Хулиган убил человека. За что? За то только, что он не дал ему закурить. Смотрите, как легко Валов лишил семью кормильца, а наше общество — честного труженика, вместе со всеми ковавшего общую победу над врагом. Убийце не место в нашей среде. Он должен быть наказан по всей строгости закона, и я прошу его лишить свободы сроком на десять лет…

Зал тяжело вздохнул, всхлипнула Ефимья Валова, на скамье подсудимых обеспокоенно заерзал Ванька, и снова стало тихо: говорил защитник. Его речь показалась Саше гораздо бледнее, но в одном он с ним согласился — Ванька был несовершеннолетним, не получил ни воспитания, ни образования, интересы его были ограниченны. Защитник просил суд учесть это и смягчить Валову меру наказания, которую просил прокурор.

Ваньке дали семь лет лишения свободы.

Подошла Рая, спросила:

— Ну как, правильно решили?

— Правильно! — отозвалась Екатерина Топорищева. — И наказали, а как же иначе, и не на полную катушку — все-таки учли, что малый еще.

— А ты, Саша, как думаешь?

— Не знаю, — покраснел он. В суде Рая стала для него другой, совсем не такой, как он понимал ее раньше, Рая причастна к такому таинству, о котором он и понятия не имел, ведет протокол судебного заседания. Неужели успевает записывать слово в слово? Хотел спросить ее об этом, но не решился. — Не знаю, — повторил Саша. — Тут как-то необыкновенно… «Какую чушь несу», — подумал он и покраснел еще больше.

Неожиданный поворот в судьбе сверстника потряс Сашу. Был Ванька Валов разболтанным, однако и не совсем плохим парнем. Охотно помогал матери по хозяйству, по первому зову бежал к соседям. Не встретился бы ему Федор, и ничего не было, сыпани Федор Ваньке махорки — поговорили бы и разошлись. И Федор жив, и Ванька на свободе. Наверное, и сыпанул бы, если знал, чем все закончится…

Федор поступил, конечно, правильно — не дал закурить мальчишке, да еще и пьяному. Наверное, еще и отругал, обозвал как-нибудь — за ним это не задержится. Но ведь и Ванька мог промахнуться, не в самое уязвимое место угодить камнем, поранить только, и тогда Федор отлупил бы мальчишку, всыпала ему дополнительно Ефимья, и тоже бы все закончилось вполне благополучно. А теперь — один мертв, другой в тюрьме из-за какой-то случайности. Одно движение и — смерть, и — семь лет лишения свободы. Семь лет! Вот она, жизнь-то, что вытворяет!

После суда Саша, кажется впервые, серьезно задумался о превратности судьбы и об ответственности человека за свои действия, Саша стоял посреди двора с забытой в руках метлой в состоянии полной растерянности, его лицо выдавало напряженную работу мысли. А пожалуй, думал он, все случайности и нелепицы, которые в первую очередь пришли ему в голову, «не сбежались» бы на узкой тропке, будь Ванька трезв! Прошел бы он мимо Федора тихонечко, поздоровался с ним почтительно, попросить закурить не осмелился, и вот тогда действительно ничего не было бы.

Так что же, водка виновата? Или тот, кто напоил Ваньку? А если он напился с такими же, как он, мальчишками? Степан Журавлев пытался сорвать танцы, потому что был пьян, но он-то толкнул Степана трезвым, и если бы Степан убился при падении со сцены — такое тоже могло быть, — выходит, и его, Сашу Камаева, могли посадить за решетку? Так как же поступать в таких случаях? Подставлять левую?

Неизгладимое впечатление произвел на Сашу и суд. Несколько дней он восстанавливал в памяти все детали судебного разбирательства и завидовал Рае. Она работает в суде! Вот и ему бы, рядом с ней! А кем? Судьей? Нечего и думать. Слепой судья! Прокурором? Тоже не сможет. Адвокатом? А что он делает, кроме того, что защищает хулиганов и убийц? И зачем вообще их защищать? Но суд учел просьбу адвоката, не десять лет дал Валову, а только семь. Выходит, адвокат тоже для чего-то нужен?

Поговорить бы с Раей, посоветоваться. Засмеет, пожалуй… Нет, она не такая. Достал решетку, отточил карандаш и написал записку: попросил зайти ненадолго по очень важному делу — последнее время Рая не провожала его и в клубе не появлялась, ссылаясь на занятость. И вовремя пришла эта мысль — Наталья Ивановна собиралась в центральный магазин «Уралторг», суд по пути.

— Передала, обещала прийти вечером, — сказала Наталья Ивановна по возвращении. — А что случилось-то?

— Да так, ничего.

— Ну и ладно, что ничего, а то смотрю, беспокойный ты какой-то.

Ожидая гостью, Наталья Ивановна вымыла полы, застелила стол чистой скатертью, достала из ямки варенье. А он то тихо наигрывал на баяне, то шел во двор слушать: не идет ли? И не выходили из головы слова Натальи Ивановны: «Не по себе дерево рубишь, племянник! Тебе нужна девка невидная, лишь бы работящей была, за тобой ходила, хозяйство вела, а ты вон какую окрутить надумал! Смотри не споткнись, парень!» Правильно. Где уж ему! А душа не соглашалась, не принимала привычные житейские правила, и уже не предстоящий, утром задуманный разговор с Раей тревожил его, а что-то другое, более значительное и пока непонятное.

Рая пришла в десятом, уже в сумерках.

— Бегу прямо с работы, — объяснила.

— Так поздно?

— Еще дольше приходится задерживаться — кто сейчас считается со временем? Ой, а это зачем? — смутилась, увидев накрытый стол.

— Сама же говоришь, что дома не была. Вот и поешь у нас. Сейчас самовар подогрею, — успокоила Наталья Ивановна.

После ужина она ушла, чтобы оставить их наедине.

— Ну, зачем приглашал, Саша?

Робея и путаясь, он рассказал о деле, при этом несколько раз назвал девушку Раечкой, смутился и замолчал, тревожно ожидая ответа. Рая не спешила. Она знала, как трудно стать адвокатом, и знала, что работать им еще труднее. Сможет ли Саша при его положении?.. Вряд ли. Рая обдумывала, как ответить помягче, чтобы не обидеть и не убить зародившуюся мечту, и тут ей пришла спасительная мысль:

— У нас работает новая женщина, тоже адвокат, — начала нерешительно Рая, — Милия Ефимовна. Она москвичка, очень умная. Я могу и ошибиться, а она… Точно, Саша, я поговорю с ней и скажу тебе. Хорошо?

— Хорошо, — тяжело выдохнул он.

— Ну что ты, Саша? Ты не расстраивайся, ладно? Я завтра все узнаю и скажу тебе, а сейчас побежала я — поздно уже.

Рая ушла. Саша долго стоял у калитки и горько смеялся над собой: «Зазнался! В интеллигенцию метишь? Девушку только до ворот способен проводить, а куда взлететь захотел?!» И каялся, что так неразумно открылся Рае — какими глазами она смотрела на него, когда он лепетал о том, что хочет стать адвокатом? И клял себя за необдуманность, за легкомыслие, и стыдно ему было до слез!

Рая сдержала слово, пришла на следующий же вечер.

— Здравствуй, Саша!

Обыкновенные эти слова сказала как-то очень весело, и он воспарил:

— Здравствуй, Раечка! — Опять Раечка! А, была не была. — Ты не представляешь, как я тебя ждал! — чуть задержал протянутую руку — хотел пожать крепко, но не посмел. — Я так тебя ждал… — Он говорил быстро, сбиваясь, словно торопился высказать все, что у него накопилось за этот долгий-долгий для него день.

Рая видела его таким впервые. Сашин порыв тронул и ее, она тоже вспыхнула, но своего волнения не выдала:

— Хочешь узнать, что сказала Милия Ефимовна?

— Милия Ефимовна? Кто это?

— Я же говорила! Наш новый адвокат!

— А-а-а…

— Ты понимаешь, Саша, она знала одного слепого адвоката! И она… Как же она сказала?.. «Скажите ему, деточка (она всегда меня так зовет), что практически слепому человеку работать адвокатом можно, надо только иметь секретаря, но чтобы стать юристом, ему, то есть тебе, придется затратить сил в десять раз больше, чем нам. Нужно каторжное трудолюбие. Если он готов к этому, если у него хватит терпения, он выучится на адвоката», — вот что сказала Милия Ефимовна.

— Правда? — обрадовался Саша.

— Милия Ефимовна сказала еще, что в Свердловске есть юридическая школа. В ней готовят и адвокатов, и судей, и прокуроров…

— Нужно среднее образование? — быстро спросил он.

— Нет. Всего семь классов, а ты закончил восемь. Тебя примут… Давай напишем заявление. Я помогу.

5.

Через год, весной сорок третьего, Сашу Камаева снова неожиданно вызвал секретарь райкома комсомола Игнатий Суханов. Встретил в дверях, похвалил:

— Молодец, что точно явился! — предупредил: — Времени у меня в обрез — посевная, так что давай по-быстрому. Твои однокашники досрочно сдают экзамены и уходят в военное училище, а «оруженосец» Миша Хорьков, слышал я, навострил лыжи в энергетический техникум. Верно это?

— Верно.

— Как в школу ходить будешь?

— Один. Ходил же раньше.

— В юридическую писал?

— Да, и снова — получил отказ.

— Причина?

— Та же — слепой!

— Хм, теоретически слепой со зрячими и в школе учиться не может, а ты учишься, и еще как! Договоримся так: на днях еду в Свердловск, ты поедешь со мной. Может, двойной тягой осилим эту горку. А пока бывай, некогда мне…

В Свердловск они съездили, но вернулись ни с чем. Даже Суханов оказался бессильным, даже обком комсомола. «Зачем учить человека специальности, освоить которую он никогда не сумеет? Ну, примем мы его в школу, может быть, он даже и закончит ее, допустим невероятное — закончит с хорошими отметками. А дальше что? Как он будет работать? С секретарем?! Так секретарю надо платить! За его счет? Начинающий адвокат, и к тому же слепой? Вы полагаете, что у него будет какая-то клиентура? Да его стороной станут обходить, дай бог, чтобы сам себя прокормил. Должности секретаря в штатном расписании нет, и потому возникает и такой вопрос — как обеспечить секретаря карточками? Извините, пожалуйста, но все это нереально. Бред какой-то!». Суханов горячился, доказывал, бегал по новым инстанциям, дошел до обкома партии, но в конце концов сдался:

— Не понимают нас с тобой, Саша, видно, и в самом деле мы немного оторвались от земли…

Шли летние каникулы, на дворе разгоралось лето, ласкало жгучими лучами, пряными запахами трав и близких, набирающих силу лесов. Саша днем обихаживал огород, вечером играл на баяне в клубе. Дни проходили размеренно, спокойно и тоскливо, как течет вода в маленькой какой-нибудь лесной речке: неторопливо, без всплесков и крутых волн. Изо дня в день и из года в год — те же привычные берега, тот же шепот лесов и те же склоненные к воде ветви ив.

Первые отказы на заявления о поступлении в юридическую школу его не смутили — не сразу Москва строилась! А вот безрезультатная поездка в Свердловск подкосила. Потерял Саша путеводную нить, иссякла надежда. Замкнулся, стал нелюдимым Саша. Не узнать было парня. Лучше всех понимала его состояние Рая и, как могла и умела, старалась подбодрить, отвлечь от одолевавших Сашу тяжелых мыслей. Не забыл о нем и Суханов, снова пригласил к себе:

— Есть приятная новость! Можно поступить в университет на исторический факультет.

— Так я только девятый закончил…

— Знаю. Студентов сейчас мало: они на войне, и Наркомпрос разрешил прием на гуманитарные факультеты девятиклассников со сдачей экзаменов за среднюю школу. Я думаю, есть прямой смысл.

Предложение было настолько соблазнительным и таким неожиданным, что Саша растерялся:

— Это хорошо, но мне не успеть.

— Успеешь, — перебил Суханов. Он был решительным человеком, и особенно решительным был его резковатый голос. — Все лето впереди. Мы тебя устроим баянистом в пионерский лагерь. Подбери себе чтеца неленивого — путевку выкроим, — вечером будешь работать, а днем — зубрить. Действуй, Саша!

Так и совершил «разворот кругом» в его судьбе вездесущий и всемогущий Игнатий Суханов. И вышло все так, как он предсказал: днем Саша слушал и конспектировал, что ему читал соседский мальчишка Колька Мосеев, вечером играл на баяне. Если Колька уставал, его подменяли пионервожатые, девчонки из школы — Лиля Щепанская, Шура Лагунова, Вера Никонова. Перед экзаменами съездил в Шадринск, получил там русский язык по учебнику Брайля и подготовился к экзаменам основательно.