ГЛАВА ШЕСТАЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1.

Вечером, едва поужинав, Александр Максимович сел за стол — хотел отобрать главное после первого дня процесса, но не пошло что-то дело. Помаялся, помаялся и, чтобы отвлечься, достал баян, однако и на нем поиграл недолго. Позвонил сыну и расспросил о внуках, потом «гонял слонов» по квартире, несколько раз устраивался поудобнее то в кресле, то на диване, посидев немного, вставал и снова бродил из комнаты в комнату. Так вот бездельничая, к великой своей радости, укрепился в невиновности Белозерова: убедили в этом показания Савельевой и даже Глотовой, да и все поведение подсудимого, его искреннее возмущение неправдой. Незаметно и план на завтрашний день составился, когда, пожалуй, чаша весов и перетянет на одну из сторон. А ежели так, здраво рассудил Александр Максимович, надо пораньше в кровать завалиться и выспаться как следует…

Первым из очевидцев происшествия суд допрашивал Кабакова, человека уже пожилого, обстоятельного.

— Так женщину задавили метрах в ста от моего дома. Я был за оградой с сыном, — начал свидетель тихим размеренным голосом. — Сын стоял спиной к дороге, а я — лицом. Смотрю — по улице какой-то сабантуй идет. Все ряженые — кто пляшет, кто поет. Дошли до третьего переулка и свернули в него. И тут, эко место, трактор несется, и на нем как есть Вовка Белозеров. Смотрю: эко место, трактор попер на людей, прямо в кучу! Когда эта женщина попала под колеса, я сказал сыну, чтобы ехал на мотоцикле и вызывал «скорую» и милицию.

— В каком часу это случилось, не припомните? — спросил судья.

— Так в двенадцатом.

— Скажите, свидетель, кем вам приходится Кашинцева и говорили ли вы ей, что Красикову сбил Белозеров?

— Кашинцева моя сноха. Вообще-то мне показалось, что за рулем был Вовка. Но может, и не он.

— Белозеров и Серегин похожи друг на друга?

— Пошто, эко место? Такого большого сходства нет, но стекла в кабине были грязными, можно и ошибиться.

— Все-таки вы убеждены, что трактор вел Белозеров? — повел допрос прокурор.

— Пошто это? Я же сказал…

— Хорошо. А на предварительном следствии что говорили, помните?

— Так то же и говорил. Сначала мне показалось, что ехал Вовка, а там — кто его знает.

— Больше вопросов к свидетелю не имею, — заявил прокурор Хомутинин.

— Адвокат?

— Свидетель Кабаков, давайте уточним: говорили или нет вы Кашинцевой о том, что трактором управлял Белозеров?

— Никому ничего я не говорил и ей не говорил.

— Почему же она ссылается на вас? И в обвинительном заключении записано: «Свидетель Маркова показала: о том, что Белозеров в тот день был за рулем трактора, она слышала от Кашинцевой, а Кашинцева говорила, что Кабаков Петр Савельевич стоял около дома и видел, как проехал Белозеров Владимир…» Выходит, все-таки говорили, если ваши слова записаны в таком важном документе. Вам поверили и потому ссылаются на вас.

Выдержку из обвинительного заключения адвокат процитировал, не случайно: давно уже обратил внимание на слабость этого утверждения. Поначалу удивился: «Ничего себе — убедительное доказательство — из третьих уст!» Позднее решил с него и речь начинать, чтобы сразу создать нужное впечатление, и не утерпел, использовал заранее.

— Ничего я не говорил ей! — в голосе свидетеля раздражение: чего прилип к человеку? — Предположение свое мог высказать.

— Пред-по-ло-жение, — повторил адвокат, — но не умеренность. Кстати, как у вас со зрением?

— Да не похвастаюсь… Седьмой десяток добиваю.

— Последний вопрос: пока вы были за оградой, всадник по улице не проезжал?

— Не-е-т.

— Больше вопросов к свидетелю не имею, — сказал Камаев и облегченно вздохнул.

Он давно привык: что бы ни случилось, сохранять невозмутимость и беспристрастность, но тут не мог скрыть улыбку удовлетворения — прокурор может смело вычеркнуть Кабакова из списка свидетелей обвинения.

Анна Никифоровна перехватила улыбку адвоката и впервые почувствовала в душе облегчение. А Камаев уже снова сосредоточился: вот-вот начнется допрос других очевидцев происшествия, очень важный для исхода дела. Пальцы заскользили по строчкам обвинительного заключения: «Показания свидетелей, гостей свадьбы, о том, что они видели Белозерова верхом на лошади, незадолго до наезда на Красикову, не подтверждаются материалами дела. Красикова сбита в двенадцать — двенадцать десять, а Белозеров проезжал на ферму раньше. Кроме того, свидетель Воробьев показал, что видел всадника накануне, а не двадцать восьмого апреля…»

Да, время в уголовных делах чаще всего выходит во главу угла. Ничего не значащие в обычной жизни десять — пятнадцать минут приобретают вдруг первостепенное значение. Установить же предельно точное время совершения преступления сплошь и рядом бывает труднее трудного: кто из очевидцев наезда, убийства ли догадается в нужный момент взглянуть на часы? Дело Белозерова не исключение. От одиннадцати тридцати до двенадцати десяти — так довольно приблизительно определяют свидетели момент гибели Красиковой. Поэтому следует опровергнуть утверждение следствия о том, что гости свадьбы видели Белозерова днем или двумя раньше, и доказать обратное — всадник пытался проехать по улице Мира за несколько минут до происшествия, убегал от трактора не Белозеров, а другой человек.

И надежды адвоката постепенно сбывались. Свершившееся застало людей врасплох, все были немало напуганы и взволнованы, к тому же под изрядным хмельком, поэтому каждый запомнил немного, но сведенные воедино впечатления давали довольно точную картину случившегося. Никто не успел рассмотреть убегавшего в лицо, однако одежда запомнилась многим — и длинные черные волосы, коренастая фигура мужчины тридцати, если не старше, лет. Кое-кто встречался с Белозеровым и Серегиным в кабинете следователя и в коридоре прокуратуры, и там, в спокойной уже обстановке, присмотревшись к тому и другому, все взвесив и поразмыслив, люди приходили к убеждению: наезд был сделан не подсудимым. Свидетель Панова твердо стояла на том, что на трактористе были стоптанные яловые сапоги, а свидетель Воробьев, оказалось, просто перепутал дни.

— Я вышел на улицу с гармошкой, — давал показания гармонист Ляпустин, — и увидел у дома во втором переулке привязанную лошадь. — Камаев достал схему и проверил, мог ли свидетель видеть дом Белозерова. Убедился, что мог. — Потом вышел парень, сел на лошадь и поехал по направлению к нам, — продолжал свидетель. — Лошадь испугалась гармошки и затанцевала. Я перестал играть и махнул рукой: поезжай, мол, назад. Парень повернулся и уехал. Было точно так, хоть у кого спросите. Мы еще постояли какое-то время, поджидая молодых, прошли метров триста по улице, и появился трактор. За это время Белозеров не мог доехать до фермы на лошади, пересесть на трактор и вернуться в поселок.

— Вы утверждаете, что на лошади был Белозеров? — спросил судья. — Почему вы не называли его фамилию на следствии?

— Я говорил просто о всаднике, потому что не знал его фамилию, а это был он — Белозеров.

— Свидетель, суд вас предупредил об ответственности за дачу ложных показаний. Вы нам правду говорите? — задал вопрос народный заседатель.

— А что же еще? Я здесь не жил, никого не знаю, одиннадцать лет служил в армии, и мне нет смысла кого-то защищать или оговаривать. И уж если на то пошло: мать приводила Белозерова на свадьбу, все посмотрели на него и сказали, что от трактора убегал не он. Жена Серегина тоже прибегала и обещала привести мужа на опознание, но ушла и не вернулась.

— Вы уверены, что видели всадника двадцать восьмого апреля, а не днем или двумя раньше? — спросил прокурор.

— Уверен: двадцать шестого и двадцать седьмого мы на улице не гуляли.

2.

Во время перерыва адвокат прочитал записи показаний только что допрошенных свидетелей и успокоился окончательно: обвинительного приговора не будет! Он закрыл папку, поднялся и тут же снова опустился на стул, пораженный внезапно пришедшей мыслью: «Если Белозеров возвращался на ферму на лошади, а трактор в это время шел в деревню, то где-то их пути должны пересечься! Во всяком случае, Белозеров должен был видеть трактор!..»

Камаев достал копию схемы происшествия. А, вот в чем дело: от фермы к деревне идут две дороги — одна полем, другая в объезд, мимо кладбища, со стороны Сухоложского тракта. Путь движения трактора показан, а как возвращался на ферму Белозеров, неизвестно…

Походить бы, размяться, но нельзя — налетишь еще на кого-нибудь!.. Все так, все так, но не повредит ли он Белозерову, если начнет уточнять? Спросить, пока перерыв, и в зависимости от этого… Нет, истина должна быть добыта честно!

В коридоре возник шум. Что там такое?

— Савельева Глотову чехвостит, — разъяснил причину скандала чей-то женский голос.

Другой сразу же отозвался:

— И правильно: так завралась, что дальше некуда. Губит парня, бесстыжая, и хоть бы что, не моргнет даже своими зенками.

Камаев едва дождался окончания перерыва, и перед тем как суд приступил к допросу нового свидетеля, попросил разрешения задать вопрос Глотовой и пояснил:

— Я понимаю, что несколько нарушаю порядок ведения следствия, однако считаю необходимым выяснить одно обстоятельство теперь же.

— Пожалуйста, — не очень охотно разрешил Миронов.

— Глотова, на предварительном следствии вы вначале показали, что трактор шел полем, затем изменили показания. Почему?

— Я перепутала.

— Значит, трактор шел…

— Возле кладбища.

— Товарищ председательствующий, разрешите несколько вопросов к свидетелю Ляпустину?

— Задавайте, — совсем недовольно разрешил судья. — Ляпустин, встаньте.

— Вы говорили, что видели лошадь, привязанной у дома Белозерова. Не помните, какой по счету этот дом от угла и на какой стороне переулка?

— Третий, на правой стороне, — не задумываясь, ответил гармонист.

— Когда вы прогнали Белозерова, он куда поехал?

— По тому переулку, где его дом.

— А дальше?

— Не знаю. Я больше на него не смотрел.

— Выходит, он хотел ехать по улице Мира, но после встречи с вами изменил направление? Правильно я вас понял?

— Правильно.

Камаев услышал, как судья стал листать дело. Отыскивает схему. Это хорошо!

— У меня есть еще вопросы к Белозерову. Разрешите?

— Я протестую! — поднялся прокурор. — Адвокат прекрасно знает, что для уточнения всех неразрешенных вопросов Уголовно-процессуальный кодекс предусматривает так называемые дополнения к судебному следствию. Почему же суд идет на поводу у адвоката?

— Суд снимает ваш протест, — объявил судья, посовещавшись с народными заседателями, — Продолжайте, адвокат.

Тишина в зале погустела. Люди еще не знали, чего добивается Камаев, но почувствовали, что вот-вот должно произойти что-то очень важное и необходимое. И в этой тишине отчетливо прозвучал глуховатый голос защитника:

— Мне необходимо показать Белозерову схему происшествия. Разрешите? Белозеров, подойдите, пожалуйста, и посмотрите на схему. Она выполнена точками, на все отчетливо видно. Различаете, где ваш дом, дом Серегина, место наезда?

— Да…

— Теперь расскажите суду, какой дорогой вы вернулись на ферму после того, как лошадь испугалась гармошки.

Белозеров стал объяснять, а судья — Камаев отлично слышал это, — набрасывал новую схему.

— И еще один вопрос, Белозеров, — Камаев едва не назвал его просто Володей. — Когда ты ехал на ферму, тебе никто не попался из знакомых?

— Не.

— Машина, может быть, какая-нибудь шла?

— Не.

— Мотоцикл, повозка, трактор?

— Никого не было. Я один ехал.

— Вопросов к Белозерову не имею, — сказал Камаев и неторопливо, чтобы не привлекать внимания, полез в карман за платком.

Он подверг подзащитного серьезному испытанию. Мог тот, не разобравшись в ситуации, почувствовать легкий путь к спасению — если видел трактор, значит, не он вел его, — и сказать: «Да, видел». И заврался бы!

Все оказалось элементарно просто: две параллельных улицы, вверху — Мира, внизу — Свободы. Они соединены тремя переулками имени Мира. В третьем, ближе к Сухоложскому тракту, почти у пересечения с улицей Мира, место наезда; внизу, на углу с улицей Свободы, дом Серегина; дом Белозерова — во втором переулке. Белозеров проехал мимо дома на улицу Свободы, затем свернул в первый переулок и по нему выехал в поле. Трактор шел другой стороной, потому подсудимый его и не видел. А вдруг я все-таки что-то не учел и мое представление ошибочно? Лучше, пока не поздно, уточнить, чем молоть чепуху в защитительной речи.

Не колеблясь больше, Камаев заложил схему в решетку, обозначил в ней первый переулок — он не был показан — и точками начертил путь Белозерова на ферму. Проверил еще раз и обратился к суду с просьбой.

— Я набросал новую схему, прошу посмотреть, правильна ли она?

Послышался шелест бумаги — судья сверял схему адвоката со своей, — и тут же его несколько удивленный голос:

— Все правильно, адвокат Камаев. Вы не ошиблись.

— Благодарю.

3.

Весь этот день на улице сияло солнце и стучала капель. К вечеру, однако, подморозило, вдоль домов на тротуарах образовались бугристые ледяные полосы. Снег почернел и осел, стал рыхлым и звонким. Порывистый ветер нес с собой влагу.

Анна Никифоровна вышла на крыльцо и зажмурилась — так сладко холонуло на нее после душного, наполненного людьми зала чистым воздухом, свежестью, что закружилась голова, и Анна Никифоровна оперлась на плечо сына.

— Скоро и огород копать, а семян у меня ныне мало, — подумала вслух. — Скворушки вот-вот прилетят… Люблю эту птицу — один поет, а будто целая стая! И работнички!

— Ты что, мама? Месяца два еще ждать.

— Все равно скоро. Я чувствую, — убежденно возразила Анна Никифоровна и спохватилась: — Эк, что весна-то со мной творит! О чем раздумалась!

— Тетя Нюра, айда скорей на автобус, чего мешкаешься? — позвали соседки.

— Идите. Мы пешком.

— Так темно уж.

— Ничего, глаза не выколем. Пойдем, Вовка, — позвала сына.

Распахнула жакетку и пошла, чувствуя, как распирает легкие морозный воздух, холодит внутри и вливает силы. Быстро пошла, как на работу. Да так оно и было. Надо печь истопить, корову накормить и подоить, заждалась, поди, хозяйку, бедная, ужин сготовить, в избе прибрать — да мало ли что еще подвернется под руку. Боль, досаждавшая все последние месяцы, отступила, Анна Никифоровна вновь почувствовала себя бодрой и сильной.

Завтра, поди, все и кончится, думала. Что тянуть-то? И без того все яснее ясного. Доведись до нее, так она бы и теперь насовсем отпустила Вовку, а Серегина и эту его Глотову — в каталажку, пусть бы там поворковали. И в самом деле, чего валандаться? В каждый перерыв подходили к ней люди, свои и совсем незнакомые, подбадривали, сочувствовали: «Крепись, тетя Нюра! Оправдают сына». Поняли, на чьей стороне правда, разобрались, так неуж судьи против народа пойдут? Не может того быть!

Так тешила и баюкала себя, все убыстряя и убыстряя шаг, пока сын не прервал ее раздумья:

— Ты куда бежишь, мама?

— Домой! Куда еще? — ответила резковато — сбил Вовка с радужных надежд, не вовремя сунулся.

Шаг, однако, поубавила. Что спешить? Теперь она все успеет и на все ее хватит.

Впереди, за полем, светились теплые огни поселка.