Глава VI. «Тартюф», «Дон-Жуан», «Мизантроп». Последние годы

Глава VI. «Тартюф», «Дон-Жуан», «Мизантроп». Последние годы

«Тартюф». – Впечатление от пьесы. – «Тартюф» на частных сценах и на чтениях. – Придворные покровители и враги. – Мольер и Конде. – «Скарамуш-пустынник». – Труппа Мольера получает название «Королевской». – Памфлет Пьера Рулле. – Кто Тартюф – иезуит или янсенист? – Аббат ла Рокет. – Предшественники Мольера по изображению Тартюфа. – «Дон-Жуан». – Легенда о Дон-Жуане и ее разработка. – Сганарелъ. – Первые представления «Дон-Жуана» и его издание. – «Любовь-лекарство». – «Мизантроп». – Мольер и Алъцест. – «Лекарь поневоле». – «Мелисерт» и «Сицилиец». – Болезнь Мольера. – «Тартюф» в первый раз на сцене Пале-Рояля. – Распоряжение Ламуаньона и архиепископа Перефикса. – Произведения 1668 года. – Окончательное разрешение «Тартюфа». – «Ученые женщины». – Смерть Мадлены. – Мольер на улице Ришелье. – Его библиотека. – Театралъные костюмы Мольера. – Мольер как актер. – Внешний вид Мольера. – Воспоминания Пуассон и портреты Минъяра. – Третий ребенок Арманды. – Арманда и Барон. – Охлаждение между Мольером и Людовиком XIV. – Болезнь Мольера. – «Мнимый больной». – Смерть Мольера. – Похороны. – Могила. – Заключение.

По свидетельству современников Мольера, в Версале были поставлены только первые три акта «Тартюфа». Как ни ограничено было при этом число зрителей пьесы, весть о небывало дерзкой комедии быстро распространилась по Парижу. Смущение и гнев в известных кружках были тем сильнее, что все признавали, хотя и молча, верность в изображении предполагаемых прототипов. Сочувствие короля, быть может, отвечавшего этим сочувствием на глухой ропот за его связь с Лавальер, лишь увеличивало гнев недовольных.

Между тем запрещенный для представлений в Пале-Рояле, «Тартюф» обходил частные сцены. У герцогини Орлеанской он был поставлен в замке Вилле-Коттере в присутствии короля и королевы. Где нельзя было по каким-либо обстоятельствам устроить спектакль, там собирались на чтение «Тартюфа». Сам автор исполнял иногда роль чтеца, и это было одною из главных приманок для посетителей таких литературных сборищ. «Мольер придет и будет читать „Тартюфа“!» – говорит в одной из своих сатир Буало…

После версальских празднеств двор переехал в Фонтенебло. Туда же направилась и труппа Мольера. Здесь автор «Тартюфа» прочел свое произведение кардиналу-легату. Это был светский человек, любитель охоты и других удовольствий, но отнюдь не Тартюф; он отозвался о пьесе с похвалою. Независимость кардинала имела тем большее значение, что придворные сферы разделялись в это время на врагов и покровителей Мольера. В числе первых была королева-мать и принц Конти, когда-то друг знаменитого писателя, теперь янсенист; в числе вторых, кроме короля и герцогини Орлеанской, – еще Конде. Конде питал к Мольеру самую искреннюю дружбу. Он с первых же дней привязался к нему и постоянно звал его к себе. «Я боюсь, – писал он как-то Мольеру, – отвлечь вас от вашей работы и потому не посылаю за вами, но прошу вас, как только найдете свободное время, зайдите ко мне. Доложите о себе через лакея, и я брошу всё, чтобы быть к вашим услугам». «Я никогда не скучаю с этим человеком, – часто повторял Конде, – это богатая натура, меткость его суждений никогда не иссякает». Когда после смерти Мольера какой-то аббат, зная расположение Конде к умершему писателю, написал его эпитафию и преподнес ее вельможному меценату, Конде презрительно заметил ему: «Как жаль, что он не может написать вашу!»

Бывший фрондер, знаменитый полководец, Конде как нельзя лучше понимал истинные мотивы, которыми руководствовались враги Мольера как автора «Тартюфа». Почти одновременно с этою комедией итальянцы играли при дворе, и на той же сцене, «Скарамуша-пустынника». Здесь выведен, между прочим, монах. Он забирается в полночь в комнату замужней женщины и, появляясь от времени до времени в окне, благочестиво замечает: «Это для умерщвления плоти!»…

– Я хотел бы знать, – сказал по поводу этого король, – почему все скандализируются так пьесой Мольера и не говорят ни слова о «Скарамуше»?

– «Скарамуш» смеется над небом и над религией, до которых этим господам нет дела, но они не выносят Мольера, потому что он смеется над ними, – так ответил Людовику Конде, и нет основания сомневаться в точности сведений об этом разговоре. Мольер приводит его в своем предисловии к «Тартюфу».

Сочувствие Людовика XIV к Мольеру в эту пору приняло еще более широкий характер: он присвоил его труппе титул «Королевской». Это было уже слишком для врагов писателя. Их закулисные интриги и затаенная злоба выступают с этих пор наружу. Вероятно, с ведома и по внушению некоторых из противников Мольера некто Пьер Рулле, священник церкви Св. Варфоломея, написал памфлет, называя в нем автора «Тартюфа» «демоном, принявшим облик и одежду человека, отменным безбожником и вольнодумцем, какие только существовали когда-нибудь в минувшие столетия», и требовал сожжения его на костре. Такие меры перестали уже практиковаться в XVII веке с прежнею бесцеремонностью, но в 1666 году поэт Клод ле Пти был повешен на торговой площади Парижа за свое безбожное стихотворение, и враги Мольера могли рассчитывать добиться для него чего-нибудь подобного. Милость и расположение короля защитили его по-прежнему.

Появление «Тартюфа» совпало с самым разгаром распри между янсенистами и иезуитами. И те, и другие впадали в крайности и не щадили друг друга, но «умственное» превосходство было на стороне янсенистов. В их рядах находился Блез Паскаль; со злою иронией, могучим красноречием и неотразимою логикой в своих «Письмах из провинции» он наносил жестокие удары последователям Лойолы. Какое положение занял Мольер в этом религиозном споре, кого изобразил он в своем «Тартюфе»? Одни склонны думать, что он принимал сторону иезуитов и в лице своего героя вывел янсениста; другие утверждают обратное. Вернее всего, что и первые и вторые ошибаются. Человек XVII столетия, Мольер по своему умственному складу приближался к энциклопедистам XVIII-гo. Ученик Гассенди, он не мог замкнуться в какой-нибудь одной религиозной доктрине, но в то же время его рука не поднялась бы на искренних сторонников известной идеи. Он метил в другую сторону, в толпу приспешников, окружавших и иезуитов, и янсенистов и под покровом религии скрывавших свои грязные побуждения. Здесь, на этой бирже сделок с небом, Мольер мог найти не одного лицемера. Можно смело утверждать, что, изображая этот тип, он не имел в виду никакой отдельной личности, а разумел многих. Буало недаром называл его «созерцателем».

Самая попытка Мольера нарисовать образ порочного ханжи не была единственной ни во французской, ни в иной литературе.

Целые поколения писателей трудились до него над разработкою типа лицемера, но от их произведений веет то односторонностью, то аллегорией; гений Мольера закончил эту работу и создал одно из величайших произведений всемирной литературы.

Не имея возможности поставить на сцене своего «Тартюфа», Мольер решил нанести своим противникам удар с другой стороны и написал «Дон-Жуана». Враги обвиняли его в безбожии, – он бросил им в лицо яркого представителя их среды, человека без всяких правил нравственности, попирающего земные и небесные законы. Никто не отыскивал на этот раз, с кого написал Мольер своего героя: оригиналов было слишком много.

В андалузских хрониках сохранилась повесть о Дон-Жуане Тенорио. Он похитил дочь командора Уллоа и убил ее отца, но так как преступник был молодой представитель одной из знатных севильских фамилий, то убийство осталось безнаказанным. В роли мстителей за командора выступили тогда францисканские монахи, они завлекли убийцу Уллоа в свой монастырь и умертвили его. Во избежание мщения могущественных родственников Тенорио они сочинили затем басню о том, что Дон-Жуан оскорбил надгробную статую командора, и та вдруг ожила и увлекла его в ад… Такова легенда о Дон-Жуане. Первая литературная обработка ее принадлежит Габриелю Телецу, профессору теологии и севильскому проповеднику. В начале XVII века под псевдонимом Тирсо де Молина он написал героическую комедию «Севильский соблазнитель и каменный гость», вещь довольно грубую и полную благочестивых ужасов. Из Испании пьеса перешла в Италию и, получив под пером Онофрио Джилиберти оттенок арлекинады, достигла Франции. В Париже эту пьесу играла итальянская труппа под одной крышей с труппою Мольера на сцене Пале-Рояля. Пьеса имела успех, и актеры Мольера убеждали его поэтому воспользоваться легендою о Дон-Жуане. Но если Мольер и приступил тогда к обработке этой темы, то во всяком случае он сделал в то время только первые наброски своего «Дон-Жуана», который был окончательно написан гораздо позже, под живейшим впечатлением запрещения «Тартюфа». Представляя собой один из шедевров Мольера, он носит поэтому отпечаток торопливой работы, а страстные тирады против лицемерия еще более подчеркивают его связь с «Тартюфом». Автор спешил нанести своим противникам новый удар среди их несмолкших еще благочестивых речей о бесчестии предшествовавшего произведения. Тем не менее, подобно «Тартюфу», «Дон-Жуан» – одно из лучших творений Мольера. Две фигуры особенно ярки в этой комедии – фигура Сганареля и его господина. С многочисленными оговорками, что он говорит не о Дон-Жуане, Сганарель произносит жестокий, но справедливый суд над этим представителем французской аристократии, осторожно скрытым автором под испанскою фамилией. «Мой господин, – говорит Сганарель, этот прозревший наконец Маскариль, – мой господин – величайший злодей, какого когда-либо носила земля, бешеная собака, дьявол, турок, еретик, не верящий ни в небо, ни в святых, ни в Бога, ни в оборотня…» В речах Сганареля Поль Линдау справедливо видит первую ласточку Французской революции…

«Дон-Жуан» был поставлен в Пале-Рояле 15 февраля 1665 года. Несмотря на полные сборы кассы, после пятнадцатого представления он был снят с репертуара, а со второго Мольеру пришлось уже переделывать слишком резкие места. Впечатление от пьесы превзошло его ожидания. Вскоре последовало и полное запрещение ее. Мотивы, вызвавшие его, воспрепятствовали также и напечатанию «Дон-Жуана». Он был издан уже после смерти автора. Но и тогда Вино и Лагранж, первые издатели сочинений Мольера, принуждены были по требованию полиции уничтожать многие сцены в напечатанных уже экземплярах, и только счастливая случайность сохранила для потомства два полных экземпляра и дала возможность восстановить первоначальную редакцию «Дон-Жуана»..[6]

В 1665 году Мольер поставил при дворе сатиру на современных ему врачей – «Любовь-лекарство». В этом же году Арманда родила второго ребенка, дочь Мадлену. Временно восстановившийся семейный мир вскоре сменился, однако, для Мольера прежними муками. В таком настроении он удалился из Парижа на свою дачу в Отейле. Здесь он написал «Мизантропа» – третье великое и в то же время наиболее субъективнейшее произведение. Прототипом Альцеста некоторые исследователи считают герцога Монтозье; его же называли, стараясь навредить Мольеру, и некоторые из современников. Это лишнее доказательство их злобы и вместе с тем непонимания ими «Мизантропа». Нет никакого сомнения, что прототипы Альцеста имелись в среде французского общества; это – евангельская соль земли, необходимая для развития народов; но если уж поднимать вопрос, откуда заимствовал писатель черты и настроение своего главного героя, то лучше всего обратиться к самому писателю. Несчастный муж, объявленный вредным писатель и гражданин, лишь благодаря покровительству короля избегающий не заслуженной им кары, Мольер ближе всех стоит к Альцесту и даже сливается с ним… Случайная встреча Мольера в отейльском парке с честным нищим[7] вызывает у писателя известное восклицание: «O? la vertu va-t-elle se nicher!» («Вот где гнездится добродетель!»), а его гости Буало, Расин и Шапель после долгой беседы с хозяином вдруг приходят к решению утопиться, – эти отейльские события подтверждают мнение о тождестве Мольера и Альцеста.

Представления «Мизантропа» начались 4 июня 1661 года. Главную роль в пьесе исполнил сам автор. Трагическая фигура Альцеста не могла быть удачной в изображении Мольера: он не блистал в таких ролях, но ожидания не оправдались – Мольер играл как никогда. Здесь еще раз можно видеть подтверждение родства писателя и его героя.

Как картина нравственного упадка современного Мольеру общества и отражение его личного настроения «Мизантроп», несмотря на этот исторический и биографический характер, принадлежит к числу произведений одинаково живых под всяким небом и во все времена. Он представляет как бы вторую редакцию комедии Мольера «Дон-Гарсия»; отсюда вывод – великий писатель всегда относился отрицательно к своим современникам.

За «Мизантропом» последовали «Лекарь поневоле», «Мелисерт» и «Сицилиец». После представления «Сицилийца» Мольер заболел, и все уже ждали его смерти. Вероятно, желая чем-нибудь обрадовать больного, Людовик разрешил ему постановку «Тартюфа» с условием переделать слишком резкие места. До сих пор Тартюф выступал в комедии в качестве духовного лица; теперь Мольер нарядил его в светское платье, окрестил Панюльфом, а всю пьесу – «Обманщиком» и в таком виде поставил на сцене Пале-Рояля 5 августа 1667 года. Стечение зрителей было громадным; смягченная пьеса произвела, вследствие самого смягчения, подчеркивавшего идею автора, чрезвычайно сильное впечатление. Враги Мольера опять пришли в движение, и президент Парижского парламента Ламуаньон запретил дальнейшие представления «Тартюфа». Людовика в это время не было в Париже, он находился при армии во Фландрии. Когда получено было запрещение, зрители уже наполняли театр. Об отмене спектакля их известил сам Мольер и, говорят, посмеялся при этом над Ламуаньоном. «Господа, – сказал он будто бы, – мы с удовольствием сыграли бы вам „Тартюфа“, но он запрещен. Господин президент не желает, чтобы его представляли на сцене». Гораздо вероятнее, однако, что Мольер не говорил ничего подобного. Одновременно с запрещением представлений «Тартюфа» Ламуаньоном парижский архиепископ Гордуин Перефикс под страхом отлучения от церкви запретил верующим не только смотреть, но даже читать и слушать пьесу. Театр Мольера был закрыт в течение семи недель, по воле самого директора. Лагранж и Ториллер, любимые актеры Мольера, повезли его прошение к королю о снятии запрещения с «Тартюфа», но вернулись с неопределенным ответом. В прошении к королю Мольер писал, между прочим, что в случае запрета пьесы он принужден будет прекратить сценическую деятельность, и так как этого разрешения не было получено, то он долго не играл ни в Пале-Рояле, ни у короля и сказывался больным. Король принужден был обратиться к де Визе.

В 1668 году Мольер написал «Амфитриона», «Жоржа Дандена» и «Скупого». Все три пьесы гораздо ниже предшествующих им трех шедевров Мольера. В «Амфитрионе» устами Сосия писатель намекает на тяжелое положение человека, принужденного угождать сильным мира. В самой пьесе в лице Юпитера не без основания видят намек на Людовика XIV. В «Жорже Дандене» и в написанных вскоре после него комедиях «Мещанин во дворянстве» и «Графиня Эскарбаньяс» Мольер смеется над стремлениями своих соотечественников изображать из себя аристократов. В этом смехе сказалось презрение Мольера к внешнему блеску и признание всех сословий одинаково почетными. Иначе и не мог говорить автор «Дон-Жуана», представивший своих маркизов в виде новых шутов. С «Жоржем Данденом» Мольер опять выступает при дворе.

5 февраля 1669 года после пятилетнего запрещения были разрешены наконец представления «Тартюфа». Религиозный спор между янсенистами и иезуитами в эту пору прекратился; фигура лицемера могла поэтому, без особенного вреда для благочестия, появиться на подмостках сцены. Желающих видеть его было так много, что пьеса давалась сорок четыре раза подряд. Но в последовавшем издании «Тартюфа» автору все-таки пришлось прибегнуть к уловкам, чтобы сгладить резкость своего произведения. В этом издании «Тартюф» был снабжен подстрочными примечаниями. Так, когда Дорина начинает выражаться слишком резко, нападая на ханжей, примечание гласило: «Это говорит служанка». «Это говорит негодяй» – стояло в тех местах, где Тартюф заходит слишком далеко в своем кощунстве.

Ободренный успехом «Тартюфа», Мольер написал в 1672 году новую сатиру – «Ученые женщины». Автора этой остроумной комедии, принадлежащей к числу его лучших произведений, совершенно неосновательно упрекали в том, что он проповедует здесь обязательность для женщин невежества как лучшего охранителя их нравственности и счастия их семей. Ясно, что Мольер имел в виду совсем другое. Он нападает в своих «Ученых женщинах» на тех же жеманниц и педанток, на которых он нападал в своих прежних произведениях. Его ученые женщины – тоже смешные жеманницы, но в области науки.

17 февраля 1672 года умерла Мадлена Бежар. Как мы говорили уже, в своем завещании она оставила все свое состояние Арманде. В этом не без основания видят доказательство того, что Мадлена была матерью жены Мольера. Вскоре после ее смерти Мольер переехал на новую квартиру на улице Ришелье. Все отзывалось здесь богатством и изяществом, особенно комната Арманды. Простота царила только в кабинете самого писателя. Главным украшением этой комнаты был большой дубовый шкаф, где помещалась библиотека Мольера. Тут было 360 томов, между прочим, Библия, Плутарх, Геродот, Диодор Сицилийский, Сенека, Ювенал, Теренций, собрания французских, итальянских и испанских комедий. Здесь же хранились, по всей вероятности, рукописи Мольера, эта эмбриология его творчества, первая редакция «Тартюфа», наконец, письма и перевод Лукреция «De natura rerum». Все это навсегда погибло после смерти писателя. Стены кабинета украшали два эстампа: портреты Анны Австрийской и Конде. Особое помещение в доме было занято театральными костюмами Мольера, среди которых находился костюм Альцеста с зелеными лентами (любимый цвет писателя). Сходство Мизантропа и Мольера распространялось, таким образом, и на костюмы обоих. Заговорив о костюмах Мольера на сцене, необходимо сказать несколько слов о нем самом как актере. Еще в первые годы своей сценической деятельности (1643 г.) Мольер, по словам Тальмана де Рео, выделялся среди своих сподвижников как замечательный исполнитель комических ролей. С годами его искусство в этой области только увеличилось. Что касается трагических ролей, то, если верить Монфлери-сыну, автору «Экспромта в отеле Конде», Мольер в этих ролях был только смешон. Здесь необходима оговорка. Реформатор в литературе, Мольер был таким же реформатором и в сценическом искусстве. До него и при нем в Бургонском отеле актеры читали свои роли нараспев, почти речитативом. Мольер внес в свою игру простоту и естественность, и вот это обстоятельство и не нравилось рутинерам и вызывало их смех. Ставя «Мизантропа» на сцене Пале-Рояля, где Мольер исполнял трагическую роль Альцеста, он присоединил потом к этим спектаклям свой «Экспромт в Версале». Очевидно, сопоставлением своей игры с игрою критикуемых им актеров других театров он как бы указывал, как должно вести сцену. Голос Мольера был слаб и несколько глух (он наследовал от Марии Крессе грудную болезнь), и ему стоило большого труда исполнение ролей. Когда появились первые признаки обострения недуга, Буало упрашивал Мольера бросить сцену и ограничиться положением писателя и директора труппы. Мольер отказался наотрез от этой идеи. Он был такой же преданный своему делу актер, как и писатель.

Сведения о наружности Мольера сохранены для потомства дочерью его товарища по сцене m-lle дю Круази, в замужестве Пуассон, и художником Миньяром. По описанию первой, Мольер не был ни слишком толст, ни слишком худ. Его рост был выше среднего, осанка полна благородства. Великий писатель держался важно и серьезно. Крупный нос, толстые губы, темный цвет лица с густыми черными бровями, – всё это легко принимало по воле Мольера самое разнообразное выражение. Характер писателя был мягкий; великодушие и сострадательность никогда не покидали его. В силе его воли едва ли можно сомневаться, если вспомнить его жизнь – тяжелую, полную разнообразных приключений и борьбы.

Миньяр был искуснейшим портретистом. Мольер под его кистью вполне походит на описание Пуассон, и это доказательство правдивости кисти первого и пера второй. Миньяр рисовал Мольера не раз и в различные периоды жизни писателя; лучшая работа его помечена 1657-м годом. Она изображает тридцатипятилетнего Мольера в бытность его в Лангедоке и Лионе. Этот портрет составляет собственность герцога Омальского.

Новоселье Мольера на улице Ришелье, вскоре после смерти Мадлены, посетило новое несчастье. Осенью 1672 года Арманда родила третьего ребенка, сына; но, как и первенец Мольера, он жил недолго и через месяц умер. Почти за год перед этим Мольер написал «Психею». В роли Амура выступил воспитанник писателя, известный уже нам Барон, в роли Психеи – Арманда. Этой близости молодого человека и молодой женщины на подмостках сцены суждено было, по рассказам, принять затем более интимный характер. Барон сделался любовником Арманды. Справедлив ли этот рассказ или это была одна из многочисленных сплетен, никогда не умолкавших вокруг Мольера, – во всяком случае, положение великого писателя было очень тяжелым. Людовик XIV тоже перестал относиться к нему с прежним расположением. Эгоистическая основа его королевской дружбы не замедлила сказаться. При дворе появились новые любимцы, там стали увлекаться балетом, и Мольер осуждался на забвение. В последний раз он играл при дворе свою комедию «Графиня Эскарбаньяс».

Болезнь Мольера принимала между тем все более опасный характер. При таких обстоятельствах он встретил 1673 год. Среди жестоких душевных и физических страданий по какому-то капризу гения Мольер написал в это время один из самых лучших своих фарсов, комедию «Мнимый больной» («Le malade imaginaire»). В день четвертого представления новой пьесы Мольер чувствовал себя особенно дурно. Напрасно Арманда и Барон упрашивали его отложить спектакль, он настаивал на своем желании играть. В последней сцене, когда Арган-Мольер произнес свое «juro» («клянусь»), с великим писателем сделался припадок удушья. На исходе был восьмой час вечера. Мольер несколько оправился, и спектакль был исполнен вплоть до последней реплики. Совсем уже больного Мольера доставили затем на носилках на улицу Ришелье и уложили в постель. Ему стало несколько легче, и он съел немного сыру и кусочек хлеба. В десять часов страдания возобновились, у Мольера сделался приступ неудержимого кашля и пошла кровь. Испуганный Барон бросился успокаивать больного; но тот послал его за Армандой. В комнате больного находились в это время две монахини-сборщицы, каких нередко можно было встретить в доме «безбожника» Мольера, никогда не отказывавшего в приюте. Барон оставил на их попечение больного, а сам пошел за Армандой в другой конец дома. Но когда он вернулся с нею, Мольер был уже мертв. Великий писатель скончался 17 февраля 1673 года, ровно через год после смерти Мадлены.

Осмеянные Мольером врачи считали смерть писателя как бы мщением за поруганную медицину. Мщение нужно было и врагам «Тартюфа». Когда вдова Мольера обратилась к духовнику своего прихода, священнику церкви Св. Евстафия, с просьбою похоронить ее мужа, он отказал, опираясь на прежние законы об актерах. Давно не практиковавшееся запрещение хоронить актеров по церковным обрядам было возобновлено исключительно для Мольера. За год до его смерти Мадлена была погребена, как все правоверные католики; она была тоже актриса, но ее похоронили, потому что она не писала «Тартюфа».

Помня прежнее расположение короля к Мольеру, Арманда вместе с отейльским кюре (несмотря на свою рясу, другом Мольера) отправилась в Версаль просить разрешения похоронить мужа. Людовик принял ее холодно. Он сослался на святость церковных распоряжений и предложил вдове обратиться к архиепископу. Гардуин Перефикс, отлучивший от церкви читателей «Тартюфа», к этому времени умер. Его преемник был наследником и его места и его взглядов. Он тоже отказал в погребении. Вскоре, однако, – очень возможно, что по желанию короля, – архиепископ позволил похоронить Мольера, если он умер христианином. Наведенные справки дали благоприятный ответ, и священник церкви Св. Евстафия получил позволение приступить к обряду. «Во внимание к доказательствам, обнаруженным следствием, – говорилось в разрешительной бумаге архиепископа, – произведенным по нашему приказанию, мы позволили священнику церкви Св. Евстафия похоронить по церковному обряду тело покойного Мольера, с тем, однако, условием, чтобы это погребение было совершено без всякой торжественности, не более как двумя священниками, и не днем, и чтобы за упокой души его не было отправляемо торжественного богослужения ни в вышеупомянутой церкви Св. Евстафия, ни в какой-либо другой…» Преемник Перефикса был настоящий Дон-Жуан в костюме архипастыря; таким образом, по справедливому замечанию Лотейссена, в распоряжении архиепископа «Тартюф» нашел свое продолжение после смерти великого писателя.

Похороны Мольера состоялись 21 февраля 1673 года. В 9 часов вечера тело покойного писателя было вынесено из дома. При свете факелов, в сопровождении двух сотен друзей, оно направилось к кладбищу Св. Иосифа. Говорят, кроме друзей Мольера, к его гробу стеклась громадная толпа негодяев, тайно подосланных врагами писателя для оскорбления его праха. Арманда должна была раздать этой сволочи около тысячи ливров, чтобы купить их скромность.

На кладбище Св. Иосифа обыкновенно хоронили самоубийц и детей, умерших без крещения. Очевидно, не Арманда избрала это место для могилы Мольера. Этого кладбища в настоящее время нет. В дни Французской революции кости знаменитого писателя были отрыты для перенесения в более почетное место. Существует, однако, подозрение, что почитатели Мольера впали при этом в ошибку и вырыли гроб, принадлежащий не Мольеру. Теперь эти останки покоятся на кладбище Пер-Лашез.

Среди современников Мольера не было недостатка в истинных ценителях его гения. Одна из гравюр того времени изображает великого писателя торжествующим победу над Пороком и Лицемерием… Мольер полулежит на софе в ярко освещенной комнате с видом на аллею прекрасного сада. В руках Мольера книга, по всей вероятности «Тартюф», у ног его две мрачные фигуры: одна – косматая, с бородой, смотрит сумрачно, глядя исподлобья; другая, с повязкой, приподнятой на лице, страдая и болезненно корчась, отворачивается от света.

Эти мрачные существа – Порок и Лицемерие (А. Веселовский. «Тартюф»).

Существуют сведения, что французская Академия предлагала Мольеру звание ее члена, но с условием отказа его от сцены. Поэт высоко ставил звание актера, он не менял своих убеждений и не шел на сделки с совестью, а потому отказался. Он занял место в Академии уже после смерти. В начале XIX века в зале торжественных собраний Института был поставлен бюст великого писателя с надписью:

«Rien ne manque ? sa gloire,

Il manquait ? la n?tre».

Что значит: «Для его славы ничего не нужно, но для нашей – нужен он».